Любовь — это твоя сознательная способность ставить свои недостатки ниже, чем недостатки близкого человека (с)
Название: В тот год облетели сакуры...
Автор: wandering
Соавтор: Яся Белая(crazy belka28)
Бета/гамма: moondrop
Фендом: Блич
Персонажи/пейринги: Маюри, Бьякуя и все, кто попался авторам по дороге и не успел убежать. Не успели: Ренджи, Рукия, Нему, Урахара, Йоруичи, Акон
Жанр: джен, агнст, драма, повседневность, АУ, не слеш)))
Рейтинг: PG-13
Размер: миди
Статус: закончен
Предупреждения: оос, ОЖП
Размещение: с разрешения
Дисклеймер: Права - у Кубо.
От автора: Идея Pixie и Яси Белой. Посвящается памяти Pixie, которая хотела написать об этом. Мне бы хотелось, чтобы ей понравилось.
ПрологПролог
В тот год облетели все сакуры. В одночасье. Словно листья осенью. Деревья стояли голыми, перечеркнув серыми ветками радость ханами.
В тот год умерла она. Утешала его ещё, глупая. Ладони сжимала, улыбку вымучивала.
— Не грусти, дорогой, всё будет хорошо…
Да какое, ко всем гилианам, хорошо?! Ты умираешь! - Хотелось наорать на неё или побиться головой об стену. Потому что — какой ты, к хренам меносовым, учёный, если не можешь спасти ту, что стала твоим смыслом?!
А глаза её были зелёными, как эта невозможная трава за окном. И солнце слепило ярко, словно с издёвкой...
Хорошо хоть сакуры облетели, а то как бы он стал хоронить её под их сумасшедшее цветение…
Часть 1. Неожиданная находка
Генсейская поговорка «Хочешь сделать что-то хорошо — сделай сам» в исполнении Кучики Бьякуи звучала так: «Хочешь угробить дело — поручи его Абараи Ренджи».
А дело было, конечно, немаленькое: очередная генеральная инвентаризация в помещении архива. Бьякуя понимал, что его присутствие необходимо, но хотел слегка отодвинуть начало этого муторного и утомительного для остальных, но любимого им самим процесса. Это очень даже хорошо для капитана Шестого, что все основные отчеты, проверки и прочая приходятся именно на весну.
Хотя, естественно, Ренджи так не думал. И томился в кабинете, портя Кучики настроение своей несобранностью: тайком позёвывал и бросал тоскливые взгляды в окно — весна же! — когда считал, что капитан его не видит. Глядя на это, Кучики всё больше мрачнел, поэтому очень кстати оказалась адская бабочка от сотайчо, потребовавшего отчет пятилетней давности. Она-то и решила участь лейтенанта Шестого отряда.
Но отсылая Ренджи в архив, Бьякуя не слишком сильно надеялся, что тот найдёт нужный документ. Просто в последнее время лейтенант начал его раздражать больше, чем обычно: то становился чересчур внимательным, то неуклюже заботливым, а то — рассеянным. В дополнение к обычной неусидчивости это стало перебором, и грозило перерасти в серьёзную проблему для самого лейтенанта, поскольку Бьякуя, после всей этой истории с казнью Рукии, никак не мог определиться в своем отношении к нему. И эта неопределённость сказывалась на настроении Кучики и, как следствие, могла привести к совершенно неожиданным последствиям не только для нерадивого Абарая. Обо всем этом, конечно, никто не догадывался, да и не должен был догадываться, поэтому, для сохранения душевного спокойствия сотайчо, отряда и своего собственного, Бьякуя без угрызений совести отправил Ренджи в архив одного. Ну, разумеется, приказав захватить с собой помощников и без документов не возвращаться.
Абарай мигом сник от перспективы провести день среди пыльных бумаг, кинул было на Бьякую умоляющий взгляд, но увидев в дополнение к обычному ледяному выражению ещё и чуть приподнятую бровь, тяжко вздохнул и поплелся выполнять приказ, по дороге прихватив с собой бездельничавших Иккаку и Юмичику.
Таким образом день, проведенный Ренджи в поисках нужного документа в библиотечном архиве, для Бьякуи стал выходным. От его лейтенанта.
Однако надо ли говорить, что эта неразлучная троица перевернула всё вверх дном, но необходимых бумаг так и не нашла?
Ожидания Бьякуи оправдались, и Кучики, закончив с отчетами, отправился в архив, где провёл весь вечер: неожиданно для себя, он расслабился, оказавшись в привычной бумажной стихии. И начал неторопливо перебирать папки с документами, уже даже не в поисках чего-то нужного — отчет он всё же нашел, — а повинуясь проснувшемуся желанию нырнуть в глубины истории. Ведь за каждой бумагой, хранившейся многие века, стояло какое-нибудь реальное происшествие, иногда настолько интересное и захватывающее, что самые закрученные продвинутые кинокомпании Генсея — о них как-то рассказывала Рукия, — позеленели бы от зависти и передрались за возможность снять по ним приключенческие фильмы или сказки. В сказки Бьякуя не верил давно, а вот историю — любил.
Просидев в архиве довольно долго, Бьякуя уже собрался было уходить, когда различил какой-то шорох. Ничьей реяцу поблизости не чувствовалось, но крайне редко крохотные грызуны-пустые всё же появлялись. Бьякуя решил проверить, что это был за звук, и прошелся вдоль огромных, высотою до потолка, стеллажей.
Не обнаружив ничего интересного и неожиданно поняв, что засиделся до ночи — хотя, чего уж в этом страшного, дома всё равно никто не ждёт, — Кучики уже развернулся к выходу. И замер. Что привлекло его внимание? Несколько полок с отчетами лейтенантов и офицеров за прошлые столетия, с пожелтевшими от времени корешками ничем не отличались от других. Но у Бьякуи внезапно мелькнула мысль посмотреть их и сравнить: такой же отвратительный почерк был у лейтенантов деда, или только ему досталось такое ярковолосое чудо, не умеющее толком держать кисть? Поэтому, выбрав наугад первую попавшуюся папку, до которой дотянулась рука, Бьякуя открыл её и начал перебирать страницы. К его неожиданному удовольствию, оказалось, что предыдущие офицеры и лейтенанты каллиграфией явно пренебрегали.
«Деду изрядно пришлось с ними намучиться», — устало подумал капитан и уже хотел закрыть папку, когда под тонкими пальцами, перебиравшими страницы, мелькнул аккуратный, четкий и до боли знакомый почерк. Интуитивно выхватив лист, Бьякуя пробежал по нему глазами:
Прошу Вас разрешить мне прекратить исследовательскую деятельность доктора Куроцучи Маюри. Данные исследования, проводящиеся им в Руконгае и имеющие целью выяснить причины бесплодия руконгайских женщин, по известным Вам причинам, могут привести к совершенно нежелательным последствиям и, возможно, гражданской войне. Прошу Вас вынести эту записку на обсуждение в Совете Сорока Шести с целью ареста вышеозначенного учёного как можно скорее.
Капитан Шестого отряда Кучики Гинрей».
«Что?!»
Бьякуя, неожиданно почувствовавший, как странно засосало под ложечкой, пробежал текст ещё раз. С третьего прочтения слова стали складываться в более-менее четкую картинку, и постепенно начал доходить их смысл. И земля под ногами почему-то качнулась.
«Куроцучи? Исследования? Руконгай? Бесплодие? Гражданская война? Арест? Оджи-сама?»
Разум отказывался верить, но повинуясь внутреннему импульсу, Бьякуя продолжал прокручивать в голове прочитанное. Это настоящая записка? А что бы ей тут делать, ненастоящей...
Внезапно и, кажется, некстати, в голове всплыли нотации деда о важности отчетов и правильного к ним отношения. И неоднократный рассказ о том, как третий офицер был лишен звания потому, что потерял одну очень важную бумагу.
«Вот эту?»
Скорее всего, иначе что бы ей тут делать, среди обычных отчетов офицеров...
«Интересно, я же мог выбрать любую папку!..»
Странная, почти нервозная веселость охватила Бьякую. В голове, потяжелевшей от усталости, всё равно ничего не укладывалось, думать сейчас совершенно не хотелось, и бумага будто жгла пальцы. Если бы Кучики мог, то, наверное, сейчас выразился бы фирменной фразочкой Куросаки «Ошалеть!» и спрятал бы документ обратно. Но он не мог. В голове выстроились самые неожиданные, нелепые и фантастичные предположения.
«Нет, — тут же одёрнул он себя. — Слишком много «почему» и «как», подумаю потом».
И Бьякуя спрятал найденную записку в хаори, поспешил в поместье. Завтра он придумает, какую воспитательную меру назначить Ренджи, так и не принесшему нужные документы, завтра он подумает, что делать с находкой, а сегодня — спать.
Но уснуть Бьякуе так и не удалось. Яркая, желтая, словно кусок сыра, луна отгоняла сон. Приняв ванну и накинув домашнее юката — есть, почему-то, совершенно не хотелось — Бьякуя нехотя достал из хаори найденный документ. Опустился перед столиком для письма, разгладил на столешнице бумагу и сложил руки на коленях. Ощущение важности, а также непоправимости происходящего не отпускало, только усиливалось с каждой секундой. Бьякуя пробежал глазами текст ещё несколько раз. Ошибки не было — это почерк деда и его манера речи. И печать на документе была та самая — клановая, пусть и порядком стёршаяся от времени. А вот смысл...
Гинрей-сама просил, почти требовал арестовать Куроцучи. Из-за исследований в Руконгае. То есть это дед засадил Маюри за решётку? Зачем? Этому, помимо очевидных, могла быть ещё одна причина — исследования затрагивали интересы кланов. Каким образом? Причём здесь Руконгай? Из-за каких научных исследований могла бы разгореться гражданская война? Как давно Куроцучи капитан Двенадцатого? Лет сто? А сколько лет пробыл в тюрьме? Двести? Пятьсот? Кажется, за что его туда посадили, Бьякуя уже понял. Но не слишком ли нелеп повод? Чьи именно интересы и каким образом могла затронуть его деятельность, тогда ещё простого учёного, чтобы дед вмешался?
Руконгай. Бесплодие. А вот это уже было для Бьякуи по-настоящему опасно и грозило выпустить на волю спрятанную глубоко внутри капитана тьму. Бьякуя хотел детей. Очень хотел. Даже не потому, что клану нужен был наследник: он мечтал, что однажды возьмет на руки такую же хрупкую и красивую девочку, как Хисана. Но...
… Пять лет, проведённые с Вами, Бьякуя-сама, были похожи на сон...
Бьякуя мотнул головой — ему нельзя сейчас вспоминать об этом, не сейчас.
Кучики встал и вышел на энгаву, оставив незадвинутыми сёдзи. Холодный ночной воздух охватил горячее тело, прохладные доски обожгли ступни холодом, заставляя собраться, отвлекая, вытесняя мысли. Ночной ветерок, будто почувствовав напряжение Бьякуи, тоже закружился вокруг, утешая, лаская своими холодными крыльями-прикосновениями. Кучики оставалось только закрыть глаза, чтобы, открыв, убедиться в том, что ночь внимательно наблюдает за ним жёлтым огромным глазом.
— Вам снова не спится, мой господин? — она тихонько подходит к нему сзади и мягко обнимает, прижимаясь щекой к спине. Нежная, ласковая, любимая. — Как бы я хотела стоять так целую вечность, — тихо шепчет Хисана с улыбкой, но Бьякуя слышит каждое слово...
Бьякуя резко оборачивается — сегодняшняя ночь сняла с души давнишнюю печать, и образ жены всплыл почти осязаемый. Или это и вправду Хисана пришла утешить его? Нет, комната пуста.
— Жаль, что я не могу подарить Вам наследника, Бьякуя-сама, — Хисана храбрится, но голосок дрожит от непередаваемой грусти и подступивших слез.
— Ну, что ты! — утешает её Бьякуя, притягивая к себе, обнимая, баюкая, согревая в ладонях её холодные пальчики. — У нас ещё всё впереди, Хисана.
— Нет, — она печально качает головой, — Руконгай беспощаден, мой господин. Говорят, что давнее проклятие лежит на всех рукогайских женщинах, поэтому дети и не рождаются.
— Это всё выдумки, — шепчет Бьякуя, прижимая Хисану покрепче.
«Выдумки, да?»
Бьякуя приходит в себя, заходит в комнату, задвигает седзи, опускается на футон. Пусть ему сегодня не уснуть, но он хотя бы в состоянии дать отдых телу. Жаль, что мысли нельзя просто выключить.
И где же искать хотя бы кончик ниточки, за которую можно потянуть?
Каким образом, где и кому исследования Куроцучи перешли дорогу? Не лично же деду – у него с наследником было всё в порядке, а к Руконгаю отношения никакого... Нет, к деду Бькуя выяснять это не пойдёт. Внутреннее чувство подсказывало, что в этом случае Гинрей-сама, умеющий хранить тайны, будет глух и нем.
Да и разобраться во всём необходимо самому.
Эта докладная записка обладала гипнотическим свойством: чем меньше Бьякуя про неё хотел думать, тем ярче улавливался смысл, впечатываясь в мозг.
Нет, иллюзий у главы сильнейшего клана не было давно — власть строится на крови. Любая власть. И чем выше ответственность, тем страшнее решения приходится принимать — это Бьякуя за десятилетия управления кланом тоже усвоил. Откуда у него, спрашивается, невероятная устойчивость к любым новостям, невозмутимость, собранность и хладнокровие? Да всё оттуда же. Это только по молодости Бьякуе казалось, что сила и власть способны перевернуть мир. Теперь же он точно знал, что этот мир надо охранять от власти. И лучшим способом было просто сохранять в незыблемости то, что уже есть, то есть — уже существующий порядок. Иначе мир превратится в хаос, иначе всё перестанет иметь смысл. В том числе — его, Бьякуи, собственное существование. В конце концов, дед ведь именно этому Бьякую и учил.
Только с годами его всё чаще посещала мысль: не слишком ли велика плата?.. Но сейчас речь шла не об этом.
Итак, сомнений быть не могло, каким-то образом исследования Куроцучи затрагивали интересы знати, а может быть он просто перешел кому-то дорогу. Хотя в этом случае его бы просто тихо и спокойно убрали. Значит, уже тогда справиться с Куроцучи было непросто...
Стоп. Ямамото. «По известным Вам причинам» Значит, он в курсе. Но выяснить что-либо у сотайчо — это все равно, что... заставить капитана Комамуру побриться. Или того же Куроцучи - умыться.
Бьякуя недобро и грустно усмехнулся.
Кстати, а почему Куроцучи исследовал именно Руконгай? И почему именно на тему бесплодия? Капитан Куроцучи. Хотя, в то время ещё не капитан. Вот уж к кому смысла идти за разъяснениями не было. Бесполезно, кроме своей лаборатории он ничем не интересуется.
Не во Второй же отряд идти и уж тем более, не к этой... кошке. Без вариантов.
Хм. Урахара? Нет, вот к нему точно в последнюю очередь.
Остаётся только сам Куроцучи, который вряд ли захочет говорить. Скорее всего, даже если спросить напрямую, тот в лучшем случае сделает вид, что ничего не слышал. В лучшем. А уж в худшем... Надавить на него трудно, да и имеет ли смысл? Предлагать себя на опыты? Нет, к такому Бьякуя точно не готов. Так. Всё. Это уже бред. Спать. Как там в генсейской поговорке? «Утро вечера мудренее»?
«Ага, — очнулось почти убитое и скрывающееся в бегах ехидство, — а Куроцучи мудренее Ямамото».
«Спать. Это приказ».
Первая мысль, пришедшая Бьякуе по пробуждении, была: «Шансов нет, но я должен хотя бы попытаться». И он понял, что пропал. Завяз. И теперь не успокоится, пока не узнает всей правды.
Поэтому поутру, повергнув в ужас слуг видом ещё более суровым, чем обычно, припечатав Ренжди ледяным: «Не выполнишь вот это сегодня — сам лично завтра буду тебя тренировать», — Бьякуя направился в Двенадцатый отряд.]
Часть 2. Трудный разговорТрудный разговор
На подходе к казармам Двенадцатого отряда Кучики задержался. Совершенно не хотелось, чтобы хоть кто-нибудь видел, как он входит в лабораторию Куроцучи. По многим причинам. Отсылать адскую бабочку в его случае тоже было бесполезно, да и разумных объяснений своему приходу Бьякуя для себя не нашел, так что же он мог сказать вечно подозрительному и витающему в своих личных учёных облаках Куроцучи? Напрягало и ощущение непредсказуемости того, во что же может вылиться факт личной заинтересованности Бьякуи капитаном Денадцатого...
Отследив реяцу Куроцучи и дождавшись, пока тот появится в районе своей исследовательской лаборатории, Бьякуя в два шага шунпо оказался у входа.
Маюри обернулся спокойно, будто ждал его:
— А я был уверен, что мне не показалось, но не ожидал, что ты ко мне, Кучики.
Маюри, конечно, удивился появлению Бьякуи, но не сильно.
Настроение располагало к благодушию и гостеприимству: сегодняшние эксперименты удались, даже более чем. Результаты лабораторных исследований порадовали. Ну а то, что подопытных не хватает, так это поправимо. Можно было даже немного расслабиться, повозиться в лаборатории с целью просмотреть старые записи и задумки. Появление Бьякуи ничего серьезного не предвещало, для Куроцучи тот соперником не был. Они, чувствуя взаимную неприязнь, всегда держались подчеркнуто вежливо и на расстоянии, и серьезной опасности, как казалось Маюри, Бьякуя для него не представлял, в отличие, к примеру, от того же безбашенного Кенпачи или — Уэко Мундо ему в помощь, — хитрого и изворотливого Ичимару Гина.
Нет, боевую мощь капитана Шестого отряда Маюри не недооценивал и в реальном бою, в качестве реального противника, с ним встретиться не хотел бы. А вот поэкспериментировать с его мечом! Но это были всего лишь мечты. Слишком этот Кучики чопорный, холодный и вежливый, зажатый воспитанием, кучей условностей, правил и законов. Казалось, Бьякуя и на «ты» обращается к Маюри с трудом.
Ему, капитану Двенадцатого, ломающему по жизни все возможные правила и устои, не понять капитана Шестого отряда и даже, наверное, стало бы жаль его... если бы Маюри над этим задумался. Но он не задумывался. И откуда Куроцучи было знать, что привычка считать Бьякую для себя не опасным сыграет с ним сегодня злую шутку?
Пока же скрипучий голос и адская белозубая улыбка Маюри, обычно повергающая оппонентов в шок, свидетельствовали о хорошем настроении. Тем не менее Кучики всё равно напрягся: он никогда не мог понять, зачем нужно так себя уродовать. Маска Маюри, несомненно, на то и была рассчитана, чтобы сбивать с толку. Черно-белый грим, под стать остальному одеянию, был устрашающим, что, конечно, было психологически обосновано в битве. Но не круглые же сутки? Впрочем, боевая раскраска могла быть и ещё чем-то, носить дополнительные функции, кто знает этого сумасшедшего гения?
Мелькнувшая у Кучики мысль о том, что он сам носит кенсенкан и Гинпаку практически беспрерывно, царапнула и ушла. «Это другое», — сказал себе Бьякуя. Похоже, полная видений и тягостных размышлений ночь сказалась на Бьякуе больше, чем он предполагал, потому что в реальность его вернул всё тот же голос, но уже более нетерпеливый:
— Так чем обязан, Кучики? Что занесло тебя в мою скромную обитель?
Вот как. Бьякуя тянул время, не зная, как начать разговор. Все разумные и привычные формулы сейчас не срабатывали, а инстинкт самосохранения кричал об опасности.
— Можно пройти внутрь? — Не в дверях же, в самом деле, разговаривать. Хорошо, что корпус лаборатории в стороне от основных строений, но и здесь кто-нибудь мог появиться каждую минуту.
— Желаешь попасть на экскурсию? — Улыбка Маюри стала шире и, кажется, ещё опаснее, а в жёлтых глазах мелькнул нехороший огонёк.
— Нет, нужно поговорить. На личную тему. — Честное слово, невозможный субъект. С какой вообще стороны можно к нему подойти? Бьякуя чуть зубами не скрипнул, но выдержка не подвела.
В глазах Куроцучи мелькнуло недоумение, которое, впрочем, быстро исчезло. Кто этих Кучики знает? У них пол-Сейрейтея и четверть районов Руконгая в «личном» пользовании, и потому их «личный» вопрос может быть абсолютно любым.
— Валяй. Только недолго. И... не задень ничего ненароком.
Бьякуя только метнул на него холодный взгляд — сейчас определенно нельзя попадаться на подначки Маюри, — и прошёл внутрь лаборатории.
Войдя в огромное помещение с высоченным потолком, Бьякуя огляделся. В лаборатории никого не было. Странно, но ему только на руку. Зал наполняли приборы, шкафы, шкафчики, полки, колбы, пробирки, реактивы. Столы, столы, столы, уставленные всякой ничего Бьякуе не говорящей всячиной. Компьютеры, мониторы, датчики, экраны...
— Едва ли эту обитель можно назвать скромной. Подозреваю, на неё уходит большая часть вносимых мною налогов. — Кажется, попав в помещение, Бьякуя сумел собраться и немного сбить нервозность. Его холодный и ровный голос, нарочито, подчёркнуто вежливый, внезапно зацепил Маюри. Менос Гранде, и что принесло этого Кучики? Между прочим, это его, Маюри, лаборатория. Практически святая святых, а это наглец припёрся и на что-то намекает?
Бьякуя же, никогда не отличавшийся жадностью до денег, сейчас просто пытался надавить, закрепить за собой позиции, ведь ему предстояло выступать в роли просителя, а видели вы того, кто добровольно захотел бы быть должником капитана Куроцучи? Маюри без боя не сдастся и будет отпираться до последнего. Сознание этого прибавляло в голосе Кучики властных нот, и теперь, к обычной взаимной неприязни, подливало масла в огонь. Найденный документ, проведенная Бьякуей в раздумьях очень трудная, почти бессонная ночь, а также сознание того, что предложить Маюри взамен, по сути, он ничего не может, только усугубляли ситуацию.
Вооруженный нейтралитет, молча принятый между Маюри и Бьякуей, сейчас трещал по всем швам, грозя развалиться и перейти во что-то более опасное.
— Пф... Не знал, что ты настолько меркантилен, – Маюри попытался отшутиться. Возможно, ему просто показалось, что Кучики взвинчен и пытается поссориться с ним?
— Приходится. Скорее это ты оторван от реальной жизни, — голос Бьякуи был всё так же ровен, а взгляд всё так же холоден, но пальцы словно приросли к рукояти меча. Нет, Маюри не показалось. Точно пытается.
— Даже так. Не порть мне настроение, Кучики, у меня сегодня отличный во всех смыслах день, — Маюри прищурил свои невозможные, желтые, как у дикой кошки, глаза. — Ты же не подраться пришёл? И я так понимаю, уходить ты не намерен. Итак?
— Я пришёл... выяснить один вопрос, капитан Куроцучи, — за всё ещё спокойным, вежливым голосом Бьякуя старался скрыть напряжение, но Маюри дураком никогда не был — Кучики нервничает, он на взводе. Какую бы пользу из этого извлечь?
Не может быть, чтобы проблемы капитана Шестого были хоть как-то связаны с самим Маюри. У Куроцучи внезапно пробежал нехороший холодок: то ли предчувствия, то ли воспоминания. Но на то Маюри и ученый, чтобы не обращать на всю эту чушь внимания. Ладно, раз так, раз Кучики уже здесь, то надо хотя бы покончить со всем поскорей.
— Я занят, у меня мало времени, Кучики, — голос Маюри скрипит издевательски, не скрывая недовольства. Хорошее настроение испарилось ещё не полностью. — Да, пойдем в подсобку, мне надо кое-что глянуть.
Маюри уводит Бьякую из лаборатории по коридору в не меньшую по размеру, но забитую стеллажами и полками комнату, кивает Бьякуе на стоящие стулья, мол, присаживайся, и начинает рыться в какой-то коробке.
Бьякуя присесть отказывается и на невежливость Куроцучи не обижается, ему даже легче так начать неприятный разговор: со спиной Маюри общаться куда проще. Ну что? Начнём? И Бьякуя, стараясь сохранить невозмутимость, безразлично произносит:
— Я постараюсь быстро. К чему привели твои исследования на предмет бесплодия руконгайских женщин?
Маюри останавливается и медленно поворачивается. Он ни за что и ни при каких обстоятельствах не признается, что сейчас его словно шарахнуло током и больше всего на свете хочется оказаться не здесь.
Для Бьякуи трудно разобрать за ужасающим гримом выражение его лица, но то, что теперь капитан Двенадцатого внимательно слушает его, неоспоримо. С минуту в помещении склада висит тишина, нарушаемая только звуками, доносящимися из лаборатории: шумом приборов и писком датчиков. Пальцы Маюри, вцепившиеся в стойку стеллажа, разжимаются, и капитан Двенадцатого с максимально равнодушным видом отворачивается.
— У тебя неверные сведения, Кучики, — Маюри пытается выровнять дыхание и ни за что не показать того, что это очень, очень опасная тема.
— Неужели? — голос Бьякуи тяжёл и беспощаден, словно сходящая снежная лавина. — А вот прежний капитан Шестого отряда так не считал.
— Это шантаж? — на автомате реагирует Маюри. Ему противно, не хватает воздуха и хочется разбить что-нибудь, лишь бы прекратить этот разговор.
— Возможно... — Кучики осторожничает, пытается разобраться в его реакции, наблюдает, но позиций сдавать не собирается. — Мне нужен ответ на мой вопрос.
— У меня нет ни времени, ни желания обсуждать это, — Маюри снова отворачивается, унимает дрожь в руках. В конце концов, раз Бьякуя только спрашивает, значит, мало что знает. И не факт, что узнает. Тем более от него, Маюри.
— Зато у меня есть, капитан Куроцучи, — цедит Бьякуя. Он так и знал, что Маюри выкрутится. Бьякуя чувствует, как еле сдерживаемое раздражение перетекает в гнев: сказывается бессонная ночь, бесконечные тяжкие думы, выскочившее, как пустой из-за угла, прошлое и неприятный, ни к чему не приводящий разговор. Всё как Бьякуя и предполагал: Маюри не сдаётся, и у Бьякуи остаётся только один весомый аргумент. Это запрещённый приём, но разве сейчас не настало время использовать его?
— Государственный преступник занимает пост капитана, может мне тоже стоит посодействовать тому, чтобы ты снова попал за решётку?
Кажется, произведённый эффект похож на небольшой взрыв. Маюри оборачивается, и вот теперь Бьякуя отчетливо видит в желтых глазах ярость, буйную и неукротимую.
— Ах ты ж, менос тебя подери, зубы прорезались, да, Кучики?! — В скрипящем, надсадном голосе Куроцучи ярости не меньше, чем в глазах. — А ты, значит, чистенький? Закон и порядок? Да на твоих руках не меньше невинной крови, чем на моих! Ты хочешь знать, да? — шипит Маюри и делает шаг к Бьякуе. — Тогда слушай. А что если я скажу тебе, что это ты сам убил собственную жену, которая, скорее всего, ждала твоего ребёнка?
Что-то вспыхивает в голове у Бьякуи, а глаза застилает пелена.
… Он стоит за задвинутыми сёдзи и ждёт. Он не подслушивает, просто нет никаких сил заставить себя уйти и подождать приговора Уноханы снаружи: ноги сделались ватными, приросли к полу, а легкие, наоборот, словно превратились в камень — дышать стало невозможно.
— ...Пожалуйста!.. Унохана-сан... Пожалуйста! — до сих пор Бьякуя не знал, что и шёпотом можно кричать, но голос Хисаны, севший, прерывающийся слезами, еле слышный — именно кричит. — Не говорите ничего Бьякуе-сама!.. Пожалуйста!.. Ему и так тяжело... Если он ещё узнает...
— Я ничего не скажу, Хисана-сан, — будто в противовес, голос Уноханы звучит спокойно, хотя и очень печально. — Я всё понимаю...
Когда Бьякуя приходит в себя, то видит перед собой лицо Маюри, осклабившееся в усмешке, и внезапно осознает, что стоит, приставив Сенбонзакуру к его горлу.
— Ух ты! Кака-ая интересная и неожиданно бурная реакция, — произносит с явной издевкой Куроцучи. Похоже, он успел взять себя в руки. — А тебе идет ярость, Кучики.
«Правило самурая: «Вынул из ножен меч — убей», — всплыли наставления учителя из далёкой и нереальной юности. — Поэтому десять раз подумайте, Бьякуя-сама, прежде чем обнажить клинок».
Бьякуя мгновенно переместился в самый дальний угол громадного зала, но Сенбонзакуру не убрал: ситуация накалилась до предела, и теперь ход за Куроцучи.
— Да... Всё же шунпо у тебя самое быстрое в Сейрейтее... — всё ещё весело, но с некоторым раздумьем, не спуская глаз с Сенбонзакуры, произносит Маюри. Голос звучит спокойнее, но в желтых кошачьих глазах уже мелькает алчный огонёк ученого.
Бьякуя, без единой мысли в голове, не совсем отошедший от недавней вспышки, молча выжидает. Одни ками знают, чем всё это теперь может закончиться.
Куроцучи же, прикинув что-то и сохраняя свою невозможную улыбку, помедлив, вытаскивает из ножен Ашизоги Джизо. Маюри явно получает удовольствие от происходящего. Кажется, его мечта сейчас сбудется?
— Не мне напоминать тебе, Кучики, — его скрипучий голос смеётся, — что на территории Сейрейтея нельзя обнажать занпакто. Но я закрою на это глаза... И даже не думай извиняться или улизнуть! Я так давно хотел исследовать твой банкай!
Часть3. Горькая правдаГорькая правда
— Разорви в клочья, Ашизоги Джизо, — активирует шикай Маюри.
Духовный меч открывает свои огромные детские глаза на малюсеньком кукольном личике, и Кучики передёргивает от отвращения — всё-таки занпакто Куроцучи, мягко говоря, один из самых малопривлекательных в Готее.
— Не нравится он тебе, — весело констатирует Маюри и усмехается. — Давненько не видел мой шикай, да? Не припомню, чтобы мы с тобой вместе сражались?
Бьякуя понимает, что сейчас Куроцучи просто тянет время, чтобы подействовал газ, который выпускает изо рта Джизо.
— Мне нужно знать, — Бьякуя говорит это твердо, спокойно, понимая, что другого шанса, возможно, и не будет. Понять бы ещё, что происходит в голове у этого сумасшедшего?
Но Маюри, внезапно перестав улыбаться и бросив на Бьякую пристальный взгляд, произносит:
— Видишь ли, я не привык объяснять... особенно тем, кто в этом ничего не смыслит. Но для тебя, так и быть, сделаю исключение.
Бьякуя отмечает, что сиреневый газ изо рта Джизо распространяется по лаборатории и подползает всё ближе к нему:
— Ты недавно раздавал противоядие всем капитанам.
— Но не думаешь же ты, что я не изменил состав газа, а? — снова скалится Маюри. — Так ты собираешься меня слушать? Не отвлекайся! Банкай!
Бьякуя сконцентрирован, но активация чужого банкая проходит холодом по спине. «Ему, вижу, весело», — мрачнеет Кучики.
— Цвети, Сенбонзакура*! - других вариантов у Бьякуи нет, придётся сражаться — и его меч разлетается по помещению розовым вихрем.
— Во-о-от, наконец-то! Так на чем я остановился? Да, исследования... Ты знаешь, что вирусы – это своеобразный яд? А яды бывают разные. Одни, попав в организм, отравляют и убивают клетки, другие перестраивают их под себя и заставляют размножаться, третьи — полностью меняют структуру и вызывают заболевания. Четвертые способны годами жить в организме, а потом убить этот организм в считанные секунды. И так далее, и так далее...
Сиреневый газ подбирается совсем близко к Кучики, но теперь он меняет оттенки, отливает зелёным. Бьякуя чувствует подступающую дурноту.
— Газ быстрее действует в помещении, — в глазах Маюри — алчный блеск, он явно что-то задумал.
«Сенбонзакура, потолок».
Розовый вихрь взмывает, зал начинает трясти от всплеска реяцу, пару секунд воздух в помещении дрожит от напряжения, и розовые смертоносные лепестки, разлетевшись, разносят стены и потолок, впуская свежий воздух, разметав по сторонам куски здания.
Маюри и Бьякуя одновременно успевают увернуться от обломков, но наружу выбираться не спешат. Взрыв уже слышали, в ближайшие полчаса их никто не побеспокоит — дураков нет. Сотайчо, дав возможность улечься произошедшему, вызовет часа через два, время ещё есть.
— Хорошая реакция. Не забудь потом восстановить лабораторию, — недовольно скрипит Маюри.
— И кто из нас после этого меркантилен.
— Ха, всё-таки задело? Не такой уж ты и непробиваемый, — снова лыбится Куроцучи, — но ты опоздал, газ уже действует. Хотя, учитывая выданное противоядие, реакция будет не совсем та, но всё же...
— Продолжай, — произносит Бьякуя. На улице солнечный день, но перед глазами у него темнеет и плывет, хотя окружающее он с трудом, но ещё воспринимает.
— Да-да, продолжаю, — с усмешкой отвечает Маюри. — Так вот, это о природных вирусах. А бывают ещё и искусственные. В них можно совместить сразу несколько видов, и тогда...
За спиной Маюри Джизо, превратившийся в гигантскую гусеницу с огромной детской головой, застывает в ожидании приказа, нависнув над хозяином огромной тушей.
Сенбонзакура розовым вихрем кружится вокруг Бьякуи. От выпущенной реяцу двух капитанов воздух потрескивает и вибрирует. Сейчас к ним сунется разве что Кенпачи, других самоубийц не найдется. И хорошо, что капитан Одиннадцатого сегодня дежурит в Генсее. Но, собственно, ситуация и так критическая, потому что если Бьякуе придётся активировать банкай, то снесет пол-Сейрейтея.
— ... Так вот, в случае подобного соединения, вид искусственного вируса превращается в оружие, — словно не замечая ничего вокруг, продолжает скрипеть Маюри, внимательно наблюдая за реакцией Бьякуи, — которым можно поразить огромные территории — вирус ведь не пустой, его не убить.
У Бьякуи неожиданно плывет перед глазами, вокруг всё темнеет. Резкий переход к тьме на секунду дезориентирует Кучики. Перед глазами появляются яркие, нереальные образы. Он инстинктивно срывается с места, чувствуя, как Джизо бросается на него, и оступается, припадая на колено.
— Ты сейчас ничего не видишь, верно? — в голове Маюри только научный интерес. — Но зато слышишь... Та-а-ак... А твой меч?
«Ты видишь его, Сенбонзакура? Атакуй».
Сенбонзакура, не теряя ни мгновения, устремляется к Джизо, закручивается вокруг него, а Джизо неожиданно быстро для его громадной туши устремляется к Сенбонзакуре. Тот разделяется на потоки, обтекает гигантскую гусеницу, пытаясь вскользь пробить кажущееся мягким тело. Джизо снова встаёт на дыбы и словно пытается поймать кружащие лепестки. Из царапин сочится черная жидкость, он извивается, но и Сенбонзакура отлетает. Бьякуя чувствует, как шипит от боли его занпакто.
— Да, забыл предупредить: тело Джизо пропитано составом, окисляющим металл. Как раз для таких случаев, — довольно скалится Маюри. — Активируй, наконец, банкай, Кучики.
Бьякуя пытается справиться с видениями и образами, плывущими перед глазами в полной темноте.
«Не терять контроль, — с трудом одергивает себя. — Сенбонзакура, ты его видишь?» — «Да, хозяин». — «Глаза».
Бьякуя не видит, но чувствует, как на предельной скорости занпакто резко меняет траекторию полета и пикирует вниз. Джизо, пытающийся все это время поймать Сенбонзакуру, на мгновение застывает, и этого мгновения хватает мечу для того, чтобы с размаху врезаться в огромные глаза большеголовой гусеницы... и со звоном, напоминающим отскакивающий от толстого стекла град, разлететься по сторонам.
— Его глаза отлично защищены, Кучики. Чего не скажешь о твоих, — довольно замечает Маюри. — Но это ещё не весь сюрприз!
Бьякуя расширенными зрачками смотрит в пустоту, но внутренняя тьма уже давно изменилась. Перед глазами замелькали, сменяя друг друга, образы из прошлого: плачущая Хисана, он сам, держащий за руку уже мертвую жену, первая встреча с Рукией, Рукия, распятая на высоте, а перед ней Гигантская Огненная Птица...
— Ну, и что ты видишь, Кучики? Видок у тебя не очень. Кошмары мучают? — голос Маюри бьёт по нервам, но возвращает в реальность — хотя бы слух есть, уже хорошо.
— Ты вынуждаешь меня, — цедит сквозь зубы Бьякуя.
«Ничего не вижу... Сенбонзакура?» — «Никак не могу его достать, хозяин». — «Ты должен попасть внутрь. Приготовься».
Джизо, все же порядком поцарапанный, так же неустанно пытается достать Сенбонзакуру, проявляя чрезмерно быструю реакцию для огромной и неповоротливой с виду гусеницы, издает высокий противный писк и снова встает на дыбы. Сенбонзакура вихрем отлетает, разделяясь на два потока, облетает Джизо, не касаясь, и внезапно, делая резкий разворот, скользит вдоль туловища вверх, и ныряет тому в рот. Джизо, проглотивший Сенбонзакуру, несколько долгих мгновений верещит, извивается, кашляет... и взрывается изнутри, разлетаясь ошметками. На землю опадают обожжённые, окислившиеся лепестки Сенбонзакуры.
— Ты, кажется, этого хотел, — голос Кучики зазвучал тяжелее горного камнепада, он вовсе не хотел жертвовать мечом.
— Ох, ты, кажется, достал меня, Кучики. И так и не активировал банкай, — недовольно кривится Маюри. — Ничего не умеешь делать наполовину, да? Похоже, мы оба на некоторое время останемся без занпакто.
Бьякую будто выдергивают из внутренней тьмы, черная пелена спадает, и его взгляд встречается с плещущими весёлым бешенством желтыми глазами капитана Двенадцатого.
— А тебя не зря боятся, Кучики, — констатирует Маюри, но уже больше не улыбается беззаботно и наигранно. Потом и вовсе серьезнеет: — Я тоже закончу то, что начал. Так вот Руконгай уже несколько сотен лет заражён вирусом, который вызывает у женщин бесплодие. А в случае беременности — приводит к смерти. И это искусственный вирус, выведенный и занесённый туда специально.
Кучики кажется, или капитана Двенадцатого отряда трясёт от напряжения? Или это его самого трясёт от только что сказанных слов?
— Ну что ж, мы квиты. Я сказал тебе достаточно, — Маюри отворачивается и кидает последнюю на сегодня шпильку в потрясенного Бьякую. — Хочешь ещё что-нибудь найти — поройся в грязном белье своего клана. А теперь изволь откланяться, Кучики, мне нужно восстановить свой банкай.
И хоть язвительные слова произнесены, оба капитана некоторое время просто стоят, не в силах пошевелиться. Бьякуя не сводит с Маюри глаз, но, кажется, мысленно он вовсе не здесь. А Маюри даже от такого отсутствующего взгляда Кучики пробирает озноб. Или взгляд капитана Шестого тут ни при чём?
Неожиданно и резко на Маюри наваливается дикая, пришибающая к земле усталость. «Убирайся!» — орёт он мысленно, потому что, взглянув на Бьякую, понимает, что Кучики догадался, насколько ему хреново. Хорошо, что тот никогда не узнает — почему…
… Они хотели девочку. Зеленоглазую симпатяжку. Он настаивал, что она будет в маму, мама же улыбалась и оставалась при своём мнении. Сошлись лишь в одном: назовут Нему. Лежа вечерами в своей продуваемой всеми ветрами хижине, измученные голодом, держась за руки, они были безмерно счастливы. В их мечтах дочурка смешно топала, тянула ручки и агукала…
Но… Руконгай дорого берёт за мечты.
Через четыре месяца после счастливого известия она слегла… А ещё через две недели начала кашлять кровью…
Вот тогда-то он и решил предложить свои услуги сейрейтейской знати. Хотя сакуры, опав, и предупреждали его: не к добру! Но он всегда был слишком рационален, чтобы верить в приметы…
Занпакто, конечно, можно восстановить, а вот как собрать разорванную в клочья душу? Маюри расхохотался сумашедше и скрипуче, представив, как бы отреагировал Кучики, узнай, что у него есть душа. Бьякуя же посмотрел на него косо — покрутить у виска, верно, помешали врождённые приличия, хотя и у самого видок пришибленный — лишь хмыкнул и ушёл в шунпо.
«Ну и катись, и желательно — к меносам!»
Иррациональной была она, потому что упрямо верила в лучшее…
Интересно, Кучики тоже будет смеяться, когда докопается до сути? Хотел бы он посмотреть в тот момент на господина Невозмутимость… Маюри стащил маску и, медленно опустившись среди руин лаборатории, вцепился тонкими узловатыми пальцами в свои и без того всклоченные волосы. Стиснул зубы, чтобы не взвыть. И мысленно проклял Кучики. Весь их гнилой клан. До седьмого колена.
Такой удачный день — и пустому в дыру!
Сколько так просидел — он не помнил. Маюри хотелось застыть и не шевелиться, а ещё лучше — просто превратиться в камень, без мыслей и чувств. А что? Вон, получилось же у Кучики, что б его... Сам живёт прошлым и распространяет эту заразу вокруг себя.
— Готовься, сейчас будет о-о-очень больно, — огромная игла впивается в тело. Он вздрагивает, но не кричит — есть предел, после которого боль почти не ощущается, потому что притупляется сознание. Синие волосы слиплись от пота и крови, глаз цвета плавленого золота смотрит мутным взглядом, второго и вовсе не видать — заплыл огромным кровоподтёком. – Молодец, что не вопишь! А теперь обещай больше не проводить своих никчёмных, дурацких опытов, и всё сразу наладится...
Маюри дернулся и очнулся: надо было срочно что-то делать с накатившей опустошённостью и противным, физически ощутимым чувством грязи, покрывавшей не только кожу, но и душу. Да гиллиан тебе в печенку, Кучики! Вот так запросто взять и зашвырнуть в прошлую жизнь? В далекое и забытое?! В кошмарный ужас заточения? Так его давненько никто не доставал, эта честь принадлежала только Урахаре!
— Нему. Ты здесь? - кинул Маюри в пустоту, заранее зная ответ.
— Да, Маюри-сама? - из-за завалов поднялась его лейтенант.
— Осмотри здесь всё. Разбери, что можно. Меня не будет несколько часов. Позаботься, чтобы ни одна крыса не пробежала. Я в Генсее, в Руконгае... где угодно. Короче — меня нет.
— Слушаюсь, Маюри-сама.
Куроцучи шагнул в шунпо — надо срочно принять душ, и наплевать, даже если сотайчо будет искать его!
Идиотка Нему. Нему, ты такая дура! Ты так похожа на неё! И совершенно не похожа. Ты послушна и неуязвима — я сам создал тебя такой. А она была непокорной, озорной и совершенно беззащитной. Способной под проливным дождём заставить вместе прыгнуть со скалы в реку и заплакать над погибшей зверушкой, порадоваться радуге и возиться в глине, собирая материал для исследований... Юри...
— Не вздумай ходить одна! — твердил он, не отрываясь от колб и склянок.
— Не будь занудой, я знаю лес, как своих пять пальцев. Я же выросла здесь. Что мне сделается? — смеялась она и уходила.
Невозможная, яркая, быстрая, как вихрь, зелёноглазая колдунья.
Способная отдать жизнь ради попытки рождения ребенка. Говорил же, говорил: «Давай, подождём?», а она смеялась только: «С ума сошёл? Как вообще можно жить без детей?»
Никогда его не слушалась... Никогда...
Маюри поморщился, словно от боли, скрипнул зубами, потер внезапно разнывшийся шрам. Тело зудело, внезапно захотелось смыть с себя и весь предыдущий разговор, и неожиданную схватку, и нахлынувшие воспоминания. Ну уж нет, он слишком долго шел к тому, чтобы не оглядываться назад!
Маюри заперся, поставил на всякий случай кеккай и отправился в душ, отметая ненужные мысли, переключаясь на обдумывание того, как побыстрее восстановить банкаи. Ямамото не погладит по головке за эту стычку, и незачем будить спящего огненного дракона в виде сотайчо. А значит, придётся и для Кучики постараться.
Не заботясь об одежде — он просто сбросил её кучей, не потрудившись даже отшвырнуть ногой — Нему потом займется. Сейчас ему надо успокоиться и подумать. Маюри шагнул под теплые струи, с наслаждением стирая с лица грим, размазывая его по телу черно-белыми разводами. Уже долгие годы, кроме Нему, никто не знал, что под белой хламидой его обычного одеяния скрывается поджарое, худощавое тело, изрезанное витиеватыми узорами множества шрамов: какие-то из них были результатами опытов, некоторые — побоев и пыток. Если одеяние капитана ни у кого не повернулся бы язык назвать красивым, то это стройное, с белыми нитями шрамов тело, даже струи воды находили привлекательным, обнимая и лаская...
— Юри, постой, Юри!
Маюри инстинктивно оборачивается, хотя знает точно — в этой местности его не знают и знать не могут.
— Юри, посмотри какого зверька мы нашли! — светловолосая худенькая девушка подбегает к высокой, стройной и черноволосой красавице с уверенными движениями и открытым, живым взглядом невообразимо зелёных глаз. Та, которую назвали Юри, с интересом склоняется к ладоням подруги, сложенными лодочкой, и фыркает:
— Пф! Это обычный пустой. Только очень маленький.
Её подруга взвизгивает, отдергивает ладони и отпрыгивает. Юри ловит налету падающего звереныша-пустого и звонко смеётся:
— Глупая! Если соорудить правильную клетку и добавить немного реяцу, то он будет отпугивать крыс и мышей. А также по нему можно будет понять, что приближается пустой. Понятно тебе?
— Не все же такие умные и бесстрашные, как ты! И не у всех отец – аптекарь, – надувает губки её подруга.
Юри в ответ снова фыркает и уводит девушку в дом.
— Какая интересная... деревня, — Маюри провожает девушек взглядом, понимая, что, пожалуй, по многим причинам задержится в этом странном, захолустном уголке Руконгая…
Маюри обеими ладонями проводит по лицу вверх и, пропуская между пальцев синие пряди, откидывает мокрые волосы, сейчас отливающие черным, назад и сцепляет пальцы замком на шее — плавная, почти кошачья грация опасного хищника. Хорошо, что сейчас никто не видит его.
— Ты такой красивый, Маюри, — лукаво улыбается Юри и протягивает ему полотенце. — Надеюсь, наш ребёнок будет похож на тебя.
Маюри с размаху впечатывает кулак в стену, разбивая костяшки в кровь, а затем включает холодную воду на полную. Тело вздрагивает, дыхание замирает, все мысли улетучиваются, и капитан, досчитав до тридцати, пулей вылетает из душа.
Хватает полотенце, растирается докрасна, кричит:
— Нему! Идиотка, свежую одежду, быстро! И грим!
Скоро вызовет сотайчо, к тому времени занпакто должен обрести свою форму. И ещё неизвестно, что скажет на этой «очной ставке» у сотайчо Кучики. Кто знает, к какому выводу придут его законопослушные мозги? В его угрозу верилось с трудом, да и Маюри сейчас не так беззащитен. Но всё же...
***
Бьякуя в поместье почти ворвался — передвигаться с помощью шунпо в последние дни становилось плохой привычкой. Он шел по дорожке в святилище, не обращая внимания на оклики слуг и задаваемые вопросы, и создавалось ощущение, что земля сотрясается от каждого его неслышного шага. Воздух вокруг капитана был наполнен грозой, почти тайфуном — последовать за ним никто из домашних не решился.
Для Бьякуи же мир вокруг казался черно-белым и потерял все свои краски и малейшие оттенки. Даже запахи и звуки сейчас не доходили до него. То, что пришлось пожертвовать Сенбонзакурой, само по себе было скверно. Меч замолчал, пытаясь на его зов прошелестеть что-то вроде «Я почти в порядке, хозяин», а без Сенбонзакуры Бьякуя давно ощущал себя неполноценным. Но сейчас это не было самым главным.
…Не говорите ничего Бьякуе-сама!.. Пожалуйста!..
...Это ты убил собственную жену, которая, скорее всего, ждала твоего ребенка...
Войдя в святилище, Бьякуя поставил кеккай, который возник с почти ощутимым лязгом, и не опустился — рухнул на колени перед фотографией жены. Сюда он приходил нечасто, но всегда уходил собранным, будто обновленным. Сейчас Бьякуя поймал себя на том, что ему хочется просто лечь здесь, распластаться на каменных плитах под ласковым взглядом Хисаны, закрыть глаза и забыться.
Боль засела где-то в горле огромным комом, мешая дышать. Думать, мыслить, шевелиться Бьякуе абсолютно не хотелось. Если бы он умел плакать, то, возможно, ему стало бы легче. Но он так и смотрел воспалёнными сухими глазами на ласковую, смущенную, нежную улыбку жены. Даже тишина в святилище стояла сейчас помертвевшая, нарушаемая только тяжелым дыханием Кучики.
... Пять лет, проведенные с Вами, Бьякуя-сама, были похожи на сон...
А ты ведь тогда не просто так просила меня найти Рукию, да, Хисана?... Ты думала, что я догадаюсь... У тебя и вправду появилась странная, слабо мерцающая реяцу перед смертью... Я, ослеплённый безумной надеждой, думал, что ты наконец поправляешься!.. А после прихода Уноханы ты стала бояться смотреть мне в глаза... Я думал, что так проявляется болезнь, что ты просто жалеешь меня... А оказывается, ты скрывала свою беременность... ДУРАК!
Бьякуя бессильно уронил голову и сжал руки, лежащие на коленях так, что хрустнули суставы и ногти впились в кожу.
Ками!.. Что же он натворил?.. Что они все натворили? Это цена власти? К меносам!
В горле родился полустон-полурык, он снова поднял взгляд, полный боли, на фотографию жены.
«Что мне делать теперь, Хисана?!»
Он собственными руками сгубил её! Чем и о чём думал дед?!
Но теперь он сам, как последний глава, ответственен за всё!
Бьякуя вспомнил, как гордился в юности принадлежностью к великому клану, как оценивающе, многозначительно поглядывал на него дед, и печально — Укитаке. Как горько знание! Не от подобного ли бремени убежала Шихоин Йоруичи и отмахнулся в своё время Шиба Кайен?! Как он был слеп! Это — расплата?!
«Как мне жить дальше, Хисана?»
... — Я и правда больше всего на свете хочу подарить Вам наследника, Бьякуя-сама, — Хисана вытирает дорожки слез и храбро улыбается ему. — Но, боюсь, это невозможно.
Хисана смотрит на него мгновение, пытаясь сдержаться, шмыгает носом, слезы продолжают литься, но в глазах загорается огонек, будто она приняла какое-то решение, и, забавно сжав кулачок, восклицает:
— Зато я буду любить Вас за двоих! — это так необычно для неё, что Бьякуя только молча притягивает Хисану к себе, будто хочет закутать, спрятать её, свое сокровище, внутри себя. Навсегда.
— Я и правда очень-очень люблю Вас, Бьякуя-сама... — уже шепотом продолжает Хисана, утыкаясь ему в грудь. — Больше всего на свете люблю...
Очнувшись, Бьякуя поймал себя на том, что горько улыбается. Боль, засевшая в груди, немного отпустила, дышать стало чуть легче. Теперь он мог хотя бы размышлять.
Если собрать все высказывания и намеки Маюри, то по всему выходило, что некогда Гинрей-сама был причастен к тому, что в Руконгай был занесен некий вирус, вызывавший у женщин и девочек определенные заболевания, приводящие к бесплодию, а в случае беременности — к смерти. Скорее всего, сделано это было для того, чтобы только знатные семьи могли производить на свет наследников.
У Маюри, видимо, какая-то своя история, раз он так взбесился от одного упоминания. Хотя если бы его, Бьякую, посадили на несколько столетий в бетонную клетку с железной решёткой, то неизвестно, что бы из этого вышло. Сам Маюри, разумеется, не расскажет. Да и надо ли Бьякуе знать об этом?
Прошлое — прошлым, но настоящее было не менее страшным: Рукия тоже была из Руконгая. И ему, Бьякуе, теперь с этим жить.
* - автор в курсе, что с оригинала команда "Сhire" переводится как "Осыпься", уж простите меня, "Цвети" мне нравится больше.
Продолжение в другом посте.
Автор: wandering
Соавтор: Яся Белая(crazy belka28)
Бета/гамма: moondrop
Фендом: Блич
Персонажи/пейринги: Маюри, Бьякуя и все, кто попался авторам по дороге и не успел убежать. Не успели: Ренджи, Рукия, Нему, Урахара, Йоруичи, Акон
Жанр: джен, агнст, драма, повседневность, АУ, не слеш)))
Рейтинг: PG-13
Размер: миди
Статус: закончен
Предупреждения: оос, ОЖП
Размещение: с разрешения
Дисклеймер: Права - у Кубо.
От автора: Идея Pixie и Яси Белой. Посвящается памяти Pixie, которая хотела написать об этом. Мне бы хотелось, чтобы ей понравилось.
ПрологПролог
Возвращайся... прошло уже тысячу зим...
Все обиды давно были смыты весенними ливнями.
Мы научимся снова, как раньше, быть просто счастливыми...
Возвращайся домой – этот дом без тебя нелюдим.
Возвращайся... прошло уже тысячу лет...
Всё, что было плохого, снегами зимы запорошено.
Мы научимся снова во всём видеть только хорошее,
Ведь иначе нельзя - друг без друга нас попросту нет.
Возвращайся... за осенью будет весна,
За закатом рассвет (пока дышит надеждой вселенная)...
Пока вертится шар – быстротечно всё и переменно... но
Неизменно любовь на двоих остается одна...
Алёна СЕРЕБРЯКОВА,
«Возвращайся»
Все обиды давно были смыты весенними ливнями.
Мы научимся снова, как раньше, быть просто счастливыми...
Возвращайся домой – этот дом без тебя нелюдим.
Возвращайся... прошло уже тысячу лет...
Всё, что было плохого, снегами зимы запорошено.
Мы научимся снова во всём видеть только хорошее,
Ведь иначе нельзя - друг без друга нас попросту нет.
Возвращайся... за осенью будет весна,
За закатом рассвет (пока дышит надеждой вселенная)...
Пока вертится шар – быстротечно всё и переменно... но
Неизменно любовь на двоих остается одна...
Алёна СЕРЕБРЯКОВА,
«Возвращайся»
В тот год облетели все сакуры. В одночасье. Словно листья осенью. Деревья стояли голыми, перечеркнув серыми ветками радость ханами.
В тот год умерла она. Утешала его ещё, глупая. Ладони сжимала, улыбку вымучивала.
— Не грусти, дорогой, всё будет хорошо…
Да какое, ко всем гилианам, хорошо?! Ты умираешь! - Хотелось наорать на неё или побиться головой об стену. Потому что — какой ты, к хренам меносовым, учёный, если не можешь спасти ту, что стала твоим смыслом?!
А глаза её были зелёными, как эта невозможная трава за окном. И солнце слепило ярко, словно с издёвкой...
Хорошо хоть сакуры облетели, а то как бы он стал хоронить её под их сумасшедшее цветение…
Часть 1. Неожиданная находка
Генсейская поговорка «Хочешь сделать что-то хорошо — сделай сам» в исполнении Кучики Бьякуи звучала так: «Хочешь угробить дело — поручи его Абараи Ренджи».
А дело было, конечно, немаленькое: очередная генеральная инвентаризация в помещении архива. Бьякуя понимал, что его присутствие необходимо, но хотел слегка отодвинуть начало этого муторного и утомительного для остальных, но любимого им самим процесса. Это очень даже хорошо для капитана Шестого, что все основные отчеты, проверки и прочая приходятся именно на весну.
Хотя, естественно, Ренджи так не думал. И томился в кабинете, портя Кучики настроение своей несобранностью: тайком позёвывал и бросал тоскливые взгляды в окно — весна же! — когда считал, что капитан его не видит. Глядя на это, Кучики всё больше мрачнел, поэтому очень кстати оказалась адская бабочка от сотайчо, потребовавшего отчет пятилетней давности. Она-то и решила участь лейтенанта Шестого отряда.
Но отсылая Ренджи в архив, Бьякуя не слишком сильно надеялся, что тот найдёт нужный документ. Просто в последнее время лейтенант начал его раздражать больше, чем обычно: то становился чересчур внимательным, то неуклюже заботливым, а то — рассеянным. В дополнение к обычной неусидчивости это стало перебором, и грозило перерасти в серьёзную проблему для самого лейтенанта, поскольку Бьякуя, после всей этой истории с казнью Рукии, никак не мог определиться в своем отношении к нему. И эта неопределённость сказывалась на настроении Кучики и, как следствие, могла привести к совершенно неожиданным последствиям не только для нерадивого Абарая. Обо всем этом, конечно, никто не догадывался, да и не должен был догадываться, поэтому, для сохранения душевного спокойствия сотайчо, отряда и своего собственного, Бьякуя без угрызений совести отправил Ренджи в архив одного. Ну, разумеется, приказав захватить с собой помощников и без документов не возвращаться.
Абарай мигом сник от перспективы провести день среди пыльных бумаг, кинул было на Бьякую умоляющий взгляд, но увидев в дополнение к обычному ледяному выражению ещё и чуть приподнятую бровь, тяжко вздохнул и поплелся выполнять приказ, по дороге прихватив с собой бездельничавших Иккаку и Юмичику.
Таким образом день, проведенный Ренджи в поисках нужного документа в библиотечном архиве, для Бьякуи стал выходным. От его лейтенанта.
Однако надо ли говорить, что эта неразлучная троица перевернула всё вверх дном, но необходимых бумаг так и не нашла?
Ожидания Бьякуи оправдались, и Кучики, закончив с отчетами, отправился в архив, где провёл весь вечер: неожиданно для себя, он расслабился, оказавшись в привычной бумажной стихии. И начал неторопливо перебирать папки с документами, уже даже не в поисках чего-то нужного — отчет он всё же нашел, — а повинуясь проснувшемуся желанию нырнуть в глубины истории. Ведь за каждой бумагой, хранившейся многие века, стояло какое-нибудь реальное происшествие, иногда настолько интересное и захватывающее, что самые закрученные продвинутые кинокомпании Генсея — о них как-то рассказывала Рукия, — позеленели бы от зависти и передрались за возможность снять по ним приключенческие фильмы или сказки. В сказки Бьякуя не верил давно, а вот историю — любил.
Просидев в архиве довольно долго, Бьякуя уже собрался было уходить, когда различил какой-то шорох. Ничьей реяцу поблизости не чувствовалось, но крайне редко крохотные грызуны-пустые всё же появлялись. Бьякуя решил проверить, что это был за звук, и прошелся вдоль огромных, высотою до потолка, стеллажей.
Не обнаружив ничего интересного и неожиданно поняв, что засиделся до ночи — хотя, чего уж в этом страшного, дома всё равно никто не ждёт, — Кучики уже развернулся к выходу. И замер. Что привлекло его внимание? Несколько полок с отчетами лейтенантов и офицеров за прошлые столетия, с пожелтевшими от времени корешками ничем не отличались от других. Но у Бьякуи внезапно мелькнула мысль посмотреть их и сравнить: такой же отвратительный почерк был у лейтенантов деда, или только ему досталось такое ярковолосое чудо, не умеющее толком держать кисть? Поэтому, выбрав наугад первую попавшуюся папку, до которой дотянулась рука, Бьякуя открыл её и начал перебирать страницы. К его неожиданному удовольствию, оказалось, что предыдущие офицеры и лейтенанты каллиграфией явно пренебрегали.
«Деду изрядно пришлось с ними намучиться», — устало подумал капитан и уже хотел закрыть папку, когда под тонкими пальцами, перебиравшими страницы, мелькнул аккуратный, четкий и до боли знакомый почерк. Интуитивно выхватив лист, Бьякуя пробежал по нему глазами:
«Сотайчо Ямамото Генрюсаю
Служебная записка
Служебная записка
Прошу Вас разрешить мне прекратить исследовательскую деятельность доктора Куроцучи Маюри. Данные исследования, проводящиеся им в Руконгае и имеющие целью выяснить причины бесплодия руконгайских женщин, по известным Вам причинам, могут привести к совершенно нежелательным последствиям и, возможно, гражданской войне. Прошу Вас вынести эту записку на обсуждение в Совете Сорока Шести с целью ареста вышеозначенного учёного как можно скорее.
Капитан Шестого отряда Кучики Гинрей».
«Что?!»
Бьякуя, неожиданно почувствовавший, как странно засосало под ложечкой, пробежал текст ещё раз. С третьего прочтения слова стали складываться в более-менее четкую картинку, и постепенно начал доходить их смысл. И земля под ногами почему-то качнулась.
«Куроцучи? Исследования? Руконгай? Бесплодие? Гражданская война? Арест? Оджи-сама?»
Разум отказывался верить, но повинуясь внутреннему импульсу, Бьякуя продолжал прокручивать в голове прочитанное. Это настоящая записка? А что бы ей тут делать, ненастоящей...
Внезапно и, кажется, некстати, в голове всплыли нотации деда о важности отчетов и правильного к ним отношения. И неоднократный рассказ о том, как третий офицер был лишен звания потому, что потерял одну очень важную бумагу.
«Вот эту?»
Скорее всего, иначе что бы ей тут делать, среди обычных отчетов офицеров...
«Интересно, я же мог выбрать любую папку!..»
Странная, почти нервозная веселость охватила Бьякую. В голове, потяжелевшей от усталости, всё равно ничего не укладывалось, думать сейчас совершенно не хотелось, и бумага будто жгла пальцы. Если бы Кучики мог, то, наверное, сейчас выразился бы фирменной фразочкой Куросаки «Ошалеть!» и спрятал бы документ обратно. Но он не мог. В голове выстроились самые неожиданные, нелепые и фантастичные предположения.
«Нет, — тут же одёрнул он себя. — Слишком много «почему» и «как», подумаю потом».
И Бьякуя спрятал найденную записку в хаори, поспешил в поместье. Завтра он придумает, какую воспитательную меру назначить Ренджи, так и не принесшему нужные документы, завтра он подумает, что делать с находкой, а сегодня — спать.
Но уснуть Бьякуе так и не удалось. Яркая, желтая, словно кусок сыра, луна отгоняла сон. Приняв ванну и накинув домашнее юката — есть, почему-то, совершенно не хотелось — Бьякуя нехотя достал из хаори найденный документ. Опустился перед столиком для письма, разгладил на столешнице бумагу и сложил руки на коленях. Ощущение важности, а также непоправимости происходящего не отпускало, только усиливалось с каждой секундой. Бьякуя пробежал глазами текст ещё несколько раз. Ошибки не было — это почерк деда и его манера речи. И печать на документе была та самая — клановая, пусть и порядком стёршаяся от времени. А вот смысл...
Гинрей-сама просил, почти требовал арестовать Куроцучи. Из-за исследований в Руконгае. То есть это дед засадил Маюри за решётку? Зачем? Этому, помимо очевидных, могла быть ещё одна причина — исследования затрагивали интересы кланов. Каким образом? Причём здесь Руконгай? Из-за каких научных исследований могла бы разгореться гражданская война? Как давно Куроцучи капитан Двенадцатого? Лет сто? А сколько лет пробыл в тюрьме? Двести? Пятьсот? Кажется, за что его туда посадили, Бьякуя уже понял. Но не слишком ли нелеп повод? Чьи именно интересы и каким образом могла затронуть его деятельность, тогда ещё простого учёного, чтобы дед вмешался?
Руконгай. Бесплодие. А вот это уже было для Бьякуи по-настоящему опасно и грозило выпустить на волю спрятанную глубоко внутри капитана тьму. Бьякуя хотел детей. Очень хотел. Даже не потому, что клану нужен был наследник: он мечтал, что однажды возьмет на руки такую же хрупкую и красивую девочку, как Хисана. Но...
… Пять лет, проведённые с Вами, Бьякуя-сама, были похожи на сон...
Бьякуя мотнул головой — ему нельзя сейчас вспоминать об этом, не сейчас.
Кучики встал и вышел на энгаву, оставив незадвинутыми сёдзи. Холодный ночной воздух охватил горячее тело, прохладные доски обожгли ступни холодом, заставляя собраться, отвлекая, вытесняя мысли. Ночной ветерок, будто почувствовав напряжение Бьякуи, тоже закружился вокруг, утешая, лаская своими холодными крыльями-прикосновениями. Кучики оставалось только закрыть глаза, чтобы, открыв, убедиться в том, что ночь внимательно наблюдает за ним жёлтым огромным глазом.
— Вам снова не спится, мой господин? — она тихонько подходит к нему сзади и мягко обнимает, прижимаясь щекой к спине. Нежная, ласковая, любимая. — Как бы я хотела стоять так целую вечность, — тихо шепчет Хисана с улыбкой, но Бьякуя слышит каждое слово...
Бьякуя резко оборачивается — сегодняшняя ночь сняла с души давнишнюю печать, и образ жены всплыл почти осязаемый. Или это и вправду Хисана пришла утешить его? Нет, комната пуста.
— Жаль, что я не могу подарить Вам наследника, Бьякуя-сама, — Хисана храбрится, но голосок дрожит от непередаваемой грусти и подступивших слез.
— Ну, что ты! — утешает её Бьякуя, притягивая к себе, обнимая, баюкая, согревая в ладонях её холодные пальчики. — У нас ещё всё впереди, Хисана.
— Нет, — она печально качает головой, — Руконгай беспощаден, мой господин. Говорят, что давнее проклятие лежит на всех рукогайских женщинах, поэтому дети и не рождаются.
— Это всё выдумки, — шепчет Бьякуя, прижимая Хисану покрепче.
«Выдумки, да?»
Бьякуя приходит в себя, заходит в комнату, задвигает седзи, опускается на футон. Пусть ему сегодня не уснуть, но он хотя бы в состоянии дать отдых телу. Жаль, что мысли нельзя просто выключить.
И где же искать хотя бы кончик ниточки, за которую можно потянуть?
Каким образом, где и кому исследования Куроцучи перешли дорогу? Не лично же деду – у него с наследником было всё в порядке, а к Руконгаю отношения никакого... Нет, к деду Бькуя выяснять это не пойдёт. Внутреннее чувство подсказывало, что в этом случае Гинрей-сама, умеющий хранить тайны, будет глух и нем.
Да и разобраться во всём необходимо самому.
Эта докладная записка обладала гипнотическим свойством: чем меньше Бьякуя про неё хотел думать, тем ярче улавливался смысл, впечатываясь в мозг.
Нет, иллюзий у главы сильнейшего клана не было давно — власть строится на крови. Любая власть. И чем выше ответственность, тем страшнее решения приходится принимать — это Бьякуя за десятилетия управления кланом тоже усвоил. Откуда у него, спрашивается, невероятная устойчивость к любым новостям, невозмутимость, собранность и хладнокровие? Да всё оттуда же. Это только по молодости Бьякуе казалось, что сила и власть способны перевернуть мир. Теперь же он точно знал, что этот мир надо охранять от власти. И лучшим способом было просто сохранять в незыблемости то, что уже есть, то есть — уже существующий порядок. Иначе мир превратится в хаос, иначе всё перестанет иметь смысл. В том числе — его, Бьякуи, собственное существование. В конце концов, дед ведь именно этому Бьякую и учил.
Только с годами его всё чаще посещала мысль: не слишком ли велика плата?.. Но сейчас речь шла не об этом.
Итак, сомнений быть не могло, каким-то образом исследования Куроцучи затрагивали интересы знати, а может быть он просто перешел кому-то дорогу. Хотя в этом случае его бы просто тихо и спокойно убрали. Значит, уже тогда справиться с Куроцучи было непросто...
Стоп. Ямамото. «По известным Вам причинам» Значит, он в курсе. Но выяснить что-либо у сотайчо — это все равно, что... заставить капитана Комамуру побриться. Или того же Куроцучи - умыться.
Бьякуя недобро и грустно усмехнулся.
Кстати, а почему Куроцучи исследовал именно Руконгай? И почему именно на тему бесплодия? Капитан Куроцучи. Хотя, в то время ещё не капитан. Вот уж к кому смысла идти за разъяснениями не было. Бесполезно, кроме своей лаборатории он ничем не интересуется.
Не во Второй же отряд идти и уж тем более, не к этой... кошке. Без вариантов.
Хм. Урахара? Нет, вот к нему точно в последнюю очередь.
Остаётся только сам Куроцучи, который вряд ли захочет говорить. Скорее всего, даже если спросить напрямую, тот в лучшем случае сделает вид, что ничего не слышал. В лучшем. А уж в худшем... Надавить на него трудно, да и имеет ли смысл? Предлагать себя на опыты? Нет, к такому Бьякуя точно не готов. Так. Всё. Это уже бред. Спать. Как там в генсейской поговорке? «Утро вечера мудренее»?
«Ага, — очнулось почти убитое и скрывающееся в бегах ехидство, — а Куроцучи мудренее Ямамото».
«Спать. Это приказ».
Первая мысль, пришедшая Бьякуе по пробуждении, была: «Шансов нет, но я должен хотя бы попытаться». И он понял, что пропал. Завяз. И теперь не успокоится, пока не узнает всей правды.
Поэтому поутру, повергнув в ужас слуг видом ещё более суровым, чем обычно, припечатав Ренжди ледяным: «Не выполнишь вот это сегодня — сам лично завтра буду тебя тренировать», — Бьякуя направился в Двенадцатый отряд.]
Часть 2. Трудный разговорТрудный разговор
На подходе к казармам Двенадцатого отряда Кучики задержался. Совершенно не хотелось, чтобы хоть кто-нибудь видел, как он входит в лабораторию Куроцучи. По многим причинам. Отсылать адскую бабочку в его случае тоже было бесполезно, да и разумных объяснений своему приходу Бьякуя для себя не нашел, так что же он мог сказать вечно подозрительному и витающему в своих личных учёных облаках Куроцучи? Напрягало и ощущение непредсказуемости того, во что же может вылиться факт личной заинтересованности Бьякуи капитаном Денадцатого...
Отследив реяцу Куроцучи и дождавшись, пока тот появится в районе своей исследовательской лаборатории, Бьякуя в два шага шунпо оказался у входа.
Маюри обернулся спокойно, будто ждал его:
— А я был уверен, что мне не показалось, но не ожидал, что ты ко мне, Кучики.
Маюри, конечно, удивился появлению Бьякуи, но не сильно.
Настроение располагало к благодушию и гостеприимству: сегодняшние эксперименты удались, даже более чем. Результаты лабораторных исследований порадовали. Ну а то, что подопытных не хватает, так это поправимо. Можно было даже немного расслабиться, повозиться в лаборатории с целью просмотреть старые записи и задумки. Появление Бьякуи ничего серьезного не предвещало, для Куроцучи тот соперником не был. Они, чувствуя взаимную неприязнь, всегда держались подчеркнуто вежливо и на расстоянии, и серьезной опасности, как казалось Маюри, Бьякуя для него не представлял, в отличие, к примеру, от того же безбашенного Кенпачи или — Уэко Мундо ему в помощь, — хитрого и изворотливого Ичимару Гина.
Нет, боевую мощь капитана Шестого отряда Маюри не недооценивал и в реальном бою, в качестве реального противника, с ним встретиться не хотел бы. А вот поэкспериментировать с его мечом! Но это были всего лишь мечты. Слишком этот Кучики чопорный, холодный и вежливый, зажатый воспитанием, кучей условностей, правил и законов. Казалось, Бьякуя и на «ты» обращается к Маюри с трудом.
Ему, капитану Двенадцатого, ломающему по жизни все возможные правила и устои, не понять капитана Шестого отряда и даже, наверное, стало бы жаль его... если бы Маюри над этим задумался. Но он не задумывался. И откуда Куроцучи было знать, что привычка считать Бьякую для себя не опасным сыграет с ним сегодня злую шутку?
Пока же скрипучий голос и адская белозубая улыбка Маюри, обычно повергающая оппонентов в шок, свидетельствовали о хорошем настроении. Тем не менее Кучики всё равно напрягся: он никогда не мог понять, зачем нужно так себя уродовать. Маска Маюри, несомненно, на то и была рассчитана, чтобы сбивать с толку. Черно-белый грим, под стать остальному одеянию, был устрашающим, что, конечно, было психологически обосновано в битве. Но не круглые же сутки? Впрочем, боевая раскраска могла быть и ещё чем-то, носить дополнительные функции, кто знает этого сумасшедшего гения?
Мелькнувшая у Кучики мысль о том, что он сам носит кенсенкан и Гинпаку практически беспрерывно, царапнула и ушла. «Это другое», — сказал себе Бьякуя. Похоже, полная видений и тягостных размышлений ночь сказалась на Бьякуе больше, чем он предполагал, потому что в реальность его вернул всё тот же голос, но уже более нетерпеливый:
— Так чем обязан, Кучики? Что занесло тебя в мою скромную обитель?
Вот как. Бьякуя тянул время, не зная, как начать разговор. Все разумные и привычные формулы сейчас не срабатывали, а инстинкт самосохранения кричал об опасности.
— Можно пройти внутрь? — Не в дверях же, в самом деле, разговаривать. Хорошо, что корпус лаборатории в стороне от основных строений, но и здесь кто-нибудь мог появиться каждую минуту.
— Желаешь попасть на экскурсию? — Улыбка Маюри стала шире и, кажется, ещё опаснее, а в жёлтых глазах мелькнул нехороший огонёк.
— Нет, нужно поговорить. На личную тему. — Честное слово, невозможный субъект. С какой вообще стороны можно к нему подойти? Бьякуя чуть зубами не скрипнул, но выдержка не подвела.
В глазах Куроцучи мелькнуло недоумение, которое, впрочем, быстро исчезло. Кто этих Кучики знает? У них пол-Сейрейтея и четверть районов Руконгая в «личном» пользовании, и потому их «личный» вопрос может быть абсолютно любым.
— Валяй. Только недолго. И... не задень ничего ненароком.
Бьякуя только метнул на него холодный взгляд — сейчас определенно нельзя попадаться на подначки Маюри, — и прошёл внутрь лаборатории.
Войдя в огромное помещение с высоченным потолком, Бьякуя огляделся. В лаборатории никого не было. Странно, но ему только на руку. Зал наполняли приборы, шкафы, шкафчики, полки, колбы, пробирки, реактивы. Столы, столы, столы, уставленные всякой ничего Бьякуе не говорящей всячиной. Компьютеры, мониторы, датчики, экраны...
— Едва ли эту обитель можно назвать скромной. Подозреваю, на неё уходит большая часть вносимых мною налогов. — Кажется, попав в помещение, Бьякуя сумел собраться и немного сбить нервозность. Его холодный и ровный голос, нарочито, подчёркнуто вежливый, внезапно зацепил Маюри. Менос Гранде, и что принесло этого Кучики? Между прочим, это его, Маюри, лаборатория. Практически святая святых, а это наглец припёрся и на что-то намекает?
Бьякуя же, никогда не отличавшийся жадностью до денег, сейчас просто пытался надавить, закрепить за собой позиции, ведь ему предстояло выступать в роли просителя, а видели вы того, кто добровольно захотел бы быть должником капитана Куроцучи? Маюри без боя не сдастся и будет отпираться до последнего. Сознание этого прибавляло в голосе Кучики властных нот, и теперь, к обычной взаимной неприязни, подливало масла в огонь. Найденный документ, проведенная Бьякуей в раздумьях очень трудная, почти бессонная ночь, а также сознание того, что предложить Маюри взамен, по сути, он ничего не может, только усугубляли ситуацию.
Вооруженный нейтралитет, молча принятый между Маюри и Бьякуей, сейчас трещал по всем швам, грозя развалиться и перейти во что-то более опасное.
— Пф... Не знал, что ты настолько меркантилен, – Маюри попытался отшутиться. Возможно, ему просто показалось, что Кучики взвинчен и пытается поссориться с ним?
— Приходится. Скорее это ты оторван от реальной жизни, — голос Бьякуи был всё так же ровен, а взгляд всё так же холоден, но пальцы словно приросли к рукояти меча. Нет, Маюри не показалось. Точно пытается.
— Даже так. Не порть мне настроение, Кучики, у меня сегодня отличный во всех смыслах день, — Маюри прищурил свои невозможные, желтые, как у дикой кошки, глаза. — Ты же не подраться пришёл? И я так понимаю, уходить ты не намерен. Итак?
— Я пришёл... выяснить один вопрос, капитан Куроцучи, — за всё ещё спокойным, вежливым голосом Бьякуя старался скрыть напряжение, но Маюри дураком никогда не был — Кучики нервничает, он на взводе. Какую бы пользу из этого извлечь?
Не может быть, чтобы проблемы капитана Шестого были хоть как-то связаны с самим Маюри. У Куроцучи внезапно пробежал нехороший холодок: то ли предчувствия, то ли воспоминания. Но на то Маюри и ученый, чтобы не обращать на всю эту чушь внимания. Ладно, раз так, раз Кучики уже здесь, то надо хотя бы покончить со всем поскорей.
— Я занят, у меня мало времени, Кучики, — голос Маюри скрипит издевательски, не скрывая недовольства. Хорошее настроение испарилось ещё не полностью. — Да, пойдем в подсобку, мне надо кое-что глянуть.
Маюри уводит Бьякую из лаборатории по коридору в не меньшую по размеру, но забитую стеллажами и полками комнату, кивает Бьякуе на стоящие стулья, мол, присаживайся, и начинает рыться в какой-то коробке.
Бьякуя присесть отказывается и на невежливость Куроцучи не обижается, ему даже легче так начать неприятный разговор: со спиной Маюри общаться куда проще. Ну что? Начнём? И Бьякуя, стараясь сохранить невозмутимость, безразлично произносит:
— Я постараюсь быстро. К чему привели твои исследования на предмет бесплодия руконгайских женщин?
Маюри останавливается и медленно поворачивается. Он ни за что и ни при каких обстоятельствах не признается, что сейчас его словно шарахнуло током и больше всего на свете хочется оказаться не здесь.
Для Бьякуи трудно разобрать за ужасающим гримом выражение его лица, но то, что теперь капитан Двенадцатого внимательно слушает его, неоспоримо. С минуту в помещении склада висит тишина, нарушаемая только звуками, доносящимися из лаборатории: шумом приборов и писком датчиков. Пальцы Маюри, вцепившиеся в стойку стеллажа, разжимаются, и капитан Двенадцатого с максимально равнодушным видом отворачивается.
— У тебя неверные сведения, Кучики, — Маюри пытается выровнять дыхание и ни за что не показать того, что это очень, очень опасная тема.
— Неужели? — голос Бьякуи тяжёл и беспощаден, словно сходящая снежная лавина. — А вот прежний капитан Шестого отряда так не считал.
— Это шантаж? — на автомате реагирует Маюри. Ему противно, не хватает воздуха и хочется разбить что-нибудь, лишь бы прекратить этот разговор.
— Возможно... — Кучики осторожничает, пытается разобраться в его реакции, наблюдает, но позиций сдавать не собирается. — Мне нужен ответ на мой вопрос.
— У меня нет ни времени, ни желания обсуждать это, — Маюри снова отворачивается, унимает дрожь в руках. В конце концов, раз Бьякуя только спрашивает, значит, мало что знает. И не факт, что узнает. Тем более от него, Маюри.
— Зато у меня есть, капитан Куроцучи, — цедит Бьякуя. Он так и знал, что Маюри выкрутится. Бьякуя чувствует, как еле сдерживаемое раздражение перетекает в гнев: сказывается бессонная ночь, бесконечные тяжкие думы, выскочившее, как пустой из-за угла, прошлое и неприятный, ни к чему не приводящий разговор. Всё как Бьякуя и предполагал: Маюри не сдаётся, и у Бьякуи остаётся только один весомый аргумент. Это запрещённый приём, но разве сейчас не настало время использовать его?
— Государственный преступник занимает пост капитана, может мне тоже стоит посодействовать тому, чтобы ты снова попал за решётку?
Кажется, произведённый эффект похож на небольшой взрыв. Маюри оборачивается, и вот теперь Бьякуя отчетливо видит в желтых глазах ярость, буйную и неукротимую.
— Ах ты ж, менос тебя подери, зубы прорезались, да, Кучики?! — В скрипящем, надсадном голосе Куроцучи ярости не меньше, чем в глазах. — А ты, значит, чистенький? Закон и порядок? Да на твоих руках не меньше невинной крови, чем на моих! Ты хочешь знать, да? — шипит Маюри и делает шаг к Бьякуе. — Тогда слушай. А что если я скажу тебе, что это ты сам убил собственную жену, которая, скорее всего, ждала твоего ребёнка?
Что-то вспыхивает в голове у Бьякуи, а глаза застилает пелена.
… Он стоит за задвинутыми сёдзи и ждёт. Он не подслушивает, просто нет никаких сил заставить себя уйти и подождать приговора Уноханы снаружи: ноги сделались ватными, приросли к полу, а легкие, наоборот, словно превратились в камень — дышать стало невозможно.
— ...Пожалуйста!.. Унохана-сан... Пожалуйста! — до сих пор Бьякуя не знал, что и шёпотом можно кричать, но голос Хисаны, севший, прерывающийся слезами, еле слышный — именно кричит. — Не говорите ничего Бьякуе-сама!.. Пожалуйста!.. Ему и так тяжело... Если он ещё узнает...
— Я ничего не скажу, Хисана-сан, — будто в противовес, голос Уноханы звучит спокойно, хотя и очень печально. — Я всё понимаю...
Когда Бьякуя приходит в себя, то видит перед собой лицо Маюри, осклабившееся в усмешке, и внезапно осознает, что стоит, приставив Сенбонзакуру к его горлу.
— Ух ты! Кака-ая интересная и неожиданно бурная реакция, — произносит с явной издевкой Куроцучи. Похоже, он успел взять себя в руки. — А тебе идет ярость, Кучики.
«Правило самурая: «Вынул из ножен меч — убей», — всплыли наставления учителя из далёкой и нереальной юности. — Поэтому десять раз подумайте, Бьякуя-сама, прежде чем обнажить клинок».
Бьякуя мгновенно переместился в самый дальний угол громадного зала, но Сенбонзакуру не убрал: ситуация накалилась до предела, и теперь ход за Куроцучи.
— Да... Всё же шунпо у тебя самое быстрое в Сейрейтее... — всё ещё весело, но с некоторым раздумьем, не спуская глаз с Сенбонзакуры, произносит Маюри. Голос звучит спокойнее, но в желтых кошачьих глазах уже мелькает алчный огонёк ученого.
Бьякуя, без единой мысли в голове, не совсем отошедший от недавней вспышки, молча выжидает. Одни ками знают, чем всё это теперь может закончиться.
Куроцучи же, прикинув что-то и сохраняя свою невозможную улыбку, помедлив, вытаскивает из ножен Ашизоги Джизо. Маюри явно получает удовольствие от происходящего. Кажется, его мечта сейчас сбудется?
— Не мне напоминать тебе, Кучики, — его скрипучий голос смеётся, — что на территории Сейрейтея нельзя обнажать занпакто. Но я закрою на это глаза... И даже не думай извиняться или улизнуть! Я так давно хотел исследовать твой банкай!
Часть3. Горькая правдаГорькая правда
— Разорви в клочья, Ашизоги Джизо, — активирует шикай Маюри.
Духовный меч открывает свои огромные детские глаза на малюсеньком кукольном личике, и Кучики передёргивает от отвращения — всё-таки занпакто Куроцучи, мягко говоря, один из самых малопривлекательных в Готее.
— Не нравится он тебе, — весело констатирует Маюри и усмехается. — Давненько не видел мой шикай, да? Не припомню, чтобы мы с тобой вместе сражались?
Бьякуя понимает, что сейчас Куроцучи просто тянет время, чтобы подействовал газ, который выпускает изо рта Джизо.
— Мне нужно знать, — Бьякуя говорит это твердо, спокойно, понимая, что другого шанса, возможно, и не будет. Понять бы ещё, что происходит в голове у этого сумасшедшего?
Но Маюри, внезапно перестав улыбаться и бросив на Бьякую пристальный взгляд, произносит:
— Видишь ли, я не привык объяснять... особенно тем, кто в этом ничего не смыслит. Но для тебя, так и быть, сделаю исключение.
Бьякуя отмечает, что сиреневый газ изо рта Джизо распространяется по лаборатории и подползает всё ближе к нему:
— Ты недавно раздавал противоядие всем капитанам.
— Но не думаешь же ты, что я не изменил состав газа, а? — снова скалится Маюри. — Так ты собираешься меня слушать? Не отвлекайся! Банкай!
Бьякуя сконцентрирован, но активация чужого банкая проходит холодом по спине. «Ему, вижу, весело», — мрачнеет Кучики.
— Цвети, Сенбонзакура*! - других вариантов у Бьякуи нет, придётся сражаться — и его меч разлетается по помещению розовым вихрем.
— Во-о-от, наконец-то! Так на чем я остановился? Да, исследования... Ты знаешь, что вирусы – это своеобразный яд? А яды бывают разные. Одни, попав в организм, отравляют и убивают клетки, другие перестраивают их под себя и заставляют размножаться, третьи — полностью меняют структуру и вызывают заболевания. Четвертые способны годами жить в организме, а потом убить этот организм в считанные секунды. И так далее, и так далее...
Сиреневый газ подбирается совсем близко к Кучики, но теперь он меняет оттенки, отливает зелёным. Бьякуя чувствует подступающую дурноту.
— Газ быстрее действует в помещении, — в глазах Маюри — алчный блеск, он явно что-то задумал.
«Сенбонзакура, потолок».
Розовый вихрь взмывает, зал начинает трясти от всплеска реяцу, пару секунд воздух в помещении дрожит от напряжения, и розовые смертоносные лепестки, разлетевшись, разносят стены и потолок, впуская свежий воздух, разметав по сторонам куски здания.
Маюри и Бьякуя одновременно успевают увернуться от обломков, но наружу выбираться не спешат. Взрыв уже слышали, в ближайшие полчаса их никто не побеспокоит — дураков нет. Сотайчо, дав возможность улечься произошедшему, вызовет часа через два, время ещё есть.
— Хорошая реакция. Не забудь потом восстановить лабораторию, — недовольно скрипит Маюри.
— И кто из нас после этого меркантилен.
— Ха, всё-таки задело? Не такой уж ты и непробиваемый, — снова лыбится Куроцучи, — но ты опоздал, газ уже действует. Хотя, учитывая выданное противоядие, реакция будет не совсем та, но всё же...
— Продолжай, — произносит Бьякуя. На улице солнечный день, но перед глазами у него темнеет и плывет, хотя окружающее он с трудом, но ещё воспринимает.
— Да-да, продолжаю, — с усмешкой отвечает Маюри. — Так вот, это о природных вирусах. А бывают ещё и искусственные. В них можно совместить сразу несколько видов, и тогда...
За спиной Маюри Джизо, превратившийся в гигантскую гусеницу с огромной детской головой, застывает в ожидании приказа, нависнув над хозяином огромной тушей.
Сенбонзакура розовым вихрем кружится вокруг Бьякуи. От выпущенной реяцу двух капитанов воздух потрескивает и вибрирует. Сейчас к ним сунется разве что Кенпачи, других самоубийц не найдется. И хорошо, что капитан Одиннадцатого сегодня дежурит в Генсее. Но, собственно, ситуация и так критическая, потому что если Бьякуе придётся активировать банкай, то снесет пол-Сейрейтея.
— ... Так вот, в случае подобного соединения, вид искусственного вируса превращается в оружие, — словно не замечая ничего вокруг, продолжает скрипеть Маюри, внимательно наблюдая за реакцией Бьякуи, — которым можно поразить огромные территории — вирус ведь не пустой, его не убить.
У Бьякуи неожиданно плывет перед глазами, вокруг всё темнеет. Резкий переход к тьме на секунду дезориентирует Кучики. Перед глазами появляются яркие, нереальные образы. Он инстинктивно срывается с места, чувствуя, как Джизо бросается на него, и оступается, припадая на колено.
— Ты сейчас ничего не видишь, верно? — в голове Маюри только научный интерес. — Но зато слышишь... Та-а-ак... А твой меч?
«Ты видишь его, Сенбонзакура? Атакуй».
Сенбонзакура, не теряя ни мгновения, устремляется к Джизо, закручивается вокруг него, а Джизо неожиданно быстро для его громадной туши устремляется к Сенбонзакуре. Тот разделяется на потоки, обтекает гигантскую гусеницу, пытаясь вскользь пробить кажущееся мягким тело. Джизо снова встаёт на дыбы и словно пытается поймать кружащие лепестки. Из царапин сочится черная жидкость, он извивается, но и Сенбонзакура отлетает. Бьякуя чувствует, как шипит от боли его занпакто.
— Да, забыл предупредить: тело Джизо пропитано составом, окисляющим металл. Как раз для таких случаев, — довольно скалится Маюри. — Активируй, наконец, банкай, Кучики.
Бьякуя пытается справиться с видениями и образами, плывущими перед глазами в полной темноте.
«Не терять контроль, — с трудом одергивает себя. — Сенбонзакура, ты его видишь?» — «Да, хозяин». — «Глаза».
Бьякуя не видит, но чувствует, как на предельной скорости занпакто резко меняет траекторию полета и пикирует вниз. Джизо, пытающийся все это время поймать Сенбонзакуру, на мгновение застывает, и этого мгновения хватает мечу для того, чтобы с размаху врезаться в огромные глаза большеголовой гусеницы... и со звоном, напоминающим отскакивающий от толстого стекла град, разлететься по сторонам.
— Его глаза отлично защищены, Кучики. Чего не скажешь о твоих, — довольно замечает Маюри. — Но это ещё не весь сюрприз!
Бьякуя расширенными зрачками смотрит в пустоту, но внутренняя тьма уже давно изменилась. Перед глазами замелькали, сменяя друг друга, образы из прошлого: плачущая Хисана, он сам, держащий за руку уже мертвую жену, первая встреча с Рукией, Рукия, распятая на высоте, а перед ней Гигантская Огненная Птица...
— Ну, и что ты видишь, Кучики? Видок у тебя не очень. Кошмары мучают? — голос Маюри бьёт по нервам, но возвращает в реальность — хотя бы слух есть, уже хорошо.
— Ты вынуждаешь меня, — цедит сквозь зубы Бьякуя.
«Ничего не вижу... Сенбонзакура?» — «Никак не могу его достать, хозяин». — «Ты должен попасть внутрь. Приготовься».
Джизо, все же порядком поцарапанный, так же неустанно пытается достать Сенбонзакуру, проявляя чрезмерно быструю реакцию для огромной и неповоротливой с виду гусеницы, издает высокий противный писк и снова встает на дыбы. Сенбонзакура вихрем отлетает, разделяясь на два потока, облетает Джизо, не касаясь, и внезапно, делая резкий разворот, скользит вдоль туловища вверх, и ныряет тому в рот. Джизо, проглотивший Сенбонзакуру, несколько долгих мгновений верещит, извивается, кашляет... и взрывается изнутри, разлетаясь ошметками. На землю опадают обожжённые, окислившиеся лепестки Сенбонзакуры.
— Ты, кажется, этого хотел, — голос Кучики зазвучал тяжелее горного камнепада, он вовсе не хотел жертвовать мечом.
— Ох, ты, кажется, достал меня, Кучики. И так и не активировал банкай, — недовольно кривится Маюри. — Ничего не умеешь делать наполовину, да? Похоже, мы оба на некоторое время останемся без занпакто.
Бьякую будто выдергивают из внутренней тьмы, черная пелена спадает, и его взгляд встречается с плещущими весёлым бешенством желтыми глазами капитана Двенадцатого.
— А тебя не зря боятся, Кучики, — констатирует Маюри, но уже больше не улыбается беззаботно и наигранно. Потом и вовсе серьезнеет: — Я тоже закончу то, что начал. Так вот Руконгай уже несколько сотен лет заражён вирусом, который вызывает у женщин бесплодие. А в случае беременности — приводит к смерти. И это искусственный вирус, выведенный и занесённый туда специально.
Кучики кажется, или капитана Двенадцатого отряда трясёт от напряжения? Или это его самого трясёт от только что сказанных слов?
— Ну что ж, мы квиты. Я сказал тебе достаточно, — Маюри отворачивается и кидает последнюю на сегодня шпильку в потрясенного Бьякую. — Хочешь ещё что-нибудь найти — поройся в грязном белье своего клана. А теперь изволь откланяться, Кучики, мне нужно восстановить свой банкай.
И хоть язвительные слова произнесены, оба капитана некоторое время просто стоят, не в силах пошевелиться. Бьякуя не сводит с Маюри глаз, но, кажется, мысленно он вовсе не здесь. А Маюри даже от такого отсутствующего взгляда Кучики пробирает озноб. Или взгляд капитана Шестого тут ни при чём?
Неожиданно и резко на Маюри наваливается дикая, пришибающая к земле усталость. «Убирайся!» — орёт он мысленно, потому что, взглянув на Бьякую, понимает, что Кучики догадался, насколько ему хреново. Хорошо, что тот никогда не узнает — почему…
… Они хотели девочку. Зеленоглазую симпатяжку. Он настаивал, что она будет в маму, мама же улыбалась и оставалась при своём мнении. Сошлись лишь в одном: назовут Нему. Лежа вечерами в своей продуваемой всеми ветрами хижине, измученные голодом, держась за руки, они были безмерно счастливы. В их мечтах дочурка смешно топала, тянула ручки и агукала…
Но… Руконгай дорого берёт за мечты.
Через четыре месяца после счастливого известия она слегла… А ещё через две недели начала кашлять кровью…
Вот тогда-то он и решил предложить свои услуги сейрейтейской знати. Хотя сакуры, опав, и предупреждали его: не к добру! Но он всегда был слишком рационален, чтобы верить в приметы…
Занпакто, конечно, можно восстановить, а вот как собрать разорванную в клочья душу? Маюри расхохотался сумашедше и скрипуче, представив, как бы отреагировал Кучики, узнай, что у него есть душа. Бьякуя же посмотрел на него косо — покрутить у виска, верно, помешали врождённые приличия, хотя и у самого видок пришибленный — лишь хмыкнул и ушёл в шунпо.
«Ну и катись, и желательно — к меносам!»
Иррациональной была она, потому что упрямо верила в лучшее…
Интересно, Кучики тоже будет смеяться, когда докопается до сути? Хотел бы он посмотреть в тот момент на господина Невозмутимость… Маюри стащил маску и, медленно опустившись среди руин лаборатории, вцепился тонкими узловатыми пальцами в свои и без того всклоченные волосы. Стиснул зубы, чтобы не взвыть. И мысленно проклял Кучики. Весь их гнилой клан. До седьмого колена.
Такой удачный день — и пустому в дыру!
Сколько так просидел — он не помнил. Маюри хотелось застыть и не шевелиться, а ещё лучше — просто превратиться в камень, без мыслей и чувств. А что? Вон, получилось же у Кучики, что б его... Сам живёт прошлым и распространяет эту заразу вокруг себя.
— Готовься, сейчас будет о-о-очень больно, — огромная игла впивается в тело. Он вздрагивает, но не кричит — есть предел, после которого боль почти не ощущается, потому что притупляется сознание. Синие волосы слиплись от пота и крови, глаз цвета плавленого золота смотрит мутным взглядом, второго и вовсе не видать — заплыл огромным кровоподтёком. – Молодец, что не вопишь! А теперь обещай больше не проводить своих никчёмных, дурацких опытов, и всё сразу наладится...
Маюри дернулся и очнулся: надо было срочно что-то делать с накатившей опустошённостью и противным, физически ощутимым чувством грязи, покрывавшей не только кожу, но и душу. Да гиллиан тебе в печенку, Кучики! Вот так запросто взять и зашвырнуть в прошлую жизнь? В далекое и забытое?! В кошмарный ужас заточения? Так его давненько никто не доставал, эта честь принадлежала только Урахаре!
— Нему. Ты здесь? - кинул Маюри в пустоту, заранее зная ответ.
— Да, Маюри-сама? - из-за завалов поднялась его лейтенант.
— Осмотри здесь всё. Разбери, что можно. Меня не будет несколько часов. Позаботься, чтобы ни одна крыса не пробежала. Я в Генсее, в Руконгае... где угодно. Короче — меня нет.
— Слушаюсь, Маюри-сама.
Куроцучи шагнул в шунпо — надо срочно принять душ, и наплевать, даже если сотайчо будет искать его!
Идиотка Нему. Нему, ты такая дура! Ты так похожа на неё! И совершенно не похожа. Ты послушна и неуязвима — я сам создал тебя такой. А она была непокорной, озорной и совершенно беззащитной. Способной под проливным дождём заставить вместе прыгнуть со скалы в реку и заплакать над погибшей зверушкой, порадоваться радуге и возиться в глине, собирая материал для исследований... Юри...
— Не вздумай ходить одна! — твердил он, не отрываясь от колб и склянок.
— Не будь занудой, я знаю лес, как своих пять пальцев. Я же выросла здесь. Что мне сделается? — смеялась она и уходила.
Невозможная, яркая, быстрая, как вихрь, зелёноглазая колдунья.
Способная отдать жизнь ради попытки рождения ребенка. Говорил же, говорил: «Давай, подождём?», а она смеялась только: «С ума сошёл? Как вообще можно жить без детей?»
Никогда его не слушалась... Никогда...
Маюри поморщился, словно от боли, скрипнул зубами, потер внезапно разнывшийся шрам. Тело зудело, внезапно захотелось смыть с себя и весь предыдущий разговор, и неожиданную схватку, и нахлынувшие воспоминания. Ну уж нет, он слишком долго шел к тому, чтобы не оглядываться назад!
Маюри заперся, поставил на всякий случай кеккай и отправился в душ, отметая ненужные мысли, переключаясь на обдумывание того, как побыстрее восстановить банкаи. Ямамото не погладит по головке за эту стычку, и незачем будить спящего огненного дракона в виде сотайчо. А значит, придётся и для Кучики постараться.
Не заботясь об одежде — он просто сбросил её кучей, не потрудившись даже отшвырнуть ногой — Нему потом займется. Сейчас ему надо успокоиться и подумать. Маюри шагнул под теплые струи, с наслаждением стирая с лица грим, размазывая его по телу черно-белыми разводами. Уже долгие годы, кроме Нему, никто не знал, что под белой хламидой его обычного одеяния скрывается поджарое, худощавое тело, изрезанное витиеватыми узорами множества шрамов: какие-то из них были результатами опытов, некоторые — побоев и пыток. Если одеяние капитана ни у кого не повернулся бы язык назвать красивым, то это стройное, с белыми нитями шрамов тело, даже струи воды находили привлекательным, обнимая и лаская...
— Юри, постой, Юри!
Маюри инстинктивно оборачивается, хотя знает точно — в этой местности его не знают и знать не могут.
— Юри, посмотри какого зверька мы нашли! — светловолосая худенькая девушка подбегает к высокой, стройной и черноволосой красавице с уверенными движениями и открытым, живым взглядом невообразимо зелёных глаз. Та, которую назвали Юри, с интересом склоняется к ладоням подруги, сложенными лодочкой, и фыркает:
— Пф! Это обычный пустой. Только очень маленький.
Её подруга взвизгивает, отдергивает ладони и отпрыгивает. Юри ловит налету падающего звереныша-пустого и звонко смеётся:
— Глупая! Если соорудить правильную клетку и добавить немного реяцу, то он будет отпугивать крыс и мышей. А также по нему можно будет понять, что приближается пустой. Понятно тебе?
— Не все же такие умные и бесстрашные, как ты! И не у всех отец – аптекарь, – надувает губки её подруга.
Юри в ответ снова фыркает и уводит девушку в дом.
— Какая интересная... деревня, — Маюри провожает девушек взглядом, понимая, что, пожалуй, по многим причинам задержится в этом странном, захолустном уголке Руконгая…
Маюри обеими ладонями проводит по лицу вверх и, пропуская между пальцев синие пряди, откидывает мокрые волосы, сейчас отливающие черным, назад и сцепляет пальцы замком на шее — плавная, почти кошачья грация опасного хищника. Хорошо, что сейчас никто не видит его.
— Ты такой красивый, Маюри, — лукаво улыбается Юри и протягивает ему полотенце. — Надеюсь, наш ребёнок будет похож на тебя.
Маюри с размаху впечатывает кулак в стену, разбивая костяшки в кровь, а затем включает холодную воду на полную. Тело вздрагивает, дыхание замирает, все мысли улетучиваются, и капитан, досчитав до тридцати, пулей вылетает из душа.
Хватает полотенце, растирается докрасна, кричит:
— Нему! Идиотка, свежую одежду, быстро! И грим!
Скоро вызовет сотайчо, к тому времени занпакто должен обрести свою форму. И ещё неизвестно, что скажет на этой «очной ставке» у сотайчо Кучики. Кто знает, к какому выводу придут его законопослушные мозги? В его угрозу верилось с трудом, да и Маюри сейчас не так беззащитен. Но всё же...
***
Бьякуя в поместье почти ворвался — передвигаться с помощью шунпо в последние дни становилось плохой привычкой. Он шел по дорожке в святилище, не обращая внимания на оклики слуг и задаваемые вопросы, и создавалось ощущение, что земля сотрясается от каждого его неслышного шага. Воздух вокруг капитана был наполнен грозой, почти тайфуном — последовать за ним никто из домашних не решился.
Для Бьякуи же мир вокруг казался черно-белым и потерял все свои краски и малейшие оттенки. Даже запахи и звуки сейчас не доходили до него. То, что пришлось пожертвовать Сенбонзакурой, само по себе было скверно. Меч замолчал, пытаясь на его зов прошелестеть что-то вроде «Я почти в порядке, хозяин», а без Сенбонзакуры Бьякуя давно ощущал себя неполноценным. Но сейчас это не было самым главным.
…Не говорите ничего Бьякуе-сама!.. Пожалуйста!..
...Это ты убил собственную жену, которая, скорее всего, ждала твоего ребенка...
Войдя в святилище, Бьякуя поставил кеккай, который возник с почти ощутимым лязгом, и не опустился — рухнул на колени перед фотографией жены. Сюда он приходил нечасто, но всегда уходил собранным, будто обновленным. Сейчас Бьякуя поймал себя на том, что ему хочется просто лечь здесь, распластаться на каменных плитах под ласковым взглядом Хисаны, закрыть глаза и забыться.
Боль засела где-то в горле огромным комом, мешая дышать. Думать, мыслить, шевелиться Бьякуе абсолютно не хотелось. Если бы он умел плакать, то, возможно, ему стало бы легче. Но он так и смотрел воспалёнными сухими глазами на ласковую, смущенную, нежную улыбку жены. Даже тишина в святилище стояла сейчас помертвевшая, нарушаемая только тяжелым дыханием Кучики.
... Пять лет, проведенные с Вами, Бьякуя-сама, были похожи на сон...
А ты ведь тогда не просто так просила меня найти Рукию, да, Хисана?... Ты думала, что я догадаюсь... У тебя и вправду появилась странная, слабо мерцающая реяцу перед смертью... Я, ослеплённый безумной надеждой, думал, что ты наконец поправляешься!.. А после прихода Уноханы ты стала бояться смотреть мне в глаза... Я думал, что так проявляется болезнь, что ты просто жалеешь меня... А оказывается, ты скрывала свою беременность... ДУРАК!
Бьякуя бессильно уронил голову и сжал руки, лежащие на коленях так, что хрустнули суставы и ногти впились в кожу.
Ками!.. Что же он натворил?.. Что они все натворили? Это цена власти? К меносам!
В горле родился полустон-полурык, он снова поднял взгляд, полный боли, на фотографию жены.
«Что мне делать теперь, Хисана?!»
Он собственными руками сгубил её! Чем и о чём думал дед?!
Но теперь он сам, как последний глава, ответственен за всё!
Бьякуя вспомнил, как гордился в юности принадлежностью к великому клану, как оценивающе, многозначительно поглядывал на него дед, и печально — Укитаке. Как горько знание! Не от подобного ли бремени убежала Шихоин Йоруичи и отмахнулся в своё время Шиба Кайен?! Как он был слеп! Это — расплата?!
«Как мне жить дальше, Хисана?»
... — Я и правда больше всего на свете хочу подарить Вам наследника, Бьякуя-сама, — Хисана вытирает дорожки слез и храбро улыбается ему. — Но, боюсь, это невозможно.
Хисана смотрит на него мгновение, пытаясь сдержаться, шмыгает носом, слезы продолжают литься, но в глазах загорается огонек, будто она приняла какое-то решение, и, забавно сжав кулачок, восклицает:
— Зато я буду любить Вас за двоих! — это так необычно для неё, что Бьякуя только молча притягивает Хисану к себе, будто хочет закутать, спрятать её, свое сокровище, внутри себя. Навсегда.
— Я и правда очень-очень люблю Вас, Бьякуя-сама... — уже шепотом продолжает Хисана, утыкаясь ему в грудь. — Больше всего на свете люблю...
Очнувшись, Бьякуя поймал себя на том, что горько улыбается. Боль, засевшая в груди, немного отпустила, дышать стало чуть легче. Теперь он мог хотя бы размышлять.
Если собрать все высказывания и намеки Маюри, то по всему выходило, что некогда Гинрей-сама был причастен к тому, что в Руконгай был занесен некий вирус, вызывавший у женщин и девочек определенные заболевания, приводящие к бесплодию, а в случае беременности — к смерти. Скорее всего, сделано это было для того, чтобы только знатные семьи могли производить на свет наследников.
У Маюри, видимо, какая-то своя история, раз он так взбесился от одного упоминания. Хотя если бы его, Бьякую, посадили на несколько столетий в бетонную клетку с железной решёткой, то неизвестно, что бы из этого вышло. Сам Маюри, разумеется, не расскажет. Да и надо ли Бьякуе знать об этом?
Прошлое — прошлым, но настоящее было не менее страшным: Рукия тоже была из Руконгая. И ему, Бьякуе, теперь с этим жить.
* - автор в курсе, что с оригинала команда "Сhire" переводится как "Осыпься", уж простите меня, "Цвети" мне нравится больше.
Продолжение в другом посте.
-
-
16.10.2013 в 15:18-
-
16.10.2013 в 16:36-
-
16.10.2013 в 17:40-
-
16.10.2013 в 18:13Как картинка тебе? Нормально? Или другую подобрать?
-
-
16.10.2013 в 21:17-
-
16.10.2013 в 22:20-
-
16.10.2013 в 23:55Всебесцветный дракон, добро пожаловать)
Я рада, что понравилось) Теперь прошу держать кулачки в качестве поддержки. Уж очень хочется довести задумку до конца)