ВСЕМ, КТО СЛУЧАЙНО И МИМО ПРОХОДИЛ, А ТАКЖЕ ТЕМ КТО ОСТАЛСЯ:
ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ!
Совсем немножко обо мне
ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ!
Совсем немножко обо мне
Внимание!
среда, 28 октября 2015
Любовь — это твоя сознательная способность ставить свои недостатки ниже, чем недостатки близкого человека (с)
Название: Сезон момиджи
Автор: wandering
Соавтор: moondrop
Бета/гамма: moondrop
Фендом: Блич
Персонажи/пейринги: Бьякуя/Хисана
Жанр: гет, романтика, психология, агнст, au
Рейтинг: R
Размер: макси, 98 стр.
Статус: закончен
Предупреждения: ООС, ОЖП, ОМП
Размещение: с разрешения
Дисклеймер: Права - у Кубо.
От автора: Оно свершилось. Я не верю. Ребят, те, кто это все еще читает -- поздравьте меня, а? )))
глава 11
Оставшееся праздничное время пролетело и закончилось незаметно. Первый день после новогодних праздников для Хисаны, проводившей Бьякую рано утром, начался с того, что она продолжила начатый пейзаж их небольшого гостиничного садика, стараясь при этом отодвинуть и поглубже упрятать в памяти образ отдыхающего в их открытом источнике мужа: откинутую на полотенце темноволосую голову, широкие обнажённые плечи и расслабленно лежащие на камнях разведённые в стороны руки. И Бьякую, тихо смеющегося. Бьякую, лежащего на футоне, задумчиво подперевшего голову и наблюдающего за тем, как она рисует. Умывающегося или принявшего душ. Прогуливающегося с ней. Улыбающегося. И спящего рядом. Бьякую, пристроившего голову у нее на коленях… Кажется, за те выходные навязчивых памятных картинок в её голове стало значительно, на несколько порядков больше. Это и впрямь походило на ханэмун.
С работой всё оказалось более чем благополучно: Хисана позвонила в художественную студию, и перед ней долго извинялись и чуть ли не слёзно просили подождать ещё буквально пару месяцев — до того, как уволится предыдущий сотрудник: какие-то семейные проблемы, он очень просил доработать до своего переезда в другой город. Хисана подождать согласилась, испытывая странное ощущение, что участвует в непонятном, неподвластном ей сценарии, но действующем почему-то строго в её интересах.
Да что скрывать, оказавшись в Биэй и поселившись в старинном, очень красивом и уютном рёкане, который совершенно не был похож на поместье Кучики в Сейрейтее, но почему-то отдалённо, смутно и неуловимо Хисане напоминал именно его, ей захотелось остаться здесь надолго. Она и сама толком не могла себе этого объяснить, мысли про Общество Душ теперь пресекала, стремясь ради мужа не растравливать душевные раны сильнее и быть благодарной за то, что у неё уже есть. В этом плане Бией стал для неё тем самым равновесием и балансом на лезвии ножа — оказалось, что здесь это принимать и следовать решениям проще всего. Небольшой, умиротворенный и тихий, практически сельский городок, окружённый далёкой цепью гор. А до этих гор, сколько хватало глаз, простирались бескрайние поля и огромные холмы – сейчас они укрыты снегом, а весной и летом — Хисана знала по фотографиям — усеяны до горизонта, словно разноцветными лентами, широкими полосами ярких цветов. Эти виды дарили вдохновение, восхищение природой, поддерживали удивительное чувство спокойствия, даже какого-то внутреннего обновления. Наверное потому, что последние годы она совсем никуда не выезжала из Токио. А ещё потому, что здесь Бьякуя явно чувствовал и вёл себя совершенно по-другому, гораздо свободней и непринуждённей. Только ради одного этого Хисана готова была остаться здесь сколь угодно долго.
Жизнь в рёкане потекла даже слишком вольно и свободно. И дальше – от выходных до выходных — Хисана жила размышлениями и подготовкой к предстоящей выставке. И воспоминаниями: о прошедших новогодних праздниках, о субботних и воскресных днях, — завораживающих, ярких, но пролетающих так стремительно, словно росчерк падающей звезды в ночном небе.
В рекане её старались лишний раз не беспокоить, работать никто не мешал и чаще заходила даже не Ясу-чан, а сама Анеко-сан – позвать на общий завтрак, обед или ужин, спросить, не нужно ли чего доставить из города, поинтересоваться, всем ли Хисана довольна? Но в город она ходила сама, а обо всём нужном, включая краски, мольберт и другие необходимые вещи из квартиры в Токио, заботился Бьякуя.
Большинство гостей из рёкана разъехались после праздников, новые постояльцы появлялись, но буквально на пару-тройку дней. Для Хисаны, проживающей в самой удалённой комнате в глубине сада, это осталось практически незаметным. Когда она не бродила по городу и не рисовала на природе в хорошую погоду, то продолжала дорабатывать картины и наброски в своём номере. И даже начала дневник с описанием их встречи с Бьякуей, когда вспомнила, что обещала Маи когда-нибудь, пусть и в далёком и необозримом будущем всё рассказать. Хисане не хотелось ни с кем общаться или знакомиться, и она так и продолжала ужинать в номере и благодарить гостеприимную Анеко-сан за заботу, — время обедов и иногда даже завтраков стараясь потратить на прогулки и поиски зарисовок. Хотя у неё складывалось ощущение, что хозяйке поручено было следить за тем, хорошо ли она, Хисана, питается. Кажется, и здесь без участия Бьякуи не обошлось.
Конечно, несмотря на все старания вести обычную жизнь, было нелегко: ей не хватало его тепла, его улыбок, внимательного взгляда серых глаз, не говоря уже об объятиях сильных рук и ласковых прикосновениях, да и просто самого ощущения присутствия рядом, но она усердно загружала себя, чем только могла. Голубой Пруд стал источником вдохновения, да и сам рёкан был настолько живописен, что можно было, не выходя из него, написать работ на целый выставочный зал, было бы время и желание. А как раз и того, и другого у Хисаны было сполна.
Но мысли — вот от них избавиться было сложно. Ей всё чаще размышлялось о том, как непохожа была её жизнь в Сейрейтее на нынешнюю. И как трудно, практически невозможно будет когда-нибудь там, в нереальном и далеком будущем, устранить эту разницу между жизнью свободной художницы и размеренной, чуть не по минутам расписанной жизнью хозяйки большого Дома. Она не создана ни руководителем, ни домоустроителем, ей с большим трудом и множеством усилий приходилось тогда, уже очень и очень давно, соответствовать своему статусу. Хисана успокаивала себя тем, что пока эта проблема слишком далека от неё, и напоминала себе, что даже подумать страшно о том, как сложилась бы её жизнь дальше, без Бьякуи. Вся эта напряжённая внутренняя работа, почти борьба с самой собой и своими мыслями порядком выматывала её, но ближе к выходным любые размышления и сомнения перекрывались радостным волнением и предвкушением.
Бьякуя, как и обещал, приходил на субботу и воскресенье. Иногда чуть раньше, в пятницу вечером или ночью, изредка чуть позже — в субботу днём. Уставший или спокойный; выдержанный и предельно собранный; довольный; сдержанно-раздражённый; задумчивый; вымотанный до крайности — после дежурства ли, кучи ли бумажных дел или обычных, дополнительных и внеплановых неприятностей на работе и в Доме. Он постепенно смягчался, успокаивался и расслаблялся под тихую, ненавязчивую и заботливую возню Хисаны вокруг: из взгляда уходили лёд и сталь, из движений — скупость, в голос возвращалась мягкая бархатистость. Хисана, подмечая эти изменения, чувствовала себя бесконечно счастливой. Всё становилось просто хорошо, без оглядок и оговорок, их обоих всё устраивало почти полностью, это очень походило на настоящую, нормальную семейную жизнь. Очень походило, если бы… Дальнейшие мысли Хисана обрывала на корню. Незачем. Жить тем, что происходит в сегодняшнем дне, оставляя завтрашние заботы на завтра, а вчерашние – вчерашнему дню и глубине памяти – теперь её жизненное кредо. А прекрасные и сладостные мгновения и моменты, сохранённые в душе, помогут ей – потом, когда станет тяжелее.
В первых числах февраля они с Бьякуей всё-таки выбрались на Фестиваль Снега в Саппоро. Город предстал ярким и праздничным, словно Новый год и не думал заканчиваться, да и зиме ещё не скоро конец. Они полюбовались на крохотные, маленькие, большие и просто огромные снежные и ледяные скульптуры, фигуры и фигурки, громадный снежный замок, в два метра высотой разноцветный снежный торт, карету Золушки и героев мультфильмов и книг – особенно Хисане приглянулись Муми-Тролли и Крокодил Гена с Чебурашкой. Они даже слепили снеговиков и оставили их среди множества таких же, сделанных приехавшими туристами и гостями фестиваля.
Саппоро на каждой улочке был полон праздником, а к вечеру город расцветили огни, фонарики и гирлянды; и высокие и прозрачные уличные витрины изо льда с фруктами или рыбой и морепродуктами – кто из магазинов или производителей во что горазд, кто веселее и лучше придумает вот такую своеобразную уличную рекламу в глыбах льда — подсвеченные яркими огоньками, они выглядели совершенно сказочно. Что уж говорить об открытых чайных домиках и беседках, призывно и уютно заманивающих золотыми огнями, и катках и горнолыжных спусках всех мастей – от малюсеньких горок для детей до вполне серьёзных трасс для взрослых с весёлой подсветкой. Так что в результате этой поездки получился безумно красивый вечер, в каждой своей минуте наполненный легким весельем и непередаваемым зимним очарованием.
Заранее договорившись, они встретили Маи с мужем прямо посреди одной уличной выставки снежных фигур. Юу Томору тоже был с ними, в сопровождении девушки, немного похожей на Хисану внешне, но весело и задорно смеющейся по любому поводу и явно пребывающей в уверенности своей власти над спутником. Впрочем, тот не сильно и сопротивлялся. Хисану это порадовало. Как и то, что он, дружески с ней поздоровавшись, больше не бросил в её сторону ни взгляда. Мужчины были представлены друг другу. Бьякуя повел себя обычно сдержанно, с оттенком привычной морозной холодности, но с видимым внешним спокойствием отпустив Хисану к подруге. Маи тут же утащила её «в сторонку» от мирно беседующих мужчин, чтобы пошептаться «о своём, о девичьем».
- Ну, я вижу, ты всё хорошеешь. Так и не скажешь, кто он? – снова попыталась насесть на неё подруга, краем глаза наблюдая, как неспешно Бьякуя отвечает на какой-то заданный её мужем вопрос. Впрочем, обычной мёртвой хватки в её вопросе не почувствовалось, что дало Хисане повод расслабиться и отнестись к последующим расспросам не слишком серьёзно.
- Сомневаюсь, что ты не перерыла уже весь интернет в поисках истины, - улыбнулась она.
Официальная версия для бланка заполнения регистрации брака, полученная, опять же, с помощью всеведущего и практически всемогущего господина Урахары, упоминала мужчин из рода Кучики до седьмого колена, местом проживания обозначала один из старейших районов Токио и звучала примерно так: «Кучики – род самураев, ведущий свою историю от императора Камму*». Пока что она могла поведать подруге только эту версию, пообещав себе обязательно, ну просто обязательно когда-нибудь объясниться.
– Его семья древнего рода, живёт закрыто и не любит вторжения. Он – самурай и наследник Дома Кучики. И я не подхожу ему ни по каким статьям, но его это не останавливает. Большего пока рассказать не могу. - Хисана улыбнулась и тоже перевела взгляд на мужчин.
На этот раз она даже волноваться не стала, как воспримет Маи этот скупой обрывок информации. Может потому, что Маи была как-то слишком расслаблена и спокойна? И причин этому могло быть несколько, но Хисана, перебрав в голове возможные и важные - от повышения у мужа на работе до удачно завершённой картины, пришла к выводу, что… А не в скором ли прибавлении в семействе дело? Хисана, чисто по-женски ухватив пока ещё невидимые глазу изменения во внешности подруги, сделала правильные выводы. Но любопытствовать не стала – если Маи захочет, то расскажет сама, ведь скрывать вечно Маи не будет. Да и вдруг пока ещё это тайна?.. Но подруга быстро вернула Хисану в русло нужных именно ей размышлений.
- Да, не густо, госпожа Кучики. - Маи усмехнулась, но взгляда от беседующих мужчин так и не оторвала. - Хотя, подозреваю, что если покопаться и разобраться, то про вас можно целую романтическую и душещипательную историю, что-то вроде Ромео и Джульетты, написать, - покивала, с любовью глянула на своего мужа и перевела взгляд на Бьякую, который принимал минимум участия в разговоре, но вёл себя безупречно нейтрально. Маи слишком хорошо помнила их первую встречу, чтобы отказать себе в удовольствии понаблюдать за ним со стороны. – А он не изменился, - констатировала она, когда Бьякуя кивнул на очередной вопрос и тут же задал свой, переводя тему, и кинул на Хисану спокойный и внимательный взгляд. – Иди к мужу, а то, если он посмотрит на меня, чувствую, я сгорю и, останется осыпаться только пеплом в знак раскаяния. – Маи, поцеловав Хисану, легонько подтолкнула её в сторону супруга. – Я скоро приеду к тебе в Биэй по поводу картин. Заодно и на Голубой пруд гляну, устроишь мне экскурсию, дорогая.
- Хорошо. У меня почти всё готово, я буду очень и очень ждать. – Прощаясь, Хисана сделала шаг обратно к подруге, поцеловала в щеку, не нарадуясь на умиротворение и легкий свет в глазах той, и подошла к мужу. «Будет девочка, определённо. Но Маи об этом пока не стоит говорить».
Они с Бьякуей ушли, вежливо отказавшись от совместного ужина, вдоволь набродились по вечернему, совершенно очаровательному во всех его праздничных огнях городу. И Хисана искренне удивлялась тому, что буквально через три недели здесь будет весна и вовсю зацветут сливы. Совсем скоро ханами — в этот раз эта мысль не принесла ничего, кроме радостного ожидания. Даже возвращаться в Биэй не очень хотелось, но пришлось, а праздник ярким пятном надолго осел в памяти.
Почему-то именно после этого фестиваля Снега в Саппоро у Хисаны занозой застряла мысль, насколько же тяжело здесь, в Генсее, Бьякуе. И как он старательно делает всё возможное, чтобы ей было легче об этом не думать… Она решила больше не пересекаться с Маи без необходимости, чтобы не доставлять мужу неудобств, и пореже вытаскивать его в места, где ему нужно будет общаться — он и без того привлекает много внимания. А она вполне может потерпеть, ведь не выезжала же никуда столько лет, да сейчас для неё это вовсе не обязательно, а выбирать для поездок и экскурсий интересные, но малолюдные места вполне в её силах.
Но вот одинокими поздними вечерами и ночами, перед тем как уснуть, в полнейшей тишине и покое решимость Хисаны давала сбой, и она, свернувшись клубочком на слишком широкой для неё одной постели, признавалась себе, что чем дальше, тем меньше ей хватает вот такой жизни. Сильнее, отчаяннее хочется быть с ним, рядом, совсем, ближе – так, чтобы можно было хоть среди ночи встать и любоваться им спящим; чтобы даже вещи, даже предметы и их тени напоминали о его присутствии и скором возвращении домой; чтобы она хоть иногда могла получить от него адскую бабочку и просто услышать его голос; чтобы можно было проснуться рано утром и увидеть его; среди сна или белого дня прикоснуться и почувствовать его тепло. Она корила себя за жадность, но поделать с этим ничего не могла. И уже казалось совершенно неважным, где это может быть: Сейрейтей, Токио или любая другая точка любого из миров. По сути, успокаивала она себя, всё уже именно так и есть. Поэтому ответ на вопрос «где мой дом?» со временем не изменился, а только утвердился окончательно: там, где Бьякуя. Можно жить и сделать уютным любое место, но настоящим домом его сделает только присутствие мужа. Только рядом, где бы и когда бы он ни был, вместе с ним, она сможет создать то, что называют «мой дом». В глубине души Хисана уже понимала, что подстроится и перестроится под любой ритм жизни, найдёт выход и не потеряет себя, но сможет, как любая любящая женщина, влиться в жизнь любимого мужчины, если на то есть его пожелание и воля. Бьякуя ни разу не дал ей усомниться в том, что его воля на это есть. Да, сейчас он слишком редко бывает рядом. Но ведь многие современные жены видят своих мужей исключительно по выходным, да и то не всегда. Но, по крайней мере, у её мужа есть такое желание – видеть её рядом с собой. А что может быть важнее взаимно совпадающих желаний? Ими можно сдвинуть горы. Особенно если помнить, каков её муж.
Но мысль о том, что «когда-нибудь», может быть, через много-много лет ей предстоит возвращение назад, в глубине души её откровенно пугала. Беспокойство приносили и размышления, как воспримут в Доме её повторное появление и чем аукнется это для Бьякуи, но больше всего: как и что случится, когда она увидится с сестрой. И Хисана вынуждена была признаться себе, что встреча с Рукией — самый сильный её страх. В конце концов, госпожой Кучики когда-то давно, но она всё же была, значит сможет вспомнить, научиться и справиться, а вот сестра… Эта мысль довела её до нервной бессонницы в одну из ночей полнолуния.
Хисана ворочалась с боку на бок на рядом расстеленных, слишком широких для нее одной, футонах, а потом, не выдержав, всё же встала и вышла на энгаву. На небе, удивительно чистом и почти чёрном, сияла круглая луна, морозный воздух был сух, и поэтому Хисане было обманчиво не холодно. Но всё же, помня о том, как беспокоится о её здоровье муж, она вернулась в комнату, подхватила одеяло и, завернувшись в него, снова вышла на воздух, задвинув сёдзи, чтобы не выстудить теплую комнату. Ночная тишина завораживала. Россыпь удивительно далёких и холодных звёзд в безоблачном небе, замершее в лунном свете пространство создавали иллюзию застывшего мгновения, отрезанности от всего мира и сопричастности со всей этой темной, загадочной ночной красотой. Вот сейчас Хисана была уверена, что именно из таких ночей великий Куинджи и черпал свое вдохновение.
Чем больше она смотрела на сияющий диск луны, серебром окрасивший уголок сада в снегу, энгаву и её саму, тем быстрее улетучивались, словно слетала ненужная шелуха, любые суетные мысли, оставляя самые-самые важные: «Что же ты скажешь мне, сестра?.. Как ты там, Бьякуя?»
Она простояла так довольно долго, пока не почувствовала, что ступни на деревянном холодном настиле застыли совершенно. Подумалось, не пора ли уже и в постель? - когда за задвинутыми сёдзи, из комнаты раздался голос мужа:
- Хисана?.. Так и думал, что ты не спишь.
- Бьякуя! - Хисана ахнула и обернулась, и Бьякуя проступил сквозь сёдзи - в домашнем кимоно, без кенсейкана, с Сенбонзакурой в руке. Она радостно кинулась было к нему, но замерла. - Почему ты здесь?.. Что-то случилось?
Бьякуя, улыбнувшись уголком губ, покачал головой:
- Нет, не волнуйся. Работал допоздна. - Взгляд упал на её босые ноги, и он нахмурился. – Быстрее заходи в комнату, простынешь.
Хисана послушно кивнула, отодвинула сёдзи и вернулась внутрь - вот такой озабоченной и строгой интонации
именно сейчас от мужа слышать не хотелось. Испытавшая от его внезапного появления вспышку удивления и радости – этого не должно быть, но он пришёл! – пробежавших мурашками с головы до самых пяток, она попыталась незаметно и быстро смахнуть предательски выступившие слёзы - слишком резкая и сильная смена эмоций для неё. Ночная тишина только подчёркивала и усиливала нереальность происходящего, но муж здесь – закрыл вторые сёдзи, положил Сенбонзакуру, – и это не обман. Не могла же она знать, что привычные и любимые ночные прогулки по Руконгаю Бьякуя теперь перенёс в Генсей, и регулярные ночные посещения рёкана стали теперь неотъемлемой частью его жизни. Если ей было плохо без него здесь, то ему было плохо без нее там — и сильный мужчина поддавался слабости, приходил в Генсей и любовался своей спящей женой. Он поправлял ей одеяло, кончиками пальцев касался завитков темных волос на подушке и таял, таял от своей любви к ней.
Её первое желание - обнять и прижаться - никуда не делось, и она, как только муж опустил меч на подставку и разогнулся, прижалась к его груди.
- А что случилось у тебя? - Он обнял в ответ, чуть улыбнулся, погладил по волосам и поцеловал макушку, но голос остался серьёзен: – Снова заработалась так, что теперь не можешь уснуть? - Он мягко, но безапеляционно развернул Хисану к футону: - Бегом греться под одеяло.
Бьякуя окинул вгзлядом комнату: снова расстелены оба. Наверное, подумалось ему, Хисана всё же догадывалась, что в некоторые, особо бессонные ночи он приходит проведать и убедиться самолично, всё ли у неё в порядке. И полюбоваться на неё, мирно спящую: беззащитную и желанную. Не догадывалась она, видимо, лишь о том, как трудно в такие моменты ему не лечь на подготовленную именно для него постель, не притянуть её к себе, вдыхая пьянящий и родной запах. Он опустился на футон и поправил одеяло на свернувшейся под ним клубочком жене.
– О чем размышляла, что тебе потребовалось выбраться на улицу в такую пору?
«Хочу спросить о том же», - Хисана не сказала это вслух только потому, что ещё не отошла ни от внезапного его появления, ни от мыслей о сестре. Понимая и принимая его заботу, послушно забралась на футон, накрылась одеялом и легла так, чтобы видеть его лицо – глаза к темноте привыкли довольно скоро. Наверное, отсутствие в комнате света и способствовало тому, что хотелось быть откровенной, и говорить стало легче и проще.
- О Рукии.
- О Рукии? - Он прилег рядом и теперь вглядывался ей в глаза, даже в темноте Хисана рассмотрела его внимательный и вопросительный взгляд и не смогла да и не захотела уходить от ответа.
- О том, что очень боюсь встречи с ней.
Бьякуя молчал, явно ожидая продолжения, и Хисана, стараясь заглянуть поглубже внутрь самой себя, чтобы верно донести свои мысли и ощущения, вздохнув, произнесла:
- Не знаю, как точно описать… Я… боюсь. Что… не захочет понять… не примет… не простит…
Прозвучало слишком просто. Бестолково и невнятно. Но сейчас по-другому она не смогла. Она с отчаяньем посмотрела на мужа, слегка прикусив губу – в темноте можно было позволить себе не особо скрывать эмоции, не прятать растерянность, непонимание и горечь, берущие верх каждый раз, когда она задумывалась над этим.
Бьякуя поднял руку, дотронулся до её лица, провел пальцами по волосам, потом скользнул по щеке.
- Ясно. – Помолчал немного, что-то обдумывая. – Если ты захочешь, я могу привести её сюда.
- Что?! - от неожиданности Хисана даже подскочила и резко села на футоне.
- Тс, тише, не волнуйся так. - Бьякуя придвинулся и притянул её к себе. Хисана замерла, прижавшись к его груди и выдохнув. Пару секунд спустя у неё появились силы внимательно слушать дальше. - Если для тебя это настолько важно, а ожидание настолько тяжело, то я помогу вам встретиться. Но прямо сейчас не стоит пытаться просчитать то, что от тебя не зависит – Рукия сделает и скажет то, чего ты от неё не ожидаешь. Так что не терзай себя напрасными сомнениями и размышлениями над тем, что даже не произошло — это ненужное волнение и пустая трата сил. Пообещай, что подумаешь над всем этим утром, на свежую голову. Хорошо? - Он гладил её по волосам и слегка убаюкивал. Дождался кивка, чуть отодвинулся и погладил её по щеке. А она, не выдержав, снова уткнулась носом ему в грудь и затихла. Он, крепко обняв в ответ, подумал, что ему давно пора объясниться с Рукией, она тоже мучается от загадок. Кажется, именно это и называется женской интуицией? Он вздохнул: обе сестры по этой части были непревзойденными мастерицами, если интуицию можно расценить как мастерство.
Бьякуя осторожно отодвинулся, уложил Хисану на футон и прилег рядом.
- Ты останешься?
- Спи, свет мой.
*****
* - император Камму - согласно векипедии (яп. 桓武天皇 Камму-тэнно:, 737 — 806),тот самый император, при котором появились самые первые самураи.
глава 12. Эпилог
На следующий день после ночного разговора Хисана работать не смогла. Она честно пыталась себя заставить, но всё было не так и не то - не те кисти, не те краски, карандаш опять перестал слушаться, ничего не радовало и не могло перебороть той тщательно подавляемой паники, что вопреки всем доводам нет-нет да поднималась в душе. Казалось бы, возможность выбора и принятия самостоятельного решения должна была всё упростить, как-то облегчить гнетущие мысли, но не тут-то было. Хисана побоялась продолжить уже начатые картины из опаски испортить, попыталась начать новые наброски, но в конце концов поймала себя на том, что стоит возле мольберта, смотрит в пространство и выводит на листе каракули, схожие с тем, что рисуют на полях тетради на бесполезной, скучной и давно надоевшей, но обязательной для прослушивания лекции. Поняв это, она сжалилась над бумагой, сложила все подальше и принялась убираться, про себя повторяя вчерашние слова мужа, которые были абсолютно верными, но от способности терзать себя волнением и эмоциями избавить её не могли. Вскоре она поняла, что продолжает мерить шагами комнату, мысленно пытаясь решить: нужна ли в ближайшем будущем ей встреча с Рукией? Правильно ли это? Надо ли форсировать события или предоставить всему идти своим чередом? А ещё она вела диалоги с сестрой: все возможные диалоги, на разные лады и варианты — то просила прощения, то что-то объясняла, то плакала, то доказывала, споря… сама с собой. В попытке взять себя в руки, Хисана в который уже сказала себе, что вот так она ничего не решит: можно думать, додумывать и придумывать бесконечно, ведь она понятия не имеет, какая у неё сестра. Нет, из всего рассказанного о ней Бьякуей было понятно, что сестра оказалась крепкой, решительной, самостоятельной, умной, ответственной и обладающей ещё уймой всяческих положительных и нужных качеств, из чего можно было сделать вывод, что Рукия «слишком Кучики». Но вот как она отнесётся к ней, Хисане? К сестре, оставившей её на верную гибель? Что-то подсказывало, что с человеком, обладающим перечисленными качествами, будет совсем не просто.
«Похоже, Маи дала самое правильное определение для всех Кучики — «слишком» — это про нас. Потому что я тоже слишком себя накручиванию», - нервно усмехнулась Хисана, продолжая мерить шагами слишком просторную комнату. Она ещё немного попыталась прибраться, привести себя в порядок и снова начать работать, одновременно хватаясь то за одно, то за другое, не в силах завершить ничего и отвлекаясь, едва успев начать. Чем можно ещё занять себя в рёкане, она придумать не смогла. Дома она затеяла бы генеральную уборку с генеральной стиркой, а тут… Хисана попробовала было достать учебник по анатомии и рисунку и принялась заниматься повторением самого нелюбимого, но через несколько минут решительно закрыла: буквы не складывались в слова, а слова не складывались в предложения, а предложения не складывались в образы даже после прочтения по пятому разу. Самым правильным, похоже, будет вообще уйти из гостиницы, иначе так и сойти с ума недолго. И она, прихватив маленький фотоаппарат, ушла в город, а после к Голубому пруду на целый день.
К вечеру поднялась сильная метель, и она еле добралась до гостиницы уже в полной темноте, совершенно продрогшая, в промокшей насквозь обуви и одежде, усталая и голодная. И, едва успев раздеться, без сил повалилась спать.
Заглянувшая к ней утром Ясу-чан не сказала ни слова, лишь молча задвинула сёдзи и передала госпоже хозяйке, что гостья отдыхает и ни в чём не нуждается.
***
Маи очень спешила. Сидя в мягком кресле, подавляла желание вскочить и заставить неведомым способом двигаться вагон быстрее – поезд, на её взгляд, шёл слишком медленно. Поэтому она ёрзала на сиденье, нервно поглядывала в окно и вертела в руках айфон, беспрестанно просматривая пустующую почту и через каждые полминуты проверяя время: ей казалось, что с телефоном что-то не то и он категорически отказывается менять на экране цифры, отвечающие за часы и минуты.
Всему виной оказался звонок с мобильного Хисаны, к которой она и так собиралась заехать на неделе. Она даже обрадовалась, увидев от неё входящий вызов, и собиралась уже поддеть на тему «в кои-то веки ты сама вспомнила мой номер!», но вместо мелодичного голоса подруги внезапно услышала низкий, властный и максимально выдержанный в вежливых интонациях голос её мужа. Он попросил не волноваться, но как можно скорее приехать в Бией – Хисана в местной больнице. На испуг и тревогу Маи он ответил: врачи говорят – сильное переутомление, держится высокая температура. То, как он это сказал, поразило Маи. Правда об этом она задумалась уже в поезде, когда, моментально побросав дела и собравшись, наконец заняла свое место и начала прокручивать и перекручивать в голове услышанные фразы, рассматривая и анализируя их со всех сторон. Голос господина Кучики звучал негромко и сдержанно, но почему-то от сказанного веяло таким напряжением, что Маи показалось – через неё саму пропустили ток в тысячу вольт. Нет, Маи всегда знала, что сочетание Хисана и простуда довольно опасное при состоянии здоровья и слабом сердце подруги, но разве это повод для вот такого волнения? Маи всю дорогу твердила себе, что всё будет хорошо. Просто не может не быть хорошо, ведь у Хисаны наконец-то, в кои-то веки, только-только всё наладилось!.. Но мобильный Хисана не брала. И её муж тоже больше не отвечал, сколько Маи ни набирала номер.
От вокзала, на который поезд прибыл уже ближе к вечеру, до больницы на такси она добралась в считанные минуты, хотя потом, в обратной дороге выяснилось, что пешком до неё не больше десятка минут. Маленькое двухэтажное серое здание, обычная провинциальная клиника, где каждый сотрудник на счету – Маи даже у регистратуры пришлось несколько минут подождать, пока не освободилась одна из медсестер.
- Таканаси Маи-сан? Я – Курасава Акайо, лечащий врач Кучики Хисаны, – через несколько минут ожидания обратился к ней невысокий, слегка сутулый, худощавый пожилой мужчина, с внимательным и усталым взглядом узких, словно щёлочки, глаз. – Я ждал Вас, пойдёмте со мной.
- Да, это я, - сердце Майи дернулось в предчувствии, по телу прошлась дрожь, такая, которая случается, когда стоишь на краю обрыва, но она подавила всколыхнувшиеся волнение и панику. – Вы меня ждали? А где Хисана? Как она себя чувствует?
Вместо ответа мужчина поклонился и приглашающим жестом указал рукой на третью дверь в чистом белом коридоре, освещённом лампами дневного света, и, когда Маи, кивнув и нервно сжав в руке так и не убранный в сумочку мобильный, двинулась по указанному направлению, прошел за ней следом, слегка прихрамывая на одну ногу.
В маленьком кабинете, окно которого выходило на бескрайние поля, а на стенах не было ни одного украшения, кроме календаря и часов, стояла стандартная мебель: стеллаж с кучей медицинских справочников, почти до потолка шкаф, стол, кресло и стул для посетителей.
Курасава-сан вежливо попросил её сесть, и Маи, так и не сумевшая избавиться ни от плохого предчувствия, ни от легкой дрожи, послушно опустилась на стул.
Врач встал напротив неё и посмотрел ей в глаза:
- Мне передали, что Вы единственная ближайшая родственница госпожи Кучики.
- Подруга, - растерянно проговорила Маи, глядя на то, как мужчина склоняется перед ней в поклоне. - Но мы почти сёстры – с раннего детства вместе…
- Прошу прощения за то, что вынужден приносить вместо хороших новостей плохие: примите мои свои соболезнования – Кучики Хисана-сан скончалась сегодня утром, в девять часов сорок минут. – Врач так и остался стоять в поклоне некоторое время.
- Что Вы сказали? – сорвалось у Маи с языка бессознательное, поскольку мозг молчал, оглушённый сказанным. Маи, сколько ни пыталась, не в состоянии была ни принять, ни осмыслить страшные слова. Она просто смотрела на врача, ожидая, что вот он сейчас рассмеётся и скажет, что это просто дикая, дурацкая шутка, розыгрыш. Но мужчина выпрямился, поднял голову, и понимание того, что всё сказанное правда, обрушилось лавиной. Маи охнула, закрыла ладонью рот, а потом не выдержала: - Этого не может быть! Я ведь разговаривала с ней совсем недавно!
Слова вылетали сами собой, а внутренности застыли от образовавшейся под ребрами пустоты. И чтобы её заполнить хоть чем-то, Маи говорила, спрашивала и требовала – лишь бы не молчать в осознании:
- Как же так! Она ведь совсем молодая! У неё не было никаких серьёзных болезней и диагнозов! Как можно умереть от переутомления?! Объясните мне! Не молчите же!
- Всё так.- Снова поклонился мужчина, не растерявший после этой вспышки ни грамма усталого спокойствия повидавшего всё на свете человека. - Госпожу Кучики Хисану привезли к нам вчера без сознания. Все показатели, кроме температуры, были в норме. Днём она пришла в себя, а ночью у неё снова резко поднялась температура, выше сорока. Мы боролись за её жизнь несколько часов, но в конце концов оказались бессильны. Простите ещё раз.
- Как же это… - выплеснув эмоции, Маи почувствовала резкую слабость, и получилось только потрясённо бормотать. – У нас скоро выставка… Она только вышла замуж… Как же так?..
– Такое, к сожалению, случается. Не всё зависит от врачей. А у Кучики-сан, возможно, случился сильный стресс или общий упадок иммунитета… Сейчас сложно сказать. Результаты вскрытия будут только через несколько дней. Вам нужно успокоительное?
- А?.. – Маи растерянно глянула на врача. - Нет… Хотя… Пожалуй, да. Но только такое, которое можно при беременности, пожалуйста.
- Вот как. Я накапаю пустырника, - внимательно её выслушав, кивнул врач. – В таком случае постарайтесь успокоиться, как бы это ни было сложно, - и вышел ненадолго из кабинета.
«У неё с детства было слабое здоровье… Я так надеялась, что всё обойдётся, как это было всегда… Только она стала счастливой!..»
Мысли растерянно скакали, Маи никак не могла уцепиться ни за одну из них, кроме постоянно перехлёстывающей все остальные: «Как же так! Этого не может быть! Хисана!» Ничего не укладывалось в голове, о чувствах вообще думать не приходилось – это даже не ведро ледяной воды на голову, это просто прыжок в ледяную прорубь. Маи трясло, но она пыталась взять себя в руки, и уцепилась за первую мысль, пришедшую ей в голову. И когда врач вошёл, протянул ей лекарство и стакан с водой, Маи благодарно кивнув и неловко, чуть не подавившись, проглотила темную жидкость, а запивая, стукнула зубами о край стакана и пролила немного воды на себя, но всё же спросила: – А её муж? Её муж, Кучики Бьякуя, был здесь?
- Муж? – нахмурился было врач. – Нет, его здесь не было. Мне передали, что он появился буквально час назад и очень торопился: подписал все необходимые бумаги, отдал распоряжения о похоронах, очень убедительно попросил передать для Вас небольшую посылку и так же быстро ушёл. Очень странный визит… Но он оставил нашей больнице приличную сумму на оборудование… Очень странно…
- Посылку для меня?.. – растерянно прошептала Маи, снова совершенно потерявшаяся и сбитая с толку: – Извините, всё это совершенно никак не укладывается в голове…
- Я понимаю, Таканаси-сан, и сочувствую. – Мужчина кивнул и снова открыл шкаф, доставая из него объёмный, пухлый, величиной с хороший большой атлас конверт. Маи взяла его подрагивающими руками и беспомощно посмотрела на доктора.
- Простите, можно я открою его сейчас? Мне нужно…
- Конечно, я оставлю вас ненадолго, - и врач вышел, аккуратно прикрыв дверь.
Маи вскрыла конверт совершенно на автомате, без единой мысли, и вытянула изнутри что-то крупное, завёрнутое в плотную бумагу. Тут же выпала записка, но Маи сначала развернула большой сверток. В нём оказалась та самая рамочка с хокку, на которую она засматривалась у Хисаны, и небольшой дневник, замкнутый на маленький замочек, ключ от которого висел на цепочке, прикреплённой к самому дневнику. Рукой Хисаны на обложке были выведены цифры предыдущего и настоящего года и надпись «Наш момиджи».
«Её дневник… Ты совсем не изменилась, даже повзрослев, – такая детская расцветка…» - пробежала суетливая и глупая мысль, внезапно кольнувшая так остро, что Маи еле сдержалась и, проглотив ком в горле, наконец развернула записку. Внутри лежал чек на предъявителя в ближайшем банке, а несколько предложений, написанных четким каллиграфическим почерком, оповещали о месте и времени похорон, о том, что расходы уже оплачены, а для непредвиденных случаев она, Маи, может получить деньги по приложенному чеку – цветы, поминовение в храме, уборка на кладбище, уход за могилой и прочая – всё, о чём он, господин Кучики, не успел распорядиться. И ещё приписка: Хисана просила передать ей этот дневник, сказав буквально: «Маи всё поймет, я обещала»…
Кандзи дрогнули и расплылись, и Маи вдруг поняла, что не может дышать. Она прижала записку к груди. «Успокоиться, мне нужно успокоиться…» Потом дрожащими пальцами открыла маленький замочек и начала читать, не замечая капающих слёз.
«Дорогая Маи, милая моя названая старшая сестрёнка! Если ты это читаешь – значит меня нет рядом. Но я обещала тебе рассказать однажды нашу с Бьякуей историю. Пожалуйста, храни её в тайне. В этом дневнике ты найдешь все ответы на свои заданные и незаданные вопросы. Прости меня за вынужденную ложь, но прочитав, надеюсь, ты поймешь меня…»
На этом месте Маи не выдержала и разрыдалась. Она захлопнула дневник, прижала его к груди и, понимая, что не сможет сейчас остановиться, дала волю слезам. Вернулся врач, предложил ей салфетки и ещё один стакан воды, дождался, пока она успокоится. Это было трудно, хотя слёзы немного и облегчили её состояние. Но вот одна мысль так и не давала ей покоя и Маи, через несколько минут всё ещё продолжая всхлипывать, спросила:
- Вы уверены, что её муж появился всего час назад?
- Совершенно точно могу сказать, что лично я его не видел. Может быть, узнать у кто-то из персонала?
- Это так странно… – Маи покачала головой, совершенно ничего не понимая.
«Этого же не может быть… Не понимаю… Как же он тогда звонил...»
Маи не представляла, насколько она права.
***
Когда Хисану обнаружили в бреду с очень высокой температурой, то Бьякуя был рядом уже буквально через полчаса, еще в машине скорой помощи, везущей её в местную больницу. Разумеется, никто, кроме самой Хисаны видеть этого не мог, а она сама некоторое время была не в состоянии заметить его.
У неё перед глазами цветут сакуры и ветер осыпает лепестки так обильно, что кажется – идёт снег. Они везде – на земле, в воздухе, в его и в её волосах.
- Станцуй для меня, Хисана, - просит он. Его дыхание задевает её лицо, прядь его волос касается и переплетается с её волосами. Она вспыхивает. Когда он так просит, она не может отказать ему. Да и в принципе не может.
- Хорошо, Бьякуя-сама, - покорно кивает и улыбается. – Только Вы спойте.
- Хитрая, - шепчет он, чуть улыбается в ответ и, легко выстукивая пальцами ритм, начинает петь.
Она прислушивается несколько секунд, закрывает глаза и начинает двигаться, сплетая свои движения и его голос в удивительный рисунок. Кажется, что сама Вселенная радуется вместе с ними – в сиянии солнца и голубого неба, в пении птиц, в цветении сакур и осыпающихся лепестках. Радость лучится в его глазах и её движениях…
Ему на палец садится адская бабочка.
- Бьякуя, ты нужен мне. - Голос Гинрей-сама строг, Хисана останавливается и тоже становится серьёзной, пытаясь восстановить сбившееся от танца дыхание.
- Да, Гинрей-сама, буду через минуту, - Бьякуя отправляет ответную бабочку, останавливается на мгновение, хватает пальцами прядь её волос, шепчет на ухо: - Ты была прекрасна. Я не прощаюсь. Жди.
Вынырнув из забытья, осмотрев белые стены и с трудом повернув тяжелую голову на слишком мягкой больничной подушке, она увидела Бьякую – в форме синигами, с традиционными кенсейканом и Сенбонзакурой.
- Открываю или закрываю глаза, а ты всё равно здесь, - слабо прошептала Хисана и попыталась улыбнуться.
Бьякуя присел на кровать. От этого тихого шепота у него захолонуло сердце и он молча накрыл и спрятал в ладони её бледную кисть, лежащую поверх одеяла. Молчать дальше не имело смысла, от кого угодно можно было скрывать правду, но только не от неё:
- Я за тобой.
Хисана согласно качнула головой и закрыла глаза. Но тут же резко открыла и в них стояла тревога:
- Подожди… Ты имеешь ввиду, что… – она что-то высматривала в глазах мужа, который усилием воли не отводил взгляд, и видимо нашла то, что искала: – И давно ты знаешь?
- Разве сейчас это уже имеет значение? – Бьякуя покачал головой, приподнял её тонкую руку с почти прозрачной кожей и поднёс к губам тонкие пальцы.
Хисана проследила за ним взглядом, напряжение и тревога из её глаз ушли, и она улыбнулась:
- А знаешь… С того самого дня, как ты принёс камелии… меня не покидало чувство, что всё как-то странно… слишком хорошо… и много совпадений…
В её словах не было ни испуга, ни горечи, ни страха, только спокойствие и даже умиротворение. И Бьякуя в очередной раз мог только восхититься ей и порадоваться тому, что эта удивительная, хрупкая, не перестающая его поражать женщина – его жена.
- Я буду рядом.
- Я знаю, любимый, - тихо прошелестела Хисана, закрывая глаза. – Наконец-то я смогу по-настоящему быть с тобой.
Когда внезапно подскочила температура, он был рядом. Медсестры и врачи, хлопочущие возле больной, удивлялись тому, как часто слабая и нежная улыбка озаряет её лицо. Хисана неслышно шевелила губами, шептала чье-то имя, и смотрела в пространство так, словно видела рядом кого-то близкого и родного. Врачи считали, что она бредит. И когда, несмотря на все усилия, её сердце остановилось, они поразились тому, насколько умиротворённым и радостным стало её лицо. И никто из них не видел, как высокий, статный мужчина в черной форме синигами и белом хаори с кандзи «Шесть» бережно подхватил на руки живую маленькую черноволосую женщину с фиалковыми глазами, тут же прижавшуюся и обнявшую его за шею, окинул прощальным взглядом лежащее на постели тело, и, больше не оборачиваясь, легко ступая по воздуху, неторопливо понёс куда-то свою драгоценную ношу.
Автор: wandering
Соавтор: moondrop
Бета/гамма: moondrop
Фендом: Блич
Персонажи/пейринги: Бьякуя/Хисана
Жанр: гет, романтика, психология, агнст, au
Рейтинг: R
Размер: макси, 98 стр.
Статус: закончен
Предупреждения: ООС, ОЖП, ОМП
Размещение: с разрешения
Дисклеймер: Права - у Кубо.
От автора: Оно свершилось. Я не верю. Ребят, те, кто это все еще читает -- поздравьте меня, а? )))
глава 11
Оставшееся праздничное время пролетело и закончилось незаметно. Первый день после новогодних праздников для Хисаны, проводившей Бьякую рано утром, начался с того, что она продолжила начатый пейзаж их небольшого гостиничного садика, стараясь при этом отодвинуть и поглубже упрятать в памяти образ отдыхающего в их открытом источнике мужа: откинутую на полотенце темноволосую голову, широкие обнажённые плечи и расслабленно лежащие на камнях разведённые в стороны руки. И Бьякую, тихо смеющегося. Бьякую, лежащего на футоне, задумчиво подперевшего голову и наблюдающего за тем, как она рисует. Умывающегося или принявшего душ. Прогуливающегося с ней. Улыбающегося. И спящего рядом. Бьякую, пристроившего голову у нее на коленях… Кажется, за те выходные навязчивых памятных картинок в её голове стало значительно, на несколько порядков больше. Это и впрямь походило на ханэмун.
С работой всё оказалось более чем благополучно: Хисана позвонила в художественную студию, и перед ней долго извинялись и чуть ли не слёзно просили подождать ещё буквально пару месяцев — до того, как уволится предыдущий сотрудник: какие-то семейные проблемы, он очень просил доработать до своего переезда в другой город. Хисана подождать согласилась, испытывая странное ощущение, что участвует в непонятном, неподвластном ей сценарии, но действующем почему-то строго в её интересах.
Да что скрывать, оказавшись в Биэй и поселившись в старинном, очень красивом и уютном рёкане, который совершенно не был похож на поместье Кучики в Сейрейтее, но почему-то отдалённо, смутно и неуловимо Хисане напоминал именно его, ей захотелось остаться здесь надолго. Она и сама толком не могла себе этого объяснить, мысли про Общество Душ теперь пресекала, стремясь ради мужа не растравливать душевные раны сильнее и быть благодарной за то, что у неё уже есть. В этом плане Бией стал для неё тем самым равновесием и балансом на лезвии ножа — оказалось, что здесь это принимать и следовать решениям проще всего. Небольшой, умиротворенный и тихий, практически сельский городок, окружённый далёкой цепью гор. А до этих гор, сколько хватало глаз, простирались бескрайние поля и огромные холмы – сейчас они укрыты снегом, а весной и летом — Хисана знала по фотографиям — усеяны до горизонта, словно разноцветными лентами, широкими полосами ярких цветов. Эти виды дарили вдохновение, восхищение природой, поддерживали удивительное чувство спокойствия, даже какого-то внутреннего обновления. Наверное потому, что последние годы она совсем никуда не выезжала из Токио. А ещё потому, что здесь Бьякуя явно чувствовал и вёл себя совершенно по-другому, гораздо свободней и непринуждённей. Только ради одного этого Хисана готова была остаться здесь сколь угодно долго.
Жизнь в рёкане потекла даже слишком вольно и свободно. И дальше – от выходных до выходных — Хисана жила размышлениями и подготовкой к предстоящей выставке. И воспоминаниями: о прошедших новогодних праздниках, о субботних и воскресных днях, — завораживающих, ярких, но пролетающих так стремительно, словно росчерк падающей звезды в ночном небе.
В рекане её старались лишний раз не беспокоить, работать никто не мешал и чаще заходила даже не Ясу-чан, а сама Анеко-сан – позвать на общий завтрак, обед или ужин, спросить, не нужно ли чего доставить из города, поинтересоваться, всем ли Хисана довольна? Но в город она ходила сама, а обо всём нужном, включая краски, мольберт и другие необходимые вещи из квартиры в Токио, заботился Бьякуя.
Большинство гостей из рёкана разъехались после праздников, новые постояльцы появлялись, но буквально на пару-тройку дней. Для Хисаны, проживающей в самой удалённой комнате в глубине сада, это осталось практически незаметным. Когда она не бродила по городу и не рисовала на природе в хорошую погоду, то продолжала дорабатывать картины и наброски в своём номере. И даже начала дневник с описанием их встречи с Бьякуей, когда вспомнила, что обещала Маи когда-нибудь, пусть и в далёком и необозримом будущем всё рассказать. Хисане не хотелось ни с кем общаться или знакомиться, и она так и продолжала ужинать в номере и благодарить гостеприимную Анеко-сан за заботу, — время обедов и иногда даже завтраков стараясь потратить на прогулки и поиски зарисовок. Хотя у неё складывалось ощущение, что хозяйке поручено было следить за тем, хорошо ли она, Хисана, питается. Кажется, и здесь без участия Бьякуи не обошлось.
Конечно, несмотря на все старания вести обычную жизнь, было нелегко: ей не хватало его тепла, его улыбок, внимательного взгляда серых глаз, не говоря уже об объятиях сильных рук и ласковых прикосновениях, да и просто самого ощущения присутствия рядом, но она усердно загружала себя, чем только могла. Голубой Пруд стал источником вдохновения, да и сам рёкан был настолько живописен, что можно было, не выходя из него, написать работ на целый выставочный зал, было бы время и желание. А как раз и того, и другого у Хисаны было сполна.
Но мысли — вот от них избавиться было сложно. Ей всё чаще размышлялось о том, как непохожа была её жизнь в Сейрейтее на нынешнюю. И как трудно, практически невозможно будет когда-нибудь там, в нереальном и далеком будущем, устранить эту разницу между жизнью свободной художницы и размеренной, чуть не по минутам расписанной жизнью хозяйки большого Дома. Она не создана ни руководителем, ни домоустроителем, ей с большим трудом и множеством усилий приходилось тогда, уже очень и очень давно, соответствовать своему статусу. Хисана успокаивала себя тем, что пока эта проблема слишком далека от неё, и напоминала себе, что даже подумать страшно о том, как сложилась бы её жизнь дальше, без Бьякуи. Вся эта напряжённая внутренняя работа, почти борьба с самой собой и своими мыслями порядком выматывала её, но ближе к выходным любые размышления и сомнения перекрывались радостным волнением и предвкушением.
Бьякуя, как и обещал, приходил на субботу и воскресенье. Иногда чуть раньше, в пятницу вечером или ночью, изредка чуть позже — в субботу днём. Уставший или спокойный; выдержанный и предельно собранный; довольный; сдержанно-раздражённый; задумчивый; вымотанный до крайности — после дежурства ли, кучи ли бумажных дел или обычных, дополнительных и внеплановых неприятностей на работе и в Доме. Он постепенно смягчался, успокаивался и расслаблялся под тихую, ненавязчивую и заботливую возню Хисаны вокруг: из взгляда уходили лёд и сталь, из движений — скупость, в голос возвращалась мягкая бархатистость. Хисана, подмечая эти изменения, чувствовала себя бесконечно счастливой. Всё становилось просто хорошо, без оглядок и оговорок, их обоих всё устраивало почти полностью, это очень походило на настоящую, нормальную семейную жизнь. Очень походило, если бы… Дальнейшие мысли Хисана обрывала на корню. Незачем. Жить тем, что происходит в сегодняшнем дне, оставляя завтрашние заботы на завтра, а вчерашние – вчерашнему дню и глубине памяти – теперь её жизненное кредо. А прекрасные и сладостные мгновения и моменты, сохранённые в душе, помогут ей – потом, когда станет тяжелее.
В первых числах февраля они с Бьякуей всё-таки выбрались на Фестиваль Снега в Саппоро. Город предстал ярким и праздничным, словно Новый год и не думал заканчиваться, да и зиме ещё не скоро конец. Они полюбовались на крохотные, маленькие, большие и просто огромные снежные и ледяные скульптуры, фигуры и фигурки, громадный снежный замок, в два метра высотой разноцветный снежный торт, карету Золушки и героев мультфильмов и книг – особенно Хисане приглянулись Муми-Тролли и Крокодил Гена с Чебурашкой. Они даже слепили снеговиков и оставили их среди множества таких же, сделанных приехавшими туристами и гостями фестиваля.
Саппоро на каждой улочке был полон праздником, а к вечеру город расцветили огни, фонарики и гирлянды; и высокие и прозрачные уличные витрины изо льда с фруктами или рыбой и морепродуктами – кто из магазинов или производителей во что горазд, кто веселее и лучше придумает вот такую своеобразную уличную рекламу в глыбах льда — подсвеченные яркими огоньками, они выглядели совершенно сказочно. Что уж говорить об открытых чайных домиках и беседках, призывно и уютно заманивающих золотыми огнями, и катках и горнолыжных спусках всех мастей – от малюсеньких горок для детей до вполне серьёзных трасс для взрослых с весёлой подсветкой. Так что в результате этой поездки получился безумно красивый вечер, в каждой своей минуте наполненный легким весельем и непередаваемым зимним очарованием.
Заранее договорившись, они встретили Маи с мужем прямо посреди одной уличной выставки снежных фигур. Юу Томору тоже был с ними, в сопровождении девушки, немного похожей на Хисану внешне, но весело и задорно смеющейся по любому поводу и явно пребывающей в уверенности своей власти над спутником. Впрочем, тот не сильно и сопротивлялся. Хисану это порадовало. Как и то, что он, дружески с ней поздоровавшись, больше не бросил в её сторону ни взгляда. Мужчины были представлены друг другу. Бьякуя повел себя обычно сдержанно, с оттенком привычной морозной холодности, но с видимым внешним спокойствием отпустив Хисану к подруге. Маи тут же утащила её «в сторонку» от мирно беседующих мужчин, чтобы пошептаться «о своём, о девичьем».
- Ну, я вижу, ты всё хорошеешь. Так и не скажешь, кто он? – снова попыталась насесть на неё подруга, краем глаза наблюдая, как неспешно Бьякуя отвечает на какой-то заданный её мужем вопрос. Впрочем, обычной мёртвой хватки в её вопросе не почувствовалось, что дало Хисане повод расслабиться и отнестись к последующим расспросам не слишком серьёзно.
- Сомневаюсь, что ты не перерыла уже весь интернет в поисках истины, - улыбнулась она.
Официальная версия для бланка заполнения регистрации брака, полученная, опять же, с помощью всеведущего и практически всемогущего господина Урахары, упоминала мужчин из рода Кучики до седьмого колена, местом проживания обозначала один из старейших районов Токио и звучала примерно так: «Кучики – род самураев, ведущий свою историю от императора Камму*». Пока что она могла поведать подруге только эту версию, пообещав себе обязательно, ну просто обязательно когда-нибудь объясниться.
– Его семья древнего рода, живёт закрыто и не любит вторжения. Он – самурай и наследник Дома Кучики. И я не подхожу ему ни по каким статьям, но его это не останавливает. Большего пока рассказать не могу. - Хисана улыбнулась и тоже перевела взгляд на мужчин.
На этот раз она даже волноваться не стала, как воспримет Маи этот скупой обрывок информации. Может потому, что Маи была как-то слишком расслаблена и спокойна? И причин этому могло быть несколько, но Хисана, перебрав в голове возможные и важные - от повышения у мужа на работе до удачно завершённой картины, пришла к выводу, что… А не в скором ли прибавлении в семействе дело? Хисана, чисто по-женски ухватив пока ещё невидимые глазу изменения во внешности подруги, сделала правильные выводы. Но любопытствовать не стала – если Маи захочет, то расскажет сама, ведь скрывать вечно Маи не будет. Да и вдруг пока ещё это тайна?.. Но подруга быстро вернула Хисану в русло нужных именно ей размышлений.
- Да, не густо, госпожа Кучики. - Маи усмехнулась, но взгляда от беседующих мужчин так и не оторвала. - Хотя, подозреваю, что если покопаться и разобраться, то про вас можно целую романтическую и душещипательную историю, что-то вроде Ромео и Джульетты, написать, - покивала, с любовью глянула на своего мужа и перевела взгляд на Бьякую, который принимал минимум участия в разговоре, но вёл себя безупречно нейтрально. Маи слишком хорошо помнила их первую встречу, чтобы отказать себе в удовольствии понаблюдать за ним со стороны. – А он не изменился, - констатировала она, когда Бьякуя кивнул на очередной вопрос и тут же задал свой, переводя тему, и кинул на Хисану спокойный и внимательный взгляд. – Иди к мужу, а то, если он посмотрит на меня, чувствую, я сгорю и, останется осыпаться только пеплом в знак раскаяния. – Маи, поцеловав Хисану, легонько подтолкнула её в сторону супруга. – Я скоро приеду к тебе в Биэй по поводу картин. Заодно и на Голубой пруд гляну, устроишь мне экскурсию, дорогая.
- Хорошо. У меня почти всё готово, я буду очень и очень ждать. – Прощаясь, Хисана сделала шаг обратно к подруге, поцеловала в щеку, не нарадуясь на умиротворение и легкий свет в глазах той, и подошла к мужу. «Будет девочка, определённо. Но Маи об этом пока не стоит говорить».
Они с Бьякуей ушли, вежливо отказавшись от совместного ужина, вдоволь набродились по вечернему, совершенно очаровательному во всех его праздничных огнях городу. И Хисана искренне удивлялась тому, что буквально через три недели здесь будет весна и вовсю зацветут сливы. Совсем скоро ханами — в этот раз эта мысль не принесла ничего, кроме радостного ожидания. Даже возвращаться в Биэй не очень хотелось, но пришлось, а праздник ярким пятном надолго осел в памяти.
Почему-то именно после этого фестиваля Снега в Саппоро у Хисаны занозой застряла мысль, насколько же тяжело здесь, в Генсее, Бьякуе. И как он старательно делает всё возможное, чтобы ей было легче об этом не думать… Она решила больше не пересекаться с Маи без необходимости, чтобы не доставлять мужу неудобств, и пореже вытаскивать его в места, где ему нужно будет общаться — он и без того привлекает много внимания. А она вполне может потерпеть, ведь не выезжала же никуда столько лет, да сейчас для неё это вовсе не обязательно, а выбирать для поездок и экскурсий интересные, но малолюдные места вполне в её силах.
Но вот одинокими поздними вечерами и ночами, перед тем как уснуть, в полнейшей тишине и покое решимость Хисаны давала сбой, и она, свернувшись клубочком на слишком широкой для неё одной постели, признавалась себе, что чем дальше, тем меньше ей хватает вот такой жизни. Сильнее, отчаяннее хочется быть с ним, рядом, совсем, ближе – так, чтобы можно было хоть среди ночи встать и любоваться им спящим; чтобы даже вещи, даже предметы и их тени напоминали о его присутствии и скором возвращении домой; чтобы она хоть иногда могла получить от него адскую бабочку и просто услышать его голос; чтобы можно было проснуться рано утром и увидеть его; среди сна или белого дня прикоснуться и почувствовать его тепло. Она корила себя за жадность, но поделать с этим ничего не могла. И уже казалось совершенно неважным, где это может быть: Сейрейтей, Токио или любая другая точка любого из миров. По сути, успокаивала она себя, всё уже именно так и есть. Поэтому ответ на вопрос «где мой дом?» со временем не изменился, а только утвердился окончательно: там, где Бьякуя. Можно жить и сделать уютным любое место, но настоящим домом его сделает только присутствие мужа. Только рядом, где бы и когда бы он ни был, вместе с ним, она сможет создать то, что называют «мой дом». В глубине души Хисана уже понимала, что подстроится и перестроится под любой ритм жизни, найдёт выход и не потеряет себя, но сможет, как любая любящая женщина, влиться в жизнь любимого мужчины, если на то есть его пожелание и воля. Бьякуя ни разу не дал ей усомниться в том, что его воля на это есть. Да, сейчас он слишком редко бывает рядом. Но ведь многие современные жены видят своих мужей исключительно по выходным, да и то не всегда. Но, по крайней мере, у её мужа есть такое желание – видеть её рядом с собой. А что может быть важнее взаимно совпадающих желаний? Ими можно сдвинуть горы. Особенно если помнить, каков её муж.
Но мысль о том, что «когда-нибудь», может быть, через много-много лет ей предстоит возвращение назад, в глубине души её откровенно пугала. Беспокойство приносили и размышления, как воспримут в Доме её повторное появление и чем аукнется это для Бьякуи, но больше всего: как и что случится, когда она увидится с сестрой. И Хисана вынуждена была признаться себе, что встреча с Рукией — самый сильный её страх. В конце концов, госпожой Кучики когда-то давно, но она всё же была, значит сможет вспомнить, научиться и справиться, а вот сестра… Эта мысль довела её до нервной бессонницы в одну из ночей полнолуния.
Хисана ворочалась с боку на бок на рядом расстеленных, слишком широких для нее одной, футонах, а потом, не выдержав, всё же встала и вышла на энгаву. На небе, удивительно чистом и почти чёрном, сияла круглая луна, морозный воздух был сух, и поэтому Хисане было обманчиво не холодно. Но всё же, помня о том, как беспокоится о её здоровье муж, она вернулась в комнату, подхватила одеяло и, завернувшись в него, снова вышла на воздух, задвинув сёдзи, чтобы не выстудить теплую комнату. Ночная тишина завораживала. Россыпь удивительно далёких и холодных звёзд в безоблачном небе, замершее в лунном свете пространство создавали иллюзию застывшего мгновения, отрезанности от всего мира и сопричастности со всей этой темной, загадочной ночной красотой. Вот сейчас Хисана была уверена, что именно из таких ночей великий Куинджи и черпал свое вдохновение.
Чем больше она смотрела на сияющий диск луны, серебром окрасивший уголок сада в снегу, энгаву и её саму, тем быстрее улетучивались, словно слетала ненужная шелуха, любые суетные мысли, оставляя самые-самые важные: «Что же ты скажешь мне, сестра?.. Как ты там, Бьякуя?»
Она простояла так довольно долго, пока не почувствовала, что ступни на деревянном холодном настиле застыли совершенно. Подумалось, не пора ли уже и в постель? - когда за задвинутыми сёдзи, из комнаты раздался голос мужа:
- Хисана?.. Так и думал, что ты не спишь.
- Бьякуя! - Хисана ахнула и обернулась, и Бьякуя проступил сквозь сёдзи - в домашнем кимоно, без кенсейкана, с Сенбонзакурой в руке. Она радостно кинулась было к нему, но замерла. - Почему ты здесь?.. Что-то случилось?
Бьякуя, улыбнувшись уголком губ, покачал головой:
- Нет, не волнуйся. Работал допоздна. - Взгляд упал на её босые ноги, и он нахмурился. – Быстрее заходи в комнату, простынешь.
Хисана послушно кивнула, отодвинула сёдзи и вернулась внутрь - вот такой озабоченной и строгой интонации
именно сейчас от мужа слышать не хотелось. Испытавшая от его внезапного появления вспышку удивления и радости – этого не должно быть, но он пришёл! – пробежавших мурашками с головы до самых пяток, она попыталась незаметно и быстро смахнуть предательски выступившие слёзы - слишком резкая и сильная смена эмоций для неё. Ночная тишина только подчёркивала и усиливала нереальность происходящего, но муж здесь – закрыл вторые сёдзи, положил Сенбонзакуру, – и это не обман. Не могла же она знать, что привычные и любимые ночные прогулки по Руконгаю Бьякуя теперь перенёс в Генсей, и регулярные ночные посещения рёкана стали теперь неотъемлемой частью его жизни. Если ей было плохо без него здесь, то ему было плохо без нее там — и сильный мужчина поддавался слабости, приходил в Генсей и любовался своей спящей женой. Он поправлял ей одеяло, кончиками пальцев касался завитков темных волос на подушке и таял, таял от своей любви к ней.
Её первое желание - обнять и прижаться - никуда не делось, и она, как только муж опустил меч на подставку и разогнулся, прижалась к его груди.
- А что случилось у тебя? - Он обнял в ответ, чуть улыбнулся, погладил по волосам и поцеловал макушку, но голос остался серьёзен: – Снова заработалась так, что теперь не можешь уснуть? - Он мягко, но безапеляционно развернул Хисану к футону: - Бегом греться под одеяло.
Бьякуя окинул вгзлядом комнату: снова расстелены оба. Наверное, подумалось ему, Хисана всё же догадывалась, что в некоторые, особо бессонные ночи он приходит проведать и убедиться самолично, всё ли у неё в порядке. И полюбоваться на неё, мирно спящую: беззащитную и желанную. Не догадывалась она, видимо, лишь о том, как трудно в такие моменты ему не лечь на подготовленную именно для него постель, не притянуть её к себе, вдыхая пьянящий и родной запах. Он опустился на футон и поправил одеяло на свернувшейся под ним клубочком жене.
– О чем размышляла, что тебе потребовалось выбраться на улицу в такую пору?
«Хочу спросить о том же», - Хисана не сказала это вслух только потому, что ещё не отошла ни от внезапного его появления, ни от мыслей о сестре. Понимая и принимая его заботу, послушно забралась на футон, накрылась одеялом и легла так, чтобы видеть его лицо – глаза к темноте привыкли довольно скоро. Наверное, отсутствие в комнате света и способствовало тому, что хотелось быть откровенной, и говорить стало легче и проще.
- О Рукии.
- О Рукии? - Он прилег рядом и теперь вглядывался ей в глаза, даже в темноте Хисана рассмотрела его внимательный и вопросительный взгляд и не смогла да и не захотела уходить от ответа.
- О том, что очень боюсь встречи с ней.
Бьякуя молчал, явно ожидая продолжения, и Хисана, стараясь заглянуть поглубже внутрь самой себя, чтобы верно донести свои мысли и ощущения, вздохнув, произнесла:
- Не знаю, как точно описать… Я… боюсь. Что… не захочет понять… не примет… не простит…
Прозвучало слишком просто. Бестолково и невнятно. Но сейчас по-другому она не смогла. Она с отчаяньем посмотрела на мужа, слегка прикусив губу – в темноте можно было позволить себе не особо скрывать эмоции, не прятать растерянность, непонимание и горечь, берущие верх каждый раз, когда она задумывалась над этим.
Бьякуя поднял руку, дотронулся до её лица, провел пальцами по волосам, потом скользнул по щеке.
- Ясно. – Помолчал немного, что-то обдумывая. – Если ты захочешь, я могу привести её сюда.
- Что?! - от неожиданности Хисана даже подскочила и резко села на футоне.
- Тс, тише, не волнуйся так. - Бьякуя придвинулся и притянул её к себе. Хисана замерла, прижавшись к его груди и выдохнув. Пару секунд спустя у неё появились силы внимательно слушать дальше. - Если для тебя это настолько важно, а ожидание настолько тяжело, то я помогу вам встретиться. Но прямо сейчас не стоит пытаться просчитать то, что от тебя не зависит – Рукия сделает и скажет то, чего ты от неё не ожидаешь. Так что не терзай себя напрасными сомнениями и размышлениями над тем, что даже не произошло — это ненужное волнение и пустая трата сил. Пообещай, что подумаешь над всем этим утром, на свежую голову. Хорошо? - Он гладил её по волосам и слегка убаюкивал. Дождался кивка, чуть отодвинулся и погладил её по щеке. А она, не выдержав, снова уткнулась носом ему в грудь и затихла. Он, крепко обняв в ответ, подумал, что ему давно пора объясниться с Рукией, она тоже мучается от загадок. Кажется, именно это и называется женской интуицией? Он вздохнул: обе сестры по этой части были непревзойденными мастерицами, если интуицию можно расценить как мастерство.
Бьякуя осторожно отодвинулся, уложил Хисану на футон и прилег рядом.
- Ты останешься?
- Спи, свет мой.
*****
* - император Камму - согласно векипедии (яп. 桓武天皇 Камму-тэнно:, 737 — 806),тот самый император, при котором появились самые первые самураи.
глава 12. Эпилог
На следующий день после ночного разговора Хисана работать не смогла. Она честно пыталась себя заставить, но всё было не так и не то - не те кисти, не те краски, карандаш опять перестал слушаться, ничего не радовало и не могло перебороть той тщательно подавляемой паники, что вопреки всем доводам нет-нет да поднималась в душе. Казалось бы, возможность выбора и принятия самостоятельного решения должна была всё упростить, как-то облегчить гнетущие мысли, но не тут-то было. Хисана побоялась продолжить уже начатые картины из опаски испортить, попыталась начать новые наброски, но в конце концов поймала себя на том, что стоит возле мольберта, смотрит в пространство и выводит на листе каракули, схожие с тем, что рисуют на полях тетради на бесполезной, скучной и давно надоевшей, но обязательной для прослушивания лекции. Поняв это, она сжалилась над бумагой, сложила все подальше и принялась убираться, про себя повторяя вчерашние слова мужа, которые были абсолютно верными, но от способности терзать себя волнением и эмоциями избавить её не могли. Вскоре она поняла, что продолжает мерить шагами комнату, мысленно пытаясь решить: нужна ли в ближайшем будущем ей встреча с Рукией? Правильно ли это? Надо ли форсировать события или предоставить всему идти своим чередом? А ещё она вела диалоги с сестрой: все возможные диалоги, на разные лады и варианты — то просила прощения, то что-то объясняла, то плакала, то доказывала, споря… сама с собой. В попытке взять себя в руки, Хисана в который уже сказала себе, что вот так она ничего не решит: можно думать, додумывать и придумывать бесконечно, ведь она понятия не имеет, какая у неё сестра. Нет, из всего рассказанного о ней Бьякуей было понятно, что сестра оказалась крепкой, решительной, самостоятельной, умной, ответственной и обладающей ещё уймой всяческих положительных и нужных качеств, из чего можно было сделать вывод, что Рукия «слишком Кучики». Но вот как она отнесётся к ней, Хисане? К сестре, оставившей её на верную гибель? Что-то подсказывало, что с человеком, обладающим перечисленными качествами, будет совсем не просто.
«Похоже, Маи дала самое правильное определение для всех Кучики — «слишком» — это про нас. Потому что я тоже слишком себя накручиванию», - нервно усмехнулась Хисана, продолжая мерить шагами слишком просторную комнату. Она ещё немного попыталась прибраться, привести себя в порядок и снова начать работать, одновременно хватаясь то за одно, то за другое, не в силах завершить ничего и отвлекаясь, едва успев начать. Чем можно ещё занять себя в рёкане, она придумать не смогла. Дома она затеяла бы генеральную уборку с генеральной стиркой, а тут… Хисана попробовала было достать учебник по анатомии и рисунку и принялась заниматься повторением самого нелюбимого, но через несколько минут решительно закрыла: буквы не складывались в слова, а слова не складывались в предложения, а предложения не складывались в образы даже после прочтения по пятому разу. Самым правильным, похоже, будет вообще уйти из гостиницы, иначе так и сойти с ума недолго. И она, прихватив маленький фотоаппарат, ушла в город, а после к Голубому пруду на целый день.
К вечеру поднялась сильная метель, и она еле добралась до гостиницы уже в полной темноте, совершенно продрогшая, в промокшей насквозь обуви и одежде, усталая и голодная. И, едва успев раздеться, без сил повалилась спать.
Заглянувшая к ней утром Ясу-чан не сказала ни слова, лишь молча задвинула сёдзи и передала госпоже хозяйке, что гостья отдыхает и ни в чём не нуждается.
Маи очень спешила. Сидя в мягком кресле, подавляла желание вскочить и заставить неведомым способом двигаться вагон быстрее – поезд, на её взгляд, шёл слишком медленно. Поэтому она ёрзала на сиденье, нервно поглядывала в окно и вертела в руках айфон, беспрестанно просматривая пустующую почту и через каждые полминуты проверяя время: ей казалось, что с телефоном что-то не то и он категорически отказывается менять на экране цифры, отвечающие за часы и минуты.
Всему виной оказался звонок с мобильного Хисаны, к которой она и так собиралась заехать на неделе. Она даже обрадовалась, увидев от неё входящий вызов, и собиралась уже поддеть на тему «в кои-то веки ты сама вспомнила мой номер!», но вместо мелодичного голоса подруги внезапно услышала низкий, властный и максимально выдержанный в вежливых интонациях голос её мужа. Он попросил не волноваться, но как можно скорее приехать в Бией – Хисана в местной больнице. На испуг и тревогу Маи он ответил: врачи говорят – сильное переутомление, держится высокая температура. То, как он это сказал, поразило Маи. Правда об этом она задумалась уже в поезде, когда, моментально побросав дела и собравшись, наконец заняла свое место и начала прокручивать и перекручивать в голове услышанные фразы, рассматривая и анализируя их со всех сторон. Голос господина Кучики звучал негромко и сдержанно, но почему-то от сказанного веяло таким напряжением, что Маи показалось – через неё саму пропустили ток в тысячу вольт. Нет, Маи всегда знала, что сочетание Хисана и простуда довольно опасное при состоянии здоровья и слабом сердце подруги, но разве это повод для вот такого волнения? Маи всю дорогу твердила себе, что всё будет хорошо. Просто не может не быть хорошо, ведь у Хисаны наконец-то, в кои-то веки, только-только всё наладилось!.. Но мобильный Хисана не брала. И её муж тоже больше не отвечал, сколько Маи ни набирала номер.
От вокзала, на который поезд прибыл уже ближе к вечеру, до больницы на такси она добралась в считанные минуты, хотя потом, в обратной дороге выяснилось, что пешком до неё не больше десятка минут. Маленькое двухэтажное серое здание, обычная провинциальная клиника, где каждый сотрудник на счету – Маи даже у регистратуры пришлось несколько минут подождать, пока не освободилась одна из медсестер.
- Таканаси Маи-сан? Я – Курасава Акайо, лечащий врач Кучики Хисаны, – через несколько минут ожидания обратился к ней невысокий, слегка сутулый, худощавый пожилой мужчина, с внимательным и усталым взглядом узких, словно щёлочки, глаз. – Я ждал Вас, пойдёмте со мной.
- Да, это я, - сердце Майи дернулось в предчувствии, по телу прошлась дрожь, такая, которая случается, когда стоишь на краю обрыва, но она подавила всколыхнувшиеся волнение и панику. – Вы меня ждали? А где Хисана? Как она себя чувствует?
Вместо ответа мужчина поклонился и приглашающим жестом указал рукой на третью дверь в чистом белом коридоре, освещённом лампами дневного света, и, когда Маи, кивнув и нервно сжав в руке так и не убранный в сумочку мобильный, двинулась по указанному направлению, прошел за ней следом, слегка прихрамывая на одну ногу.
В маленьком кабинете, окно которого выходило на бескрайние поля, а на стенах не было ни одного украшения, кроме календаря и часов, стояла стандартная мебель: стеллаж с кучей медицинских справочников, почти до потолка шкаф, стол, кресло и стул для посетителей.
Курасава-сан вежливо попросил её сесть, и Маи, так и не сумевшая избавиться ни от плохого предчувствия, ни от легкой дрожи, послушно опустилась на стул.
Врач встал напротив неё и посмотрел ей в глаза:
- Мне передали, что Вы единственная ближайшая родственница госпожи Кучики.
- Подруга, - растерянно проговорила Маи, глядя на то, как мужчина склоняется перед ней в поклоне. - Но мы почти сёстры – с раннего детства вместе…
- Прошу прощения за то, что вынужден приносить вместо хороших новостей плохие: примите мои свои соболезнования – Кучики Хисана-сан скончалась сегодня утром, в девять часов сорок минут. – Врач так и остался стоять в поклоне некоторое время.
- Что Вы сказали? – сорвалось у Маи с языка бессознательное, поскольку мозг молчал, оглушённый сказанным. Маи, сколько ни пыталась, не в состоянии была ни принять, ни осмыслить страшные слова. Она просто смотрела на врача, ожидая, что вот он сейчас рассмеётся и скажет, что это просто дикая, дурацкая шутка, розыгрыш. Но мужчина выпрямился, поднял голову, и понимание того, что всё сказанное правда, обрушилось лавиной. Маи охнула, закрыла ладонью рот, а потом не выдержала: - Этого не может быть! Я ведь разговаривала с ней совсем недавно!
Слова вылетали сами собой, а внутренности застыли от образовавшейся под ребрами пустоты. И чтобы её заполнить хоть чем-то, Маи говорила, спрашивала и требовала – лишь бы не молчать в осознании:
- Как же так! Она ведь совсем молодая! У неё не было никаких серьёзных болезней и диагнозов! Как можно умереть от переутомления?! Объясните мне! Не молчите же!
- Всё так.- Снова поклонился мужчина, не растерявший после этой вспышки ни грамма усталого спокойствия повидавшего всё на свете человека. - Госпожу Кучики Хисану привезли к нам вчера без сознания. Все показатели, кроме температуры, были в норме. Днём она пришла в себя, а ночью у неё снова резко поднялась температура, выше сорока. Мы боролись за её жизнь несколько часов, но в конце концов оказались бессильны. Простите ещё раз.
- Как же это… - выплеснув эмоции, Маи почувствовала резкую слабость, и получилось только потрясённо бормотать. – У нас скоро выставка… Она только вышла замуж… Как же так?..
– Такое, к сожалению, случается. Не всё зависит от врачей. А у Кучики-сан, возможно, случился сильный стресс или общий упадок иммунитета… Сейчас сложно сказать. Результаты вскрытия будут только через несколько дней. Вам нужно успокоительное?
- А?.. – Маи растерянно глянула на врача. - Нет… Хотя… Пожалуй, да. Но только такое, которое можно при беременности, пожалуйста.
- Вот как. Я накапаю пустырника, - внимательно её выслушав, кивнул врач. – В таком случае постарайтесь успокоиться, как бы это ни было сложно, - и вышел ненадолго из кабинета.
«У неё с детства было слабое здоровье… Я так надеялась, что всё обойдётся, как это было всегда… Только она стала счастливой!..»
Мысли растерянно скакали, Маи никак не могла уцепиться ни за одну из них, кроме постоянно перехлёстывающей все остальные: «Как же так! Этого не может быть! Хисана!» Ничего не укладывалось в голове, о чувствах вообще думать не приходилось – это даже не ведро ледяной воды на голову, это просто прыжок в ледяную прорубь. Маи трясло, но она пыталась взять себя в руки, и уцепилась за первую мысль, пришедшую ей в голову. И когда врач вошёл, протянул ей лекарство и стакан с водой, Маи благодарно кивнув и неловко, чуть не подавившись, проглотила темную жидкость, а запивая, стукнула зубами о край стакана и пролила немного воды на себя, но всё же спросила: – А её муж? Её муж, Кучики Бьякуя, был здесь?
- Муж? – нахмурился было врач. – Нет, его здесь не было. Мне передали, что он появился буквально час назад и очень торопился: подписал все необходимые бумаги, отдал распоряжения о похоронах, очень убедительно попросил передать для Вас небольшую посылку и так же быстро ушёл. Очень странный визит… Но он оставил нашей больнице приличную сумму на оборудование… Очень странно…
- Посылку для меня?.. – растерянно прошептала Маи, снова совершенно потерявшаяся и сбитая с толку: – Извините, всё это совершенно никак не укладывается в голове…
- Я понимаю, Таканаси-сан, и сочувствую. – Мужчина кивнул и снова открыл шкаф, доставая из него объёмный, пухлый, величиной с хороший большой атлас конверт. Маи взяла его подрагивающими руками и беспомощно посмотрела на доктора.
- Простите, можно я открою его сейчас? Мне нужно…
- Конечно, я оставлю вас ненадолго, - и врач вышел, аккуратно прикрыв дверь.
Маи вскрыла конверт совершенно на автомате, без единой мысли, и вытянула изнутри что-то крупное, завёрнутое в плотную бумагу. Тут же выпала записка, но Маи сначала развернула большой сверток. В нём оказалась та самая рамочка с хокку, на которую она засматривалась у Хисаны, и небольшой дневник, замкнутый на маленький замочек, ключ от которого висел на цепочке, прикреплённой к самому дневнику. Рукой Хисаны на обложке были выведены цифры предыдущего и настоящего года и надпись «Наш момиджи».
«Её дневник… Ты совсем не изменилась, даже повзрослев, – такая детская расцветка…» - пробежала суетливая и глупая мысль, внезапно кольнувшая так остро, что Маи еле сдержалась и, проглотив ком в горле, наконец развернула записку. Внутри лежал чек на предъявителя в ближайшем банке, а несколько предложений, написанных четким каллиграфическим почерком, оповещали о месте и времени похорон, о том, что расходы уже оплачены, а для непредвиденных случаев она, Маи, может получить деньги по приложенному чеку – цветы, поминовение в храме, уборка на кладбище, уход за могилой и прочая – всё, о чём он, господин Кучики, не успел распорядиться. И ещё приписка: Хисана просила передать ей этот дневник, сказав буквально: «Маи всё поймет, я обещала»…
Кандзи дрогнули и расплылись, и Маи вдруг поняла, что не может дышать. Она прижала записку к груди. «Успокоиться, мне нужно успокоиться…» Потом дрожащими пальцами открыла маленький замочек и начала читать, не замечая капающих слёз.
«Дорогая Маи, милая моя названая старшая сестрёнка! Если ты это читаешь – значит меня нет рядом. Но я обещала тебе рассказать однажды нашу с Бьякуей историю. Пожалуйста, храни её в тайне. В этом дневнике ты найдешь все ответы на свои заданные и незаданные вопросы. Прости меня за вынужденную ложь, но прочитав, надеюсь, ты поймешь меня…»
На этом месте Маи не выдержала и разрыдалась. Она захлопнула дневник, прижала его к груди и, понимая, что не сможет сейчас остановиться, дала волю слезам. Вернулся врач, предложил ей салфетки и ещё один стакан воды, дождался, пока она успокоится. Это было трудно, хотя слёзы немного и облегчили её состояние. Но вот одна мысль так и не давала ей покоя и Маи, через несколько минут всё ещё продолжая всхлипывать, спросила:
- Вы уверены, что её муж появился всего час назад?
- Совершенно точно могу сказать, что лично я его не видел. Может быть, узнать у кто-то из персонала?
- Это так странно… – Маи покачала головой, совершенно ничего не понимая.
«Этого же не может быть… Не понимаю… Как же он тогда звонил...»
Маи не представляла, насколько она права.
Когда Хисану обнаружили в бреду с очень высокой температурой, то Бьякуя был рядом уже буквально через полчаса, еще в машине скорой помощи, везущей её в местную больницу. Разумеется, никто, кроме самой Хисаны видеть этого не мог, а она сама некоторое время была не в состоянии заметить его.
У неё перед глазами цветут сакуры и ветер осыпает лепестки так обильно, что кажется – идёт снег. Они везде – на земле, в воздухе, в его и в её волосах.
- Станцуй для меня, Хисана, - просит он. Его дыхание задевает её лицо, прядь его волос касается и переплетается с её волосами. Она вспыхивает. Когда он так просит, она не может отказать ему. Да и в принципе не может.
- Хорошо, Бьякуя-сама, - покорно кивает и улыбается. – Только Вы спойте.
- Хитрая, - шепчет он, чуть улыбается в ответ и, легко выстукивая пальцами ритм, начинает петь.
Она прислушивается несколько секунд, закрывает глаза и начинает двигаться, сплетая свои движения и его голос в удивительный рисунок. Кажется, что сама Вселенная радуется вместе с ними – в сиянии солнца и голубого неба, в пении птиц, в цветении сакур и осыпающихся лепестках. Радость лучится в его глазах и её движениях…
Ему на палец садится адская бабочка.
- Бьякуя, ты нужен мне. - Голос Гинрей-сама строг, Хисана останавливается и тоже становится серьёзной, пытаясь восстановить сбившееся от танца дыхание.
- Да, Гинрей-сама, буду через минуту, - Бьякуя отправляет ответную бабочку, останавливается на мгновение, хватает пальцами прядь её волос, шепчет на ухо: - Ты была прекрасна. Я не прощаюсь. Жди.
Вынырнув из забытья, осмотрев белые стены и с трудом повернув тяжелую голову на слишком мягкой больничной подушке, она увидела Бьякую – в форме синигами, с традиционными кенсейканом и Сенбонзакурой.
- Открываю или закрываю глаза, а ты всё равно здесь, - слабо прошептала Хисана и попыталась улыбнуться.
Бьякуя присел на кровать. От этого тихого шепота у него захолонуло сердце и он молча накрыл и спрятал в ладони её бледную кисть, лежащую поверх одеяла. Молчать дальше не имело смысла, от кого угодно можно было скрывать правду, но только не от неё:
- Я за тобой.
Хисана согласно качнула головой и закрыла глаза. Но тут же резко открыла и в них стояла тревога:
- Подожди… Ты имеешь ввиду, что… – она что-то высматривала в глазах мужа, который усилием воли не отводил взгляд, и видимо нашла то, что искала: – И давно ты знаешь?
- Разве сейчас это уже имеет значение? – Бьякуя покачал головой, приподнял её тонкую руку с почти прозрачной кожей и поднёс к губам тонкие пальцы.
Хисана проследила за ним взглядом, напряжение и тревога из её глаз ушли, и она улыбнулась:
- А знаешь… С того самого дня, как ты принёс камелии… меня не покидало чувство, что всё как-то странно… слишком хорошо… и много совпадений…
В её словах не было ни испуга, ни горечи, ни страха, только спокойствие и даже умиротворение. И Бьякуя в очередной раз мог только восхититься ей и порадоваться тому, что эта удивительная, хрупкая, не перестающая его поражать женщина – его жена.
- Я буду рядом.
- Я знаю, любимый, - тихо прошелестела Хисана, закрывая глаза. – Наконец-то я смогу по-настоящему быть с тобой.
Когда внезапно подскочила температура, он был рядом. Медсестры и врачи, хлопочущие возле больной, удивлялись тому, как часто слабая и нежная улыбка озаряет её лицо. Хисана неслышно шевелила губами, шептала чье-то имя, и смотрела в пространство так, словно видела рядом кого-то близкого и родного. Врачи считали, что она бредит. И когда, несмотря на все усилия, её сердце остановилось, они поразились тому, насколько умиротворённым и радостным стало её лицо. И никто из них не видел, как высокий, статный мужчина в черной форме синигами и белом хаори с кандзи «Шесть» бережно подхватил на руки живую маленькую черноволосую женщину с фиалковыми глазами, тут же прижавшуюся и обнявшую его за шею, окинул прощальным взглядом лежащее на постели тело, и, больше не оборачиваясь, легко ступая по воздуху, неторопливо понёс куда-то свою драгоценную ношу.
@темы: Кучики, Блич, фанфики, князь, в обзоры, Бьякуя и Хисана
воскресенье, 13 сентября 2015
Любовь — это твоя сознательная способность ставить свои недостатки ниже, чем недостатки близкого человека (с)
Название: Сезон момиджи
Автор: wandering
Соавтор: moondrop
Бета/гамма: moondrop
Фендом: Блич
Персонажи/пейринги: Бьякуя/Хисана
Жанр: гет, романтика, психология, агнст, au
Рейтинг: R
Размер: макси, 82 стр.
Статус: в процессе
Предупреждения: ООС, ОЖП, ОМП
Размещение: с разрешения
Дисклеймер: Права - у Кубо.
От автора: Эрушка, солнышко! С ДНЁМ РОЖДЕНИЯ ТЕБЯ! Надеюсь, что хоть так, но тебя порадую. )))
глава 10
Хоккайдо встретил их снегопадом. По странному капризу природы, погода сделала перерыв ровно настолько, чтобы они успели сесть в поезд в Токио, благополучно пересесть в Саппоро и сойти в Биэй. Путь занял полдня, но даже усталость от дороги не могла перекрыть того, что Хисана была счастлива – Бьякуя был рядом, она могла держать его за руку, сидя бок о бок в мягких креслах, тихонечко прижаться к его плечу, рассматривать его профиль и даже понаблюдать за ним, задремавшим на несколько минут. Последнее доставило ей, кроме эстетического наслаждения, смесь тихой внутренней радости пополам с умиротворением – она блаженно вздохнула и решительно постановила: «Люблю. «Слишком», как сказала бы Маи».
Бьякуя проснулся, когда Хисана, проверяя почту, тихо засмеялась. В ответ на его заинтересованный взгляд она показала ему письмо.
- Она назвала меня «госпожой Кучики». Я так отвыкла от этого, - Хисана, всё ещё улыбаясь, увидела, как взгляд Бьякуи становится задумчивым и несколько отстранённым. - Что не так?
- Нет, ничего. Обдумываю, каким образом исправить этот момент.
- Ты говоришь загадками, - улыбнулась Хисана и погладила его по руке. - Ещё долго ехать, поспи.
- То же самое могу сказать и тебе, - Бьякуя взял её за руку, поцеловал кончики пальцев и откинулся в кресле, так и не выпустив тонкой белой ладошки жены. Хисане волей-неволей пришлось подчиниться: положить телефон и закрыть глаза.
Они сошли на маленьком и неприметном для такого знаменитого городка вокзале и не успели выйти из здания, как до этого не слишком сильный ветер стал порывистым и пригнал тучу, которая начала сыпать огромными белыми хлопьями, словно прохудилось небесное решето. Снег повалил не прекращая, и Бьякую с Хисаной замело, пока они шли до такси. В результате, из-за снегопада по совсем крохотному городку до нужного им рёкана* они ехали почти час, хотя попавшийся им весьма словоохотливый водитель уверял, что в хорошую погоду за пару-тройку часов можно обойти весь город. Был праздничный новогодний сезон, все гостиницы были забиты, но благодаря звонку серому кардиналу Генсея их уже ждали в самой старой и весьма популярной, которая славилась маленькими горячими источниками, находящимися чуть ли не внутри комнат.
Большое двухэтажное здание рёкана — под двускатной крышей, белое, с огромными круглыми деревянными решётчатыми окнами, — производило впечатление респектабельное и процветающее ещё с давних исторических времён. Прямо за ним, левее и глубже уходил сосновый лес, а вправо - сад, в глубину которого расходились пристройки и домики, от совсем крошечных до довольно больших, одноэтажных и продолговатых. Хозяйка рёкана – низенькая, круглолицая и упитанная Анеко-сан, казалось, вышедшая прямиком из эпохи Эдо, – встретила их словно долгожданных гостей и, радостно улыбаясь, объявила: «господин Урахара предупредил, что у моих дорогих гостей ханэмун*, поэтому вас ждёт самая дальняя комната с видом на сад».
Услышав подобное приветствие, Бьякуя на секунду замер и потемнел лицом, и Хисане показалось, что сейчас громыхнёт гром и сверкнёт молния. Видимо, показалось не ей одной, если судить по тому, как резко побледнела их жизнерадостная хозяйка, и она с удивлением глянула на мужа.
- Господин Урахара чересчур догадлив и проницателен, это делает ему честь, - обронил Бьякуя, ради спокойствия жены заталкивая задетую гордость поглубже и делая себе заметку впредь быть ещё аккуратнее с просьбами и обращениями к вышеупомянутому господину, а порозовевшая Хисана, до которой только сейчас дошёл смысл приветствия хозяйки - как же она не подумала, ведь у них и вправду медовый месяц! - спрятала смущение и, поклонившись Анеко-сан, добавила:
- Мы очень благодарны вам за заботу и рады гостить у вас.
- Позаботьтесь о нас, – вежливо присоединился к жене Бьякуя.
Хозяйка тутже снова радостно закивала, бросив на мужчину внимательный, слегка опасливый взгляд, и ласково улыбнулась Хисане, заверив, что она в их полном распоряжении даже при том, что Ясу-чан – она подозвала одну из своих служек-помощниц – сию секунду проводит их и снабдит всем необходимым. Высокая и стройная девушка, с момента их появления не спускавшая с Бьякуи глаз, подошла, поклонилась, сильно покраснев и спрятав взгляд. Боги, Хисана уже и забыла, какое сильное впечатление на женщин производит её муж. Бедная девочка.
Ясу-чан, всё же вышколенная и хорошо обученная, отнимать у гостей лишнее время не стала: проводив их в традиционно строгую, просторную и светлую комнату, быстро разложила вещи, расстелила футоны и, сообщив о времени ужина и кинув осторожный, полный восхищения взгляд на Бьякую, вышла. Когда за ней задвинулись сёдзи, Бьякуя подошёл к Хисане, забрал из рук гостиничное юката, отложил в сторону и притянул жену к себе.
– Прости, кажется я напугал тебя?
Он и сам поражался себе и не подозревал прежде, что несдержанность может принести и привнести столько эмоций и новых впечатлений. Но чем дольше находился рядом с женой, тем сильнее просыпалось давно позабытое и, казалось, потерянное дремучее собственничество. Его Хисана, находясь в современном мире, изменилась довольно сильно и теперь беспрестанно удивляла его своей простотой, естественной свободой, заставляла не просто радоваться каждой ясной улыбке и открытому смеху, а каждой клеточкой ощущать, что у них всё совсем иначе, заново, по-другому; она стала более живой, непосредственной — и в проявлении эмоций и в словах и суждениях, — не потеряв при этом обычных своих скромности и терпеливости, и этим напоминала ему удивительный, только что распустившийся бутон неизвестного, прекрасного цветка с нежными и хрупкими лепестками, сияющими на солнце каплями росы. Это ощущение будоражило, притягивало, словно магнит, заставляя действовать, отказываясь от старых правил и привычек, отбрасывая оказавшимися неправильными и ненужными старые нормы поведения – да и к чему привело его в прошлом это соблюдение правил, традиционных, веками устоявшихся норм и приличий, кроме бесплодных и полных горечи сожалений о потерянных возможностях? Так что теперь ему желалось держать этот цветок к себе так близко, как только возможно. Его цветок, только его – от самой маленькой слезинки, дрожащей на ресницах, легкого вздоха, усталости или печали, промелькнувших в глазах, тихого радостного смеха или сияющего взгляда до узких ладошек с тонкими, пахнущими краской пальчиками и маленьких изящных бледных ступней – всё в ней принадлежит только ему. И делиться этим он ни с кем не намерен! И пусть у него не очень много времени, чтобы быть рядом, но это время она будет его — целиком и полностью. Он аккуратно, кончиками пальцев за подбородок поднял лицо Хисаны и заглянул в глаза.
– Я упустил, что этот хитрый лис в панаме чересчур долго общается с невозможной кошкой, и они оба просто слишком стары и опытны, чтобы не понять, что именно происходит.
- Ты снова говоришь загадками, - обняв его в ответ, Хисана улыбнулась именно той тихой, слегка мечтательной и очень ласковой улыбкой, которая рождала в его сердце тепло и легкий трепет и которую ему хотелось видеть снова и снова. – Нет, не напугал, конечно, просто удивил немного.
- Ты должна была узнать это только от меня, - в его голосе звякнула сталь, но он тут же улыбнулся: - Но я опоздал. И теперь должен объясниться, верно?
- Желательно, - Хисана кивнула и заинтересованно склонила голову – пусть бы он отвечал подольше, в его объятиях было хорошо, тепло и надёжно и больше никуда не хотелось. И хотя трезвый голос рассудка напомнил, что им стоило бы и пообедать, и принять теплую ванну, и, может быть, даже посетить горячий источник, но вот такие моменты близости, когда муж отпускал себя, выпуская на волю истинные чувства и настоящие эмоции, были ценнее всех сокровищ мира.
- Это что-то вроде подарка – ты можешь остаться здесь столько, сколько пожелаешь. Две недели, месяц. Если тебе понравится, конечно. – Бьякуя мягко провел большим пальцем по её скуле и вопросительно заглянул в глаза: - А я приходил бы на выходные сюда?
- Мне уже здесь нравится, - Хисана в ответ слегка погладила пальцами рубашку на его груди. – Только надо позвонить на работу и уточнить, когда они меня ждут в этом месяце. Я с удовольствием останусь. Это чудесный подарок, Бьякуя, спасибо. – И она слегка повернула голову, поцеловала прижатую к её щеке ладонь в серединку, потом обняла сильнее, не в силах выразить большее словами.
- На том и порешим. - Бьякуя, в чьем голосе низкие и бархатные интонации говорили Хисане о многом, прикоснулся губами к её макушке, вызвав желание прильнуть к нему ещё теснее. - Свадьбы у нас здесь не было, надо подумать, как поменять тебе фамилию, чтобы сделать из тебя замужнюю женщину официально.
- Так тебе будет спокойнее? - снова улыбнулась она. - Мне тоже. Знаешь, когда я вспоминаю нашу длительную, выматывающую церемонию в Сейрейтее, то мне становится дурно, и я ни за что не хочу пережить такое во второй раз. Хотя с детства мечтала о пышной свадьбе.
- Думаю, что эту проблему возможно будет решить так, как ты хочешь — быстро, тихо и незаметно. Правда, тут снова не обойтись без господина хитрого лиса.
- Да, только я и ты. Было бы просто прекрасно. Но ты несправедлив к господину Урахаре, в конце концов, это ведь он помог с поездкой сюда, ведь так? – она снова с улыбкой заглянула ему в глаза.
Помог. Определённо, помог. Вот только теперь у него есть нежелательная информация, хотя Бьякуя был крайне осторожен и только расспросил его про этот рёкан и дорогу к нему. Как и когда Урахара воспользуется полученными догадками и знаниями и против кого всё это может обернуться — вопрос. То ли времени, то ли подходящей ситуации. Что противником, что союзником серый кардинал Генсея всегда был опасен - именно поэтому Бьякуя старался держать того в поле своего зрения, на расстоянии вытянутой руки. Конечно же, он предпримет — собственно, уже предпринял — всё для того, чтобы максимально обезопасить жену: Хисана потом, чуть позже узнает, что у неё теперь есть невидимая охрана в те дни, когда его нет рядом... На всякий случай. Но сейчас, держа её в объятиях, ощущая родной до малейшего оттенка запах и больше всего – как она с благодарностью, не таясь, тянется к нему настолько искренне и самозабвенно, что в груди от этого неизменно начинает волноваться, перекатываясь, спадая и поднимаясь, сильная волна чего-то неведомого, щемящего и глубокого, — меньше всего ему хотелось думать о делах.
- Ханэмун, значит... – с улыбкой в голосе проговорил Бьякуя, не желая сопротивляться пробудившейся всепоглощающей нежности с толикой зарождающегося желания. Он и не думал, как это невероятно волнительно — разговаривать не сидя в чинной сэйдза* друг напротив друга, а всего лишь не размыкая объятий, ощущая тепло её тела, каждое движение и малейшую реакцию. Непривычно, слишком современно для него... А она ведёт себя так легко и непринуждённо, как никогда прежде. И словно так было всегда. Это сводило с ума. Он так старался придерживаться правил и приличий в той далекой прежней их жизни, что, сейчас просто не хочет, не собирается, не может лишать и её и себя огромного мира теплоты и близости. Знал бы он тогда, сколько теряет, оставаясь сдержанным даже за задвинутыми сёдзи, чего он лишает её, знал бы, что «потом», на которое он всё откладывал проявление своих спрятанных глубоко чувств, оборвётся в никуда в одно весеннее утро, он уже бы тогда отринул рамки и правила — будь он просто в состоянии разрешить себе осознать всю её важность в его жизни против правил и приличий. Пусть так, пусть теперь у него есть всего лишь редкие праздники да выходные — к меносам рамки и правила! Она — его! И он не будет больше себя сдерживать — пусть она знает, видит, каждую секунду ощущает, насколько он ею болен. И лечиться не собирается. Пару секунд он смотрел ей в глаза, а потом мягко и осторожно накрыл её губы своими.
Больше всего Хисана любила вот такие его поцелуи: начинающиеся очень-очень нежно, ласково; неспешные и тягучие, словно текучий мёд; постепенно затягивающие в водоворот, уносящий землю из под ног. Когда она уже потерялась во времени и пространстве, единственным ориентиром в которых были его объятия, в сёдзи тихо постучали и они сразу же отъехали в сторону.
- Чай. - Ясу-чан переступила на коленях порог комнаты и подхватила на руки чайный поднос.
Хисана вздрогнула и попыталась было отстранится, но отпусти её Бьякуя сейчас — просто упала бы. Но он и не подумал её отпускать: ещё только услышав негромкое постукивание, он прервал поцелуй и повернулся к сёдзи спиной, поддерживая и прижимая её к себе, заслоняя собой. И когда девушка, стоя на коленях, застыла в дверях, он слегка повернул голову, и обронил холодное, тихое и властное:
- Тебя не учили прежде получать дозволение входить? Поставь у порога. И, будь добра, не тревожь нас больше.
- Простите!.. - девушка тут же опустила поднос на пол, отчаянно покраснела и, быстро переступив порог комнаты обратно, задвинула седзи. Было слышно, как частые шажки в панике и спешке удаляются по коридору.
- Боги, как стыдно... - прошептала Хисана, спрятав лицо у Бьякуи на груди, но тут же подняла голову. – Но ты слишком жесток с этой девочкой, а она, кажется, влюбилась в тебя с первого взгляда...
Хисана наткнулась на чуть потемневший, похожий на поверхность глубокого озера перед бурей, но мягкий, словно обволакивающий взгляд серых глаз и замерла. Бьякуя, не говоря ни слова, снова скользнул рукой на затылок и запутался пальцами в её волосах, прижал к себе крепче и снова поцеловал. На сей раз поцелуй вышел куда более несдержанным. У Хисаны не осталось никаких ощущений, кроме откровения нежного и глубокого поцелуя, скользящих по телу ладоней и волнения, растущего и теснящегося в груди, заставляющего прильнуть к мужу теснее и ближе, едва сдерживая выдох-стон. Все вопросы и разговоры отпали сами собой, Хисана снова потерялась и пришла в себя только когда стало не хватать воздуха и перестали держать ноги. Она, закрыв глаза и вцепившись в его рубашку, старалась совладать с собственными чувствами.
- Вот теперь ты и вправду напугал меня, - попыталась пошутить она.
Он, прижимая к себе, с нежным трепетом продолжал гладить её по волосам и плечам, потом поцеловал в висок, но услышав эти слова заглянул ей в лицо, — так ли это? — и тихо засмеялся:
- Я слишком импульсивен последнее время, признаю. Тебе это не нравится?
- Нравится, но сейчас тебе пора отпустить меня, ведь скоро ужин, — негромко произнесла она, опустив глаза. Не признаваться же ей, призывающей его – его! – к порядку, в том, какое неподобающе сильное вспыхнуло в ней желание, и ещё в том, что его смех, звучавший необычайно редко, производит на неё двойственное и неизгладимое, совершенно необъяснимое впечатление: проникает под кожу, глубоко внутрь, режет, словно ножом и делает безгранично счастливой одновременно. Настолько, что это физически едва выносимо. Почти как маленькая смерть.
Бьякуя вздохнул и с сожалением отпустил её, а она, чтобы отвлечься, подошла и раздвинула двойные сёдзи, ведущие в сад. И восхищенно застыла. Вид, который открывался из комнаты, был прекрасен: закрытый со всех сторон очень уютный уголок сада, обнесённый высоким забором, практически незаметным из-за множества кустов и деревьев — карликовых сосен, невысоких елей и множества маленьких пихт — сейчас был укрыт пушистым белым одеялом, а снег все продолжал падать крупными хлопьями. В центре этого укромного садика, всего в паре метров от энгавы, находился совсем небольшой, буквально на пару человек рассчитанный, неровной овальной формы онсэн*, выложенный крупными огромными булыжниками, а ближе к воде — небольшими гладкими камнями и камушками, с аккуратной лесенкой и небольшими перилами, идущими под воду, от которой сейчас поднимался густой белый пар. Пар был настолько горячим, что снежинки моментально таяли, едва долетев до поверхности воды. Вся эта картина создавала впечатление необыкновенной зимней сказки, которая почему-то решила не прятаться, а впустить их, и даже не как зрителей, а как участников.
- Посмотри, Бьякуя... — восторженно прошептала Хисана и обернулась.
Бьякуя уже переодевался, сейчас он затягивал оби на оставленном для него гостиничном сером с тёмно-синими линиями, напоминающими крупную паутину, юката и тоже смотрел в сад. Несколько секунд Хисана внимательно изучала мужа, на мгновение её взгляд стал серьёзен, даже немного печален, а потом, тихо вздохнув, она покачала головой, и мягко улыбаясь, подошла к нему:
- Мой господин муж, похоже, совсем забыл, что он не в Сейрейтее. Позволь, я помогу. – Хисана развязала оби и, вручив в руки недоумевающего Бьякуи свободные концы пояса, высвободила левую полу и запахнула правую сверху. Услышав прежнее обращение к нему жены, теперь между ними означающее, пусть и очень уважительное, но всё же замаскированное легкое подтрунивание, никогда не ошибающийся Бьякуя на мгновение растерялся, ища повод, и вдруг понял, что в Гэнсэе живые всегда запахивают юкату на левую сторону, к сердцу.*
- Похоже, сегодня я побил все рекорды по неосторожности, небрежности и невниманию, - признал он, чуть улыбнувшись. И, помолчав, добавил: - А Урахара оказался прав – это место действительно заставляет забыть, где находишься.
- Это не страшно. Если ты пойдёшь в источник, то я поработаю немного, хорошо? - тихо произнесла Хисана, тщательно скрывая внезапно вспыхнувшую боль, полоснувшую легко и непринуждённо – как бы ни старались, они с мужем по-прежнему слишком далеко друг от друга, в слишком разных мирах живут: завтра он уйдёт, а она снова останется ждать...
– Что-то не так? – Бьякуя всё же почувствовал перемену в её настроении, взял за руки: – Посмотри на меня.
Но Хисана уже сумела справиться с собой. Сейчас они здесь. Оба. Она в городе своей мечты, в совершенно сказочной гостинице, Бьякуя рядом. А завтра случится только завтра. И, подняв на него глаза, она улыбнулась:
- Всё хорошо. Иди уже в душ, а то заставлю тебя позировать обнажённым. — И удивление в глазах мужа стало ей наградой.
- Тебе тоже нужно прогреться, а на улицу в этот онсэн мне пока не хочется тебя пускать. Примешь теплую ванну, хорошо? – Бьякуя помолчал секунду, потом быстро поцеловал её в лоб и подхватил полотенце. - И да, всё ещё никак не привыкну к тому, что ты умеешь вот так шутить.
Сказал и исчез за небольшой раздвижной дверью в душ — несмотря на то, что рёкан считался очень старым, удобства в нём были вполне современными.
Хисана вздохнула, закрыла сёдзи, ведущие в сад, и начала распаковывать этюдник, привезённый с собой: как будто чувствовала, что останется здесь гораздо дольше запланированных пары дней.
Вечером, после того как Бьякуя выкупался в источнике, а она сама — в небольшой круглой о-фуро, они мирно поужинали прямо в своём номере, и прислуживала им совсем другая девушка — незаметная, крайне предупредительная и вежливая. Хисане стыдно было себе признаться, что замена служанки воспринялась ею со скрытым облегчением, поэтому она решила, что наутро обязательно подойдёт к хозяйке и объяснит, что ничего страшного не произошло и такие крайние меры вовсе ни к чему.
Когда они с Бьякуей легли, погасив светильник, Хисана долго не могла уснуть. Кадр за кадром, момент за моментом она прокручивала и перебирала события этого дня с самого утра: пробуждение, сборы, долгую дорогу в поезде, приезд, купание и ужин... Муж на соседнем футоне лежал спокойно, не шевелясь, и хотя она чувствовала, что он тоже не спит, долго не решалась позвать его.
- Можно к тебе? – наконец сдавшись, тихонько спросила она, подумав, что если она всё-таки ошибается, то едва слышного шёпота спящий Бьякуя не услышит.
- Не спится? Мне тоже, - прозвучал в темноте его голос, Бьякуя повернулся к ней и приподнял край своего одеяла. — Я думал ты уснёшь, как только положишь голову на подушку — сегодня был довольно трудный и нагруженный день, мне хотелось, чтобы ты отдохнула.
- С детства не могу в первую ночь уснуть на новом месте, - виновато прошептала Хисана, перебираясь на его футон, юркнула под одеяло, прижавшись и положив голову ему на предплечье, которое было подставлено ей вместо подушки.
- О чём ты думаешь? - Он обнял её, прижав к себе.
Хисана, уткнувшаяся носом ему в грудь, на несколько мгновений нырнула в ощущения близости и тепла, не требующих ни слов, ни пояснений, ни размышлений и отозвавшихся во всем теле пробежавшим приятным легким волнением, а внутри — расслабленностью, спокойствием и ощущением обретённости своего места. Как обычно, ей захотелось ухватить и растянуть этот момент подольше, но вопрос требовал ответа, а потому она заставила себя вынырнуть из этой физически ощутимой внутренней близости и, слегка прикоснувшись к его коже губами, ответила:
- О сегодняшнем путешествии, о приезде сюда... Чудесный получился день, правда? Хоть и слишком насыщенный.
- Ты всё же переутомилась, раз не можешь заснуть, - Бьякуя стал поглаживать и перебирать её волосы, заправил выпавшие пряди за ухо, а потом пальцы нащупали скрученный на затылке узел: - Не туго? Распусти.
От мягкой улыбки, слышимой в темноте, и не менее мягкой и ласковой просьбы у Хисаны зашлось сердце и волнение пушистым комочком шевельнулось в груди. Она редко спала с распущенными волосами, потому что так неудобно, длинные волосы путаются и мешаются, но устоять против вот так высказанной просьбы было невозможно. Да и не хочется перечить мужу ни в чём — хочется радовать, дарить тепло, заставлять улыбаться. И если он желает полюбоваться ею, то так тому и быть. Она села на футоне и, вытащив заколку, тряхнула головой. Темный шёлк волос рассыпался по плечам, спускаясь ниже лопаток, закручиваясь красивыми крупными кольцами — всё же в ношении пучка были свои, вот такие плюсы. Бьякуя протянул руку и пропустил сквозь пальцы длинную прядь, а потом ухватил и поднёс к губам. Даже в темноте Хисана увидела, как изменился его взгляд - наполнился замерцавшим, ровным, словно пока ещё спрятанным огнём. В ней в ответ тут же вспыхнула лёгкая дрожь, будто одна из искр его огня попала на неё. Было в этом моменте безмолвного любования много, очень много притяжения, откровения близости и мгновения пойманной вечности — истины, не требующей доказательств, — и именно поэтому Хисана внезапно даже для самой себя решилась спросить о том, что её мучило вот уже несколько дней.
- Прости меня, я... всё хотела узнать...
- М? - он продолжал гладить и перебирать шёлковые пряди, легко сжимая и отпуская, взял свободную руку, которой она не опиралась на футон и стал поочерёдно целовать кончики пальцев. От этого у Хисаны случилось легкое головокружение, но она продолжила:
- Шрам на груди... На спине у тебя похожий. Это ведь сквозное ранение?
- Да, - замерев на мгновение, помолчав и отпустив её пальцы, спустя время ответил Бьякуя.
Нет, Хисана не хотела прервать это ощущение близости, наоборот, всей душой была готова сохранить и продлить его, но просто ей надо было убедиться, что догадка верна и что у неё есть повод и право попробовать залечить ещё и эту рану.
- Это... связано с Рукией? - тихо, на грани слышимости уточнила Хисана, уже предполагая, что именно услышит.
Но вместо слов он притянул её к себе, прижав голову к своей груди. Более выразительного молчаливого ответа она от него ещё не получала. Она быстро и крепко обняла его в ответ, а потом, прижавшись губами к его юката, снова приподнялась.
- Позволь... - прошептала едва слышно и потянулась к его оби. Развязав пояс, откинула полу, склонилась к шраму и начала покрывать его осторожными поцелуями.
Бьякуя чуть вздрогнул, выдохнул и закрыл глаза. И подумал о том, что их с Хисаной отношения очень похожи на американские горки из Мира Живых, о которых Рукия однажды, после свидания с рыжеволосым рёка, рассказывала Ренджи, а он случайно услышал: то круто вверх, то резко вниз; рывки, неожиданные, сильные, крутые повороты, от которых внутренности перекручивает напряжением, а потом расслабляет удивительным, невесомым спокойствием. Наверное, ему пора бы и привыкнуть к этому, но, похоже, это так же нереально, как привыкнуть к тому, что эта удивительная, хрупкая и слабая, нежная и понимающая, проницательная и по-своему сильная женщина — его жена. Несколько мгновений спустя, когда от лёгких, слегка влажных и очень нежных прикосновений её губ к шраму внутри растеклось и начало шириться знакомое волнение, его рука провела по её волосам, обхватила за плечи и потянула на себя — как бы он ни старался сдержаться, чтобы дать ей отдохнуть, сейчас он, определённо, этого не сможет:
- Иди ко мне.
На следующий день они дошли до Голубого Пруда пешком. Прогулка удалась на славу – c утра солнце светило ярко, ветра почти не было. Эти места оказались прекраснее, чем Хисана представляла себе по фотографиям: бескрайние заснеженные холмы и поля, цепь невысоких гор вдалеке, островки деревьев посреди недвижного океана снега, деревянные мосты через реку, — всё привносило в её душу светлый покой, дарило вдохновение и радость. Им неимоверно повезло с погодой, и пруд предстал во всем своём величии и красоте: до самых верхушек покрытые снегом высохшие уже берёзы, стоящие в невероятного, какого-то неземного яркого, голубого оттенка воде; кругом завораживающе красивый лес, а вдалеке – заснеженный пик спящего вулкана. Пруд, словно желая показаться с самых лучших сторон, несколько раз прямо на их глазах изменил цвет с ярко-бирюзового до небесно-голубого. Бьякуя с Хисаной обошли его по деревянному настилу почти по кругу, любуясь этими внезапными изменениями. Хисана фотографировала и уже даже представляла, с какого ракурса ей хотелось бы написать всю эту красоту, но солнце как-то незаметно и быстро стало затягивать тучами, и при внезапном налетевшем ветре пруд резко стал пастельно-зелёным. Но наблюдать за этим и дальше стало уже невозможно — буквально за пятнадцать-двадцать минут снова начался снегопад и им с Бьякуей пришлось спешно возвращаться. И если сюда они шли по аккуратно расчищенной тропинке, под сияющим холодным зимним солнцем и бледным, высоким, высветленным почти до белизны небом, то обратно пришлось под сильным снегопадом, в сюмпо практически до входа гостиницы. Бьякуе пришлось снять с себя пальто и закутать в него Хисану с головой, чтобы на той бешеной скорости, которой он владел, её не просквозило и не залепило снегом; но вымокнуть, пока они дойдут пешком, показалось ему ещё худшей идеей. Жаль, что при всем желании нельзя было попасть сразу в номер, чтобы не давать поводов для их поисков хозяйке, излишнего интереса всевидящей прислуге или любопытным гостям: им всё ещё нужно было соблюдать осторожность, хотя Хисана подозревала, что Анеко-сан явно знает про них больше, чем показывает. Возможно, Хисана и ошибалась. Но интерес они, появившись в холле, вызвали всё равно: он — в мокрой от снега, липнущей к телу рубашке и с мокрыми же волосами, и она — с головы чуть не до самых пят закутанная в его пальто. И пока муж заботливо снимал его, то по скрытным, но весьма ощутимо упирающимся в спину взглядам девочек-служек было понятно, что они жутко завидуют Хисане и втихаря за спиной нещадно обсуждают их с Бьякуей. И только Ясу-чан — по утренней просьбе к Хисаны снова прикреплённая обслуживать их номер, — бледная, с нечитаемым выражением на лице, — предложила принести им чай и приготовить ванну. И почему-то Хисане, ласково ей улыбнувшейся и поблагодарившей за заботу, совсем не хотелось принимать её помощь.
Вернувшись в номер и хорошенько отогревшись, кутаясь в тёплый махровый халат, Хисана, в ожидании Бьякуи из источника в их садике, размышляла о том, что всю свою жизнь она более всего не хотела вызывать именно зависть. Зависть, как она успела вынести из опыта — небольшого и небогатого в своей земной жизни и довольно длительного в жизни в Обществе Душ — несёт в себе множество гибельных последствий и для самих завистников, и для тех, кому именно завидуют. И лучший способ избежать зависти — это жить спокойно, не особо всматриваясь в жизнь других и занимаясь своим делом. Так она считала до сих пор и этого придерживалась. Только вот сейчас проблема встала в полный рост и заключалась в том, что быть рядом с Бьякуей и при этом оставаться незаметной — это всё равно что пытаться защититься ладонью от палящего яркого полуденного солнца. И хочет Хисана того или не хочет, — выбора у неё нет, рано или поздно, сейчас или потом, но ей придётся снова привыкнуть быть на виду. И не сказать, что она была этому рада.
Автор: wandering
Соавтор: moondrop
Бета/гамма: moondrop
Фендом: Блич
Персонажи/пейринги: Бьякуя/Хисана
Жанр: гет, романтика, психология, агнст, au
Рейтинг: R
Размер: макси, 82 стр.
Статус: в процессе
Предупреждения: ООС, ОЖП, ОМП
Размещение: с разрешения
Дисклеймер: Права - у Кубо.
От автора: Эрушка, солнышко! С ДНЁМ РОЖДЕНИЯ ТЕБЯ! Надеюсь, что хоть так, но тебя порадую. )))
глава 10
Хоккайдо встретил их снегопадом. По странному капризу природы, погода сделала перерыв ровно настолько, чтобы они успели сесть в поезд в Токио, благополучно пересесть в Саппоро и сойти в Биэй. Путь занял полдня, но даже усталость от дороги не могла перекрыть того, что Хисана была счастлива – Бьякуя был рядом, она могла держать его за руку, сидя бок о бок в мягких креслах, тихонечко прижаться к его плечу, рассматривать его профиль и даже понаблюдать за ним, задремавшим на несколько минут. Последнее доставило ей, кроме эстетического наслаждения, смесь тихой внутренней радости пополам с умиротворением – она блаженно вздохнула и решительно постановила: «Люблю. «Слишком», как сказала бы Маи».
Бьякуя проснулся, когда Хисана, проверяя почту, тихо засмеялась. В ответ на его заинтересованный взгляд она показала ему письмо.
- Она назвала меня «госпожой Кучики». Я так отвыкла от этого, - Хисана, всё ещё улыбаясь, увидела, как взгляд Бьякуи становится задумчивым и несколько отстранённым. - Что не так?
- Нет, ничего. Обдумываю, каким образом исправить этот момент.
- Ты говоришь загадками, - улыбнулась Хисана и погладила его по руке. - Ещё долго ехать, поспи.
- То же самое могу сказать и тебе, - Бьякуя взял её за руку, поцеловал кончики пальцев и откинулся в кресле, так и не выпустив тонкой белой ладошки жены. Хисане волей-неволей пришлось подчиниться: положить телефон и закрыть глаза.
Они сошли на маленьком и неприметном для такого знаменитого городка вокзале и не успели выйти из здания, как до этого не слишком сильный ветер стал порывистым и пригнал тучу, которая начала сыпать огромными белыми хлопьями, словно прохудилось небесное решето. Снег повалил не прекращая, и Бьякую с Хисаной замело, пока они шли до такси. В результате, из-за снегопада по совсем крохотному городку до нужного им рёкана* они ехали почти час, хотя попавшийся им весьма словоохотливый водитель уверял, что в хорошую погоду за пару-тройку часов можно обойти весь город. Был праздничный новогодний сезон, все гостиницы были забиты, но благодаря звонку серому кардиналу Генсея их уже ждали в самой старой и весьма популярной, которая славилась маленькими горячими источниками, находящимися чуть ли не внутри комнат.
Большое двухэтажное здание рёкана — под двускатной крышей, белое, с огромными круглыми деревянными решётчатыми окнами, — производило впечатление респектабельное и процветающее ещё с давних исторических времён. Прямо за ним, левее и глубже уходил сосновый лес, а вправо - сад, в глубину которого расходились пристройки и домики, от совсем крошечных до довольно больших, одноэтажных и продолговатых. Хозяйка рёкана – низенькая, круглолицая и упитанная Анеко-сан, казалось, вышедшая прямиком из эпохи Эдо, – встретила их словно долгожданных гостей и, радостно улыбаясь, объявила: «господин Урахара предупредил, что у моих дорогих гостей ханэмун*, поэтому вас ждёт самая дальняя комната с видом на сад».
Услышав подобное приветствие, Бьякуя на секунду замер и потемнел лицом, и Хисане показалось, что сейчас громыхнёт гром и сверкнёт молния. Видимо, показалось не ей одной, если судить по тому, как резко побледнела их жизнерадостная хозяйка, и она с удивлением глянула на мужа.
- Господин Урахара чересчур догадлив и проницателен, это делает ему честь, - обронил Бьякуя, ради спокойствия жены заталкивая задетую гордость поглубже и делая себе заметку впредь быть ещё аккуратнее с просьбами и обращениями к вышеупомянутому господину, а порозовевшая Хисана, до которой только сейчас дошёл смысл приветствия хозяйки - как же она не подумала, ведь у них и вправду медовый месяц! - спрятала смущение и, поклонившись Анеко-сан, добавила:
- Мы очень благодарны вам за заботу и рады гостить у вас.
- Позаботьтесь о нас, – вежливо присоединился к жене Бьякуя.
Хозяйка тутже снова радостно закивала, бросив на мужчину внимательный, слегка опасливый взгляд, и ласково улыбнулась Хисане, заверив, что она в их полном распоряжении даже при том, что Ясу-чан – она подозвала одну из своих служек-помощниц – сию секунду проводит их и снабдит всем необходимым. Высокая и стройная девушка, с момента их появления не спускавшая с Бьякуи глаз, подошла, поклонилась, сильно покраснев и спрятав взгляд. Боги, Хисана уже и забыла, какое сильное впечатление на женщин производит её муж. Бедная девочка.
Ясу-чан, всё же вышколенная и хорошо обученная, отнимать у гостей лишнее время не стала: проводив их в традиционно строгую, просторную и светлую комнату, быстро разложила вещи, расстелила футоны и, сообщив о времени ужина и кинув осторожный, полный восхищения взгляд на Бьякую, вышла. Когда за ней задвинулись сёдзи, Бьякуя подошёл к Хисане, забрал из рук гостиничное юката, отложил в сторону и притянул жену к себе.
– Прости, кажется я напугал тебя?
Он и сам поражался себе и не подозревал прежде, что несдержанность может принести и привнести столько эмоций и новых впечатлений. Но чем дольше находился рядом с женой, тем сильнее просыпалось давно позабытое и, казалось, потерянное дремучее собственничество. Его Хисана, находясь в современном мире, изменилась довольно сильно и теперь беспрестанно удивляла его своей простотой, естественной свободой, заставляла не просто радоваться каждой ясной улыбке и открытому смеху, а каждой клеточкой ощущать, что у них всё совсем иначе, заново, по-другому; она стала более живой, непосредственной — и в проявлении эмоций и в словах и суждениях, — не потеряв при этом обычных своих скромности и терпеливости, и этим напоминала ему удивительный, только что распустившийся бутон неизвестного, прекрасного цветка с нежными и хрупкими лепестками, сияющими на солнце каплями росы. Это ощущение будоражило, притягивало, словно магнит, заставляя действовать, отказываясь от старых правил и привычек, отбрасывая оказавшимися неправильными и ненужными старые нормы поведения – да и к чему привело его в прошлом это соблюдение правил, традиционных, веками устоявшихся норм и приличий, кроме бесплодных и полных горечи сожалений о потерянных возможностях? Так что теперь ему желалось держать этот цветок к себе так близко, как только возможно. Его цветок, только его – от самой маленькой слезинки, дрожащей на ресницах, легкого вздоха, усталости или печали, промелькнувших в глазах, тихого радостного смеха или сияющего взгляда до узких ладошек с тонкими, пахнущими краской пальчиками и маленьких изящных бледных ступней – всё в ней принадлежит только ему. И делиться этим он ни с кем не намерен! И пусть у него не очень много времени, чтобы быть рядом, но это время она будет его — целиком и полностью. Он аккуратно, кончиками пальцев за подбородок поднял лицо Хисаны и заглянул в глаза.
– Я упустил, что этот хитрый лис в панаме чересчур долго общается с невозможной кошкой, и они оба просто слишком стары и опытны, чтобы не понять, что именно происходит.
- Ты снова говоришь загадками, - обняв его в ответ, Хисана улыбнулась именно той тихой, слегка мечтательной и очень ласковой улыбкой, которая рождала в его сердце тепло и легкий трепет и которую ему хотелось видеть снова и снова. – Нет, не напугал, конечно, просто удивил немного.
- Ты должна была узнать это только от меня, - в его голосе звякнула сталь, но он тут же улыбнулся: - Но я опоздал. И теперь должен объясниться, верно?
- Желательно, - Хисана кивнула и заинтересованно склонила голову – пусть бы он отвечал подольше, в его объятиях было хорошо, тепло и надёжно и больше никуда не хотелось. И хотя трезвый голос рассудка напомнил, что им стоило бы и пообедать, и принять теплую ванну, и, может быть, даже посетить горячий источник, но вот такие моменты близости, когда муж отпускал себя, выпуская на волю истинные чувства и настоящие эмоции, были ценнее всех сокровищ мира.
- Это что-то вроде подарка – ты можешь остаться здесь столько, сколько пожелаешь. Две недели, месяц. Если тебе понравится, конечно. – Бьякуя мягко провел большим пальцем по её скуле и вопросительно заглянул в глаза: - А я приходил бы на выходные сюда?
- Мне уже здесь нравится, - Хисана в ответ слегка погладила пальцами рубашку на его груди. – Только надо позвонить на работу и уточнить, когда они меня ждут в этом месяце. Я с удовольствием останусь. Это чудесный подарок, Бьякуя, спасибо. – И она слегка повернула голову, поцеловала прижатую к её щеке ладонь в серединку, потом обняла сильнее, не в силах выразить большее словами.
- На том и порешим. - Бьякуя, в чьем голосе низкие и бархатные интонации говорили Хисане о многом, прикоснулся губами к её макушке, вызвав желание прильнуть к нему ещё теснее. - Свадьбы у нас здесь не было, надо подумать, как поменять тебе фамилию, чтобы сделать из тебя замужнюю женщину официально.
- Так тебе будет спокойнее? - снова улыбнулась она. - Мне тоже. Знаешь, когда я вспоминаю нашу длительную, выматывающую церемонию в Сейрейтее, то мне становится дурно, и я ни за что не хочу пережить такое во второй раз. Хотя с детства мечтала о пышной свадьбе.
- Думаю, что эту проблему возможно будет решить так, как ты хочешь — быстро, тихо и незаметно. Правда, тут снова не обойтись без господина хитрого лиса.
- Да, только я и ты. Было бы просто прекрасно. Но ты несправедлив к господину Урахаре, в конце концов, это ведь он помог с поездкой сюда, ведь так? – она снова с улыбкой заглянула ему в глаза.
Помог. Определённо, помог. Вот только теперь у него есть нежелательная информация, хотя Бьякуя был крайне осторожен и только расспросил его про этот рёкан и дорогу к нему. Как и когда Урахара воспользуется полученными догадками и знаниями и против кого всё это может обернуться — вопрос. То ли времени, то ли подходящей ситуации. Что противником, что союзником серый кардинал Генсея всегда был опасен - именно поэтому Бьякуя старался держать того в поле своего зрения, на расстоянии вытянутой руки. Конечно же, он предпримет — собственно, уже предпринял — всё для того, чтобы максимально обезопасить жену: Хисана потом, чуть позже узнает, что у неё теперь есть невидимая охрана в те дни, когда его нет рядом... На всякий случай. Но сейчас, держа её в объятиях, ощущая родной до малейшего оттенка запах и больше всего – как она с благодарностью, не таясь, тянется к нему настолько искренне и самозабвенно, что в груди от этого неизменно начинает волноваться, перекатываясь, спадая и поднимаясь, сильная волна чего-то неведомого, щемящего и глубокого, — меньше всего ему хотелось думать о делах.
- Ханэмун, значит... – с улыбкой в голосе проговорил Бьякуя, не желая сопротивляться пробудившейся всепоглощающей нежности с толикой зарождающегося желания. Он и не думал, как это невероятно волнительно — разговаривать не сидя в чинной сэйдза* друг напротив друга, а всего лишь не размыкая объятий, ощущая тепло её тела, каждое движение и малейшую реакцию. Непривычно, слишком современно для него... А она ведёт себя так легко и непринуждённо, как никогда прежде. И словно так было всегда. Это сводило с ума. Он так старался придерживаться правил и приличий в той далекой прежней их жизни, что, сейчас просто не хочет, не собирается, не может лишать и её и себя огромного мира теплоты и близости. Знал бы он тогда, сколько теряет, оставаясь сдержанным даже за задвинутыми сёдзи, чего он лишает её, знал бы, что «потом», на которое он всё откладывал проявление своих спрятанных глубоко чувств, оборвётся в никуда в одно весеннее утро, он уже бы тогда отринул рамки и правила — будь он просто в состоянии разрешить себе осознать всю её важность в его жизни против правил и приличий. Пусть так, пусть теперь у него есть всего лишь редкие праздники да выходные — к меносам рамки и правила! Она — его! И он не будет больше себя сдерживать — пусть она знает, видит, каждую секунду ощущает, насколько он ею болен. И лечиться не собирается. Пару секунд он смотрел ей в глаза, а потом мягко и осторожно накрыл её губы своими.
Больше всего Хисана любила вот такие его поцелуи: начинающиеся очень-очень нежно, ласково; неспешные и тягучие, словно текучий мёд; постепенно затягивающие в водоворот, уносящий землю из под ног. Когда она уже потерялась во времени и пространстве, единственным ориентиром в которых были его объятия, в сёдзи тихо постучали и они сразу же отъехали в сторону.
- Чай. - Ясу-чан переступила на коленях порог комнаты и подхватила на руки чайный поднос.
Хисана вздрогнула и попыталась было отстранится, но отпусти её Бьякуя сейчас — просто упала бы. Но он и не подумал её отпускать: ещё только услышав негромкое постукивание, он прервал поцелуй и повернулся к сёдзи спиной, поддерживая и прижимая её к себе, заслоняя собой. И когда девушка, стоя на коленях, застыла в дверях, он слегка повернул голову, и обронил холодное, тихое и властное:
- Тебя не учили прежде получать дозволение входить? Поставь у порога. И, будь добра, не тревожь нас больше.
- Простите!.. - девушка тут же опустила поднос на пол, отчаянно покраснела и, быстро переступив порог комнаты обратно, задвинула седзи. Было слышно, как частые шажки в панике и спешке удаляются по коридору.
- Боги, как стыдно... - прошептала Хисана, спрятав лицо у Бьякуи на груди, но тут же подняла голову. – Но ты слишком жесток с этой девочкой, а она, кажется, влюбилась в тебя с первого взгляда...
Хисана наткнулась на чуть потемневший, похожий на поверхность глубокого озера перед бурей, но мягкий, словно обволакивающий взгляд серых глаз и замерла. Бьякуя, не говоря ни слова, снова скользнул рукой на затылок и запутался пальцами в её волосах, прижал к себе крепче и снова поцеловал. На сей раз поцелуй вышел куда более несдержанным. У Хисаны не осталось никаких ощущений, кроме откровения нежного и глубокого поцелуя, скользящих по телу ладоней и волнения, растущего и теснящегося в груди, заставляющего прильнуть к мужу теснее и ближе, едва сдерживая выдох-стон. Все вопросы и разговоры отпали сами собой, Хисана снова потерялась и пришла в себя только когда стало не хватать воздуха и перестали держать ноги. Она, закрыв глаза и вцепившись в его рубашку, старалась совладать с собственными чувствами.
- Вот теперь ты и вправду напугал меня, - попыталась пошутить она.
Он, прижимая к себе, с нежным трепетом продолжал гладить её по волосам и плечам, потом поцеловал в висок, но услышав эти слова заглянул ей в лицо, — так ли это? — и тихо засмеялся:
- Я слишком импульсивен последнее время, признаю. Тебе это не нравится?
- Нравится, но сейчас тебе пора отпустить меня, ведь скоро ужин, — негромко произнесла она, опустив глаза. Не признаваться же ей, призывающей его – его! – к порядку, в том, какое неподобающе сильное вспыхнуло в ней желание, и ещё в том, что его смех, звучавший необычайно редко, производит на неё двойственное и неизгладимое, совершенно необъяснимое впечатление: проникает под кожу, глубоко внутрь, режет, словно ножом и делает безгранично счастливой одновременно. Настолько, что это физически едва выносимо. Почти как маленькая смерть.
Бьякуя вздохнул и с сожалением отпустил её, а она, чтобы отвлечься, подошла и раздвинула двойные сёдзи, ведущие в сад. И восхищенно застыла. Вид, который открывался из комнаты, был прекрасен: закрытый со всех сторон очень уютный уголок сада, обнесённый высоким забором, практически незаметным из-за множества кустов и деревьев — карликовых сосен, невысоких елей и множества маленьких пихт — сейчас был укрыт пушистым белым одеялом, а снег все продолжал падать крупными хлопьями. В центре этого укромного садика, всего в паре метров от энгавы, находился совсем небольшой, буквально на пару человек рассчитанный, неровной овальной формы онсэн*, выложенный крупными огромными булыжниками, а ближе к воде — небольшими гладкими камнями и камушками, с аккуратной лесенкой и небольшими перилами, идущими под воду, от которой сейчас поднимался густой белый пар. Пар был настолько горячим, что снежинки моментально таяли, едва долетев до поверхности воды. Вся эта картина создавала впечатление необыкновенной зимней сказки, которая почему-то решила не прятаться, а впустить их, и даже не как зрителей, а как участников.
- Посмотри, Бьякуя... — восторженно прошептала Хисана и обернулась.
Бьякуя уже переодевался, сейчас он затягивал оби на оставленном для него гостиничном сером с тёмно-синими линиями, напоминающими крупную паутину, юката и тоже смотрел в сад. Несколько секунд Хисана внимательно изучала мужа, на мгновение её взгляд стал серьёзен, даже немного печален, а потом, тихо вздохнув, она покачала головой, и мягко улыбаясь, подошла к нему:
- Мой господин муж, похоже, совсем забыл, что он не в Сейрейтее. Позволь, я помогу. – Хисана развязала оби и, вручив в руки недоумевающего Бьякуи свободные концы пояса, высвободила левую полу и запахнула правую сверху. Услышав прежнее обращение к нему жены, теперь между ними означающее, пусть и очень уважительное, но всё же замаскированное легкое подтрунивание, никогда не ошибающийся Бьякуя на мгновение растерялся, ища повод, и вдруг понял, что в Гэнсэе живые всегда запахивают юкату на левую сторону, к сердцу.*
- Похоже, сегодня я побил все рекорды по неосторожности, небрежности и невниманию, - признал он, чуть улыбнувшись. И, помолчав, добавил: - А Урахара оказался прав – это место действительно заставляет забыть, где находишься.
- Это не страшно. Если ты пойдёшь в источник, то я поработаю немного, хорошо? - тихо произнесла Хисана, тщательно скрывая внезапно вспыхнувшую боль, полоснувшую легко и непринуждённо – как бы ни старались, они с мужем по-прежнему слишком далеко друг от друга, в слишком разных мирах живут: завтра он уйдёт, а она снова останется ждать...
– Что-то не так? – Бьякуя всё же почувствовал перемену в её настроении, взял за руки: – Посмотри на меня.
Но Хисана уже сумела справиться с собой. Сейчас они здесь. Оба. Она в городе своей мечты, в совершенно сказочной гостинице, Бьякуя рядом. А завтра случится только завтра. И, подняв на него глаза, она улыбнулась:
- Всё хорошо. Иди уже в душ, а то заставлю тебя позировать обнажённым. — И удивление в глазах мужа стало ей наградой.
- Тебе тоже нужно прогреться, а на улицу в этот онсэн мне пока не хочется тебя пускать. Примешь теплую ванну, хорошо? – Бьякуя помолчал секунду, потом быстро поцеловал её в лоб и подхватил полотенце. - И да, всё ещё никак не привыкну к тому, что ты умеешь вот так шутить.
Сказал и исчез за небольшой раздвижной дверью в душ — несмотря на то, что рёкан считался очень старым, удобства в нём были вполне современными.
Хисана вздохнула, закрыла сёдзи, ведущие в сад, и начала распаковывать этюдник, привезённый с собой: как будто чувствовала, что останется здесь гораздо дольше запланированных пары дней.
Вечером, после того как Бьякуя выкупался в источнике, а она сама — в небольшой круглой о-фуро, они мирно поужинали прямо в своём номере, и прислуживала им совсем другая девушка — незаметная, крайне предупредительная и вежливая. Хисане стыдно было себе признаться, что замена служанки воспринялась ею со скрытым облегчением, поэтому она решила, что наутро обязательно подойдёт к хозяйке и объяснит, что ничего страшного не произошло и такие крайние меры вовсе ни к чему.
Когда они с Бьякуей легли, погасив светильник, Хисана долго не могла уснуть. Кадр за кадром, момент за моментом она прокручивала и перебирала события этого дня с самого утра: пробуждение, сборы, долгую дорогу в поезде, приезд, купание и ужин... Муж на соседнем футоне лежал спокойно, не шевелясь, и хотя она чувствовала, что он тоже не спит, долго не решалась позвать его.
- Можно к тебе? – наконец сдавшись, тихонько спросила она, подумав, что если она всё-таки ошибается, то едва слышного шёпота спящий Бьякуя не услышит.
- Не спится? Мне тоже, - прозвучал в темноте его голос, Бьякуя повернулся к ней и приподнял край своего одеяла. — Я думал ты уснёшь, как только положишь голову на подушку — сегодня был довольно трудный и нагруженный день, мне хотелось, чтобы ты отдохнула.
- С детства не могу в первую ночь уснуть на новом месте, - виновато прошептала Хисана, перебираясь на его футон, юркнула под одеяло, прижавшись и положив голову ему на предплечье, которое было подставлено ей вместо подушки.
- О чём ты думаешь? - Он обнял её, прижав к себе.
Хисана, уткнувшаяся носом ему в грудь, на несколько мгновений нырнула в ощущения близости и тепла, не требующих ни слов, ни пояснений, ни размышлений и отозвавшихся во всем теле пробежавшим приятным легким волнением, а внутри — расслабленностью, спокойствием и ощущением обретённости своего места. Как обычно, ей захотелось ухватить и растянуть этот момент подольше, но вопрос требовал ответа, а потому она заставила себя вынырнуть из этой физически ощутимой внутренней близости и, слегка прикоснувшись к его коже губами, ответила:
- О сегодняшнем путешествии, о приезде сюда... Чудесный получился день, правда? Хоть и слишком насыщенный.
- Ты всё же переутомилась, раз не можешь заснуть, - Бьякуя стал поглаживать и перебирать её волосы, заправил выпавшие пряди за ухо, а потом пальцы нащупали скрученный на затылке узел: - Не туго? Распусти.
От мягкой улыбки, слышимой в темноте, и не менее мягкой и ласковой просьбы у Хисаны зашлось сердце и волнение пушистым комочком шевельнулось в груди. Она редко спала с распущенными волосами, потому что так неудобно, длинные волосы путаются и мешаются, но устоять против вот так высказанной просьбы было невозможно. Да и не хочется перечить мужу ни в чём — хочется радовать, дарить тепло, заставлять улыбаться. И если он желает полюбоваться ею, то так тому и быть. Она села на футоне и, вытащив заколку, тряхнула головой. Темный шёлк волос рассыпался по плечам, спускаясь ниже лопаток, закручиваясь красивыми крупными кольцами — всё же в ношении пучка были свои, вот такие плюсы. Бьякуя протянул руку и пропустил сквозь пальцы длинную прядь, а потом ухватил и поднёс к губам. Даже в темноте Хисана увидела, как изменился его взгляд - наполнился замерцавшим, ровным, словно пока ещё спрятанным огнём. В ней в ответ тут же вспыхнула лёгкая дрожь, будто одна из искр его огня попала на неё. Было в этом моменте безмолвного любования много, очень много притяжения, откровения близости и мгновения пойманной вечности — истины, не требующей доказательств, — и именно поэтому Хисана внезапно даже для самой себя решилась спросить о том, что её мучило вот уже несколько дней.
- Прости меня, я... всё хотела узнать...
- М? - он продолжал гладить и перебирать шёлковые пряди, легко сжимая и отпуская, взял свободную руку, которой она не опиралась на футон и стал поочерёдно целовать кончики пальцев. От этого у Хисаны случилось легкое головокружение, но она продолжила:
- Шрам на груди... На спине у тебя похожий. Это ведь сквозное ранение?
- Да, - замерев на мгновение, помолчав и отпустив её пальцы, спустя время ответил Бьякуя.
Нет, Хисана не хотела прервать это ощущение близости, наоборот, всей душой была готова сохранить и продлить его, но просто ей надо было убедиться, что догадка верна и что у неё есть повод и право попробовать залечить ещё и эту рану.
- Это... связано с Рукией? - тихо, на грани слышимости уточнила Хисана, уже предполагая, что именно услышит.
Но вместо слов он притянул её к себе, прижав голову к своей груди. Более выразительного молчаливого ответа она от него ещё не получала. Она быстро и крепко обняла его в ответ, а потом, прижавшись губами к его юката, снова приподнялась.
- Позволь... - прошептала едва слышно и потянулась к его оби. Развязав пояс, откинула полу, склонилась к шраму и начала покрывать его осторожными поцелуями.
Бьякуя чуть вздрогнул, выдохнул и закрыл глаза. И подумал о том, что их с Хисаной отношения очень похожи на американские горки из Мира Живых, о которых Рукия однажды, после свидания с рыжеволосым рёка, рассказывала Ренджи, а он случайно услышал: то круто вверх, то резко вниз; рывки, неожиданные, сильные, крутые повороты, от которых внутренности перекручивает напряжением, а потом расслабляет удивительным, невесомым спокойствием. Наверное, ему пора бы и привыкнуть к этому, но, похоже, это так же нереально, как привыкнуть к тому, что эта удивительная, хрупкая и слабая, нежная и понимающая, проницательная и по-своему сильная женщина — его жена. Несколько мгновений спустя, когда от лёгких, слегка влажных и очень нежных прикосновений её губ к шраму внутри растеклось и начало шириться знакомое волнение, его рука провела по её волосам, обхватила за плечи и потянула на себя — как бы он ни старался сдержаться, чтобы дать ей отдохнуть, сейчас он, определённо, этого не сможет:
- Иди ко мне.
На следующий день они дошли до Голубого Пруда пешком. Прогулка удалась на славу – c утра солнце светило ярко, ветра почти не было. Эти места оказались прекраснее, чем Хисана представляла себе по фотографиям: бескрайние заснеженные холмы и поля, цепь невысоких гор вдалеке, островки деревьев посреди недвижного океана снега, деревянные мосты через реку, — всё привносило в её душу светлый покой, дарило вдохновение и радость. Им неимоверно повезло с погодой, и пруд предстал во всем своём величии и красоте: до самых верхушек покрытые снегом высохшие уже берёзы, стоящие в невероятного, какого-то неземного яркого, голубого оттенка воде; кругом завораживающе красивый лес, а вдалеке – заснеженный пик спящего вулкана. Пруд, словно желая показаться с самых лучших сторон, несколько раз прямо на их глазах изменил цвет с ярко-бирюзового до небесно-голубого. Бьякуя с Хисаной обошли его по деревянному настилу почти по кругу, любуясь этими внезапными изменениями. Хисана фотографировала и уже даже представляла, с какого ракурса ей хотелось бы написать всю эту красоту, но солнце как-то незаметно и быстро стало затягивать тучами, и при внезапном налетевшем ветре пруд резко стал пастельно-зелёным. Но наблюдать за этим и дальше стало уже невозможно — буквально за пятнадцать-двадцать минут снова начался снегопад и им с Бьякуей пришлось спешно возвращаться. И если сюда они шли по аккуратно расчищенной тропинке, под сияющим холодным зимним солнцем и бледным, высоким, высветленным почти до белизны небом, то обратно пришлось под сильным снегопадом, в сюмпо практически до входа гостиницы. Бьякуе пришлось снять с себя пальто и закутать в него Хисану с головой, чтобы на той бешеной скорости, которой он владел, её не просквозило и не залепило снегом; но вымокнуть, пока они дойдут пешком, показалось ему ещё худшей идеей. Жаль, что при всем желании нельзя было попасть сразу в номер, чтобы не давать поводов для их поисков хозяйке, излишнего интереса всевидящей прислуге или любопытным гостям: им всё ещё нужно было соблюдать осторожность, хотя Хисана подозревала, что Анеко-сан явно знает про них больше, чем показывает. Возможно, Хисана и ошибалась. Но интерес они, появившись в холле, вызвали всё равно: он — в мокрой от снега, липнущей к телу рубашке и с мокрыми же волосами, и она — с головы чуть не до самых пят закутанная в его пальто. И пока муж заботливо снимал его, то по скрытным, но весьма ощутимо упирающимся в спину взглядам девочек-служек было понятно, что они жутко завидуют Хисане и втихаря за спиной нещадно обсуждают их с Бьякуей. И только Ясу-чан — по утренней просьбе к Хисаны снова прикреплённая обслуживать их номер, — бледная, с нечитаемым выражением на лице, — предложила принести им чай и приготовить ванну. И почему-то Хисане, ласково ей улыбнувшейся и поблагодарившей за заботу, совсем не хотелось принимать её помощь.
Вернувшись в номер и хорошенько отогревшись, кутаясь в тёплый махровый халат, Хисана, в ожидании Бьякуи из источника в их садике, размышляла о том, что всю свою жизнь она более всего не хотела вызывать именно зависть. Зависть, как она успела вынести из опыта — небольшого и небогатого в своей земной жизни и довольно длительного в жизни в Обществе Душ — несёт в себе множество гибельных последствий и для самих завистников, и для тех, кому именно завидуют. И лучший способ избежать зависти — это жить спокойно, не особо всматриваясь в жизнь других и занимаясь своим делом. Так она считала до сих пор и этого придерживалась. Только вот сейчас проблема встала в полный рост и заключалась в том, что быть рядом с Бьякуей и при этом оставаться незаметной — это всё равно что пытаться защититься ладонью от палящего яркого полуденного солнца. И хочет Хисана того или не хочет, — выбора у неё нет, рано или поздно, сейчас или потом, но ей придётся снова привыкнуть быть на виду. И не сказать, что она была этому рада.
@темы: Кучики, Блич, фанфики, князь, в обзоры, Бьякуя и Хисана
среда, 01 июля 2015
13:07
Доступ к записи ограничен
Любовь — это твоя сознательная способность ставить свои недостатки ниже, чем недостатки близкого человека (с)
Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра
Любовь — это твоя сознательная способность ставить свои недостатки ниже, чем недостатки близкого человека (с)
Название: Сезон момиджи
Автор: wandering
Соавтор: moondrop
Бета/гамма: moondrop
Фендом: Блич
Персонажи/пейринги: Бьякуя/Хисана
Жанр: гет, романтика, психология, агнст, au
Рейтинг: R
Размер: макси, 75 стр.
Статус: в процессе
Предупреждения: ООС, ОЖП, ОМП
Размещение: с разрешения
Дисклеймер: Права - у Кубо.
От автора: фантазия на тему: "Вот бы они случайно встретились в Генсее". Сказка, розовый флафф и мечта. Да, это не лечится. Миди, плавно переросшее в макси. Это не планировалось, а потому - простите.
И ещё: Я много кому и чего хотела бы сказать, но особенно Эр и Гивсу: Солнышки мои, спасибо вам преогромное за всё! Благодаря вам я пишу.)))
Моему соавтору - вообще респект и уважуха. Ты знаешь почему и за что, а читатели, наверное, только догадываются. Поэтому: Спасибо, что вытягиваешь работу на совсем другой уровень.
глава 9.
Бьякуя не успел открыть дверь полностью, как из-за неё раздалось возмущенное и достаточно громкое:
- И почему это твой телефон не отвечает?! А, Хиса-аой!
А он, стоя в дверном проёме, спокойно взирал на Маи, явно не спеша отходить в сторону и впускать гостью внутрь. Еще только услышав звонок, вторгшийся в их с женой на двоих уютный мирок, уже тогда он пожелал выгнать прочь наглеца — быть может, именно потому и поспешил опередить Хисану. Спокойный и жесткий взгляд серых глаз уперся в женщину, которая ошеломлённо уставилась на него, открыв рот и постепенно покрываясь красными пятнами от неожиданности и напряжённой работы мозга. «С ума сойти!» - это было самое мягкое из того, что можно было прочесть по её лицу. Хисана, стоявшая в дверях комнаты так, что видеть за Бьякуей подруга её не могла, не сумела сдержать тихий смешок – та выглядела потрясённой до глубины души. Отчасти Хисана её понимала. Ну что тут сказать? До сих пор она сама иногда ловила себя на мысли, что происходящее с ней как минимум нереально. Что уж говорить про рациональную и практичную до мозга костей Маи?
- Проходите, - Бьякуя, не заметив никакой негативной реакции жены и вместе с тем сделав определенные выводы о нежданной гостье – кажется именно про эту подругу жена так часто упоминала в разговорах, – наконец отступил на шаг назад — для Маи словно скала сдвинулась с места, давая возможность хотя бы вздохнуть, — и сделал приглашающий жест рукой. Но та только отрицательно замотала головой и выдала что-то нечленораздельное. Хисана бы с удовольствием, от всей души и вслух посмеялась над её реакцией, но сейчас подругу явно нужно было спасать: способность производить впечатление своей величавой и неприступной холодностью и заставлять человека чувствовать себя «не в своей тарелке» у её мужа была просто феноменальная. Как бы Маи удар не хватил.
- Ты как раз к чаю, - Хисана не могла сдержать улыбки, когда выглянула из-за спины Бьякуи, и, тихо посмеиваясь, позвала: - Заходи, Маи, не бойся, на самом деле мы не кусаемся.
Она обошла мужа, легко, мимолетно, ласково и успокаивающе притронувшись к его руке, словно чувствуя его внутреннее напряжение по отношению к внезапно нарушившей их уединение гостье, и встала перед ним. Она не заметила, как Маи прищурилась на её «мы», которое она произнесла совершенно не задумываясь. Для нее самой оно прозвучало настолько привычно, как-то совсем буднично и полноценно, словно так было всегда, а Маи вдруг отметила, что её изящная подруга сегодня выглядит по-особенному хрупко, сияет и лучится нежностью и мягкой женственностью. А стоящий рядом с ней мужчина, несмотря свою холодную и точеную красоту, только усиливает это ощущение... «Нежный цветок и холодный камень». Маи не могла этого объяснить, но скрытая в этом человеке сила безоговорочно воспринималась где-то на уровне животных инстинктов или спинного мозга. «Нет, даже не камень или валун – опасная отвесная скала...» Так, стоп, сказала себе Маи, заставляя отвлечься от странного этого наваждения и силой воли фокусируя внимание на подруге. Хисана — вот её забота.
Бьякуя же, оценив происходящее, едва заметно дёрнул бровью на последние слова Хисаны, слегка качнул головой Маи в знак приветствия и отступил назад, словно уходя в тень с самым спокойным выражением лица, позволяя Хисане заняться гостьей. Раз жена так желает...
А Хисана так и не поняла: он недоволен вторжением или тоже тщательно сдерживает улыбку? Что ж, пусть всё идет своим чередом, раз он не сильно против и позволил ей действовать на своё усмотрение. Теперь на очереди буря в виде Маи, непременно возжелающей срочно разобраться и узнать всё и вся вот прямо здесь и сейчас.
- А... У тебя, кажется, телефон отключен... – Маи даже не пошевелилась, только проследила за удаляющимся в комнату Бьякуей недоумённым и совершенно ошалелым взглядом. Хисана, взяв её за руку, завела в коридор и закрыла дверь. – Вот я и решила заскочить. Смотрю – свет горит, вроде...
Маи, типичная реакция на стресс которой начинала расцветать во всей красе, затараторила пулеметом. Да, возможность увидеть бойкую подругу в такой растерянности Хисане выпадала редко. Она бы с удовольствием обняла, поцеловала, а потом растормошила её, и они вместе от души посмеялись над всем происходящим, если бы хоть немного представляла, куда может привести визит Маи и как на него отреагирует Бьякуя. И каким образом посадить за стол столь разных, но дорогих сердцу людей?
- Ах да, точно, мобильный... Как же я про него забыла?
Вешая куртку подруги на вешалку, Хисана выудила из кармана своего пальто телефон, нажала пару кнопок и убедилась, что он абсолютно разряжен. Она помогла Маи раздеться, повесив отдельно сушиться шапочку и шарф, совершенно мокрые от снега, и повела ее на кухню, где поставила на зарядку телефон, продолжая слушать и улыбаться потоку бессвязного, но очень эмоционального рассказа о том, как Маи долго, тяжело и снежно было добираться до дома Хисаны, как она волновалась и переживала и скольких трудов ей стоило вырваться и убежать от мужа и родственников в эти праздники.
– Поужинаешь с нами? – спросила, когда Маи слегка выдохлась и сделала паузу.
– А?.. А он?.. – Маи качнула головой в сторону комнаты.
- Не беспокойся, он не будет против.
- Я не это имела ввиду... - начала было Маи и остановилась.
Слова Хисаны об этом мужчине прозвучали с такой теплотой и уверенностью, что готовые сорваться с губ Маи претензии и обвинения вылетели из головы. Она снова прищурилась и пристальнее вгляделась в подругу. Нет, определённо, Хисана изменилась, и Маи не понравились эти перемены и она решила не отступать – активно зажестикулировала и зашипела, всё же пытаясь говорить тише, ведь двери, разделяющей кухню и комнату не было:
- Так, погоди. Давай с самого начала. «С нами»? «Он не будет против»? Кто он такой вообще? Откуда взялся? Как здесь появился? И что вообще здесь у тебя творится?!
- Не волнуйся так, пожалуйста. Ты всё-всё узнаешь, но за минуту я не смогу ничего тебе рассказать, правильно? Погоди, останься ужинать и мы поговорим. Я давно хотела вас познакомить, только не представляла как. Но ты снова меня выручила - сама появилась, – Хисана, вздохнув, взяла за Маи руку, а потом и обняла не в меру взволнованную подругу, не размыкая объятий заглянула в глаза и улыбнулась. Дождалась пока Маи слегка успокоилась и похлопала её по спине в ответ, и попросила: - На стол накрыть поможешь?
В ответ на согласный кивок Хисана вручила подруге рис, сковородку и рыбу. Потом заглянула в комнату к Бьякуе и убедившись, что муж не против ужина, принялась хлопотать на кухне: поставила чайник, достала из холодильника овощи для салата, ножи и доски – и принялась готовить. Всё это должно было немного успокоить её саму, дать время подумать и собраться с мыслями и помочь подруге привычными действиями войти в колею.
- С ума сойти... - то и дело шептала Маи, скорее даже себе, чем Хисане, но крепкую хватку вытравить было не так легко, поэтому время от времени она всё же останавливалась и смотрела на Хисану с неослабевающим подозрением. - Это что, действительно тот самый «Бьякуя-сама» из сна? Что он здесь делает? Как давно он у тебя? Почему он вообще здесь? – Прорвало её через минуту.
- Действительно он, – не смогла не улыбнуться на этот поток вопросов Хисана, в очередной раз удивляясь отличной памяти и цепкости подруги и раздумывая, как бы аккуратнее обойти второй и последний вопросы. - Мы встретились уже после выставки. После Отори я видела его ещё пару раз, случайно, а две недели назад нам удалось поговорить. Вот тогда и выяснилось, что он не плод моего воображения... А теперь он приехал на Новый год,- Хисана откинула со лба волосы и снова улыбнулась.
Она намеренно использовала это «приехал», чтобы у подруги не появилось ещё больше вопросов. Вот только не заметит ли Маи, как трудно ей подбирать слова?
- Приехал на Новый год? У него что, нет семьи?
- Есть, но... с семьёй у него всё сложно.
Как же Хисана не любила выкручиваться! Тем более перед Маи. Хотя здесь она и не лукавила – с семьёй действительно очень и очень сложно. Ведь его семья - древний клан, самый первый из четырёх Домов Сейрейтея, опора Короля и Сообщества Душ... Но Маи вряд ли стоит об этом знать.
- С семьёй сложно и он приехал к тебе, да? А ты вот так просто пустила?! Ты никогда не любила праздники!
- Я очень хотела, чтобы он приехал. И хотела, чтобы Новый год он провёл со мной. Прости, что не говорила тебе. Я не была уверена, что он появится.
- А... Да с ума сойти, как всё сложно! Я так много всего пропустила!.. И – да! Проси прощения! Я очень и очень зла! – Маи наткнулась на улыбающийся и извиняющийся, но искрящийся нежностью взгляд Хисаны и снова осеклась, потому что волна её возмущения налетела на него, словно на невидимую стену из тихой радости, светящейся в глазах подруги. – Нет, знаешь, у меня по-прежнему слишком много вопросов! И ты мне на них ответишь! Но сейчас... Голова идёт кругом... Дай я хоть посмотрю на тебя, что ли.
Маи оставила готовку и, решительно повернув Хисану к себе, словно куклу, оглядела с ног до головы, потом вгляделась в лицо и внимательно посмотрела в глаза.
– Хм. Выглядишь счастливой. И всё-таки немного усталой.
- У нас сегодня случился довольно тяжёлый разговор,– вздохнула Хисана, и глядя на то, как сразу посуровела Маи, тут же заторопилась: - Нет, нет! Он не обидел меня и мы не ссорились – если ты об этом. Всё намного сложнее и не так уж сложно – у него очень и очень непростая жизнь, а мы хотим быть вместе. Я не думаю тебя запутать, просто двумя словами всего не объяснить, это ведь касается не только меня и секреты тоже не только мои. Ты же понимаешь, что я не смогу раскрыть его тайны или то, о чем он предпочёл бы не говорить? А у нас с тобой сейчас для обстоятельного разговора по душам нет времени. Ты обязательно всё узнаешь, только позже, хорошо?
Сказать, что Маи удивилась - ничего не сказать: она защищает его! Откуда у тихой Хисаны вдруг столько несгибаемого упрямства и силы? Это точно её подруга? Впрочем, в детстве она была именно такой, это ведь совсем не так давно она изменилась... Да, рано делать выводы, пока рано... И Маи, которой трудно было смириться с тем, что она не узнает подробностей вот прямо здесь и сейчас, свела брови, хмыкнула недовольно и изобразила сильное раздумье, а потом, напустив на себя важный вид светской дамы, милостиво кивнула.
Хисана засмеялась, глядя на это, но почему-то не обманулась тем, что теперь подруга будет сдержаннее и перестанет засыпать её вопросами, ответы на которые давались ой как трудно.
- Нет, у меня не получится, ты же знаешь! – снова прорвало Маи буквально через минуту, и Хисана понимающе вздохнула. - Он тебя нашёл? Или ты его нашла? Где вы встретились? Кто он? Почему сейчас здесь? Как он к тебе относится?
Хисана только покачала головой и снова улыбнулась – Маи со следа не сбить, так всегда было и будет. Правда она особо и не рассчитывала, что подруга быстро успокоится, однако и свои позиции сдавать не собиралась. Да и как тут всё рассказать? И что именно рассказывать? Про Сообщество Душ? Про настигшую прошлую жизнь? Про то, как для неё самой теперь слились воедино прошлое, настоящее и будущее? Да Маи с легкостью решит, что у нее с головой непорядок — с её-то трезвым и материальным взглядом на мир. Но и молчать нельзя, ведь молчание и всякого рода таинственность раззадоривает ещё сильнее.
- Ну... однажды он появился. Возле моего дома... А я его увидела – как раз закончила картину и стояла возле окна. Я остановила его и попросила поговорить. И мы поговорили. Оказалось, что он... давно меня знает. Просто... не хотел мешать... думал, что у меня кто-то есть. А я попросила... то есть уговорила его остаться... И он остался... А теперь он приехал на праздники.
Закончив, Хисана выдохнула и с легкой опаской глянула на подругу – пройдёт такая версия событий? Кажется, Маи не обратила внимания на слишком частые паузы и явную попытку подобрать слова. Вот и хорошо.
- Ага-ага... Сдуреть... Что?! Так, погоди! Не поняла! Вы что, уже и живете вместе?!
Маи, как обычно, из всей информации выбрала ту, что интересовала её больше всего. И что Хисане было отвечать на её вопрос? Что он её муж? Как рассказать, что случайно увиденный на фестивале незнакомец оказался её возлюбленным, расставание с которым равнялось вырванному сердцу? Для них обоих. Рассказать, что она со своей прошлой жизни замужем за этим богом смерти? Такое ведь только в дорамах и сёзде-мангах бывает. Хисана вздохнула и умоляюще глянула на подругу:
- Пощади. Я и правда не могу сейчас всего рассказать, у меня у самой в голове до конца не укладывается. Всё так сложно! И очень просто – я его очень люблю, – и она улыбнулась так, словно просила пощады и извинялась одновременно.
Маи одной рукой задумчиво ковырялась лопаткой в рисе и подбоченившись смотрела на неё. «Вижу, подруга», - хотелось сказать ей, но что-то мешало. Не могла же она признать, как жутко задело её, что несмотря на извиняющуюся улыбку, Хисана словно засветилась изнутри; что с первой минуты встречи Маи стало понятно, что подруга обрела то, о чём так давно и долго мечтала – смысл, радость и опору – любимого. Что ж, придётся принять это как факт. Но она ещё не видела всего, картину в целом, а потому сдаваться пока ох как рано! Ещё надо посмотреть, что за «фрукт» этот самый «смысл и опора»! Пока что кроме мурашек по коже и смутного ощущения опасности он мало что у неё вызывал, со всей своей утончённой красотой.
- Н-да, твоя скрытность всегда была на высоте, но сейчас просто зашкаливает! – При последних словах Маи картинно всплеснула руками и рис с лопатки возмущённо разлетелся в разные стороны.
Хисана бросила резать салат, и они с Маи, пытаясь собрать рис с пола, одновременно присели, чуть не стукнувшись лбами.
- Ну не переживай ты так, всё лучше, чем тебе кажется, - улыбнулась Хисана, пытаясь успокоить взвинченную подругу, притянула её к себе и прижалась лбом к её лбу. – Тебе не из-за чего так волноваться, поверь.
- Да уж, конечно... Прихожу я к подруге, а тут – бац! – и такое... – забурчала Маи, поддаваясь её влиянию: была у Хисаны такая способность – распространять вокруг себя умиротворение и тихое спокойствие.
- Не такое, а такой, - с тихим смешком и едва уловимой женской гордостью улыбнулась Хисана. – Вот познакомишься и убедишься, что тебе не нужно меня так защищать...
Ей было жаль Маи, явно пытающуюся собрать воедино кусочки информации, но претерпевающую решительный крах в этом неблагодарном деле. Да кто бы на её месте не запутался? Она сама волновалась бы не меньше, окажись на её месте. Где найти слова, что утолили бы любопытство и не дали бы подруге повод сомневаться, подозревать, не выдали бы ничего лишнего и ненужного, могущего принести только вред им обеим? Что бы Хисана ни сказала сейчас, всё вызовет только ещё больше вопросов. Нет, их с Бьякуей нужно просто познакомить, пусть Маи сама убедится, что не нужно так волноваться и опасаться нечего.
- Ну да, ну да, - продолжала бурчать Маи, но уже менее напористо, - ты же беззащитная, словно птенчик, тебя всякий обидеть может...
Хисана согласно закивала, подражая китайскому болванчику, и надувшаяся, словно обиженная, Маи, поглядев на неё несколько секунд, наконец прыснула. Отсмеявшись, Хисана, чтобы не пачкать её грязными руками, погладила тыльной стороной ладони по голове, на что подруга только снова фыркнула и встала, помогая ей подняться. Затем они быстро убрали всё с пола, помыли руки и принялись раскладывать ужин на подносы.
- Знаешь, что меня удивляет? – заговорила снова Маи, расставляя еду. - Ты – и вдруг так быстро... Годами сидела одна и взаперти - и тут... Непостижимое что-то... - она остановилась, уставившись на Хисану, словно у той внезапно выросли длинные зелёные уши, но потом тряхнула головой, – Ты изменилась... Не то повзрослела, не то похорошела... Словно это не ты. Да... Ну ты даёшь, подруга.
- Давай просто поужинаем, а? – примирительно произнесла Хисана. - У нас и так сегодня был очень непростой день.
И когда Маи в очередной раз за вечер прищурилась на это её «у нас», а потом картинно завела глаза ввысь, Хисана только засмеялась, подошла, обняла, и, прижавшись к её щеке, прошептала на ухо:
- Всё хорошо, просто поверь, ладно?
Невысокий столик в комнате давно ждал, и теперь настала пора официального знакомства.
Маи, стараниями Хисаны отойдя от состояния шока и исходя из соблюдения приличий, исподволь рассматривала и изучала Бьякую: строгая и горделивая осанка, напоминающая привычную военную выправку, руки с изящными и тонкими пальцами и весьма заметными мозолями — и их наличие было удивительным и никак не вязалось с впечатлением утонченности и благородства, что он производил, — длинные волосы, убранные в хвост, перекинутый через плечо, спокойное выражение красивого лица.
«Слишком красив», - был вынесен приговор. Первое впечатление — словно выхваченные кусочки из мозаики, — никак не хотели складываться в целую картину: для военного слишком изящные руки; для золотой молодёжи - слишком скупые и выверенные движения, полное отсутствие наигранности и желания нравиться; на простого клерка или офисного работника он не тянул, даже если очень захотеть; для модели или актера - одет слишком просто, хоть и дорого, да и известен был бы давно, с такой-то внешностью. И... Что тут говорить, владел собой отлично - и бровью не повел на такое откровенное рассматривание с её стороны, и что бы там себе ни думал, снаружи придраться было не к чему. Кроме разве что смутного ощущения, что в гостях она сейчас не у давней подруги и названой сестры, а у него. Но выводы Маи всё ещё делать не торопилась: всё-таки речь шла о Хисане, о лучшей подруге и родной душе, а потому нужно было всё хорошенько рассмотреть, взвесить и обдумать.
- Прошу прощения, что не представила вас сразу, - вежливо поклонилась Хисана мужу и, коротко поклонившись в сторону Маи, посмотрела на Бьякую, сидящего напротив них: - Это моя подруга, Таканаси Маи, художница. Мы вместе с детского дома, - и снова коротко поклонилась.
- Кучики Бьякуя. Капитан Шестого отряда Готей-13. - Слова Бьякуи прозвучали веско и спокойно, так что Маи невольно напряглась: какая странная особенность у его голоса – низкий, глубокий, заставляющий встряхнуться и собраться — властный. «И голос у него под стать. И тоже – слишком...» - ревниво констатировала она.
- Готей-13? Это какая-то спецслужба? – заинтересованно вскинулась она, игнорируя слабое беспокойство Хисаны. «И всё же - военный?»
- По всей вероятности так, - спокойно уклонился от ответа Бьякуя, и Маи почувствовала, что дальше спрашивать просто не стоит. Сплошные загадки. Это начинало действовать на нервы. Но больше её злило, что она поймала себя на желании подчиниться. Нет, даже не желании - она интуитивно подчинилась и уступила в первую же секунду, так, как слабый уступает заведомо сильному. А вот это уже раздражало.
Лицо Бьякуи было бесстрастно, голос ровен, интонации – вежливы, но Хисане подумалось, что он всё-таки напряжён. Видимо тоже не хочет, чтобы эта встреча принесла неприятности, но пока не знает, как себя вести. Она тихонько вздохнула – и как ей быть? Справа подруга, которая жаждет информации и не слезет с неё живой, через столик - муж, рассказать о котором ой как сложно...
- Расскажите о себе, если вас не затруднит. Как давно вы знаете друг друга? - снова прозвучал глубокий голос мужа, выведший Хисану из затруднительного положения. Она с благодарностью глянула на Бьякую.
Для Маи эти вежливые по форме слова слова прозвучали странно: это не был приказ, но и просьбой не выглядело, скорее, это была интонации человека, привыкшего повелевать, того, чьи слова являются указанием к действию и немедленному исполнению. Это возмущало. И интриговало. Кто он такой, всё же? Начальник? Какая-то крупная шишка? Он не заносчив, определённо нет, но сквозило в нём что-то такое... Гордость? Сознание силы и власти? Складывалось ощущение, что перед ней не обычный человек сидит, а какой-нибудь... хм, к примеру, вельможа или сильный мира сего, случайно оказавшийся здесь на отдыхе. Но этого просто не может быть. Ведь не может же? Или может?.. Задачка... И, самое интересное, что он совершенно не стремится произвести на неё впечатление, но вот, наверное, именно этим и производит... Хм, якудза? Слишком благородные манеры и явное отсутствие татуировок, насколько она могла заметить. Но надо будет спросить потом у Хисаны, обязательно.
Маи вдруг подумалось, что уклоняться от ответов – спокойно и достаточно твёрдо – Хисана точно научилась у него. И когда только успела? Всего за две недели общения? Ладно, 1:1, нежданный гость. Едем дальше. Маи слегка поёжилась от его тона и всех этих мыслей, но тут же рассмеялась:
- О! Это такая благодатная почва! Вам не страшно? Я же заболтаю до смерти, правда, Хисана? – она взяла подругу за руку – с одной стороны, чтобы успокоить, с другой – показать этому мужчине, что и она здесь далеко не чужая. Маи прекрасно видела, что Хисана нервничает, жутко переживает и хочет, чтобы взаимопонимание и мир были достигнуты. Внутри снова кольнуло даже не подобие, а конкретная ревность, но Маи решила пока с этим подождать. «Не дрейфь, подруга, – хотелось сказать ей, - прорвемся! Не съем же я твоего «Бьякую-сама», а он — меня». Хотя... Ладно, не получается задавать вопросы – будем рассказывать, решила она. Вдохнула поглубже и выбрала тему, которая должна, по идее, интересовать всех присутствующих. А заодно ещё и проверить реакцию Бьякуи – правда ли ему это интересно?
- Наше детство! О себе и Хисане я могу часами рассказывать! Как бы вы не пожалели о своей просьбе, - лукаво улыбнулась она. - Хисану я знаю чуть не с пелёнок, никогда не забуду, как меня привезли в наш детский дом. Мне тогда было около пяти. Новое место. Страшно. И тут ко мне подошло это маленькое большеглазое чудо, обняло и сказало: «Будешь моей сестрёнкой?»...
Маи рассказывала, не забывая посматривать на реакцию собеседника, Хисана улыбалась, вспоминая детство и с любовью глядя на подругу, а Бьякуя, чуть прикрыв глаза, слушал.
– Знаете, когда мы были маленькими, Хисана никогда не плакала, даже если мальчики обижали...
– Вот чего обо мне сейчас совсем не скажешь.
– И всегда вступалась, если кому досталось несправедливо...
– Ты преувеличиваешь. И потом, ведь это тебе вечно влетало за поиски приключений.
– Ага, а ты всю дорогу пыталась меня прикрыть и взять вину на себя...
Маи говорила, и её не покидало стойкое ощущение, что её просвечивают рентгеном, несмотря на то, что Бьякуя и пары взглядов на неё не бросил. Зато он смотрел на Хисану. И Маи долго не могла признаться себе в том, что он смотрит на неё... с улыбкой? гордостью? лаской? нежностью? Так смотрят на детей или любимых; на тех, кто принадлежит без остатка, на тех кто дорог бесконечно...
«Это уже слишком, правда. Откуда он взялся вот такой?!»
– А ещё, когда мы поехали в школьную поездку, то Хисана подвернула ногу, а мне пришлось её на себе тащить... А ещё помнишь, как мы с велосипеда упали?.. А однажды летом мы вместе простуду подхватили...
– Это я была виновата...
– Ничего подобного! Мороженое – да, купила ты, но это я уговорила после этого прыгнуть в одежде в бассейн! Ты потом ещё свалилась с воспалением легких.
Маи заметила, как до того с явным интересом слушающий Бьякуя, при этих словах кинул на Хисану обеспокоенный взгляд.
- Да ладно тебе, Маи, - тут же заторопилась Хисана с объяснениями, - ничего особо серьезного, ну поболела две недельки. Это было очень и очень давно!.. И, пожалуй, хватит уже о прошлом, а? Давайте ужинать, а то всё остынет! – И она, выразительно глянув на Маи, сложила ладони и произнесла «итадакимас».
Бьякуя нахмурился, но подчинился. Маи, уловив её молчаливую просьбу, улыбнулась и тоже присоединилась к ним. И пока они ели, она думала о том, что, как бы невероятно это ни было, но очень похоже, что он действительно каким-то непостижимым образом знает Хисану давно – слишком искренней была его озабоченность, совершенно не похожа на реакцию влюблённого и легкомысленного юноши... Впрочем, как и он сам. При всём том, что внешне он был - выглядел по крайней мере - примерно на их с Хисаной возраст, складывалось ощущение, что он намного-намного старше. Очень странно. Откуда он? И... где же скрывался от них всё это время? Пожалуй, сейчас на эти вопросы ответы ей всё равно не получить. Поэтому удивление и размышления можно отложить на потом. Зато на самый свой главный вопрос ответ она, кажется, нашла – Хисана ему более чем небезразлична и он не играет с ней. Это плюс. Хотя... Зачем же такому красавцу потребовалась тихая и скромная, хотя и очень мягкая и заботливая Хисана? Ему бы больше какая-нибудь светская львица подошла.
И ещё один момент: чем больше Маи рассказывала, тем больше складывалось необъяснимое ощущение, что она прошла какой-то очень сложный тест... на прочность? на доверие? Хм... Интересненько... Всё должно быть ну совсем наоборот – ведь это она подруга Хисаны! Ну что ж, и она не так проста, как кажется. Сейчас мы и проверим, господин Кучики, из какого вы слеплены теста...
- Спасибо, Хисана, всё очень и очень вкусно, - она решительно отложила палочки. - Господин Кучики, позвольте задать вопрос?
Все же назвать его по имени она не решилась. На всякий случай.
Хисана обеспокоенно глянула на неё – такой тон и выражение лица Маи определённо не сулили ничего хорошего. Но придумать, куда перевести тему, она не успела.
- Насколько серьёзны ваши намерения по отношению к Хисане?
- Маи… - только и смогла беспомощно выдохнуть та и виновато глянуть на мужа.
Бьякуя слегка улыбнулся ей и посмотрел Маи прямо в глаза. Та аж замерла под его открытым, глубоким и пронизывающим взглядом:
- Я всегда абсолютно серьёзен в отношении своей жены.
Последовала пауза, в которой Маи только растерянно хлопала глазами, а Хисана, вздохнув, с легким упреком смотрела то на Бьякую, то на подругу – по её мнению их словесную баталию давно пора было прекращать, слишком уж разные весовые категории были у противников. Она тихонько и сочувственно погладила сидящую рядышком Маи по плечу. Та словно очнулась и её прорвало – на сей раз даже присутствие Бьякуи не остановило – она повернулась к Хисане и громко зашипела:
- Жены? Жены?! Ты с ума сошла?!
- Маи, - тихо, но твердо произнесла Хисана, покачала головой и накрыла своей ладонью ладонь подруги. – Так нельзя, что бы ты ни чувствовала. – И выжидающе глянула на Бьякую, безмолвно прося поддержки. Тот молчал, чуть сдвинув брови, и Хисана поняла, что он не сердится на бестактность подруги, но и в стороне не останется, если та продолжит в том же духе. - Это она от неожиданности, - примирительно произнесла Хисана, по-прежнему глядя на мужа, продолжая гладить Маи по руке. – Такое случается.
К счастью, до Маи дошло, что она ляпнула что-то не то, она сдулась, словно воздушный шарик, и снова стала похожа на маленькую обиженную девочку. Взяв себя в руки, она посмотрела на Бьякую:
- Извините, я не хотела вас обидеть или сказать, что вы ей не подходите, недостойны или что-то вроде того... Но это же Хисана, и все это так на неё не похоже... То есть, я хочу сказать, что волнуюсь за неё и хочу ей счастья прежде всего. – И она чуть поклонилась и уставилась на Бьякую, ожидая его реакции.
- Похоже, цель у нас одинаковая, - улыбнулся одними глазами тот.
Маи промолчала, обдумывая и принимая услышанное. Ответ был искренним, этого она не могла не признать. Что ж, даже если она до сих пор не уверена, в чьи именно руки передала подругу, в его чувствах и желаниях сомневаться не приходится. Она сдаётся, остановить происходящее явно не в её силах.
- Позаботьтесь о ней, - поклонилась она Бьякуе.
- Непременно. - Последовал мгновенный, твердый и серьезный ответ.
Хисана, уловив, что долгожданное перемирие между ними наконец наступает, тихо, с облегчением вздохнула и примирительно попросила:
- А теперь может быть всё-таки чаю?
Маи, пару минут игравшая с Бьякуей в гляделки, разглядев что-то невидимое для Хисаны в выражении его глаз, повернулась к подруге:
- Нет, моя дорогая, спасибо. Я и так слишком задержалась. Ведь на самом деле я пришла для того, чтобы сообщить тебе две новости!
Она взяла Хисану за руки, улыбнулась ей как можно веселее и искреннее – долго ссориться и сердиться она не умела, это была её отличительная особенность, из-за которой они с Хисаной и смогли сдружиться. И даже сейчас, когда беспокойство за подругу переросло в полноценную тревогу, меньше всего хотелось причинить той неприятности. В конце концов, этот мужчина действительно любит Хисану. А если и она его тоже, то тут остаётся только принять это. Ну или дать времени во всем разобраться и всё расставить по местам.
– Первое: мы с мужем едем в начале февраля в Саппоро, на Фестиваль Снега. И я хотела взять тебя с собой, потому что Томору тоже едет. Но теперь вижу, что моё приглашение ни к месту... Кстати, мы хотели и в Биэй, к Голубому пруду* заехать, - хитро улыбнулась она, а Хисана ахнула. - Ладно, пока забудем. Второе и самое главное: в конце февраля у нас новая выставка, которая будет называться «Цветущая зима». И ты в ней участвуешь! И если от первого ты отказаться можешь, то от второго – ни-ни! – И Маи погрозила Хисане пальцем. И тут же застыла, наткнувшись взглядом на рамочку с хокку и высушенной веточкой сакуры. — Ух ты! А это откуда? Это чьё? – и она вытянула шею и напряглась, словно заправская охотничья собака, которая почуяла дичь.
- Ох, - Хисана знала, что так и будет, - я не хочу это выставлять, Маи.
- Рука, вроде, не твоя, - Маи поднялась и подошла поближе, внимательно рассматривая каждый иероглиф стиха. - А ведь это как раз в тему выставки! И какое мастерство...
- Это подарок, Маи.
- Подарок? От кого? – Маи развернулась и вопросительно посмотрела на Хисану. По тому, как та улыбнулась и каким мимолетным и ласковым взглядом одарила мужа, Маи озарила мгновенная догадка: - Так это ваша работа? – она стремительно развернулась к Бьякуе, рассматривая его, словно увидела впервые. – Потрясающе...
«Ничего себе! Да кто же он такой?!»
- И всё же я попрошу тебя это выставить, - Маи решительно посмотрела на Хисану, а потом повернулась к Бьякуе: - Или вы не разрешите?
Бьякуя поднялся и протянул руку, помогая Хисане встать. Маи в который раз ревниво прищурилась, но придраться было не к чему – этот жест с его стороны не был показательным или наигранным, он был прост, как что-то само собой разумеющееся, уж Маи-то, постоянно благодаря своему мужу крутящаяся в светских кругах, могла в этом разобраться. И эта его естественность, оказывается, больше всего и раздражала. Тоже мне, аристократ...
- А вот это жене решать, - произнёс Бьякуя, отпустил руку Хисаны и улыбнулся ей.
Маи, смотревшая на них, замерла: черты его лица смягчились, взгляд наполнился необыкновенным теплом и ещё чем-то сильным, глубоким, мягким и притягивающим. Маи, не особо отличающейся стыдливостью, стало неловко, словно она увидела что-то интимное и глубоко личное, не предназначенное для чужих глаз.
- Кхм... – она слегка поперхнулась и пробубнила тихо, но так, что Хисана её расслышала: - Ему надо запретить улыбаться, потому что эффект можно приравнять к применению оружия массового поражения... - и она решительно подошла к подруге, схватила за руку и потянула в коридор. - До свидания, господин Кучики, рада была познакомиться, - проговорила она, утаскивая за собой Хисану. Нет, пусть не думает, что она сбегает с поля боя. Просто сегодня... не её день. Да. Определённо. Но какая же у него улыбка!..
- Всего хорошего, - услышала она его глубокий голос уже в коридоре.
Почему ей показалось, что в нём слышится усмешка? Наплевать. Маи решительно притянула к себе Хисану.
- Он точно не якудза?
- Что? - тихо ахнула та. - Нет, конечно!
Маи, увидев искреннее изумление, кивнула, сняв куртку с вешалки и быстро одевшись, обняла подругу, а потом взяла за руки, заглянула в глаза и тихо произнесла:
- Знаешь, я уже даже не буду спрашивать: «Как?» Я спрошу: «Ты уверена?» Он, конечно, воспитан и красив, но… Он какой-то… не знаю… Словно из другой вселенной. В нём всего «слишком»: и гордости, и силы, и ума, и холода. И даже красоты. И привязанность к тебе какая-то… чрезмерная, что ли?.. Он не отпустит того, что или кого посчитает своим. Ты выживешь рядом с ним?
Хисана смотрела на подругу и удивлялась её проницательности, чутью и слишком развитой женской интуиции. И все-таки Маи – самая замечательная на свете! Она обняла, расцеловала её в обе щеки и тихо ответила, сияя глазами:
- Ты многого не знаешь, Маи. Он другой, не такой, каким ты его видишь. Я обязательно тебе всё-всё-всё расскажу. Однажды. Поверь, я никогда не была так счастлива, как сейчас. И моё самое большое желание – чтобы он тоже был счастлив.
- Вижу. Хорошо, подруга, я сдаюсь, хоть и ничего не понимаю, - Маи глубоко вздохнула, но тут же, хитро улыбнувшись, ущипнула Хисану за щёку: – Выйти замуж и ничего мне не сказать!!! Я тут, понимаешь, стараюсь-стараюсь, а она!.. Ладно-ладно, - она также быстро успокоилась, - если что – я на связи. Томору возьму на себя. Подыщу ему кого-нибудь…
- Ты неисправима, - улыбнулась Хисана и снова поцеловала её.
- Я тоже люблю тебя, - пропела Маи и вылетела за дверь. – Не провожай, я поймаю такси. И не пропадай! А то я опять приду без приглашения в самый неподходящий момент. И помни про выставку! У тебя всего два месяца, дорогая!..
Хисана вернулась в комнату и устало прислонилась к дверному косяку.
- Она утомила тебя? – спросила она, с улыбкой глядя Бьякую, пьющего чай.
- Нет. Она утомила тебя, - он отставил чашку, немного отодвинул столик, повернулся и протянул к ней руку: – Иди ко мне.
Хисану в который уже раз накрыло ощущение безвременья – это был такой знакомый, совершенно его жест, что она не смогла бы с точностью сказать, где они сейчас находятся, в какой вселенной или жизни это происходит. Она подошла, с облегчением устроилась в его объятиях, свернувшись калачиком у него на коленях, положила голову на плечо.
- Я немного устала...
- Думаю, что не немного, - он погладил её по волосам и притронулся к ним губами: - Допросы с пристрастием у твоей подруги получаются отменно.
- Ты всё слышал? - дернулась было Хисана заглянуть ему в глаза, но была остановлена: Бьякуя мягко, но решительно прижал ладонью её голову к своему плечу.
- Отдыхай.
- Прости её, она вовсе не со зла. Но всё равно, ты мог быть помягче с ней.
- Не мог. Кто знает, что она тогда ещё позволила бы себе? Но она тебя любит, и это многое извиняет в моих глазах. - Бьякуя помолчал мгновение и вернулся к тому, что в разговоре сильнее всего его обеспокоило: – Так что там с пневмонией?
- Ничего особенного, ты зря беспокоишься, - мгновенно отреагировала Хисана, не желая затрагивать неприятную и опасную для обоих тему. - Болела и выздоровела – это было очень давно. Давай лучше я тебе расскажу про Голубой пруд. Это просто потрясающее место! – Хисана даже приподнялась и села, ухватившись за плечи Бьякуи, и принялась с воодушевлением и горящими глазами рассказывать. – Необыкновенное! На Хоккайдо, рядом с городом Биэй в лесу есть пруд, который меняет свой цвет несколько раз в день в зависимости от погоды! Огромное множество оттенков от светло-голубого и бирюзового до серо-зелёного! Вокруг кедры, ели, берёзы и совершенно необыкновенного цвета вода! Представляешь? - Она наткнулась на взгляд Бьякуи, который любовался ею и явно что-то обдумывал. – Но, кажется, ты не слушаешь...
- Слушаю. Ты хочешь на Хоккайдо? У нас есть ещё два дня.
- Правда? Ты действительно этого хочешь? Ведь у нас так мало времени осталось... – Хисана снова вопросительно заглянула ему в глаза. – Я давно хочу туда выбраться, наверное, уже несколько лет, ведь это просто рай для художников и фотографов. Но ты не должен, если не хочешь.
- Не говори так, словно мне пора. Хочешь выгнать меня? - изображая строгость, чуть усмехнулся Бьякуя.
- Прости, это от усталости, - Хисана отрицательно помотала головой и снова опустила голову ему на плечо. - Я куда угодно с тобой поеду. А на Хоккайдо, да ещё вместе - это просто какая-то волшебная сказка.
- Но сейчас тебе надо поспать, не вздумай убираться. Ложись, я присоединюсь к тебе позже: мне надо кое-кому позвонить.
Автор: wandering
Соавтор: moondrop
Бета/гамма: moondrop
Фендом: Блич
Персонажи/пейринги: Бьякуя/Хисана
Жанр: гет, романтика, психология, агнст, au
Рейтинг: R
Размер: макси, 75 стр.
Статус: в процессе
Предупреждения: ООС, ОЖП, ОМП
Размещение: с разрешения
Дисклеймер: Права - у Кубо.
От автора: фантазия на тему: "Вот бы они случайно встретились в Генсее". Сказка, розовый флафф и мечта. Да, это не лечится. Миди, плавно переросшее в макси. Это не планировалось, а потому - простите.
И ещё: Я много кому и чего хотела бы сказать, но особенно Эр и Гивсу: Солнышки мои, спасибо вам преогромное за всё! Благодаря вам я пишу.)))
Моему соавтору - вообще респект и уважуха. Ты знаешь почему и за что, а читатели, наверное, только догадываются. Поэтому: Спасибо, что вытягиваешь работу на совсем другой уровень.
глава 9.
Бьякуя не успел открыть дверь полностью, как из-за неё раздалось возмущенное и достаточно громкое:
- И почему это твой телефон не отвечает?! А, Хиса-аой!
А он, стоя в дверном проёме, спокойно взирал на Маи, явно не спеша отходить в сторону и впускать гостью внутрь. Еще только услышав звонок, вторгшийся в их с женой на двоих уютный мирок, уже тогда он пожелал выгнать прочь наглеца — быть может, именно потому и поспешил опередить Хисану. Спокойный и жесткий взгляд серых глаз уперся в женщину, которая ошеломлённо уставилась на него, открыв рот и постепенно покрываясь красными пятнами от неожиданности и напряжённой работы мозга. «С ума сойти!» - это было самое мягкое из того, что можно было прочесть по её лицу. Хисана, стоявшая в дверях комнаты так, что видеть за Бьякуей подруга её не могла, не сумела сдержать тихий смешок – та выглядела потрясённой до глубины души. Отчасти Хисана её понимала. Ну что тут сказать? До сих пор она сама иногда ловила себя на мысли, что происходящее с ней как минимум нереально. Что уж говорить про рациональную и практичную до мозга костей Маи?
- Проходите, - Бьякуя, не заметив никакой негативной реакции жены и вместе с тем сделав определенные выводы о нежданной гостье – кажется именно про эту подругу жена так часто упоминала в разговорах, – наконец отступил на шаг назад — для Маи словно скала сдвинулась с места, давая возможность хотя бы вздохнуть, — и сделал приглашающий жест рукой. Но та только отрицательно замотала головой и выдала что-то нечленораздельное. Хисана бы с удовольствием, от всей души и вслух посмеялась над её реакцией, но сейчас подругу явно нужно было спасать: способность производить впечатление своей величавой и неприступной холодностью и заставлять человека чувствовать себя «не в своей тарелке» у её мужа была просто феноменальная. Как бы Маи удар не хватил.
- Ты как раз к чаю, - Хисана не могла сдержать улыбки, когда выглянула из-за спины Бьякуи, и, тихо посмеиваясь, позвала: - Заходи, Маи, не бойся, на самом деле мы не кусаемся.
Она обошла мужа, легко, мимолетно, ласково и успокаивающе притронувшись к его руке, словно чувствуя его внутреннее напряжение по отношению к внезапно нарушившей их уединение гостье, и встала перед ним. Она не заметила, как Маи прищурилась на её «мы», которое она произнесла совершенно не задумываясь. Для нее самой оно прозвучало настолько привычно, как-то совсем буднично и полноценно, словно так было всегда, а Маи вдруг отметила, что её изящная подруга сегодня выглядит по-особенному хрупко, сияет и лучится нежностью и мягкой женственностью. А стоящий рядом с ней мужчина, несмотря свою холодную и точеную красоту, только усиливает это ощущение... «Нежный цветок и холодный камень». Маи не могла этого объяснить, но скрытая в этом человеке сила безоговорочно воспринималась где-то на уровне животных инстинктов или спинного мозга. «Нет, даже не камень или валун – опасная отвесная скала...» Так, стоп, сказала себе Маи, заставляя отвлечься от странного этого наваждения и силой воли фокусируя внимание на подруге. Хисана — вот её забота.
Бьякуя же, оценив происходящее, едва заметно дёрнул бровью на последние слова Хисаны, слегка качнул головой Маи в знак приветствия и отступил назад, словно уходя в тень с самым спокойным выражением лица, позволяя Хисане заняться гостьей. Раз жена так желает...
А Хисана так и не поняла: он недоволен вторжением или тоже тщательно сдерживает улыбку? Что ж, пусть всё идет своим чередом, раз он не сильно против и позволил ей действовать на своё усмотрение. Теперь на очереди буря в виде Маи, непременно возжелающей срочно разобраться и узнать всё и вся вот прямо здесь и сейчас.
- А... У тебя, кажется, телефон отключен... – Маи даже не пошевелилась, только проследила за удаляющимся в комнату Бьякуей недоумённым и совершенно ошалелым взглядом. Хисана, взяв её за руку, завела в коридор и закрыла дверь. – Вот я и решила заскочить. Смотрю – свет горит, вроде...
Маи, типичная реакция на стресс которой начинала расцветать во всей красе, затараторила пулеметом. Да, возможность увидеть бойкую подругу в такой растерянности Хисане выпадала редко. Она бы с удовольствием обняла, поцеловала, а потом растормошила её, и они вместе от души посмеялись над всем происходящим, если бы хоть немного представляла, куда может привести визит Маи и как на него отреагирует Бьякуя. И каким образом посадить за стол столь разных, но дорогих сердцу людей?
- Ах да, точно, мобильный... Как же я про него забыла?
Вешая куртку подруги на вешалку, Хисана выудила из кармана своего пальто телефон, нажала пару кнопок и убедилась, что он абсолютно разряжен. Она помогла Маи раздеться, повесив отдельно сушиться шапочку и шарф, совершенно мокрые от снега, и повела ее на кухню, где поставила на зарядку телефон, продолжая слушать и улыбаться потоку бессвязного, но очень эмоционального рассказа о том, как Маи долго, тяжело и снежно было добираться до дома Хисаны, как она волновалась и переживала и скольких трудов ей стоило вырваться и убежать от мужа и родственников в эти праздники.
– Поужинаешь с нами? – спросила, когда Маи слегка выдохлась и сделала паузу.
– А?.. А он?.. – Маи качнула головой в сторону комнаты.
- Не беспокойся, он не будет против.
- Я не это имела ввиду... - начала было Маи и остановилась.
Слова Хисаны об этом мужчине прозвучали с такой теплотой и уверенностью, что готовые сорваться с губ Маи претензии и обвинения вылетели из головы. Она снова прищурилась и пристальнее вгляделась в подругу. Нет, определённо, Хисана изменилась, и Маи не понравились эти перемены и она решила не отступать – активно зажестикулировала и зашипела, всё же пытаясь говорить тише, ведь двери, разделяющей кухню и комнату не было:
- Так, погоди. Давай с самого начала. «С нами»? «Он не будет против»? Кто он такой вообще? Откуда взялся? Как здесь появился? И что вообще здесь у тебя творится?!
- Не волнуйся так, пожалуйста. Ты всё-всё узнаешь, но за минуту я не смогу ничего тебе рассказать, правильно? Погоди, останься ужинать и мы поговорим. Я давно хотела вас познакомить, только не представляла как. Но ты снова меня выручила - сама появилась, – Хисана, вздохнув, взяла за Маи руку, а потом и обняла не в меру взволнованную подругу, не размыкая объятий заглянула в глаза и улыбнулась. Дождалась пока Маи слегка успокоилась и похлопала её по спине в ответ, и попросила: - На стол накрыть поможешь?
В ответ на согласный кивок Хисана вручила подруге рис, сковородку и рыбу. Потом заглянула в комнату к Бьякуе и убедившись, что муж не против ужина, принялась хлопотать на кухне: поставила чайник, достала из холодильника овощи для салата, ножи и доски – и принялась готовить. Всё это должно было немного успокоить её саму, дать время подумать и собраться с мыслями и помочь подруге привычными действиями войти в колею.
- С ума сойти... - то и дело шептала Маи, скорее даже себе, чем Хисане, но крепкую хватку вытравить было не так легко, поэтому время от времени она всё же останавливалась и смотрела на Хисану с неослабевающим подозрением. - Это что, действительно тот самый «Бьякуя-сама» из сна? Что он здесь делает? Как давно он у тебя? Почему он вообще здесь? – Прорвало её через минуту.
- Действительно он, – не смогла не улыбнуться на этот поток вопросов Хисана, в очередной раз удивляясь отличной памяти и цепкости подруги и раздумывая, как бы аккуратнее обойти второй и последний вопросы. - Мы встретились уже после выставки. После Отори я видела его ещё пару раз, случайно, а две недели назад нам удалось поговорить. Вот тогда и выяснилось, что он не плод моего воображения... А теперь он приехал на Новый год,- Хисана откинула со лба волосы и снова улыбнулась.
Она намеренно использовала это «приехал», чтобы у подруги не появилось ещё больше вопросов. Вот только не заметит ли Маи, как трудно ей подбирать слова?
- Приехал на Новый год? У него что, нет семьи?
- Есть, но... с семьёй у него всё сложно.
Как же Хисана не любила выкручиваться! Тем более перед Маи. Хотя здесь она и не лукавила – с семьёй действительно очень и очень сложно. Ведь его семья - древний клан, самый первый из четырёх Домов Сейрейтея, опора Короля и Сообщества Душ... Но Маи вряд ли стоит об этом знать.
- С семьёй сложно и он приехал к тебе, да? А ты вот так просто пустила?! Ты никогда не любила праздники!
- Я очень хотела, чтобы он приехал. И хотела, чтобы Новый год он провёл со мной. Прости, что не говорила тебе. Я не была уверена, что он появится.
- А... Да с ума сойти, как всё сложно! Я так много всего пропустила!.. И – да! Проси прощения! Я очень и очень зла! – Маи наткнулась на улыбающийся и извиняющийся, но искрящийся нежностью взгляд Хисаны и снова осеклась, потому что волна её возмущения налетела на него, словно на невидимую стену из тихой радости, светящейся в глазах подруги. – Нет, знаешь, у меня по-прежнему слишком много вопросов! И ты мне на них ответишь! Но сейчас... Голова идёт кругом... Дай я хоть посмотрю на тебя, что ли.
Маи оставила готовку и, решительно повернув Хисану к себе, словно куклу, оглядела с ног до головы, потом вгляделась в лицо и внимательно посмотрела в глаза.
– Хм. Выглядишь счастливой. И всё-таки немного усталой.
- У нас сегодня случился довольно тяжёлый разговор,– вздохнула Хисана, и глядя на то, как сразу посуровела Маи, тут же заторопилась: - Нет, нет! Он не обидел меня и мы не ссорились – если ты об этом. Всё намного сложнее и не так уж сложно – у него очень и очень непростая жизнь, а мы хотим быть вместе. Я не думаю тебя запутать, просто двумя словами всего не объяснить, это ведь касается не только меня и секреты тоже не только мои. Ты же понимаешь, что я не смогу раскрыть его тайны или то, о чем он предпочёл бы не говорить? А у нас с тобой сейчас для обстоятельного разговора по душам нет времени. Ты обязательно всё узнаешь, только позже, хорошо?
Сказать, что Маи удивилась - ничего не сказать: она защищает его! Откуда у тихой Хисаны вдруг столько несгибаемого упрямства и силы? Это точно её подруга? Впрочем, в детстве она была именно такой, это ведь совсем не так давно она изменилась... Да, рано делать выводы, пока рано... И Маи, которой трудно было смириться с тем, что она не узнает подробностей вот прямо здесь и сейчас, свела брови, хмыкнула недовольно и изобразила сильное раздумье, а потом, напустив на себя важный вид светской дамы, милостиво кивнула.
Хисана засмеялась, глядя на это, но почему-то не обманулась тем, что теперь подруга будет сдержаннее и перестанет засыпать её вопросами, ответы на которые давались ой как трудно.
- Нет, у меня не получится, ты же знаешь! – снова прорвало Маи буквально через минуту, и Хисана понимающе вздохнула. - Он тебя нашёл? Или ты его нашла? Где вы встретились? Кто он? Почему сейчас здесь? Как он к тебе относится?
Хисана только покачала головой и снова улыбнулась – Маи со следа не сбить, так всегда было и будет. Правда она особо и не рассчитывала, что подруга быстро успокоится, однако и свои позиции сдавать не собиралась. Да и как тут всё рассказать? И что именно рассказывать? Про Сообщество Душ? Про настигшую прошлую жизнь? Про то, как для неё самой теперь слились воедино прошлое, настоящее и будущее? Да Маи с легкостью решит, что у нее с головой непорядок — с её-то трезвым и материальным взглядом на мир. Но и молчать нельзя, ведь молчание и всякого рода таинственность раззадоривает ещё сильнее.
- Ну... однажды он появился. Возле моего дома... А я его увидела – как раз закончила картину и стояла возле окна. Я остановила его и попросила поговорить. И мы поговорили. Оказалось, что он... давно меня знает. Просто... не хотел мешать... думал, что у меня кто-то есть. А я попросила... то есть уговорила его остаться... И он остался... А теперь он приехал на праздники.
Закончив, Хисана выдохнула и с легкой опаской глянула на подругу – пройдёт такая версия событий? Кажется, Маи не обратила внимания на слишком частые паузы и явную попытку подобрать слова. Вот и хорошо.
- Ага-ага... Сдуреть... Что?! Так, погоди! Не поняла! Вы что, уже и живете вместе?!
Маи, как обычно, из всей информации выбрала ту, что интересовала её больше всего. И что Хисане было отвечать на её вопрос? Что он её муж? Как рассказать, что случайно увиденный на фестивале незнакомец оказался её возлюбленным, расставание с которым равнялось вырванному сердцу? Для них обоих. Рассказать, что она со своей прошлой жизни замужем за этим богом смерти? Такое ведь только в дорамах и сёзде-мангах бывает. Хисана вздохнула и умоляюще глянула на подругу:
- Пощади. Я и правда не могу сейчас всего рассказать, у меня у самой в голове до конца не укладывается. Всё так сложно! И очень просто – я его очень люблю, – и она улыбнулась так, словно просила пощады и извинялась одновременно.
Маи одной рукой задумчиво ковырялась лопаткой в рисе и подбоченившись смотрела на неё. «Вижу, подруга», - хотелось сказать ей, но что-то мешало. Не могла же она признать, как жутко задело её, что несмотря на извиняющуюся улыбку, Хисана словно засветилась изнутри; что с первой минуты встречи Маи стало понятно, что подруга обрела то, о чём так давно и долго мечтала – смысл, радость и опору – любимого. Что ж, придётся принять это как факт. Но она ещё не видела всего, картину в целом, а потому сдаваться пока ох как рано! Ещё надо посмотреть, что за «фрукт» этот самый «смысл и опора»! Пока что кроме мурашек по коже и смутного ощущения опасности он мало что у неё вызывал, со всей своей утончённой красотой.
- Н-да, твоя скрытность всегда была на высоте, но сейчас просто зашкаливает! – При последних словах Маи картинно всплеснула руками и рис с лопатки возмущённо разлетелся в разные стороны.
Хисана бросила резать салат, и они с Маи, пытаясь собрать рис с пола, одновременно присели, чуть не стукнувшись лбами.
- Ну не переживай ты так, всё лучше, чем тебе кажется, - улыбнулась Хисана, пытаясь успокоить взвинченную подругу, притянула её к себе и прижалась лбом к её лбу. – Тебе не из-за чего так волноваться, поверь.
- Да уж, конечно... Прихожу я к подруге, а тут – бац! – и такое... – забурчала Маи, поддаваясь её влиянию: была у Хисаны такая способность – распространять вокруг себя умиротворение и тихое спокойствие.
- Не такое, а такой, - с тихим смешком и едва уловимой женской гордостью улыбнулась Хисана. – Вот познакомишься и убедишься, что тебе не нужно меня так защищать...
Ей было жаль Маи, явно пытающуюся собрать воедино кусочки информации, но претерпевающую решительный крах в этом неблагодарном деле. Да кто бы на её месте не запутался? Она сама волновалась бы не меньше, окажись на её месте. Где найти слова, что утолили бы любопытство и не дали бы подруге повод сомневаться, подозревать, не выдали бы ничего лишнего и ненужного, могущего принести только вред им обеим? Что бы Хисана ни сказала сейчас, всё вызовет только ещё больше вопросов. Нет, их с Бьякуей нужно просто познакомить, пусть Маи сама убедится, что не нужно так волноваться и опасаться нечего.
- Ну да, ну да, - продолжала бурчать Маи, но уже менее напористо, - ты же беззащитная, словно птенчик, тебя всякий обидеть может...
Хисана согласно закивала, подражая китайскому болванчику, и надувшаяся, словно обиженная, Маи, поглядев на неё несколько секунд, наконец прыснула. Отсмеявшись, Хисана, чтобы не пачкать её грязными руками, погладила тыльной стороной ладони по голове, на что подруга только снова фыркнула и встала, помогая ей подняться. Затем они быстро убрали всё с пола, помыли руки и принялись раскладывать ужин на подносы.
- Знаешь, что меня удивляет? – заговорила снова Маи, расставляя еду. - Ты – и вдруг так быстро... Годами сидела одна и взаперти - и тут... Непостижимое что-то... - она остановилась, уставившись на Хисану, словно у той внезапно выросли длинные зелёные уши, но потом тряхнула головой, – Ты изменилась... Не то повзрослела, не то похорошела... Словно это не ты. Да... Ну ты даёшь, подруга.
- Давай просто поужинаем, а? – примирительно произнесла Хисана. - У нас и так сегодня был очень непростой день.
И когда Маи в очередной раз за вечер прищурилась на это её «у нас», а потом картинно завела глаза ввысь, Хисана только засмеялась, подошла, обняла, и, прижавшись к её щеке, прошептала на ухо:
- Всё хорошо, просто поверь, ладно?
Невысокий столик в комнате давно ждал, и теперь настала пора официального знакомства.
Маи, стараниями Хисаны отойдя от состояния шока и исходя из соблюдения приличий, исподволь рассматривала и изучала Бьякую: строгая и горделивая осанка, напоминающая привычную военную выправку, руки с изящными и тонкими пальцами и весьма заметными мозолями — и их наличие было удивительным и никак не вязалось с впечатлением утонченности и благородства, что он производил, — длинные волосы, убранные в хвост, перекинутый через плечо, спокойное выражение красивого лица.
«Слишком красив», - был вынесен приговор. Первое впечатление — словно выхваченные кусочки из мозаики, — никак не хотели складываться в целую картину: для военного слишком изящные руки; для золотой молодёжи - слишком скупые и выверенные движения, полное отсутствие наигранности и желания нравиться; на простого клерка или офисного работника он не тянул, даже если очень захотеть; для модели или актера - одет слишком просто, хоть и дорого, да и известен был бы давно, с такой-то внешностью. И... Что тут говорить, владел собой отлично - и бровью не повел на такое откровенное рассматривание с её стороны, и что бы там себе ни думал, снаружи придраться было не к чему. Кроме разве что смутного ощущения, что в гостях она сейчас не у давней подруги и названой сестры, а у него. Но выводы Маи всё ещё делать не торопилась: всё-таки речь шла о Хисане, о лучшей подруге и родной душе, а потому нужно было всё хорошенько рассмотреть, взвесить и обдумать.
- Прошу прощения, что не представила вас сразу, - вежливо поклонилась Хисана мужу и, коротко поклонившись в сторону Маи, посмотрела на Бьякую, сидящего напротив них: - Это моя подруга, Таканаси Маи, художница. Мы вместе с детского дома, - и снова коротко поклонилась.
- Кучики Бьякуя. Капитан Шестого отряда Готей-13. - Слова Бьякуи прозвучали веско и спокойно, так что Маи невольно напряглась: какая странная особенность у его голоса – низкий, глубокий, заставляющий встряхнуться и собраться — властный. «И голос у него под стать. И тоже – слишком...» - ревниво констатировала она.
- Готей-13? Это какая-то спецслужба? – заинтересованно вскинулась она, игнорируя слабое беспокойство Хисаны. «И всё же - военный?»
- По всей вероятности так, - спокойно уклонился от ответа Бьякуя, и Маи почувствовала, что дальше спрашивать просто не стоит. Сплошные загадки. Это начинало действовать на нервы. Но больше её злило, что она поймала себя на желании подчиниться. Нет, даже не желании - она интуитивно подчинилась и уступила в первую же секунду, так, как слабый уступает заведомо сильному. А вот это уже раздражало.
Лицо Бьякуи было бесстрастно, голос ровен, интонации – вежливы, но Хисане подумалось, что он всё-таки напряжён. Видимо тоже не хочет, чтобы эта встреча принесла неприятности, но пока не знает, как себя вести. Она тихонько вздохнула – и как ей быть? Справа подруга, которая жаждет информации и не слезет с неё живой, через столик - муж, рассказать о котором ой как сложно...
- Расскажите о себе, если вас не затруднит. Как давно вы знаете друг друга? - снова прозвучал глубокий голос мужа, выведший Хисану из затруднительного положения. Она с благодарностью глянула на Бьякую.
Для Маи эти вежливые по форме слова слова прозвучали странно: это не был приказ, но и просьбой не выглядело, скорее, это была интонации человека, привыкшего повелевать, того, чьи слова являются указанием к действию и немедленному исполнению. Это возмущало. И интриговало. Кто он такой, всё же? Начальник? Какая-то крупная шишка? Он не заносчив, определённо нет, но сквозило в нём что-то такое... Гордость? Сознание силы и власти? Складывалось ощущение, что перед ней не обычный человек сидит, а какой-нибудь... хм, к примеру, вельможа или сильный мира сего, случайно оказавшийся здесь на отдыхе. Но этого просто не может быть. Ведь не может же? Или может?.. Задачка... И, самое интересное, что он совершенно не стремится произвести на неё впечатление, но вот, наверное, именно этим и производит... Хм, якудза? Слишком благородные манеры и явное отсутствие татуировок, насколько она могла заметить. Но надо будет спросить потом у Хисаны, обязательно.
Маи вдруг подумалось, что уклоняться от ответов – спокойно и достаточно твёрдо – Хисана точно научилась у него. И когда только успела? Всего за две недели общения? Ладно, 1:1, нежданный гость. Едем дальше. Маи слегка поёжилась от его тона и всех этих мыслей, но тут же рассмеялась:
- О! Это такая благодатная почва! Вам не страшно? Я же заболтаю до смерти, правда, Хисана? – она взяла подругу за руку – с одной стороны, чтобы успокоить, с другой – показать этому мужчине, что и она здесь далеко не чужая. Маи прекрасно видела, что Хисана нервничает, жутко переживает и хочет, чтобы взаимопонимание и мир были достигнуты. Внутри снова кольнуло даже не подобие, а конкретная ревность, но Маи решила пока с этим подождать. «Не дрейфь, подруга, – хотелось сказать ей, - прорвемся! Не съем же я твоего «Бьякую-сама», а он — меня». Хотя... Ладно, не получается задавать вопросы – будем рассказывать, решила она. Вдохнула поглубже и выбрала тему, которая должна, по идее, интересовать всех присутствующих. А заодно ещё и проверить реакцию Бьякуи – правда ли ему это интересно?
- Наше детство! О себе и Хисане я могу часами рассказывать! Как бы вы не пожалели о своей просьбе, - лукаво улыбнулась она. - Хисану я знаю чуть не с пелёнок, никогда не забуду, как меня привезли в наш детский дом. Мне тогда было около пяти. Новое место. Страшно. И тут ко мне подошло это маленькое большеглазое чудо, обняло и сказало: «Будешь моей сестрёнкой?»...
Маи рассказывала, не забывая посматривать на реакцию собеседника, Хисана улыбалась, вспоминая детство и с любовью глядя на подругу, а Бьякуя, чуть прикрыв глаза, слушал.
– Знаете, когда мы были маленькими, Хисана никогда не плакала, даже если мальчики обижали...
– Вот чего обо мне сейчас совсем не скажешь.
– И всегда вступалась, если кому досталось несправедливо...
– Ты преувеличиваешь. И потом, ведь это тебе вечно влетало за поиски приключений.
– Ага, а ты всю дорогу пыталась меня прикрыть и взять вину на себя...
Маи говорила, и её не покидало стойкое ощущение, что её просвечивают рентгеном, несмотря на то, что Бьякуя и пары взглядов на неё не бросил. Зато он смотрел на Хисану. И Маи долго не могла признаться себе в том, что он смотрит на неё... с улыбкой? гордостью? лаской? нежностью? Так смотрят на детей или любимых; на тех, кто принадлежит без остатка, на тех кто дорог бесконечно...
«Это уже слишком, правда. Откуда он взялся вот такой?!»
– А ещё, когда мы поехали в школьную поездку, то Хисана подвернула ногу, а мне пришлось её на себе тащить... А ещё помнишь, как мы с велосипеда упали?.. А однажды летом мы вместе простуду подхватили...
– Это я была виновата...
– Ничего подобного! Мороженое – да, купила ты, но это я уговорила после этого прыгнуть в одежде в бассейн! Ты потом ещё свалилась с воспалением легких.
Маи заметила, как до того с явным интересом слушающий Бьякуя, при этих словах кинул на Хисану обеспокоенный взгляд.
- Да ладно тебе, Маи, - тут же заторопилась Хисана с объяснениями, - ничего особо серьезного, ну поболела две недельки. Это было очень и очень давно!.. И, пожалуй, хватит уже о прошлом, а? Давайте ужинать, а то всё остынет! – И она, выразительно глянув на Маи, сложила ладони и произнесла «итадакимас».
Бьякуя нахмурился, но подчинился. Маи, уловив её молчаливую просьбу, улыбнулась и тоже присоединилась к ним. И пока они ели, она думала о том, что, как бы невероятно это ни было, но очень похоже, что он действительно каким-то непостижимым образом знает Хисану давно – слишком искренней была его озабоченность, совершенно не похожа на реакцию влюблённого и легкомысленного юноши... Впрочем, как и он сам. При всём том, что внешне он был - выглядел по крайней мере - примерно на их с Хисаной возраст, складывалось ощущение, что он намного-намного старше. Очень странно. Откуда он? И... где же скрывался от них всё это время? Пожалуй, сейчас на эти вопросы ответы ей всё равно не получить. Поэтому удивление и размышления можно отложить на потом. Зато на самый свой главный вопрос ответ она, кажется, нашла – Хисана ему более чем небезразлична и он не играет с ней. Это плюс. Хотя... Зачем же такому красавцу потребовалась тихая и скромная, хотя и очень мягкая и заботливая Хисана? Ему бы больше какая-нибудь светская львица подошла.
И ещё один момент: чем больше Маи рассказывала, тем больше складывалось необъяснимое ощущение, что она прошла какой-то очень сложный тест... на прочность? на доверие? Хм... Интересненько... Всё должно быть ну совсем наоборот – ведь это она подруга Хисаны! Ну что ж, и она не так проста, как кажется. Сейчас мы и проверим, господин Кучики, из какого вы слеплены теста...
- Спасибо, Хисана, всё очень и очень вкусно, - она решительно отложила палочки. - Господин Кучики, позвольте задать вопрос?
Все же назвать его по имени она не решилась. На всякий случай.
Хисана обеспокоенно глянула на неё – такой тон и выражение лица Маи определённо не сулили ничего хорошего. Но придумать, куда перевести тему, она не успела.
- Насколько серьёзны ваши намерения по отношению к Хисане?
- Маи… - только и смогла беспомощно выдохнуть та и виновато глянуть на мужа.
Бьякуя слегка улыбнулся ей и посмотрел Маи прямо в глаза. Та аж замерла под его открытым, глубоким и пронизывающим взглядом:
- Я всегда абсолютно серьёзен в отношении своей жены.
Последовала пауза, в которой Маи только растерянно хлопала глазами, а Хисана, вздохнув, с легким упреком смотрела то на Бьякую, то на подругу – по её мнению их словесную баталию давно пора было прекращать, слишком уж разные весовые категории были у противников. Она тихонько и сочувственно погладила сидящую рядышком Маи по плечу. Та словно очнулась и её прорвало – на сей раз даже присутствие Бьякуи не остановило – она повернулась к Хисане и громко зашипела:
- Жены? Жены?! Ты с ума сошла?!
- Маи, - тихо, но твердо произнесла Хисана, покачала головой и накрыла своей ладонью ладонь подруги. – Так нельзя, что бы ты ни чувствовала. – И выжидающе глянула на Бьякую, безмолвно прося поддержки. Тот молчал, чуть сдвинув брови, и Хисана поняла, что он не сердится на бестактность подруги, но и в стороне не останется, если та продолжит в том же духе. - Это она от неожиданности, - примирительно произнесла Хисана, по-прежнему глядя на мужа, продолжая гладить Маи по руке. – Такое случается.
К счастью, до Маи дошло, что она ляпнула что-то не то, она сдулась, словно воздушный шарик, и снова стала похожа на маленькую обиженную девочку. Взяв себя в руки, она посмотрела на Бьякую:
- Извините, я не хотела вас обидеть или сказать, что вы ей не подходите, недостойны или что-то вроде того... Но это же Хисана, и все это так на неё не похоже... То есть, я хочу сказать, что волнуюсь за неё и хочу ей счастья прежде всего. – И она чуть поклонилась и уставилась на Бьякую, ожидая его реакции.
- Похоже, цель у нас одинаковая, - улыбнулся одними глазами тот.
Маи промолчала, обдумывая и принимая услышанное. Ответ был искренним, этого она не могла не признать. Что ж, даже если она до сих пор не уверена, в чьи именно руки передала подругу, в его чувствах и желаниях сомневаться не приходится. Она сдаётся, остановить происходящее явно не в её силах.
- Позаботьтесь о ней, - поклонилась она Бьякуе.
- Непременно. - Последовал мгновенный, твердый и серьезный ответ.
Хисана, уловив, что долгожданное перемирие между ними наконец наступает, тихо, с облегчением вздохнула и примирительно попросила:
- А теперь может быть всё-таки чаю?
Маи, пару минут игравшая с Бьякуей в гляделки, разглядев что-то невидимое для Хисаны в выражении его глаз, повернулась к подруге:
- Нет, моя дорогая, спасибо. Я и так слишком задержалась. Ведь на самом деле я пришла для того, чтобы сообщить тебе две новости!
Она взяла Хисану за руки, улыбнулась ей как можно веселее и искреннее – долго ссориться и сердиться она не умела, это была её отличительная особенность, из-за которой они с Хисаной и смогли сдружиться. И даже сейчас, когда беспокойство за подругу переросло в полноценную тревогу, меньше всего хотелось причинить той неприятности. В конце концов, этот мужчина действительно любит Хисану. А если и она его тоже, то тут остаётся только принять это. Ну или дать времени во всем разобраться и всё расставить по местам.
– Первое: мы с мужем едем в начале февраля в Саппоро, на Фестиваль Снега. И я хотела взять тебя с собой, потому что Томору тоже едет. Но теперь вижу, что моё приглашение ни к месту... Кстати, мы хотели и в Биэй, к Голубому пруду* заехать, - хитро улыбнулась она, а Хисана ахнула. - Ладно, пока забудем. Второе и самое главное: в конце февраля у нас новая выставка, которая будет называться «Цветущая зима». И ты в ней участвуешь! И если от первого ты отказаться можешь, то от второго – ни-ни! – И Маи погрозила Хисане пальцем. И тут же застыла, наткнувшись взглядом на рамочку с хокку и высушенной веточкой сакуры. — Ух ты! А это откуда? Это чьё? – и она вытянула шею и напряглась, словно заправская охотничья собака, которая почуяла дичь.
- Ох, - Хисана знала, что так и будет, - я не хочу это выставлять, Маи.
- Рука, вроде, не твоя, - Маи поднялась и подошла поближе, внимательно рассматривая каждый иероглиф стиха. - А ведь это как раз в тему выставки! И какое мастерство...
- Это подарок, Маи.
- Подарок? От кого? – Маи развернулась и вопросительно посмотрела на Хисану. По тому, как та улыбнулась и каким мимолетным и ласковым взглядом одарила мужа, Маи озарила мгновенная догадка: - Так это ваша работа? – она стремительно развернулась к Бьякуе, рассматривая его, словно увидела впервые. – Потрясающе...
«Ничего себе! Да кто же он такой?!»
- И всё же я попрошу тебя это выставить, - Маи решительно посмотрела на Хисану, а потом повернулась к Бьякуе: - Или вы не разрешите?
Бьякуя поднялся и протянул руку, помогая Хисане встать. Маи в который раз ревниво прищурилась, но придраться было не к чему – этот жест с его стороны не был показательным или наигранным, он был прост, как что-то само собой разумеющееся, уж Маи-то, постоянно благодаря своему мужу крутящаяся в светских кругах, могла в этом разобраться. И эта его естественность, оказывается, больше всего и раздражала. Тоже мне, аристократ...
- А вот это жене решать, - произнёс Бьякуя, отпустил руку Хисаны и улыбнулся ей.
Маи, смотревшая на них, замерла: черты его лица смягчились, взгляд наполнился необыкновенным теплом и ещё чем-то сильным, глубоким, мягким и притягивающим. Маи, не особо отличающейся стыдливостью, стало неловко, словно она увидела что-то интимное и глубоко личное, не предназначенное для чужих глаз.
- Кхм... – она слегка поперхнулась и пробубнила тихо, но так, что Хисана её расслышала: - Ему надо запретить улыбаться, потому что эффект можно приравнять к применению оружия массового поражения... - и она решительно подошла к подруге, схватила за руку и потянула в коридор. - До свидания, господин Кучики, рада была познакомиться, - проговорила она, утаскивая за собой Хисану. Нет, пусть не думает, что она сбегает с поля боя. Просто сегодня... не её день. Да. Определённо. Но какая же у него улыбка!..
- Всего хорошего, - услышала она его глубокий голос уже в коридоре.
Почему ей показалось, что в нём слышится усмешка? Наплевать. Маи решительно притянула к себе Хисану.
- Он точно не якудза?
- Что? - тихо ахнула та. - Нет, конечно!
Маи, увидев искреннее изумление, кивнула, сняв куртку с вешалки и быстро одевшись, обняла подругу, а потом взяла за руки, заглянула в глаза и тихо произнесла:
- Знаешь, я уже даже не буду спрашивать: «Как?» Я спрошу: «Ты уверена?» Он, конечно, воспитан и красив, но… Он какой-то… не знаю… Словно из другой вселенной. В нём всего «слишком»: и гордости, и силы, и ума, и холода. И даже красоты. И привязанность к тебе какая-то… чрезмерная, что ли?.. Он не отпустит того, что или кого посчитает своим. Ты выживешь рядом с ним?
Хисана смотрела на подругу и удивлялась её проницательности, чутью и слишком развитой женской интуиции. И все-таки Маи – самая замечательная на свете! Она обняла, расцеловала её в обе щеки и тихо ответила, сияя глазами:
- Ты многого не знаешь, Маи. Он другой, не такой, каким ты его видишь. Я обязательно тебе всё-всё-всё расскажу. Однажды. Поверь, я никогда не была так счастлива, как сейчас. И моё самое большое желание – чтобы он тоже был счастлив.
- Вижу. Хорошо, подруга, я сдаюсь, хоть и ничего не понимаю, - Маи глубоко вздохнула, но тут же, хитро улыбнувшись, ущипнула Хисану за щёку: – Выйти замуж и ничего мне не сказать!!! Я тут, понимаешь, стараюсь-стараюсь, а она!.. Ладно-ладно, - она также быстро успокоилась, - если что – я на связи. Томору возьму на себя. Подыщу ему кого-нибудь…
- Ты неисправима, - улыбнулась Хисана и снова поцеловала её.
- Я тоже люблю тебя, - пропела Маи и вылетела за дверь. – Не провожай, я поймаю такси. И не пропадай! А то я опять приду без приглашения в самый неподходящий момент. И помни про выставку! У тебя всего два месяца, дорогая!..
Хисана вернулась в комнату и устало прислонилась к дверному косяку.
- Она утомила тебя? – спросила она, с улыбкой глядя Бьякую, пьющего чай.
- Нет. Она утомила тебя, - он отставил чашку, немного отодвинул столик, повернулся и протянул к ней руку: – Иди ко мне.
Хисану в который уже раз накрыло ощущение безвременья – это был такой знакомый, совершенно его жест, что она не смогла бы с точностью сказать, где они сейчас находятся, в какой вселенной или жизни это происходит. Она подошла, с облегчением устроилась в его объятиях, свернувшись калачиком у него на коленях, положила голову на плечо.
- Я немного устала...
- Думаю, что не немного, - он погладил её по волосам и притронулся к ним губами: - Допросы с пристрастием у твоей подруги получаются отменно.
- Ты всё слышал? - дернулась было Хисана заглянуть ему в глаза, но была остановлена: Бьякуя мягко, но решительно прижал ладонью её голову к своему плечу.
- Отдыхай.
- Прости её, она вовсе не со зла. Но всё равно, ты мог быть помягче с ней.
- Не мог. Кто знает, что она тогда ещё позволила бы себе? Но она тебя любит, и это многое извиняет в моих глазах. - Бьякуя помолчал мгновение и вернулся к тому, что в разговоре сильнее всего его обеспокоило: – Так что там с пневмонией?
- Ничего особенного, ты зря беспокоишься, - мгновенно отреагировала Хисана, не желая затрагивать неприятную и опасную для обоих тему. - Болела и выздоровела – это было очень давно. Давай лучше я тебе расскажу про Голубой пруд. Это просто потрясающее место! – Хисана даже приподнялась и села, ухватившись за плечи Бьякуи, и принялась с воодушевлением и горящими глазами рассказывать. – Необыкновенное! На Хоккайдо, рядом с городом Биэй в лесу есть пруд, который меняет свой цвет несколько раз в день в зависимости от погоды! Огромное множество оттенков от светло-голубого и бирюзового до серо-зелёного! Вокруг кедры, ели, берёзы и совершенно необыкновенного цвета вода! Представляешь? - Она наткнулась на взгляд Бьякуи, который любовался ею и явно что-то обдумывал. – Но, кажется, ты не слушаешь...
- Слушаю. Ты хочешь на Хоккайдо? У нас есть ещё два дня.
- Правда? Ты действительно этого хочешь? Ведь у нас так мало времени осталось... – Хисана снова вопросительно заглянула ему в глаза. – Я давно хочу туда выбраться, наверное, уже несколько лет, ведь это просто рай для художников и фотографов. Но ты не должен, если не хочешь.
- Не говори так, словно мне пора. Хочешь выгнать меня? - изображая строгость, чуть усмехнулся Бьякуя.
- Прости, это от усталости, - Хисана отрицательно помотала головой и снова опустила голову ему на плечо. - Я куда угодно с тобой поеду. А на Хоккайдо, да ещё вместе - это просто какая-то волшебная сказка.
- Но сейчас тебе надо поспать, не вздумай убираться. Ложись, я присоединюсь к тебе позже: мне надо кое-кому позвонить.
@темы: Кучики, Блич, фанфики, в обзоры, Бьякуя и Хисана
среда, 29 апреля 2015
09:29
Доступ к записи ограничен
Любовь — это твоя сознательная способность ставить свои недостатки ниже, чем недостатки близкого человека (с)
Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра
среда, 22 апреля 2015
Любовь — это твоя сознательная способность ставить свои недостатки ниже, чем недостатки близкого человека (с)
Название: Сезон момиджи
Автор: wandering
Соавтор: moondrop
Бета/гамма: moondrop
Фендом: Блич
Персонажи/пейринги: Бьякуя/Хисана
Жанр: гет, романтика, флафф, агнст, au
Рейтинг: R
Размер: миди, 63 стр.
Статус: в процессе
Предупреждения: ООС, ОЖП, ОМП
Размещение: с разрешения
Дисклеймер: Права - у Кубо.
От автора: фантазия на тему: "Вот бы они случайно встретились в Генсее". Сказка, розовый флафф и мечта. Да, это не лечится.
БЛАГОДАРНОСТИ
Всем кто ждал, пинал, просил, поддерживал, подталкивал, критиковал, напоминал, тряс, умолял и вдохновлял - посвящается!
Гивс, солнце, я рада, что таки успела это к твоей свадьбе!)))
Отдельное спасибо, а также печенек, цветов, музы и вдохновения Эрроу - ты знаешь за что, твоё ожидание для меня - лучший пинок))), Безумной фанатке, Олядзе, Enatik - без вас было бы очень тяжело. Sniwmers - вы вне конкуренции, дорогие.
Отдельный и низкий поклон, респект и уважение moondrop - соавтору, бете, критику, чудесному автору и замечательному человеку. Текст никогда не был бы таким без твоего потрясающего, тонкого чутья и глубокого понимания. Спасибо!
Глава 8. Первая половина, остальное в комментариях
Прижимая к себе Хисану, Бьякуя подумал, что беда не приходит одна, и что опасался он одного, а случилось другое. И хотя самое страшное всё равно впереди, но вот такой поворот – один из самых тяжелых из всех возможных...
Их жизнь с Хисаной всегда напоминала ему путешествие в легкой лодке по бушующему грозовому морю. Это только в самом начале Бьякуе казалось, что рано или поздно всё образуется и непременно станет легче. Много позже, услышав генсейскую мудрость «Жить должно быть не тяжко, но тяжело», он подумал, что это точно про них. Видимо, есть вещи, которые не меняются даже со временем. Для них с Хисаной — точно. А есть то, что меняется даже против собственного желания.
К бесстрастию Бьякуя стремился с юности. Самые близкие и уважаемые им люди – Гинрей-сама и Укитаке-тайчо – недвусмысленно (хотя второй гораздо мягче первого) – намекали на излишнюю и чересчур детскую импульсивность и несдержанность, недостойную будущего главы великого Дома. И Бьякуя изо всех своих тогда ещё небольших юношеских сил старался оправдать доверие и достичь столь вожделенного и необходимого ему качества.
Десятилетия ушли на то, чтобы понять: бесстрастие само приходит с опытом управления людьми – с попытками справиться с их сопротивлением и нежеланием подчиняться, борьбой с хитростью и своеволием, с бесконечным выбором между нужным, правильным и единственно-возможным, с горьким багажом неудачных попыток и грубых ошибок, со страшным опытом потерь — соратников, близких, друзей, любимых.
Он приобрёл бесстрастие – неважно какой ценой, но оно стало одним из его главных достоинств, весьма и весьма ценным приобретением – он вполне мог заслуженно гордиться собой. И гордился, ведь обуздать свой нрав – это, определённо, настоящая победа, а эмоции всегда и во всём служили помехой. И даже чувства – его личные чувства – не могли стать ни опорой, ни помощью там, где было его место, в том, что он считал и что стало главным делом его жизни. Да, в конце концов юношеские иллюзии распались и наставники оказались совершенно правы: принимать решения приходилось не только правильные, но, прежде всего, необходимые – а значит, так или иначе ставящие кого-либо под удар, и хорошо, если этот удар не приходился на близких или родных. При его обязанности Главы защищать никто не снимал ответственности наводить порядок или наказывать – тут было не до чувствительности, сочувствия или сожалений, не до его личных эмоций и ощущений – и бесстрастие стало его опорой, надёжным помощником на долгие годы в становлении безукоризненно-правильного главы Дома. Но иногда... иногда даже он сам понимал, как цепенеет, холодеет сердце в этой клетке из безупречной, почти безучастной правильности.
Встреча с Хисаной в промозглом и жалком Инудзури спасла его от этой клетки на целых пять лет. Коротких и бесконечных пять лет единодушия, согласия, понимания, поддержки. И полноты чувств. Он принял Хисану целиком, со всем прошлым, настоящим и надеждой на будущее, потому что для него она стала глотком свежего воздуха, восполнила и до краёв наполнила жизнью его выверенный до последней буквы мир. Нет, она не вывела его из клетки – прежде всего он сам никогда не покинул бы её, это было его место – но согласилась находиться рядом, поддерживать и словно бы раздвигать границы этой самой клетки, не замечать ни жёстких чугунных прутьев, ни духоты и нехватки свежего воздуха. Жена дарила ему чувство свободы. Совершенно неважно было тогда откуда Хисана взялась, почему её не было раньше, что будет потом – она просто появилась и была. Его, только его – такая, которая нужна именно ему. Не сказать, что Бьякуе не было дела до её прошлого, но оно как-то стиралось на фоне настоящего, на фоне безумного калейдоскопа из бед, проблем и безграничного счастья. Непонимания того, как она смогла выжить в одном из самых нищих и заброшенных районов вполне хватало, чтобы никогда не спрашивать об этом, не бередить наверняка глубокие раны, не поднимать мутного ила со дна озера её воспоминаний. Гораздо больше тогда его заботило, что поиски потерянной сестры день за днём вытягивают и без того небольшие силы хрупкой и нежной, бесконечно любимой женщины. Его жены. Эти два слова объясняли для него всё: его жена – его сокровище, часть него самого, и, определённо, лучшая часть. Он никогда не хотел похвастаться ею, скорее наоборот, спрятать от лишних и чужих глаз; ему не нужно было кому-то и что-то доказывать — достаточно было того, что она есть и она рядом. Единственное, чего он хотел — чтобы она была рядом всегда. Если бы он знал, если бы только знал тогда, как коротки времена и сроки...
Но он не знал. Он жил и наслаждался, впитывая её тепло, даря ей своё. Так редко и мало. И так неизмеримо много... Держать её за руки — ему было достаточно. Узкие бледные ладошки, что некогда знали тяжелый труд. Когда он привел её к себе, на них были мозоли и ссадины, а теперь... И он подносил её ладонь к губам, и приникал к ней, целуя серединку. Закрыть глаза и знать, ощущать, как вся суетная реальность в такие моменты отступает туда, прочь, за границы их крошечного мирка на двоих, полного её улыбок, её взглядов, её тепла. Мирка, где он мог положить голову ей на колени, прижаться лицом и с упоением вдыхать, пить её запах, пока не начинала кружиться голова — не то от счастья, не то переизбытка кислорода. А после — от обречённости.
После смерти жены он осознал, что за огромное счастье и цена – немыслимая. И даже в какой-то мере обрадовался той самой, такой привычной и надежной клетке из обязанностей, сводов законов и правил, — возможности возвести вокруг неё свои высокие, прочные непроницаемые стены защиты – уж кто-кто, а он умел отсекать лишнее и сосредотачиваться на главном. И вовсе неважно было и кому какое дело, что это самое «лишнее» — его жизнь, часть его собственной души, мысли, воспоминания, прошлое... Которое утекло, как песок сквозь пальцы, рассыпалось искрами реяцу той, что стала ему дороже собственной жизни, но покинула его первой, оставив одного и заставив сердце истекать кровью.
Нужно было оставить всё в прошлом и жить дальше, но он предпочёл закрыть наглухо засовы своей души, чтобы не потерять ни капли боли, потому что был уверен: перестав чувствовать боль, он потеряет окончательно даже сами воспоминания о самом дорогом и любимом человеке. Все душевные силы уходили на то, чтобы сохранить воспоминания о её тихом голосе, мягкой улыбке, ласковом взгляде, о том, как она склоняла голову, когда задумывалась или о том, как маленькая рука погружалась в воду, когда жена сидела у пруда... О том, как она невесомо обнимала его, как любила гладить по волосам, когда он, притянув к себе, прижимался лбом к её груди... Но заперевшись вместе со своей болью один на один, он и не заметил, как практически похоронил себя, и, привыкнув к ней, постепенно перестал чувствовать что-либо вообще; не заметил, что его жизнь действительно утекла вместе с ней, оставив от него лишь оболочку со слабо тлеющим огоньком внутри – остатками своего горя. Годы упорно стирали воспоминания о другой жизни, в которой он хоть и недолго, но был совсем другим человеком; годы неминуемо затрагивали даже глубоко спрятанный образ жены: обрывки их разговоров, фрагментов их счастья, которые теплились уже едва-едва где-то очень и очень глубоко внутри. И он порой уже вовсе не был уверен, точны ли, верны ли его воспоминания, или же отравлены отголосками его воображения. Сил у него было достаточно, а другие чувства ему не нужны и в остальных делах и обязанностях они не требовались, так он думал. Даже боль невозможно чувствовать постоянно, а он так давно и умело игнорировал все остальные собственные чувства, что уже и сам считал порой, что они отмерли за ненадобностью и невостребованностью. В его ситуации это стало неизбежным – он разучился и чувствовать, и сочувствовать, и сопереживать – это было прочно вытеснено из рациональной, размеренной, отлаженной жизни. Закаменел — это тоже было о нём, и одно из его главных достоинств – бесстрастие – обратилось против него самого.
Первые трещины в этом устоявшемся и привычном состоянии появились после казни Рукии – тогда, впервые за долгое время, стена, его прочная и непоколебимая защита, дала сбой, и ему пришлось выпустить наружу те жалкие крохи, что остались от его чувств. Но если уж быть честным и откровенным до конца, то возле Сокёку он малодушно решил, что не выживет после ранения, нанесённого Гином, и это было главной причиной его признания Рукии.
Он остался жив — спасибо капитану Унохане, — и многое в отношениях с сестрой изменилось, хотя этого всё равно было недостаточно для того, чтобы заставить его сбросить наросший панцирь, измениться и жить по-настоящему. И он понятия не имел, что должно случиться, чтобы было достаточно. И нужно ли ему это.
Вторая встреча с женой изменила всё. Хисана всегда была для него загадкой: при её требовательности и нежелании давать себе поблажки, она умела понимать и принимать людей такими, какие они есть, и упорно продолжала видеть в них лучшее. При всей проницательности, наблюдательности и уме, она с легкостью принимала недостатки других, умело замечая достоинства, и находила силы не только сопереживать и сочувствовать, но даже любить. Маленькая и хрупкая – она со свойственной ей неприметной и спокойной уверенностью упорно двигалась вперед, что бы ни случилось, неизвестно где находя для этого силы. Это и раньше удивляло Бьякую, а уж теперь и вовсе поражало: тихая, мягкая и ранимая – она была, как маленький лесной ручей, негромким журчанием дарящий радость и пробивающий себе дорогу даже сквозь преграды и препятствия. Вольно или невольно Хисана пробуждала жизнь в нём самом, заставляла вспоминать её вкус, и незаметно и постепенно становилась для него опорой, ориентиром, маяком, на который он снова пошёл в надежде найти пристанище или отдых – так было раньше, этого хотелось и сейчас. Просто он уже позабыл, какой ценой обретается такой покой, что у счастья всегда есть оборотная сторона.
Раньше он не представлял себе – не хотел, не позволял думать – что стояло за её многолетними настойчивыми, упорными поисками сестры. Ему казалось, что он и так понимает что. Он никогда не давал себе размышлять о том, какой была её жизнь в Руконгае. Наверное, непонимания того, как могла выжить хрупкая девушка там, где ломались сильные и здоровые мужчины, вполне хватало, чтобы не думать, не задавать вопросов даже себе самому и помогать ей – хотя бы тем, чем он помочь в состоянии. Тогда он думал, что спасает её. Наивный. Все пять лет она спасала его, одним своим присутствием спасала...
Принимая Рукию в Дом, он и не подумал представить, через что им обеим с Хисаной пришлось пройти и что пережить: тогда было не до этого, тогда так было необходимо – просто принять, закрыв глаза на собственную боль, на действительность и неминуемые последствия, на логику, на обязанности Главы. Но, возможно, если он хотя бы попытался, то ему было бы гораздо легче пережить протест Дома и во второй раз пойти против ропота и недовольства старейшин, принять негодование деда, который в этот раз уже не счёл нужным соблюдать нейтралитет. «Ты переходишь все границы, внук. Подумай о последствиях. Тебе мало первого раза?»
Возможно, если бы он представил, то не дал бы ту страшную клятву на могиле родителей, которая привела Рукию на край гибели. Да и его самого, если уж на то пошло. Но это была бы полноценная расплата – жизнь за жизнь, – вот что он думал потом.
Всё это промелькнуло в мыслях и перед глазами за какие-то доли секунды, потому что это было тогда, тогда – теперь уже немыслимо давно, в какой-то другой реальности. А сейчас, увидев потрясение жены, его бесстрастие разлетелось на осколки: Хисана, его Хисана, которая раньше умело прятала свои беды и тревоги и улыбалась вопреки всему, тонула в своей боли прямо у него на глазах. Это было страшно, это развеяло в пыль накопившееся за годы хладнокровие и сдержанность. Он ощутил её отчаяние, как своё собственное: её терзания, её боль, её страдания – всё даже не пополам, а полностью и целиком словно выжглось внутри него раскалённым железом. Где-то совсем в глубине души он даже обрадовался, что ещё может чувствовать и что, возможно, в этот раз ему удастся принять удар на себя.
- Я нашёл её, Хисана, - он удерживал и укачивал жену, словно ребёнка, гладя по волосам и жалея, что не может заставить её снова всё забыть или забрать у неё эту боль целиком, без остатка. – Она жива, с ней всё в порядке. Слышишь?
Хисана подняла на него и без того большие, а сейчас просто огромные глаза с покрасневшими веками, полные непролитых слез, и Бьякуя увидел, как выражение муки в них сменяется надеждой – так утопающий хватается за соломинку. Именно это кольнуло так больно, что он не смог выдержать этот взгляд и прижал её голову к своей груди, на мгновение прикрыв глаза.
– Пойдём. – Он взял её за руку и мягко потянул в комнату. Усадил на маленький диванчик, а сам быстро надел брюки и рубашку и, сев рядом, притянул к себе жену, не отрывающую от него взгляд. Мысли путались, а его прямой задачей сейчас было успокоить, а не взбудоражить ещё больше. - Что ты хочешь знать?
– Она жива... – Хисана, до того едва сдерживающая мелкую противную дрожь, всё-таки совладала с голосом и быстро вытерла ладонью со щёк дорожки пролившихся и никак не желающих остановиться слёз, а пальцами другой руки неосознанно вцепилась в его одежду. – Расскажи всё что можешь, с самого начала... Пожалуйста.
– С начала? – Бьякуя сдержал вздох и подобрался. Она не представляла, о чём просит. Но сейчас это уже неважно, и ему снова очень пригодятся и умение концентрироваться, и способность прятать эмоции. – Хорошо.
Он стал рассказывать, как Рукия нашлась через год после... После. О том, что к этому моменту она уже училась в Академии, а когда была принята в Дом, то почти сразу стала офицером Тринадцатого отряда. О том, что занпакто Рукии – Соде но Шираюки – один из самых красивых и сильных в Готее-13; что сестре ещё есть куда расти и куда стремиться и что как раз целеустремлённости ей не занимать. О том, что Рукия старательная, способная, умная и ответственная; прекрасный, сильный боец, пользующийся уважением подчинённых и своего капитана. О том, что у неё есть друзья и она неплохо ладит с людьми, несмотря на довольно вспыльчивый нрав...
Он говорил, обходил и сглаживал острые углы, успокаивая жену, наблюдал, как светлеет её лицо, а взгляд наполняется благодарностью, и ему становилось тошно от самого себя: чем дальше рассказывал, тем сильнее грызло чувство вины, тем страшнее было подойти к тому, о чем Хисана и подумать не могла.
А Хисана постепенно успокаивалась. Ужас осознания собственного падения, жуткого, страшного проступка, сначала мешавший дышать, постепенно отступал, поддаваясь негромкому, уверенному голосу мужа. Она вслушивалась в каждое слово, впитывая и вбирая целиком, словно влагу сухая губка, вглядывалась в каждую эмоцию, проскальзывающую так или иначе на сосредоточенном лице Бьякуи. Она ждала чего-то, искала... И находила: вот он слегка наклонил голову и губы сложились в твёрдую линию – он всегда делал так, когда встречал кого-то столь же упрямого, как он сам; вот слегка прищурился, а во взгляде промелькнула улыбка – верный признак того, что сестра удивила его, возможно, оправдала ожидания; вот сдвинул брови и чуть заметно качнул головой... Его слова, взгляд, голос – всё сейчас было безмерно важно. За каждой реакцией мужа Хисана пыталась воссоздать портрет сестры – той, которую видела последний раз младенцем, той, чью жизнь она по собственной чудовищной ошибке и безвольной слабости пропустила. И только благодаря мужу она могла теперь восполнить этот ужасающий пробел. Хисана вздохнула – он опять, в который уже раз, спасает её... Она поймала себя на том, что даже слегка завидует тому, что муж столько лет имел возможность быть рядом с Рукией и тут же – что боится встречи с ней. Удивилась, что в такой важный и ответственный момент мысли разбегаются в разные стороны, как испуганные зайцы. Наверное, это от волнения. Хисана отпустила рубашку Бьякуи и тихонечко погладила его руку, стараясь слушать внимательнее.
В словах Бьякуи было и много чего иного – скрытого, пока ей непонятного. В какой-то момент она чутьем ощутила, наитием словила за хвост, — что за взвешенными и четкими фразами, очень правильными — ничего лишнего — формулировками мужа почти ощутимо стоит странное сожаление. Но его ответы неизменно радовали: сестра не только выжила, но и стала частью Дома, достойной представительницей Кучики – в этом невозможно было сомневаться, слушая Бьякую. И радость эта перекрыла всё, не омрачаясь даже ощущением – незаметным и исподволь, словно снег на кончиках пальцев – что мягко и незаметно, но муж уклоняется от некоторых вопросов. Эта радость была настолько ей нужна, настолько желанна, что стерла или хотя бы отодвинула на самый задний план мелькнувшее ранее ощущение недосказанности и сожаления.
В какой-то момент Хисана успокоилась настолько, что вспомнила об остывшем завтраке и так и не убранных осколках. Она заметила, с каким облегчением Бьякуя вздохнул, когда она предложила продолжить разговор за столом, но была слишком поглощена своими переживаниями: всё настолько перемешалось - и чувство вины, и радость - что невозможно было разобраться ни в себе, ни в причинах, ни в следствиях. Оставалось только плыть по течению, позволить себе потонуть в расспросах и утолять внезапно открывшийся эмоциональный голод скупыми, сжатыми, но насыщенными ответами мужа.
Нет, простить себя так просто она не могла, не представляла себе как, но благодаря Бьякуе всё словно становилось на свои места: и в душе, и в воспоминаниях, и в жизни. Постепенно становились понятны и собственные попытки спрятаться от своей памяти, и чувство тревоги, постоянного недовольства собой, и даже неясная вина и робость перед мужем обрели очевидную причину - её прошлое, её сестра.
Хисана смотрела на Бьякую и понимала, что сейчас больше чем когда-либо бесконечно благодарна за то, что он есть, за то, что когда-то на заснеженной, холодной и грязной улочке Руконгая они встретились, а праздничным фестивальным вечером непонятным, невероятным образом смогли узнать друг друга. За то, что сидит сейчас рядом и удерживает в ладони её пальцы и смотрит на неё так, как только он один и умеет — с бесконечной заботой и лаской в серых стальных глазах. Он здесь, рядом, а Рукия жива - благодаря ему в том числе! - и он приглядывает за ней. Разве не об этом она просила, разве не этого хотела, когда в Сообществе душ годами кляла себя за страшную ошибку?
Хисана, наскоро утерев снова выступившие слёзы, но теперь уже облегчения, разогрела завтрак, усадила мужа напротив и, задавая вопросы, уже и не пыталась разгадать, что именно остаётся в паузах между слов и кроется за молчанием. Пододвигая к мужу тарелку с омурайсу*, она слушала его рассказ, ставший последовательным и плавным, старалась не пропустить ни единого слова, застыв, и только пальцы её, незаметно для самой, мелко теребили край салфетки. Хисане вспомнились первые месяцы своей жизни в поместье и представилось, каково же пришлось сестре. Сердцем мечталось, что всё было лучше и легче, чем у неё, а разум подсказывал, что всё далеко не так просто, как ей воображалось и хотелось бы. Но сестра сильнее, гораздо сильнее — это она не могла не понять из рассказа Бьякуи. В какой-то мере это понимание тоже принесло облегчение, хотя вины с неё, конечно, не снимало. И этот непонятный коктейль из совершенно противоположных друг другу чувств — облегчения, вины, понимания, ошеломления — рождал такие же противоречивые желания — хотелось прекратить этот разговор и чтобы он длился и длился.
А Бьякуя постепенно чувствовал, как тяжелее даются слова и становится невозможным улыбаться в ответ на тихие и радостные улыбки жены. Завтрак закончился, Хисана захлопотала вокруг, принявшись за уборку, звоном посуды разгоняя непривычную и какую-то странно-тягостную тишину, а он словно онемел. Он хотел бы отложить его, этот разговор, на бесконечно долгое время, чтобы ничего не омрачало оставшиеся дни праздника. Только он и она — никаких воспоминаний, никакой боли. И вместе с тем понимал предельно ясно, что несказанное будет витать в воздухе все оставшееся время, мучая и терзая, омрачая и без того их считанные дни вместе. Она хочет услышать о Рукии всё — а он должен рассказать. Как бы стыдно, страшно, совестно ни было. Даже если после этого разговора Хисана не сможет смотреть на него, как прежде.
Ну же, Бьякуя, хватит прятаться за молчанием.
Он подошёл, забрал из рук Хисаны полотенце и пиалу, положил их на край стола возле раковины и, взяв за плечи, увел в комнату, усадил в кресло и сел на диванчик напротив, туда, где час-полтора назад боролся с отчаянием жены. Пришло время поменяться местами? Наверное, он даже улыбнулся бы этой мысли, если бы не было настолько невероятно, отчаянно, безнадёжно тяжело: он не имеет права даже надеяться на понимание. Он просто. не имеет. на это. права. Хотя он снова обманывает себя - конечно, надеется. Там, глубоко под ребрами, где дрожит и болит сердце, он все равно совершенно подло надеется на великодушие жены. Он стал себе противен.
Хисана покорно выпустила из рук посуду и дала увести себя в комнату, улыбаясь чуть вопросительно и неуверенно, ощутив странную перемену в настроении мужа. Легкое удивление прошло быстро: по лицу Бьякуи, по теням, мелькнувшим во взгляде, по тому, как сдержанно и выверено он опустился на диван напротив, Хисана поняла, что сейчас услышит то, что возможно не хотела бы слышать никогда.
- Ты должна знать ещё кое-что, Хисана. - Бьякуя чувствовал себя так, словно ныряет с обрыва в ледяную воду: - Я... почти убил её... Казнил бы собственными руками, если бы мне не помешали.
От звенящей тишины, повисшей в комнате, могли бы лопнуть барабанные перепонки. Ему захотелось закрыть глаза, а лучше просто исчезнуть, распасться, чтобы перестать чувствовать и не видеть ужаса или осуждения в её взгляде. Поднять глаза на Хисану он так и не смог.
Ну вот и всё, Бьякуя. Ты сделал то, что был должен.
Произнесённые слова легли тяжелой, неподъемной ношей на плечи обоим – он это чувствовал, он это знал, он предвидел это. Не знал только, что теперь с этим делать. Лишь нести ответственность — перед ней, перед Рукией, перед самим собой, в конце концов. Он это должен — но безнадежно, отчаянно и до пронзительного крика души надеялся на... Надеялся на свою жену. Он заставил себя поднять взгляд и посмотреть ей в глаза.
Хисана не произнесла ни звука, не охнула, не нахмурилась – застыла, поражённая сказанным. Еще в тот момент, когда муж усадил её отдельно от себя, она почувствовала – вот оно. Сейчас. Наверное, у неё ослабли бы ноги, если бы она стояла, возможно, она выронила бы что-нибудь, если бы держала, но сейчас Хисана только пыталась сопоставить невозможные, нелепые, странные слова с тем, что он рассказывал ей про Рукию буквально полтора-два часа назад. Она вглядывалась в лицо Бьякуи, а видела застывшую маску самообладания, и только выражение его глаз подтверждало страшную правду: сказанное – не плод воображения, не послышалось и не привиделось.
Но то, что Бьякуя произнёс, никак не могло проникнуть в её сознание, ей пришлось повторить про себя несколько раз его слова. Он хотел убить Рукию? Ту, которую обещал найти? Ту, которую долго искал? Принять которую в первый из великих Домов стоило ему - она была уверена в этом! - немалой крови? Убить Рукию, которую - и здесь сомнений не было никаких - он сам отдал под присмотр своего пусть и бывшего, но безгранично уважаемого наставника? Ту, которой гордился – это так явно сквозило в его словах за спокойными и ровными интонациями, хотя он ни разу не упомянул об этом?
Не может быть, этого просто не может быть... Этому должна быть причина, какой страшной и жестокой она бы ни была...
- Почему?.. – Кажется, она произнесла это вслух. Это был не вопрос к нему, это была попытка понять.
Бьякуя невольно поднял глаза и снова опустил взгляд. Кажется ни он, ни она ещё не осознали, что Хисана приняла произошедшее. Это было слишком сложно. И слишком просто. Для них обоих сейчас.
Бьякуя так и сидел, не отрывая от пола теперь уже почти отсутствующего, погружённого в себя взгляда. «Почему?» — этот вопрос Хисаны заставил углубиться в прошлое даже сильнее, чем в рассказе о Рукии, и повис в воздухе Дамокловым мечом... Впрочем, о чём это он? Этот меч подвесил он сам очень и очень давно. Он понимал это умом, но чувства, о которых он уже давно забыл, чувства, которые все эти годы сидели на цепи так тихо, что, казалось, вымерли за ненадобностью, сейчас теснились в грудной клетке — до боли, до удавки на шее, до долгих, тяжелых и затяжных ударов вдруг оказавшегося живым сердца. Где-то там, на краю сознания, он понимал, что не должен молчать, не давать этой тишине захлестнуть и потопить их обоих, что должен протянуть руку жене и помочь ей выбраться на поверхность — и оглушенный эмоциями и прошлым не мог.
А Хисана как-то пронзительно остро почувствовала, что сейчас муж далеко. Так далеко, что ей туда не дотянуться, словно ей там нет места, – и это было самое страшное, и перекрыло даже произнесённые слова. Она может потерять его сейчас. Нет, только не так и только не снова. Хисана не отрываясь смотрела на Бьякую — то, как он склонил голову и опустил плечи привело её в чувство. Её муж всегда смотрел вперёд, и чем страшнее была угроза, тем прямее становилась спина и твёрже взгляд, любую ношу, какой бы тяжёлой она ни была, он нёс с достоинством. Поэтому, что бы ни произошло, меньше всего ей хотелось видеть его таким... таким... придавленным чувством вины. Это неправильно, так не должно быть - вот что сейчас говорило её сердце, и Хисана послушалась его.
Она поднялась с кресла и подошла к дивану, опустилась на пол возле его ног. Она не знала, что делать — откуда? — ведь у нее, как у всякого обычного человека не было такого опыта. Но просто слушала себя. Она просто не хотела, не могла верить, что её муж мог вот так запросто «чуть не убить Рукию» — и только потому «чуть», что ему помешали. Она любит его, боги, как же она его любит! И она хочет — ей нужно! — знать, что у него для этого были причины. Причины, заставившие самого благородного и ответственного человека на свете так поступить. Ей жизненно необходимо было знать, что между ними ничего не встанет и она не потеряет его снова. Она выслушает его. Всё до единого слова. И, сдержавшись, так и не коснувшись его руки, Хисана попросила:
- Пожалуйста, расскажи.
Больше всего на свете ей хотелось обнять его, так, как он обнял её всего пару часов назад, успокаивая и разделяя тяжесть пополам. Но чувства – чувствами, а тени прошлого нужно изгонять и всё должно идти своим чередом: сейчас любое прикосновение он примет за жалость, а жалость его только унизит и ничего не решит. И им обоим нужно прийти в себя. И выговориться. Ему – особенно, ведь он молчал столько лет, столько лет носил это в себе. А ей самой... тоже очень многое надо понять...
- Очень долго придётся рассказывать. – Голос Бьякуи был глухим, Хисане снова пришлось подавить в себе желание прижаться к нему и разрыдаться от бессилия и невозможности исправить прошлое, от запредельной неправильности, абсурдности происходящего и горечи – это не должно было произойти с ними, но произошло и происходит. Она проглотила комок в горле и как можно спокойнее произнесла:
- Мы же никуда не торопимся?
Спокойствие жены стало для него пощечиной. Нет, не потому, что она пыталась добиться от него ответа на болезненный во всех смыслах вопрос, а потому, что она была спокойна. Снаружи. Он это знал. Знал, что за внешним спокойствием Хисаны прячется дрожь души и невыплаканные слезы. Он дал слабину, а она пытается подставить ему плечо. Стало стыдно — жгуче, горько, до боли в сжатых челюстях.
Как же ты смеешь, Бьякуя?.. Соберись!..
Игнорируя стыд, он качнул головой в знак согласия, собираясь с мыслями, и сцепил пальцы в замок — он уже сказал самое главное, в конце концов, разве теперь не должно быть легче? Но легче почему-то не было. Хотя то, что жена сейчас сидела рядом, пусть и не касаясь его, но глядя сосредоточенно и внимательно, подчёркнуто спокойно сложив на коленях маленькие ладони одна поверх другой — исподволь дарило... уверенность? И тепло. Она — единственная, кто никогда не упрекнёт его, даже увидев слабым. Да, это так... Поняв это, он, наконец, вздохнул и смог подобрать первые слова.
Автор: wandering
Соавтор: moondrop
Бета/гамма: moondrop
Фендом: Блич
Персонажи/пейринги: Бьякуя/Хисана
Жанр: гет, романтика, флафф, агнст, au
Рейтинг: R
Размер: миди, 63 стр.
Статус: в процессе
Предупреждения: ООС, ОЖП, ОМП
Размещение: с разрешения
Дисклеймер: Права - у Кубо.
От автора: фантазия на тему: "Вот бы они случайно встретились в Генсее". Сказка, розовый флафф и мечта. Да, это не лечится.
БЛАГОДАРНОСТИ
Всем кто ждал, пинал, просил, поддерживал, подталкивал, критиковал, напоминал, тряс, умолял и вдохновлял - посвящается!
Гивс, солнце, я рада, что таки успела это к твоей свадьбе!)))
Отдельное спасибо, а также печенек, цветов, музы и вдохновения Эрроу - ты знаешь за что, твоё ожидание для меня - лучший пинок))), Безумной фанатке, Олядзе, Enatik - без вас было бы очень тяжело. Sniwmers - вы вне конкуренции, дорогие.
Отдельный и низкий поклон, респект и уважение moondrop - соавтору, бете, критику, чудесному автору и замечательному человеку. Текст никогда не был бы таким без твоего потрясающего, тонкого чутья и глубокого понимания. Спасибо!
Глава 8. Первая половина, остальное в комментариях
«Спроси меня – легко ли не прятать взгляд,
когда ты знаешь, что говорить нельзя...»
Кот Басё
когда ты знаешь, что говорить нельзя...»
Кот Басё
Прижимая к себе Хисану, Бьякуя подумал, что беда не приходит одна, и что опасался он одного, а случилось другое. И хотя самое страшное всё равно впереди, но вот такой поворот – один из самых тяжелых из всех возможных...
Их жизнь с Хисаной всегда напоминала ему путешествие в легкой лодке по бушующему грозовому морю. Это только в самом начале Бьякуе казалось, что рано или поздно всё образуется и непременно станет легче. Много позже, услышав генсейскую мудрость «Жить должно быть не тяжко, но тяжело», он подумал, что это точно про них. Видимо, есть вещи, которые не меняются даже со временем. Для них с Хисаной — точно. А есть то, что меняется даже против собственного желания.
К бесстрастию Бьякуя стремился с юности. Самые близкие и уважаемые им люди – Гинрей-сама и Укитаке-тайчо – недвусмысленно (хотя второй гораздо мягче первого) – намекали на излишнюю и чересчур детскую импульсивность и несдержанность, недостойную будущего главы великого Дома. И Бьякуя изо всех своих тогда ещё небольших юношеских сил старался оправдать доверие и достичь столь вожделенного и необходимого ему качества.
Десятилетия ушли на то, чтобы понять: бесстрастие само приходит с опытом управления людьми – с попытками справиться с их сопротивлением и нежеланием подчиняться, борьбой с хитростью и своеволием, с бесконечным выбором между нужным, правильным и единственно-возможным, с горьким багажом неудачных попыток и грубых ошибок, со страшным опытом потерь — соратников, близких, друзей, любимых.
Он приобрёл бесстрастие – неважно какой ценой, но оно стало одним из его главных достоинств, весьма и весьма ценным приобретением – он вполне мог заслуженно гордиться собой. И гордился, ведь обуздать свой нрав – это, определённо, настоящая победа, а эмоции всегда и во всём служили помехой. И даже чувства – его личные чувства – не могли стать ни опорой, ни помощью там, где было его место, в том, что он считал и что стало главным делом его жизни. Да, в конце концов юношеские иллюзии распались и наставники оказались совершенно правы: принимать решения приходилось не только правильные, но, прежде всего, необходимые – а значит, так или иначе ставящие кого-либо под удар, и хорошо, если этот удар не приходился на близких или родных. При его обязанности Главы защищать никто не снимал ответственности наводить порядок или наказывать – тут было не до чувствительности, сочувствия или сожалений, не до его личных эмоций и ощущений – и бесстрастие стало его опорой, надёжным помощником на долгие годы в становлении безукоризненно-правильного главы Дома. Но иногда... иногда даже он сам понимал, как цепенеет, холодеет сердце в этой клетке из безупречной, почти безучастной правильности.
Встреча с Хисаной в промозглом и жалком Инудзури спасла его от этой клетки на целых пять лет. Коротких и бесконечных пять лет единодушия, согласия, понимания, поддержки. И полноты чувств. Он принял Хисану целиком, со всем прошлым, настоящим и надеждой на будущее, потому что для него она стала глотком свежего воздуха, восполнила и до краёв наполнила жизнью его выверенный до последней буквы мир. Нет, она не вывела его из клетки – прежде всего он сам никогда не покинул бы её, это было его место – но согласилась находиться рядом, поддерживать и словно бы раздвигать границы этой самой клетки, не замечать ни жёстких чугунных прутьев, ни духоты и нехватки свежего воздуха. Жена дарила ему чувство свободы. Совершенно неважно было тогда откуда Хисана взялась, почему её не было раньше, что будет потом – она просто появилась и была. Его, только его – такая, которая нужна именно ему. Не сказать, что Бьякуе не было дела до её прошлого, но оно как-то стиралось на фоне настоящего, на фоне безумного калейдоскопа из бед, проблем и безграничного счастья. Непонимания того, как она смогла выжить в одном из самых нищих и заброшенных районов вполне хватало, чтобы никогда не спрашивать об этом, не бередить наверняка глубокие раны, не поднимать мутного ила со дна озера её воспоминаний. Гораздо больше тогда его заботило, что поиски потерянной сестры день за днём вытягивают и без того небольшие силы хрупкой и нежной, бесконечно любимой женщины. Его жены. Эти два слова объясняли для него всё: его жена – его сокровище, часть него самого, и, определённо, лучшая часть. Он никогда не хотел похвастаться ею, скорее наоборот, спрятать от лишних и чужих глаз; ему не нужно было кому-то и что-то доказывать — достаточно было того, что она есть и она рядом. Единственное, чего он хотел — чтобы она была рядом всегда. Если бы он знал, если бы только знал тогда, как коротки времена и сроки...
Но он не знал. Он жил и наслаждался, впитывая её тепло, даря ей своё. Так редко и мало. И так неизмеримо много... Держать её за руки — ему было достаточно. Узкие бледные ладошки, что некогда знали тяжелый труд. Когда он привел её к себе, на них были мозоли и ссадины, а теперь... И он подносил её ладонь к губам, и приникал к ней, целуя серединку. Закрыть глаза и знать, ощущать, как вся суетная реальность в такие моменты отступает туда, прочь, за границы их крошечного мирка на двоих, полного её улыбок, её взглядов, её тепла. Мирка, где он мог положить голову ей на колени, прижаться лицом и с упоением вдыхать, пить её запах, пока не начинала кружиться голова — не то от счастья, не то переизбытка кислорода. А после — от обречённости.
После смерти жены он осознал, что за огромное счастье и цена – немыслимая. И даже в какой-то мере обрадовался той самой, такой привычной и надежной клетке из обязанностей, сводов законов и правил, — возможности возвести вокруг неё свои высокие, прочные непроницаемые стены защиты – уж кто-кто, а он умел отсекать лишнее и сосредотачиваться на главном. И вовсе неважно было и кому какое дело, что это самое «лишнее» — его жизнь, часть его собственной души, мысли, воспоминания, прошлое... Которое утекло, как песок сквозь пальцы, рассыпалось искрами реяцу той, что стала ему дороже собственной жизни, но покинула его первой, оставив одного и заставив сердце истекать кровью.
Нужно было оставить всё в прошлом и жить дальше, но он предпочёл закрыть наглухо засовы своей души, чтобы не потерять ни капли боли, потому что был уверен: перестав чувствовать боль, он потеряет окончательно даже сами воспоминания о самом дорогом и любимом человеке. Все душевные силы уходили на то, чтобы сохранить воспоминания о её тихом голосе, мягкой улыбке, ласковом взгляде, о том, как она склоняла голову, когда задумывалась или о том, как маленькая рука погружалась в воду, когда жена сидела у пруда... О том, как она невесомо обнимала его, как любила гладить по волосам, когда он, притянув к себе, прижимался лбом к её груди... Но заперевшись вместе со своей болью один на один, он и не заметил, как практически похоронил себя, и, привыкнув к ней, постепенно перестал чувствовать что-либо вообще; не заметил, что его жизнь действительно утекла вместе с ней, оставив от него лишь оболочку со слабо тлеющим огоньком внутри – остатками своего горя. Годы упорно стирали воспоминания о другой жизни, в которой он хоть и недолго, но был совсем другим человеком; годы неминуемо затрагивали даже глубоко спрятанный образ жены: обрывки их разговоров, фрагментов их счастья, которые теплились уже едва-едва где-то очень и очень глубоко внутри. И он порой уже вовсе не был уверен, точны ли, верны ли его воспоминания, или же отравлены отголосками его воображения. Сил у него было достаточно, а другие чувства ему не нужны и в остальных делах и обязанностях они не требовались, так он думал. Даже боль невозможно чувствовать постоянно, а он так давно и умело игнорировал все остальные собственные чувства, что уже и сам считал порой, что они отмерли за ненадобностью и невостребованностью. В его ситуации это стало неизбежным – он разучился и чувствовать, и сочувствовать, и сопереживать – это было прочно вытеснено из рациональной, размеренной, отлаженной жизни. Закаменел — это тоже было о нём, и одно из его главных достоинств – бесстрастие – обратилось против него самого.
Первые трещины в этом устоявшемся и привычном состоянии появились после казни Рукии – тогда, впервые за долгое время, стена, его прочная и непоколебимая защита, дала сбой, и ему пришлось выпустить наружу те жалкие крохи, что остались от его чувств. Но если уж быть честным и откровенным до конца, то возле Сокёку он малодушно решил, что не выживет после ранения, нанесённого Гином, и это было главной причиной его признания Рукии.
Он остался жив — спасибо капитану Унохане, — и многое в отношениях с сестрой изменилось, хотя этого всё равно было недостаточно для того, чтобы заставить его сбросить наросший панцирь, измениться и жить по-настоящему. И он понятия не имел, что должно случиться, чтобы было достаточно. И нужно ли ему это.
Вторая встреча с женой изменила всё. Хисана всегда была для него загадкой: при её требовательности и нежелании давать себе поблажки, она умела понимать и принимать людей такими, какие они есть, и упорно продолжала видеть в них лучшее. При всей проницательности, наблюдательности и уме, она с легкостью принимала недостатки других, умело замечая достоинства, и находила силы не только сопереживать и сочувствовать, но даже любить. Маленькая и хрупкая – она со свойственной ей неприметной и спокойной уверенностью упорно двигалась вперед, что бы ни случилось, неизвестно где находя для этого силы. Это и раньше удивляло Бьякую, а уж теперь и вовсе поражало: тихая, мягкая и ранимая – она была, как маленький лесной ручей, негромким журчанием дарящий радость и пробивающий себе дорогу даже сквозь преграды и препятствия. Вольно или невольно Хисана пробуждала жизнь в нём самом, заставляла вспоминать её вкус, и незаметно и постепенно становилась для него опорой, ориентиром, маяком, на который он снова пошёл в надежде найти пристанище или отдых – так было раньше, этого хотелось и сейчас. Просто он уже позабыл, какой ценой обретается такой покой, что у счастья всегда есть оборотная сторона.
Раньше он не представлял себе – не хотел, не позволял думать – что стояло за её многолетними настойчивыми, упорными поисками сестры. Ему казалось, что он и так понимает что. Он никогда не давал себе размышлять о том, какой была её жизнь в Руконгае. Наверное, непонимания того, как могла выжить хрупкая девушка там, где ломались сильные и здоровые мужчины, вполне хватало, чтобы не думать, не задавать вопросов даже себе самому и помогать ей – хотя бы тем, чем он помочь в состоянии. Тогда он думал, что спасает её. Наивный. Все пять лет она спасала его, одним своим присутствием спасала...
Принимая Рукию в Дом, он и не подумал представить, через что им обеим с Хисаной пришлось пройти и что пережить: тогда было не до этого, тогда так было необходимо – просто принять, закрыв глаза на собственную боль, на действительность и неминуемые последствия, на логику, на обязанности Главы. Но, возможно, если он хотя бы попытался, то ему было бы гораздо легче пережить протест Дома и во второй раз пойти против ропота и недовольства старейшин, принять негодование деда, который в этот раз уже не счёл нужным соблюдать нейтралитет. «Ты переходишь все границы, внук. Подумай о последствиях. Тебе мало первого раза?»
Возможно, если бы он представил, то не дал бы ту страшную клятву на могиле родителей, которая привела Рукию на край гибели. Да и его самого, если уж на то пошло. Но это была бы полноценная расплата – жизнь за жизнь, – вот что он думал потом.
Всё это промелькнуло в мыслях и перед глазами за какие-то доли секунды, потому что это было тогда, тогда – теперь уже немыслимо давно, в какой-то другой реальности. А сейчас, увидев потрясение жены, его бесстрастие разлетелось на осколки: Хисана, его Хисана, которая раньше умело прятала свои беды и тревоги и улыбалась вопреки всему, тонула в своей боли прямо у него на глазах. Это было страшно, это развеяло в пыль накопившееся за годы хладнокровие и сдержанность. Он ощутил её отчаяние, как своё собственное: её терзания, её боль, её страдания – всё даже не пополам, а полностью и целиком словно выжглось внутри него раскалённым железом. Где-то совсем в глубине души он даже обрадовался, что ещё может чувствовать и что, возможно, в этот раз ему удастся принять удар на себя.
- Я нашёл её, Хисана, - он удерживал и укачивал жену, словно ребёнка, гладя по волосам и жалея, что не может заставить её снова всё забыть или забрать у неё эту боль целиком, без остатка. – Она жива, с ней всё в порядке. Слышишь?
Хисана подняла на него и без того большие, а сейчас просто огромные глаза с покрасневшими веками, полные непролитых слез, и Бьякуя увидел, как выражение муки в них сменяется надеждой – так утопающий хватается за соломинку. Именно это кольнуло так больно, что он не смог выдержать этот взгляд и прижал её голову к своей груди, на мгновение прикрыв глаза.
– Пойдём. – Он взял её за руку и мягко потянул в комнату. Усадил на маленький диванчик, а сам быстро надел брюки и рубашку и, сев рядом, притянул к себе жену, не отрывающую от него взгляд. Мысли путались, а его прямой задачей сейчас было успокоить, а не взбудоражить ещё больше. - Что ты хочешь знать?
– Она жива... – Хисана, до того едва сдерживающая мелкую противную дрожь, всё-таки совладала с голосом и быстро вытерла ладонью со щёк дорожки пролившихся и никак не желающих остановиться слёз, а пальцами другой руки неосознанно вцепилась в его одежду. – Расскажи всё что можешь, с самого начала... Пожалуйста.
– С начала? – Бьякуя сдержал вздох и подобрался. Она не представляла, о чём просит. Но сейчас это уже неважно, и ему снова очень пригодятся и умение концентрироваться, и способность прятать эмоции. – Хорошо.
Он стал рассказывать, как Рукия нашлась через год после... После. О том, что к этому моменту она уже училась в Академии, а когда была принята в Дом, то почти сразу стала офицером Тринадцатого отряда. О том, что занпакто Рукии – Соде но Шираюки – один из самых красивых и сильных в Готее-13; что сестре ещё есть куда расти и куда стремиться и что как раз целеустремлённости ей не занимать. О том, что Рукия старательная, способная, умная и ответственная; прекрасный, сильный боец, пользующийся уважением подчинённых и своего капитана. О том, что у неё есть друзья и она неплохо ладит с людьми, несмотря на довольно вспыльчивый нрав...
Он говорил, обходил и сглаживал острые углы, успокаивая жену, наблюдал, как светлеет её лицо, а взгляд наполняется благодарностью, и ему становилось тошно от самого себя: чем дальше рассказывал, тем сильнее грызло чувство вины, тем страшнее было подойти к тому, о чем Хисана и подумать не могла.
А Хисана постепенно успокаивалась. Ужас осознания собственного падения, жуткого, страшного проступка, сначала мешавший дышать, постепенно отступал, поддаваясь негромкому, уверенному голосу мужа. Она вслушивалась в каждое слово, впитывая и вбирая целиком, словно влагу сухая губка, вглядывалась в каждую эмоцию, проскальзывающую так или иначе на сосредоточенном лице Бьякуи. Она ждала чего-то, искала... И находила: вот он слегка наклонил голову и губы сложились в твёрдую линию – он всегда делал так, когда встречал кого-то столь же упрямого, как он сам; вот слегка прищурился, а во взгляде промелькнула улыбка – верный признак того, что сестра удивила его, возможно, оправдала ожидания; вот сдвинул брови и чуть заметно качнул головой... Его слова, взгляд, голос – всё сейчас было безмерно важно. За каждой реакцией мужа Хисана пыталась воссоздать портрет сестры – той, которую видела последний раз младенцем, той, чью жизнь она по собственной чудовищной ошибке и безвольной слабости пропустила. И только благодаря мужу она могла теперь восполнить этот ужасающий пробел. Хисана вздохнула – он опять, в который уже раз, спасает её... Она поймала себя на том, что даже слегка завидует тому, что муж столько лет имел возможность быть рядом с Рукией и тут же – что боится встречи с ней. Удивилась, что в такой важный и ответственный момент мысли разбегаются в разные стороны, как испуганные зайцы. Наверное, это от волнения. Хисана отпустила рубашку Бьякуи и тихонечко погладила его руку, стараясь слушать внимательнее.
В словах Бьякуи было и много чего иного – скрытого, пока ей непонятного. В какой-то момент она чутьем ощутила, наитием словила за хвост, — что за взвешенными и четкими фразами, очень правильными — ничего лишнего — формулировками мужа почти ощутимо стоит странное сожаление. Но его ответы неизменно радовали: сестра не только выжила, но и стала частью Дома, достойной представительницей Кучики – в этом невозможно было сомневаться, слушая Бьякую. И радость эта перекрыла всё, не омрачаясь даже ощущением – незаметным и исподволь, словно снег на кончиках пальцев – что мягко и незаметно, но муж уклоняется от некоторых вопросов. Эта радость была настолько ей нужна, настолько желанна, что стерла или хотя бы отодвинула на самый задний план мелькнувшее ранее ощущение недосказанности и сожаления.
В какой-то момент Хисана успокоилась настолько, что вспомнила об остывшем завтраке и так и не убранных осколках. Она заметила, с каким облегчением Бьякуя вздохнул, когда она предложила продолжить разговор за столом, но была слишком поглощена своими переживаниями: всё настолько перемешалось - и чувство вины, и радость - что невозможно было разобраться ни в себе, ни в причинах, ни в следствиях. Оставалось только плыть по течению, позволить себе потонуть в расспросах и утолять внезапно открывшийся эмоциональный голод скупыми, сжатыми, но насыщенными ответами мужа.
Нет, простить себя так просто она не могла, не представляла себе как, но благодаря Бьякуе всё словно становилось на свои места: и в душе, и в воспоминаниях, и в жизни. Постепенно становились понятны и собственные попытки спрятаться от своей памяти, и чувство тревоги, постоянного недовольства собой, и даже неясная вина и робость перед мужем обрели очевидную причину - её прошлое, её сестра.
Хисана смотрела на Бьякую и понимала, что сейчас больше чем когда-либо бесконечно благодарна за то, что он есть, за то, что когда-то на заснеженной, холодной и грязной улочке Руконгая они встретились, а праздничным фестивальным вечером непонятным, невероятным образом смогли узнать друг друга. За то, что сидит сейчас рядом и удерживает в ладони её пальцы и смотрит на неё так, как только он один и умеет — с бесконечной заботой и лаской в серых стальных глазах. Он здесь, рядом, а Рукия жива - благодаря ему в том числе! - и он приглядывает за ней. Разве не об этом она просила, разве не этого хотела, когда в Сообществе душ годами кляла себя за страшную ошибку?
Хисана, наскоро утерев снова выступившие слёзы, но теперь уже облегчения, разогрела завтрак, усадила мужа напротив и, задавая вопросы, уже и не пыталась разгадать, что именно остаётся в паузах между слов и кроется за молчанием. Пододвигая к мужу тарелку с омурайсу*, она слушала его рассказ, ставший последовательным и плавным, старалась не пропустить ни единого слова, застыв, и только пальцы её, незаметно для самой, мелко теребили край салфетки. Хисане вспомнились первые месяцы своей жизни в поместье и представилось, каково же пришлось сестре. Сердцем мечталось, что всё было лучше и легче, чем у неё, а разум подсказывал, что всё далеко не так просто, как ей воображалось и хотелось бы. Но сестра сильнее, гораздо сильнее — это она не могла не понять из рассказа Бьякуи. В какой-то мере это понимание тоже принесло облегчение, хотя вины с неё, конечно, не снимало. И этот непонятный коктейль из совершенно противоположных друг другу чувств — облегчения, вины, понимания, ошеломления — рождал такие же противоречивые желания — хотелось прекратить этот разговор и чтобы он длился и длился.
А Бьякуя постепенно чувствовал, как тяжелее даются слова и становится невозможным улыбаться в ответ на тихие и радостные улыбки жены. Завтрак закончился, Хисана захлопотала вокруг, принявшись за уборку, звоном посуды разгоняя непривычную и какую-то странно-тягостную тишину, а он словно онемел. Он хотел бы отложить его, этот разговор, на бесконечно долгое время, чтобы ничего не омрачало оставшиеся дни праздника. Только он и она — никаких воспоминаний, никакой боли. И вместе с тем понимал предельно ясно, что несказанное будет витать в воздухе все оставшееся время, мучая и терзая, омрачая и без того их считанные дни вместе. Она хочет услышать о Рукии всё — а он должен рассказать. Как бы стыдно, страшно, совестно ни было. Даже если после этого разговора Хисана не сможет смотреть на него, как прежде.
Ну же, Бьякуя, хватит прятаться за молчанием.
Он подошёл, забрал из рук Хисаны полотенце и пиалу, положил их на край стола возле раковины и, взяв за плечи, увел в комнату, усадил в кресло и сел на диванчик напротив, туда, где час-полтора назад боролся с отчаянием жены. Пришло время поменяться местами? Наверное, он даже улыбнулся бы этой мысли, если бы не было настолько невероятно, отчаянно, безнадёжно тяжело: он не имеет права даже надеяться на понимание. Он просто. не имеет. на это. права. Хотя он снова обманывает себя - конечно, надеется. Там, глубоко под ребрами, где дрожит и болит сердце, он все равно совершенно подло надеется на великодушие жены. Он стал себе противен.
Хисана покорно выпустила из рук посуду и дала увести себя в комнату, улыбаясь чуть вопросительно и неуверенно, ощутив странную перемену в настроении мужа. Легкое удивление прошло быстро: по лицу Бьякуи, по теням, мелькнувшим во взгляде, по тому, как сдержанно и выверено он опустился на диван напротив, Хисана поняла, что сейчас услышит то, что возможно не хотела бы слышать никогда.
- Ты должна знать ещё кое-что, Хисана. - Бьякуя чувствовал себя так, словно ныряет с обрыва в ледяную воду: - Я... почти убил её... Казнил бы собственными руками, если бы мне не помешали.
От звенящей тишины, повисшей в комнате, могли бы лопнуть барабанные перепонки. Ему захотелось закрыть глаза, а лучше просто исчезнуть, распасться, чтобы перестать чувствовать и не видеть ужаса или осуждения в её взгляде. Поднять глаза на Хисану он так и не смог.
Ну вот и всё, Бьякуя. Ты сделал то, что был должен.
Произнесённые слова легли тяжелой, неподъемной ношей на плечи обоим – он это чувствовал, он это знал, он предвидел это. Не знал только, что теперь с этим делать. Лишь нести ответственность — перед ней, перед Рукией, перед самим собой, в конце концов. Он это должен — но безнадежно, отчаянно и до пронзительного крика души надеялся на... Надеялся на свою жену. Он заставил себя поднять взгляд и посмотреть ей в глаза.
Хисана не произнесла ни звука, не охнула, не нахмурилась – застыла, поражённая сказанным. Еще в тот момент, когда муж усадил её отдельно от себя, она почувствовала – вот оно. Сейчас. Наверное, у неё ослабли бы ноги, если бы она стояла, возможно, она выронила бы что-нибудь, если бы держала, но сейчас Хисана только пыталась сопоставить невозможные, нелепые, странные слова с тем, что он рассказывал ей про Рукию буквально полтора-два часа назад. Она вглядывалась в лицо Бьякуи, а видела застывшую маску самообладания, и только выражение его глаз подтверждало страшную правду: сказанное – не плод воображения, не послышалось и не привиделось.
Но то, что Бьякуя произнёс, никак не могло проникнуть в её сознание, ей пришлось повторить про себя несколько раз его слова. Он хотел убить Рукию? Ту, которую обещал найти? Ту, которую долго искал? Принять которую в первый из великих Домов стоило ему - она была уверена в этом! - немалой крови? Убить Рукию, которую - и здесь сомнений не было никаких - он сам отдал под присмотр своего пусть и бывшего, но безгранично уважаемого наставника? Ту, которой гордился – это так явно сквозило в его словах за спокойными и ровными интонациями, хотя он ни разу не упомянул об этом?
Не может быть, этого просто не может быть... Этому должна быть причина, какой страшной и жестокой она бы ни была...
- Почему?.. – Кажется, она произнесла это вслух. Это был не вопрос к нему, это была попытка понять.
Бьякуя невольно поднял глаза и снова опустил взгляд. Кажется ни он, ни она ещё не осознали, что Хисана приняла произошедшее. Это было слишком сложно. И слишком просто. Для них обоих сейчас.
Бьякуя так и сидел, не отрывая от пола теперь уже почти отсутствующего, погружённого в себя взгляда. «Почему?» — этот вопрос Хисаны заставил углубиться в прошлое даже сильнее, чем в рассказе о Рукии, и повис в воздухе Дамокловым мечом... Впрочем, о чём это он? Этот меч подвесил он сам очень и очень давно. Он понимал это умом, но чувства, о которых он уже давно забыл, чувства, которые все эти годы сидели на цепи так тихо, что, казалось, вымерли за ненадобностью, сейчас теснились в грудной клетке — до боли, до удавки на шее, до долгих, тяжелых и затяжных ударов вдруг оказавшегося живым сердца. Где-то там, на краю сознания, он понимал, что не должен молчать, не давать этой тишине захлестнуть и потопить их обоих, что должен протянуть руку жене и помочь ей выбраться на поверхность — и оглушенный эмоциями и прошлым не мог.
А Хисана как-то пронзительно остро почувствовала, что сейчас муж далеко. Так далеко, что ей туда не дотянуться, словно ей там нет места, – и это было самое страшное, и перекрыло даже произнесённые слова. Она может потерять его сейчас. Нет, только не так и только не снова. Хисана не отрываясь смотрела на Бьякую — то, как он склонил голову и опустил плечи привело её в чувство. Её муж всегда смотрел вперёд, и чем страшнее была угроза, тем прямее становилась спина и твёрже взгляд, любую ношу, какой бы тяжёлой она ни была, он нёс с достоинством. Поэтому, что бы ни произошло, меньше всего ей хотелось видеть его таким... таким... придавленным чувством вины. Это неправильно, так не должно быть - вот что сейчас говорило её сердце, и Хисана послушалась его.
Она поднялась с кресла и подошла к дивану, опустилась на пол возле его ног. Она не знала, что делать — откуда? — ведь у нее, как у всякого обычного человека не было такого опыта. Но просто слушала себя. Она просто не хотела, не могла верить, что её муж мог вот так запросто «чуть не убить Рукию» — и только потому «чуть», что ему помешали. Она любит его, боги, как же она его любит! И она хочет — ей нужно! — знать, что у него для этого были причины. Причины, заставившие самого благородного и ответственного человека на свете так поступить. Ей жизненно необходимо было знать, что между ними ничего не встанет и она не потеряет его снова. Она выслушает его. Всё до единого слова. И, сдержавшись, так и не коснувшись его руки, Хисана попросила:
- Пожалуйста, расскажи.
Больше всего на свете ей хотелось обнять его, так, как он обнял её всего пару часов назад, успокаивая и разделяя тяжесть пополам. Но чувства – чувствами, а тени прошлого нужно изгонять и всё должно идти своим чередом: сейчас любое прикосновение он примет за жалость, а жалость его только унизит и ничего не решит. И им обоим нужно прийти в себя. И выговориться. Ему – особенно, ведь он молчал столько лет, столько лет носил это в себе. А ей самой... тоже очень многое надо понять...
- Очень долго придётся рассказывать. – Голос Бьякуи был глухим, Хисане снова пришлось подавить в себе желание прижаться к нему и разрыдаться от бессилия и невозможности исправить прошлое, от запредельной неправильности, абсурдности происходящего и горечи – это не должно было произойти с ними, но произошло и происходит. Она проглотила комок в горле и как можно спокойнее произнесла:
- Мы же никуда не торопимся?
Спокойствие жены стало для него пощечиной. Нет, не потому, что она пыталась добиться от него ответа на болезненный во всех смыслах вопрос, а потому, что она была спокойна. Снаружи. Он это знал. Знал, что за внешним спокойствием Хисаны прячется дрожь души и невыплаканные слезы. Он дал слабину, а она пытается подставить ему плечо. Стало стыдно — жгуче, горько, до боли в сжатых челюстях.
Как же ты смеешь, Бьякуя?.. Соберись!..
Игнорируя стыд, он качнул головой в знак согласия, собираясь с мыслями, и сцепил пальцы в замок — он уже сказал самое главное, в конце концов, разве теперь не должно быть легче? Но легче почему-то не было. Хотя то, что жена сейчас сидела рядом, пусть и не касаясь его, но глядя сосредоточенно и внимательно, подчёркнуто спокойно сложив на коленях маленькие ладони одна поверх другой — исподволь дарило... уверенность? И тепло. Она — единственная, кто никогда не упрекнёт его, даже увидев слабым. Да, это так... Поняв это, он, наконец, вздохнул и смог подобрать первые слова.
@темы: Кучики, Блич, фанфики, князь, в обзоры, Бьякуя и Хисана
Любовь — это твоя сознательная способность ставить свои недостатки ниже, чем недостатки близкого человека (с)
Название: Сезон момиджи
Автор: wandering
Соавтор: moondrop
Бета/гамма: moondrop
Фендом: Блич
Персонажи/пейринги: Бьякуя/Хисана
Жанр: гет, романтика, флафф, агнст, au
Рейтинг: R
Размер: миди, 49 стр.
Статус: в процессе
Предупреждения: оос, ОЖП, ОМП
Размещение: с разрешения
Дисклеймер: Права - у Кубо.
От автора: фантазия на тему: "Вот бы они случайно встретились в Генсее". Сказка, розовый флафф и мечта. Да, это не лечится.
С наступившим Новым годом и приближающимся Рождеством, дорогие мои!
глава 7
***
Праздничный вечер проходил даже лучше, чем Хисана представляла себе в мечтах. Её слёзы словно смыли всё страхи, устранили невидимый внутренний барьер и остаток вечера наполнился тихой, ничем не омрачаемой радостью. Той чужой интонации – что заставила пожалеть о сказанном, встряхнула и помогла собраться – в голосе мужа больше она не слышала и готова была сделать многое, чтобы не услышать никогда. Взгляд за взглядом, прикосновение за прикосновением, улыбка за улыбкой, слово за словом – возрождалось взаимопонимание, сотканное из поддержки, ласки и заботы.
Ни о чём особо серьёзном за ужином они не говорили, безмолвно согласившись не тревожить друг друга сильнее хотя бы сегодня. Хисана рассказывала о том, как провела эти две недели без него, о старой-новой работе, о том, какими забавными, упрямыми и способными бывают дети; показала Бьякуе несколько детских рисунков, а потом и своих; рассказала о планах и творческих мечтах на будущий год и о том, что не знает, каким образом можно избежать встречи с Маи на эти празники.
Когда ужин был окончен, Хисана предложила пройтись до храма Отори, и Бьякуя согласился, хотя у неё и сложилось впечатлние, что он с большей охотой остался бы дома. И, в общем-то, она была права. Весь мир замыкался для Бьякуи на одном только человеке, на единственной женщине, что была предназначена ему судьбой или же стала его судьбой — он не задумывался, ему было все равно, пока она была рядом. Потому он согласился пойти в храм, заранее зная, что окружающий их город, люди, здания, деревья, праздничная суета выпадут из его памяти уже через несколько часов, оставив лишь её: улыбки, искорки во взгляде, наклон головы, покрасневший на морозе носик, касания, оставленные на снегу следы. Мир, во всем его многообразии и великолепии, прекратил для него существовать — когда-то давным-давно.
- С удовольствием побываю в качестве гостя на подобном празднике, - успокоил он её, поднимаясь из-за стола. – Ужин был чудесным, - улыбнулся и снова поцеловал в макушку.
- Ну почему я такого маленького роста? – улыбнулась в ответ Хисана, чем вызвала поцелуй в запястье и недолгие, но сильные объятия. Сильные, но поразительно нежные. Надежные, крепкие, способные защитить и никогда, никогда не обидеть – ради таких объятий она могла ждать мужа сколько угодно, они больше чем что-либо другое показывали, насколько она дорога и нужна ему.
Когда они вышли на улицу, то снег валил уже хлопьями: крыши домов, заборы, машины, деревья и даже провода – на всём лежал белый покров, который стал ещё толще, пока они добрались до храма.
Стоя под зонтом, они слушали удары колокола в огромной толпе, в которой, как и надеялась Хисана, на них мало кто обращал внимание, хотя Бьякуя поставил её перед собой и удерживал за плечи так, словно боялся, что она исчезнет. А Хисана радовалась, что у неё есть редкая возможность игнорировать приличия и, прижавшись к нему спиной, спокойно находиться в его полуобъятиях: ей тоже было необходимо постоянно чувствовать его рядом.
Потом они гуляли в парке, том самом, в котором увидели друг друга почти два месяца назад.
Вопреки ожиданиям — ожиданиям их обоих — Бьякуя действительно наслаждался прогулкой, и Хисана вскоре успокоилась, что поторопилась вытащить его из дома. Они перекидывались незначительными словами и фразами: «похолодало», «как красиво!», «замёрзла?», «вот бы снег лежал подольше!», «пойдём туда», «смотри!», которые в сочетании с морозным дыханием, тишиной и мимолётными взглядами приобретали всеобъемлющий и глубокий смысл. Мир, до которого Бьякуе не было дела — и он думал, уже никогда не будет, — вдруг приобрел краски, звуки, запахи. Скрип снега под подошвой, холод снежка в ладонях, яркие праздничные фонари под белыми шапками снега, смеющиеся прохожие в кимоно, стук гэта по плитам храма — все наполнилось жизнью, удивительной, прозрачной, неосязаемой, но вездесущей. Эта жизнь, как оказалось, наполняла все вокруг, кроме него самого, и вот сейчас, только сейчас она начала возвращаться в Кучики Бьякую — через касания, через поцелуи, через лучистые взгляды и улыбки его жены.
Хисане же казалось, что ощущение легкости и невесомости парящих в воздухе снежинок передалось и им, и они оба радуются неожиданно высокому серому небу, словно из рога изабилия сыплющему на них белые снежные хлопья, ночи, светлой от снегопада и редких низких электрических фонарей. Они шли рядом, Бьякуя не удерживал её, но что-то в выражении его глаз не позволяло отходить от него дальше, чем на несколько шагов. Пару раз она ловила на себе его взгляд, исполненный такого притяжения, что пришлось прятать в шарф смущённую улыбку. Но чаще его взгяд был внимательным и задумчивым, и больше всего Хисане хотелось в такие моменты просто прижаться к нему, поэтому она спешно отворачивалась. Муж останавливал её, поворачивал к себе:
- У тебя даже на ресницах снег, - говорил он и стирал подушечкой большого пальца снежинки, падащие ей на лицо, касаясь трепетно, любовно, словно святыни. А в уголках серых глаз пряталась улыбка, рядом с едва заметными морщинками, которых, она была уверена, раньше не было. Как не было печали, скрытой глубоко, очень глубоко, на самом дне его взгляда. Хисана подумала, что больше чем когда-либо муж напоминает ей скалу, горный утёс: мощный, незыблемый, нерушимый. И бесконечно одинокий. Что ж, если это так, то ей остаётся стать вьюнком – зелёным, подвижным, оплетающим и оживляющим этот утёс своими, пусть и неказистыми на первый взгляд, но живыми цветами и листьями. Она хочет, чтобы он снова научился радоваться, если это в её силах, то для этого она отдаст себя до капли.
Эти мысли и показавшийся внезапным вывод принёсли Хисане утешение и долгожданное душевное равновесие. Ей захотелось подбежать к мужу, обнять, а потом взять его лицо в ладони и долго-долго смотреть в ему глаза, не обращая внимание ни на прохожих, ни на снегопад и легкий морозец. Но она сдержалась, решив не смущать ни его, ни себя и наслаждаться прогулкой – неизвестно, сколько ещё времени они проведут вместе. Ей нужно привыкать жить одним днём, ведь у неё есть чему радоваться.
Хисана то шла рядом и, беря мужа за руку, сплетала их пальцы, то кружилась в танце вместе с падающими белыми хлопьями – такой пушистый снегопад всегда восхищал её. У неё получилось втянуть Бьякую в игру и она заставила его покидаться снежками, и даже смогла попасть в него пару раз, хотя была уверена, что он просто поддался — когда она полушутя-полусерьёзно попеняла ему на это, то впервые за долгое время услышала, как он засмеялся – тихо и мягко.
Хисана замерла, любуясь им, а он подошёл, взял за руки и, заглянув в глаза, произнёс ласково:
- Ты замёрзла. Пойдём домой?
Это бархатное «домой» заставило затрепетать и отозвалось в сердце мимолётной болью: где он, их дом? Они нигде не дома, ни он – у себя в поместье в Сейрейтее, ни она – в своей маленькой квартирке в Токио, но вместе – дома повсюду, где бы ни оказались.
Она улыбнулась и согласно кивнула и, взяв за руку, снова переплела их пальцы.
Войдя в квартиру, они едва успели разуться и снять верхнюю одежду, как Хисана сделала то, о чём так мечтала на улице – обняла Бьякую крепко-крепко. И услышала, как он тихо выдохнул, обнимая её в ответ, а когда подняла голову, увидела его слегка удивлённый и вопросительный взгляд. Она привстала на цыпочки и заставив немного наклониться, взяла в ладошки его лицо и осторожно поцеловала в уголки губ, щеки, кончик носа и опущенные веки, и снова губы, что дрогнули и приоткрылись, словно он хотел что-то сказать — но не сказал; а Хисана оказалась подхваченной на руки, и удивления в глазах мужа уже не было. Теперь в них мерно и ровно горел огонь, который согревал, обволакивал и подчинял, – она понимала, что этот огонь — разгорись сильнее или выйди из под контроля — способен сжечь всё на своём пути, но для неё совсем не опасен. Хисана хорошо знала это.
Прикосновения мужа – неспешные и властные, но вместе с тем до краёв наполненные безграничной нежностью — напомнили ей весенний порывистый сильный, но теплый и ласковый ветер, который хотелось ощутить на себе, целиком и полностью отдаться ему и утонуть в той сводящей с ума ласке, которую он в себе нёс – только ей и только для неё.
Она не помнила, как они оказались в комнате, не помнила, как муж освободил её и себя от такой ненужной сейчас одежды. Он не был нетепелив, но Хисана чувствовала, как желание переполняет его, переливается в неё, захватывает целиком, пробуждая жажду большего, и радовалась, что это именно она является и причиной его желания обладать, и той, которая способна утолить эту жажду.
Он целовал её, а она удивлялась, что его губы могут быть такими удивительно мягкими и нежными, и что, оказывается, это ещё один способ рассказать ей, как она бесконечно нужна ему; а ещё тому, насколько его нежность зажигает в ней самой ответное пламя. Его ладони скользили, пальцы сжимали и ласкали, трепетно и любовно исследуя её тело, дрожащее в ответ на его прикосновения, и чтобы не потеряться в этом безумии, она шептала его имя.
Мир расширился до бесконечности, границы комнаты стёрлись, растворились, раздвинулись, перемещая их куда-то в межзвездное пространство, в котором им оставалось только удерживать друг друга как можно теснее и ближе, прижимаясь даже не обнажённой кожей, а чем-то ещё более горячим, пульсирующем и бьющимся в глубине грудных клеток. Каждым вздохом и движением даря ласку, каждым сорваным выдохом и захлёбывающимся шёпотом отдаваясь друг другу без остатка и обоюдно сожалея где-то на краю сознания, что нельзя раствориться и соединиться окончательно и навсегда.
Когда Хисана утром открыла глаза, то первое, что она заметила, – была его одежда, перекинутая через спинку кресла. А ведь она была уверена, что ночью он уйдёт! Сердце в груди подпрыгнуло, заколотилось от радости где-то в горле, она обернулась и увидела спящего мужа.
Она сидела, не могла отвести глаз и не знала, то ли смеяться или плакать от счастья, то ли схватить карандаш и запечатлеть увиденное: он был дивно хорош в неясном свете позднего зимнего утра – умиротворённый, спокойный. Рассыпавшиеся по подушке черные волосы, сомкнутые ресницы, грудь, мерно вздымающаяся от тихого дыхания...
Ей хотелось прижаться, обнять, полежать рядом, осторожно притрагиваясь подушечками пальцев, убедиться, что он не снится ей. И просто посидеть и полюбоваться на спящего так мирно и безмятежно.
В конце концов художница победила – когда ещё у неё будет такой шанс? – и она тихо и осторожно скользнув с кровати, завернувшись в простынь, уселась в кресло, поджав под себя ноги, и принялась делать набросок. Нет, совершенно точно, картину из этого наброска она делать никогда не будет, но изредка вспоминать и бередить душу, глядя на рисунок, пока Бьякуи не будет рядом, казалось сейчас не такой уж плохой идеей.
Муж спал, а Хисана, заканчивая набросок, подумала, что его сон всегда был очень чуток. Означает ли это, что здесь он действительно чувствует себя как дома? Улыбнувшись этой мысли она отложила альбом и карандаш, удержавшись от поцелуя из боязни разбудить его, тихонько оделась и пошла готовить завтрак.
Бьякую разбудили тихие шорохи и негромкий стук посуды, идущие из кухни. Он с удивлением посмотрел в окно и понял, что проспал: его внутренний будильник, уже больше сотни лет как натренированный будить его ещё до рассвета, сегодня не сработал. Во всём теле чувствовалась непривычная расслабленность, даже нега, и Бьякуя подумал, что гигай странная вещь – он усиливает и обостряет ощущения. Или дело совсем не в гигае, а в том, что он сам стал чувствовать острее? Вообще — чувствовать?
Близость с женой – забытая и долгожданная – стала очередным открытием: оказывается, он почти не помнил, насколько трудно сдерживаться, когда она рядом. Но он ничего не мог с собой поделать: были мгновения, когда она напоминала ему тот самый снег – перкрасный, мимолётный и ускользающий – миг, и она растает, словно не было. Но вот сейчас, в их квартирке, в уютной возне и аппетитных запахах с кухни, в том, что никуда не надо бежать и спешить, а Хисана здесь, стоит ему встать и подойти к ней или просто окликнуть, – было что-то потрясающее. Даже немного нереальное... Вставать не хотелось. Хотелось потянутся всем телом, прижать к себе жену и пролежать так долго-долго. Какие позабытые ощущения...
Прежде чем отправиться в душ, он обернулся в простыню, явно оставленную Хисаной, а потом заметил на столе рисунок. Взял в руки и застыл, даже дыхание задержал, рассматривая. Это вот таким она его видит? Он что, правда умеет улыбаться во сне? Желание обнять жену стало нестерпимым, он аккуратно вернул рисунок на место и отправился на кухню.
Бьякуя появился за её спиной неслышно, Хисана почувствовала его за мгновение до того, как к шее прижались его губы. Теплая волна радости охватила её с головы до самых пяток: он позволял себе прикасаться к ней гораздо больше и чаще, чем раньше, и, наверное, не было лучшего способа сделать её счастливой. Она положила деревянную лопаточку, которой переворачивала омлет с рисом, развернулась и обхватила мужа за талию, прижалась к его груди:
- Доброе утро... Ты останешься сегодня?
Она сама обняла его в ответ на поцелуй, а вот когда задала вопрос, то Бьякуя почувствовал укол совести – он до сих пор не сказал ей, что останется на все праздники. Нет, он не забыл. И... забыл. Сначала не стал говорить, потому что понимал, что объяснения так или иначе приведут к Рукии, а это не та тема для них обоих, которую можно обсуждать второпях. А после... после стало не до этого.
А она, видимо, измучилась от неопределённости. И снова, в который раз он задал себе вопрос: перестанет ли когда-нибудь причинять ей боль?
Бьякуя вздохнул — очень хотелось отложить всё это на потом — и ответил cдержанно, понимая, что неприятному разговору рано или поздно быть:
- На все оставшиеся три дня праздника.
Он и сам не понимал, чего ожидал в ответ, но когда она подняла на него глаза, в них было столько неприкрытого, сияющего счастья и чистой радости, что он смог только прижать жену как можно крепче и спрятать ответную улыбку в её волосах, снова удивляясь тому, как один её взгляд умеет расеивать его страхи.
Внутри всколыхнулась смесь удивления, благодарности, желания и — неожиданно — веселья, поэтому он как бы невзначай поинтересовался, предвидя и предвкушая её реакцию, не хочет ли она принять ванну вместе? И, увидев ожидаемо растерянный взгляд и наблюдая, как у неё пунцовеют от смущения щеки, поцеловал в лоб и быстро удалился – в такие моменты Хисана была слишком мила, чтобы выпустить её из объятий просто так.
- Откуда ты узнал про праздники?
Этот вопрос заставил его застыть в дверях ванной и в очередной раз поймать себя на том, что он боится этого разговора. Он. Боится. Но бояться было чего, ещё как было.
– Я скоро, - он посмотрел на жену и почувствовал, как на хрупком счастье расползаются пока ещё незаметные трещины: их реальность такова, что рядом боль и горечь идут рука об руку.
- Надо купить тебе халат, - улыбнулась Хисана, кивнув на его простыню. – Не торопись, но завтрак почти готов и я начинаю накрывать на стол.
Когда Бьякуя ушёл, Хисана сперва прижала ладошки к пылающим щекам – муж шутил, почти смеялся – и это был самый большой подарок для неё. А уж то, что он останется так надолго!.. Это было просто чудо. И всё же... всё же Хисана не могла не ощутить, что впереди у них какой-то непростой и очень долгий разговор – слишком уж неоднозначный, тревожный и какой-то болезненный взгляд бросил на неё Бьякуя, заходя в ванную, когда думал, что она уже не видит. Накрывая на стол, она принялась напевать старую колыбельную песню о Пастухе и Ткачихе*, всегда сопутствующую непростым размышлениям - одна из самых любимых и немного грустых привычек детства. И внезапно подумала о сестре.
Воспоминания возвращались к Хисане волнами – иногда яркими каринами и целыми цепочками из событий, иногда обрывками. По прошествии времени трудно восстановить в памяти даже то, что происходило год назад, что уж говорить о её жизни в Сообществе душ? Но воспоминания о Рукии постоянно ускользали. Она просила Бьякую найти сестру. Это всё, что Хисана могла вспомнить. Ни лица сестры, ни причин, почему они с ней расстались. Память упорно отказывалась восстановить хоть что-то связанное и законченное, неизменно вызывая тревогу. Но у Хисаны и так пока хватало над чем думать. И всё-таки... всё-таки... Взгляд мужа не хотел выходить из головы. Она уже видела подобные взгляды. Не раз. Видела... Когда?.. Когда он возвращался из Руконгая. Когда он уходил в Руконгай вместо неё для того... Для того чтобы... Чтобы найти Рукию, которую она бросила.
Чашка выскользнула у неё из рук и звонко разлетелась на мелкие осколки, но Хисана даже не поняла этого. Она быстро зажала рот ладонью, чтобы не закричать.
Она. Бросила. Рукию. Маленькую, беспомощную, беззащитную. Чтобы выжить самой.
Вот теперь, кажется, Хисана вспомнила всё.
Когда Бьякуя, едва обмотавшись полотенцем, выскочил из ванной на звук разбившейся посуды, то увидел Хисану, стоящую посреди осколков и глядящую на него с такой болью и ужасом, что у него внутри всё оборвалось и он по-настоящему испугался:
- Хисана!
- Я бросила её. Рукию. Ведь это правда? Совсем маленькой, голодной и плачущей! – жена не кричала, но голос срывался и дрожал. Уж лучше бы кричала, чем это море отчаянья в глазах. Он отшвырнул босой ногой осколки, шагнул и рывком прижал жену к себе. – Что же я наделала, Бьякуя? – услышал он надрывный шёпот. – Как же я могла?!
* - из Векипедии: Согласно легенде прекрасная Орихимэ (яп. 織姫?, прядущая принцесса, ткачиха) и Хикобоси (яп. 彦星?, пасущий коров, волопас) встретились и полюбили друг друга. Ткачихой, или Танабатацумэ, называют яркую звезду Вегу в созвездии Лиры, а Волопасом, или Кэнгю (яп. 牽牛 кэнгю:?, китайский вариант), называют звезду Альтаир в созвездии Орла. Недовольный тем, что работа была оставлена, отец Орихимэ разлучил влюблённых, разделив их по обе стороны реки (Млечный путь), и запретил им встречаться чаще одного раза в году. Каждый год в седьмую ночь седьмого месяца им разрешено встретиться.
Танабата (яп. 七夕 танабата?, Ткачиха, Вега) — традиционный японский праздник, также часто называемый «фестиваль звёзд» или «звёздный фестиваль» (хоси мацури). Не является государственным праздником. Обычно отмечается ежегодно 7 июля.
Праздник Танабата очень популярен в Японии. Отмечают его в каждой провинции по-разному, но общей традицией являются фейерверки, парады и праздничное оформление улиц. До наших дней сохранился обычай развешивать на бамбуковых ветках тандзаку (яп. 短冊?) — небольшие кусочки тонкой цветной бумаги с написанными на них желаниями, иногда в стихотворной форме.
Автор: wandering
Соавтор: moondrop
Бета/гамма: moondrop
Фендом: Блич
Персонажи/пейринги: Бьякуя/Хисана
Жанр: гет, романтика, флафф, агнст, au
Рейтинг: R
Размер: миди, 49 стр.
Статус: в процессе
Предупреждения: оос, ОЖП, ОМП
Размещение: с разрешения
Дисклеймер: Права - у Кубо.
От автора: фантазия на тему: "Вот бы они случайно встретились в Генсее". Сказка, розовый флафф и мечта. Да, это не лечится.
С наступившим Новым годом и приближающимся Рождеством, дорогие мои!
глава 7
Праздничный вечер проходил даже лучше, чем Хисана представляла себе в мечтах. Её слёзы словно смыли всё страхи, устранили невидимый внутренний барьер и остаток вечера наполнился тихой, ничем не омрачаемой радостью. Той чужой интонации – что заставила пожалеть о сказанном, встряхнула и помогла собраться – в голосе мужа больше она не слышала и готова была сделать многое, чтобы не услышать никогда. Взгляд за взглядом, прикосновение за прикосновением, улыбка за улыбкой, слово за словом – возрождалось взаимопонимание, сотканное из поддержки, ласки и заботы.
Ни о чём особо серьёзном за ужином они не говорили, безмолвно согласившись не тревожить друг друга сильнее хотя бы сегодня. Хисана рассказывала о том, как провела эти две недели без него, о старой-новой работе, о том, какими забавными, упрямыми и способными бывают дети; показала Бьякуе несколько детских рисунков, а потом и своих; рассказала о планах и творческих мечтах на будущий год и о том, что не знает, каким образом можно избежать встречи с Маи на эти празники.
Когда ужин был окончен, Хисана предложила пройтись до храма Отори, и Бьякуя согласился, хотя у неё и сложилось впечатлние, что он с большей охотой остался бы дома. И, в общем-то, она была права. Весь мир замыкался для Бьякуи на одном только человеке, на единственной женщине, что была предназначена ему судьбой или же стала его судьбой — он не задумывался, ему было все равно, пока она была рядом. Потому он согласился пойти в храм, заранее зная, что окружающий их город, люди, здания, деревья, праздничная суета выпадут из его памяти уже через несколько часов, оставив лишь её: улыбки, искорки во взгляде, наклон головы, покрасневший на морозе носик, касания, оставленные на снегу следы. Мир, во всем его многообразии и великолепии, прекратил для него существовать — когда-то давным-давно.
- С удовольствием побываю в качестве гостя на подобном празднике, - успокоил он её, поднимаясь из-за стола. – Ужин был чудесным, - улыбнулся и снова поцеловал в макушку.
- Ну почему я такого маленького роста? – улыбнулась в ответ Хисана, чем вызвала поцелуй в запястье и недолгие, но сильные объятия. Сильные, но поразительно нежные. Надежные, крепкие, способные защитить и никогда, никогда не обидеть – ради таких объятий она могла ждать мужа сколько угодно, они больше чем что-либо другое показывали, насколько она дорога и нужна ему.
Когда они вышли на улицу, то снег валил уже хлопьями: крыши домов, заборы, машины, деревья и даже провода – на всём лежал белый покров, который стал ещё толще, пока они добрались до храма.
Стоя под зонтом, они слушали удары колокола в огромной толпе, в которой, как и надеялась Хисана, на них мало кто обращал внимание, хотя Бьякуя поставил её перед собой и удерживал за плечи так, словно боялся, что она исчезнет. А Хисана радовалась, что у неё есть редкая возможность игнорировать приличия и, прижавшись к нему спиной, спокойно находиться в его полуобъятиях: ей тоже было необходимо постоянно чувствовать его рядом.
Потом они гуляли в парке, том самом, в котором увидели друг друга почти два месяца назад.
Вопреки ожиданиям — ожиданиям их обоих — Бьякуя действительно наслаждался прогулкой, и Хисана вскоре успокоилась, что поторопилась вытащить его из дома. Они перекидывались незначительными словами и фразами: «похолодало», «как красиво!», «замёрзла?», «вот бы снег лежал подольше!», «пойдём туда», «смотри!», которые в сочетании с морозным дыханием, тишиной и мимолётными взглядами приобретали всеобъемлющий и глубокий смысл. Мир, до которого Бьякуе не было дела — и он думал, уже никогда не будет, — вдруг приобрел краски, звуки, запахи. Скрип снега под подошвой, холод снежка в ладонях, яркие праздничные фонари под белыми шапками снега, смеющиеся прохожие в кимоно, стук гэта по плитам храма — все наполнилось жизнью, удивительной, прозрачной, неосязаемой, но вездесущей. Эта жизнь, как оказалось, наполняла все вокруг, кроме него самого, и вот сейчас, только сейчас она начала возвращаться в Кучики Бьякую — через касания, через поцелуи, через лучистые взгляды и улыбки его жены.
Хисане же казалось, что ощущение легкости и невесомости парящих в воздухе снежинок передалось и им, и они оба радуются неожиданно высокому серому небу, словно из рога изабилия сыплющему на них белые снежные хлопья, ночи, светлой от снегопада и редких низких электрических фонарей. Они шли рядом, Бьякуя не удерживал её, но что-то в выражении его глаз не позволяло отходить от него дальше, чем на несколько шагов. Пару раз она ловила на себе его взгляд, исполненный такого притяжения, что пришлось прятать в шарф смущённую улыбку. Но чаще его взгяд был внимательным и задумчивым, и больше всего Хисане хотелось в такие моменты просто прижаться к нему, поэтому она спешно отворачивалась. Муж останавливал её, поворачивал к себе:
- У тебя даже на ресницах снег, - говорил он и стирал подушечкой большого пальца снежинки, падащие ей на лицо, касаясь трепетно, любовно, словно святыни. А в уголках серых глаз пряталась улыбка, рядом с едва заметными морщинками, которых, она была уверена, раньше не было. Как не было печали, скрытой глубоко, очень глубоко, на самом дне его взгляда. Хисана подумала, что больше чем когда-либо муж напоминает ей скалу, горный утёс: мощный, незыблемый, нерушимый. И бесконечно одинокий. Что ж, если это так, то ей остаётся стать вьюнком – зелёным, подвижным, оплетающим и оживляющим этот утёс своими, пусть и неказистыми на первый взгляд, но живыми цветами и листьями. Она хочет, чтобы он снова научился радоваться, если это в её силах, то для этого она отдаст себя до капли.
Эти мысли и показавшийся внезапным вывод принёсли Хисане утешение и долгожданное душевное равновесие. Ей захотелось подбежать к мужу, обнять, а потом взять его лицо в ладони и долго-долго смотреть в ему глаза, не обращая внимание ни на прохожих, ни на снегопад и легкий морозец. Но она сдержалась, решив не смущать ни его, ни себя и наслаждаться прогулкой – неизвестно, сколько ещё времени они проведут вместе. Ей нужно привыкать жить одним днём, ведь у неё есть чему радоваться.
Хисана то шла рядом и, беря мужа за руку, сплетала их пальцы, то кружилась в танце вместе с падающими белыми хлопьями – такой пушистый снегопад всегда восхищал её. У неё получилось втянуть Бьякую в игру и она заставила его покидаться снежками, и даже смогла попасть в него пару раз, хотя была уверена, что он просто поддался — когда она полушутя-полусерьёзно попеняла ему на это, то впервые за долгое время услышала, как он засмеялся – тихо и мягко.
Хисана замерла, любуясь им, а он подошёл, взял за руки и, заглянув в глаза, произнёс ласково:
- Ты замёрзла. Пойдём домой?
Это бархатное «домой» заставило затрепетать и отозвалось в сердце мимолётной болью: где он, их дом? Они нигде не дома, ни он – у себя в поместье в Сейрейтее, ни она – в своей маленькой квартирке в Токио, но вместе – дома повсюду, где бы ни оказались.
Она улыбнулась и согласно кивнула и, взяв за руку, снова переплела их пальцы.
Войдя в квартиру, они едва успели разуться и снять верхнюю одежду, как Хисана сделала то, о чём так мечтала на улице – обняла Бьякую крепко-крепко. И услышала, как он тихо выдохнул, обнимая её в ответ, а когда подняла голову, увидела его слегка удивлённый и вопросительный взгляд. Она привстала на цыпочки и заставив немного наклониться, взяла в ладошки его лицо и осторожно поцеловала в уголки губ, щеки, кончик носа и опущенные веки, и снова губы, что дрогнули и приоткрылись, словно он хотел что-то сказать — но не сказал; а Хисана оказалась подхваченной на руки, и удивления в глазах мужа уже не было. Теперь в них мерно и ровно горел огонь, который согревал, обволакивал и подчинял, – она понимала, что этот огонь — разгорись сильнее или выйди из под контроля — способен сжечь всё на своём пути, но для неё совсем не опасен. Хисана хорошо знала это.
Прикосновения мужа – неспешные и властные, но вместе с тем до краёв наполненные безграничной нежностью — напомнили ей весенний порывистый сильный, но теплый и ласковый ветер, который хотелось ощутить на себе, целиком и полностью отдаться ему и утонуть в той сводящей с ума ласке, которую он в себе нёс – только ей и только для неё.
Она не помнила, как они оказались в комнате, не помнила, как муж освободил её и себя от такой ненужной сейчас одежды. Он не был нетепелив, но Хисана чувствовала, как желание переполняет его, переливается в неё, захватывает целиком, пробуждая жажду большего, и радовалась, что это именно она является и причиной его желания обладать, и той, которая способна утолить эту жажду.
Он целовал её, а она удивлялась, что его губы могут быть такими удивительно мягкими и нежными, и что, оказывается, это ещё один способ рассказать ей, как она бесконечно нужна ему; а ещё тому, насколько его нежность зажигает в ней самой ответное пламя. Его ладони скользили, пальцы сжимали и ласкали, трепетно и любовно исследуя её тело, дрожащее в ответ на его прикосновения, и чтобы не потеряться в этом безумии, она шептала его имя.
Мир расширился до бесконечности, границы комнаты стёрлись, растворились, раздвинулись, перемещая их куда-то в межзвездное пространство, в котором им оставалось только удерживать друг друга как можно теснее и ближе, прижимаясь даже не обнажённой кожей, а чем-то ещё более горячим, пульсирующем и бьющимся в глубине грудных клеток. Каждым вздохом и движением даря ласку, каждым сорваным выдохом и захлёбывающимся шёпотом отдаваясь друг другу без остатка и обоюдно сожалея где-то на краю сознания, что нельзя раствориться и соединиться окончательно и навсегда.
Когда Хисана утром открыла глаза, то первое, что она заметила, – была его одежда, перекинутая через спинку кресла. А ведь она была уверена, что ночью он уйдёт! Сердце в груди подпрыгнуло, заколотилось от радости где-то в горле, она обернулась и увидела спящего мужа.
Она сидела, не могла отвести глаз и не знала, то ли смеяться или плакать от счастья, то ли схватить карандаш и запечатлеть увиденное: он был дивно хорош в неясном свете позднего зимнего утра – умиротворённый, спокойный. Рассыпавшиеся по подушке черные волосы, сомкнутые ресницы, грудь, мерно вздымающаяся от тихого дыхания...
Ей хотелось прижаться, обнять, полежать рядом, осторожно притрагиваясь подушечками пальцев, убедиться, что он не снится ей. И просто посидеть и полюбоваться на спящего так мирно и безмятежно.
В конце концов художница победила – когда ещё у неё будет такой шанс? – и она тихо и осторожно скользнув с кровати, завернувшись в простынь, уселась в кресло, поджав под себя ноги, и принялась делать набросок. Нет, совершенно точно, картину из этого наброска она делать никогда не будет, но изредка вспоминать и бередить душу, глядя на рисунок, пока Бьякуи не будет рядом, казалось сейчас не такой уж плохой идеей.
Муж спал, а Хисана, заканчивая набросок, подумала, что его сон всегда был очень чуток. Означает ли это, что здесь он действительно чувствует себя как дома? Улыбнувшись этой мысли она отложила альбом и карандаш, удержавшись от поцелуя из боязни разбудить его, тихонько оделась и пошла готовить завтрак.
Бьякую разбудили тихие шорохи и негромкий стук посуды, идущие из кухни. Он с удивлением посмотрел в окно и понял, что проспал: его внутренний будильник, уже больше сотни лет как натренированный будить его ещё до рассвета, сегодня не сработал. Во всём теле чувствовалась непривычная расслабленность, даже нега, и Бьякуя подумал, что гигай странная вещь – он усиливает и обостряет ощущения. Или дело совсем не в гигае, а в том, что он сам стал чувствовать острее? Вообще — чувствовать?
Близость с женой – забытая и долгожданная – стала очередным открытием: оказывается, он почти не помнил, насколько трудно сдерживаться, когда она рядом. Но он ничего не мог с собой поделать: были мгновения, когда она напоминала ему тот самый снег – перкрасный, мимолётный и ускользающий – миг, и она растает, словно не было. Но вот сейчас, в их квартирке, в уютной возне и аппетитных запахах с кухни, в том, что никуда не надо бежать и спешить, а Хисана здесь, стоит ему встать и подойти к ней или просто окликнуть, – было что-то потрясающее. Даже немного нереальное... Вставать не хотелось. Хотелось потянутся всем телом, прижать к себе жену и пролежать так долго-долго. Какие позабытые ощущения...
Прежде чем отправиться в душ, он обернулся в простыню, явно оставленную Хисаной, а потом заметил на столе рисунок. Взял в руки и застыл, даже дыхание задержал, рассматривая. Это вот таким она его видит? Он что, правда умеет улыбаться во сне? Желание обнять жену стало нестерпимым, он аккуратно вернул рисунок на место и отправился на кухню.
Бьякуя появился за её спиной неслышно, Хисана почувствовала его за мгновение до того, как к шее прижались его губы. Теплая волна радости охватила её с головы до самых пяток: он позволял себе прикасаться к ней гораздо больше и чаще, чем раньше, и, наверное, не было лучшего способа сделать её счастливой. Она положила деревянную лопаточку, которой переворачивала омлет с рисом, развернулась и обхватила мужа за талию, прижалась к его груди:
- Доброе утро... Ты останешься сегодня?
Она сама обняла его в ответ на поцелуй, а вот когда задала вопрос, то Бьякуя почувствовал укол совести – он до сих пор не сказал ей, что останется на все праздники. Нет, он не забыл. И... забыл. Сначала не стал говорить, потому что понимал, что объяснения так или иначе приведут к Рукии, а это не та тема для них обоих, которую можно обсуждать второпях. А после... после стало не до этого.
А она, видимо, измучилась от неопределённости. И снова, в который раз он задал себе вопрос: перестанет ли когда-нибудь причинять ей боль?
Бьякуя вздохнул — очень хотелось отложить всё это на потом — и ответил cдержанно, понимая, что неприятному разговору рано или поздно быть:
- На все оставшиеся три дня праздника.
Он и сам не понимал, чего ожидал в ответ, но когда она подняла на него глаза, в них было столько неприкрытого, сияющего счастья и чистой радости, что он смог только прижать жену как можно крепче и спрятать ответную улыбку в её волосах, снова удивляясь тому, как один её взгляд умеет расеивать его страхи.
Внутри всколыхнулась смесь удивления, благодарности, желания и — неожиданно — веселья, поэтому он как бы невзначай поинтересовался, предвидя и предвкушая её реакцию, не хочет ли она принять ванну вместе? И, увидев ожидаемо растерянный взгляд и наблюдая, как у неё пунцовеют от смущения щеки, поцеловал в лоб и быстро удалился – в такие моменты Хисана была слишком мила, чтобы выпустить её из объятий просто так.
- Откуда ты узнал про праздники?
Этот вопрос заставил его застыть в дверях ванной и в очередной раз поймать себя на том, что он боится этого разговора. Он. Боится. Но бояться было чего, ещё как было.
– Я скоро, - он посмотрел на жену и почувствовал, как на хрупком счастье расползаются пока ещё незаметные трещины: их реальность такова, что рядом боль и горечь идут рука об руку.
- Надо купить тебе халат, - улыбнулась Хисана, кивнув на его простыню. – Не торопись, но завтрак почти готов и я начинаю накрывать на стол.
Когда Бьякуя ушёл, Хисана сперва прижала ладошки к пылающим щекам – муж шутил, почти смеялся – и это был самый большой подарок для неё. А уж то, что он останется так надолго!.. Это было просто чудо. И всё же... всё же Хисана не могла не ощутить, что впереди у них какой-то непростой и очень долгий разговор – слишком уж неоднозначный, тревожный и какой-то болезненный взгляд бросил на неё Бьякуя, заходя в ванную, когда думал, что она уже не видит. Накрывая на стол, она принялась напевать старую колыбельную песню о Пастухе и Ткачихе*, всегда сопутствующую непростым размышлениям - одна из самых любимых и немного грустых привычек детства. И внезапно подумала о сестре.
Воспоминания возвращались к Хисане волнами – иногда яркими каринами и целыми цепочками из событий, иногда обрывками. По прошествии времени трудно восстановить в памяти даже то, что происходило год назад, что уж говорить о её жизни в Сообществе душ? Но воспоминания о Рукии постоянно ускользали. Она просила Бьякую найти сестру. Это всё, что Хисана могла вспомнить. Ни лица сестры, ни причин, почему они с ней расстались. Память упорно отказывалась восстановить хоть что-то связанное и законченное, неизменно вызывая тревогу. Но у Хисаны и так пока хватало над чем думать. И всё-таки... всё-таки... Взгляд мужа не хотел выходить из головы. Она уже видела подобные взгляды. Не раз. Видела... Когда?.. Когда он возвращался из Руконгая. Когда он уходил в Руконгай вместо неё для того... Для того чтобы... Чтобы найти Рукию, которую она бросила.
Чашка выскользнула у неё из рук и звонко разлетелась на мелкие осколки, но Хисана даже не поняла этого. Она быстро зажала рот ладонью, чтобы не закричать.
Она. Бросила. Рукию. Маленькую, беспомощную, беззащитную. Чтобы выжить самой.
Вот теперь, кажется, Хисана вспомнила всё.
Когда Бьякуя, едва обмотавшись полотенцем, выскочил из ванной на звук разбившейся посуды, то увидел Хисану, стоящую посреди осколков и глядящую на него с такой болью и ужасом, что у него внутри всё оборвалось и он по-настоящему испугался:
- Хисана!
- Я бросила её. Рукию. Ведь это правда? Совсем маленькой, голодной и плачущей! – жена не кричала, но голос срывался и дрожал. Уж лучше бы кричала, чем это море отчаянья в глазах. Он отшвырнул босой ногой осколки, шагнул и рывком прижал жену к себе. – Что же я наделала, Бьякуя? – услышал он надрывный шёпот. – Как же я могла?!
***
* - из Векипедии: Согласно легенде прекрасная Орихимэ (яп. 織姫?, прядущая принцесса, ткачиха) и Хикобоси (яп. 彦星?, пасущий коров, волопас) встретились и полюбили друг друга. Ткачихой, или Танабатацумэ, называют яркую звезду Вегу в созвездии Лиры, а Волопасом, или Кэнгю (яп. 牽牛 кэнгю:?, китайский вариант), называют звезду Альтаир в созвездии Орла. Недовольный тем, что работа была оставлена, отец Орихимэ разлучил влюблённых, разделив их по обе стороны реки (Млечный путь), и запретил им встречаться чаще одного раза в году. Каждый год в седьмую ночь седьмого месяца им разрешено встретиться.
Танабата (яп. 七夕 танабата?, Ткачиха, Вега) — традиционный японский праздник, также часто называемый «фестиваль звёзд» или «звёздный фестиваль» (хоси мацури). Не является государственным праздником. Обычно отмечается ежегодно 7 июля.
Праздник Танабата очень популярен в Японии. Отмечают его в каждой провинции по-разному, но общей традицией являются фейерверки, парады и праздничное оформление улиц. До наших дней сохранился обычай развешивать на бамбуковых ветках тандзаку (яп. 短冊?) — небольшие кусочки тонкой цветной бумаги с написанными на них желаниями, иногда в стихотворной форме.
@темы: Кучики, Блич, фанфики, в обзоры, Бьякуя и Хисана
Любовь — это твоя сознательная способность ставить свои недостатки ниже, чем недостатки близкого человека (с)
Название: Сезон момиджи
Автор: wandering
Соавтор: moondrop
Бета/гамма: moondrop
Фендом: Блич
Персонажи/пейринги: Бьякуя/Хисана
Жанр: гет, романтика, флафф, агнст, au
Рейтинг: R
Размер: миди, 43 стр.
Статус: в процессе
Предупреждения: оос, ОЖП, ОМП
Размещение: с разрешения
Дисклеймер: Права - у Кубо.
От автора: фантазия на тему: "Вот бы они случайно встретились в Генсее". Сказка, розовый флафф и мечта. Да, это не лечится.
Да, и теперь у меня есть замечательный соавтор: moondrop - твоя помощь и поддержка невероятна, писать вместе - настоящее волшебство! Спасибо!
Эрушка, солнышко, я знаю, ты другого ждала, но вот...(надеюсь, в следующей будет то, о чём мы с тобой говорили)
Вот это совершенно точно Хисана, какой я себе её представляю.
глава 6
Темнота за окном всё ещё была непроглядной, а Хисана по-прежнему спала, когда уже одетый Бьякуя задержался у окна. Он перевёл долгий нежный взгляд с жены на стоящий рядом мольберт, мягко улыбнулся чему-то и взял кисть. Господин Урахара, наверное, уже и не чает увидеть свой гигай, поэтому стоит поторопиться.
Этой ночью Бьякуя не спал. Просто лежал и смотрел на утомлённую ночными треволнениями и быстро уснувшую жену, которая не отпускала его даже во сне, и думал о том, как необратимо, необъяснимо, удивительно и странно всё меняется. Даже в нём самом. Раньше он этого не замечал. Нет, не то чтобы он не узнавал себя, но внутри, там, где привычно и обыденно находилось пустота, сейчас мягко и сильно перекатывалось и волновалось что-то, похожее на морской прибой, неумолимо и размеренно набегающий на прибрежные валуны.
Человек рождается один и умирает один. Это непреложная истина, не требующая доказательств, — Бьякуя тоже всегда так cчитал. До того момента, пока не встретил Хисану. После её смерти он часто размышлял о том, что человек — странное существо, проводящее свою жизнь в поисках кого-то важного и нужного, даже если это практически невозможно; особенно, если это невозможно. По отношению к нему это было так же верно, как и то, что луна и звезды светят ночью, а сакуры зацветают весной. Он нашёл Хисану – случайно, негаданно – и прирос душой. А когда потерял, то с годами понял, что даже ноющее и саднящее чувство пустоты, что она оставила после себя, принадлежит только ей. Как и воспоминания, слова, взгляды, тепло, — никто и ничто не могло занять её место, даже если бы он захотел, но он и мысли такой не допускал. Это было просто невозможно. А он и не пытался что-то изменить. Не сказать, чтобы он надеялся на новую встречу… Хотя, нет, надеялся. Внутри, очень глубоко и далеко от самого себя спрятал то, что называется надеждой. Но он и сам уже почти забыл об этом.
Благодаря Хисане у него было, ради кого жить. Сестра. Но жить «ради» кого-то совершенно не одно и то же, что «из-за кого» жить. Эту разницу он прочувствовал на себе очень хорошо, эта разница переродилась в необратимое, невосполнимое чувство потери, которое жило в нём, вросло, стало его неотъемлемой частью, им самим. Сердце заледенело, он уже и не помнил себя другим. Изменить этого не мог никто, только Хисана.
И она появилась. Внезапно. Негаданно. И удивила его: она тоже не осталась прежней. Сколько он помнил, жена никогда ни на чём не настаивала. Даже высказывая свою точку зрения, Хисана всегда оставляла выбор решения за ним и принимала его, уступая и подчиняясь. Он никогда не задумывался над этим, для него — для них двоих — тогда это было правильно и естественно; иначе он не мыслил, иначе он и не смог бы — в той жизни, в тех обстоятельствах.
Потом он винил себя, упрекал множество раз, что потребовал от неё слишком большую цену — возложил на неё непомерное бремя жены главы Дома; что он не должен был, не имел права… Пока, спустя десятилетия не пришёл к выводу: случись всё заново – повторил бы, от начала и до конца. Разве что постарался бы чаще находить для неё время и прислушиваться к тихим просьбам, так редко звучавшим из уст жены.
И вот теперь перед ним была другая Хисана: по-прежнему мягкая и деликатная, по-новому сильная, буквально заставившая его остаться. Такого он не ожидал. Привычно взвалив ответственность и принятие решения на себя, Бьякуя и мысли не допускал, что Хисана не только не согласится, вмешается, но и заставит его самого передумать. Это было необычно, странно. Волшебно. Он уже и забыл, что такое — быть вместе; почти не помнил, каково это — быть для любимой женщины необходимым, как воздух, — это чувство заставляло парить, было почти не знакомо. Даже пугало немного. А может и не немного. Но своим страхам он смотрел в лицо и умел с ними справляться. И пусть у него уже нет времени всё взвесить и продумать — зато теперь есть она. Бьякуя тихонечко притронулся губами к нежной коже на открытом плече, подтянул одеяло, укутал жену плотнее и поднялся.
Необходимость разлуки давила настолько, что терпеть не было сил. В душе возрождалось что-то давнее, забытое, требующее выхода в словах или рифмах. Или в прикосновениях… Хорошо, что Хисана мирно спала в этот момент — мольберт попался ему на глаза очень вовремя, — уйти ему лучше до того, как она проснётся.
Бьякуя вышел в коридор, не позволяя себе обернуться: он сделает всё возможное, чтобы её настойчивое желание быть вместе здесь, в Мире Живых, стало реальностью, но для того, чтобы вернуться и иметь возможность постоянно возвращаться сюда, ему предстояло множество дел.
Когда Хисана утром открыла глаза, квартира была пуста. Она даже не прислушивалась, просто почувствовала, что мужа здесь нет. Хисана села на кровати, подтянув колени к подбородку, и прикусила губу, чтобы не расплакаться. Вдохнула и выдохнула несколько раз, пытаясь успокоиться. Сколько бы она себе не обещала, что примет всё, как есть, сердце тосковало и было против разлуки. Но разве ей привыкать? Насколько она помнила, ей всегда приходилось ждать его. Дождётся и сейчас.
– Я знаю, тебе нужно было уйти, - вздохнула она и протянула руку к подушке, на которой остался след от его головы. – Возвращайся скорее, Бьякуя. - Она пробежала пальцами, погладила, осторожно провела ладонью, потом схватила его подушку, прижалась к ней щекой, вдохнула запах. – И какое же счастье, что ты всё-таки есть…
Хисана вздохнула, покачала головой и улыбнулась, вспоминая события прошедшей ночи. Потом зажмурилась и, словно маленькая девочка, в смущении уткнулась в подушку лицом: память услужливо воскресила выражение его глаз, прикосновения, тихий шёпот. Хисана почувствовала, как запылали щеки, и решила, что необходимо срочно отвлечься. Игнорируя легкую слабость, она отбросила одеяло, вскочила с кровати и подбежала к окну. И ахнула.
За ночь резко похолодало, и вместо слякоти и серости на улице было белым-бело: деревья, тротуары, навесы над магазинчиками и кафе, даже парковочные столбики были накрыты шапками и шапочками снега… Белый цвет ассоциировался у Хисаны с единственным именем на свете[1], и ей подумалось, что теперь множество моментов её жизни приобретут другой оттенок и смысл, и ей ещё только предстоит привыкнуть к этому.
Как и ко многому другому. Например, к тому, что она больше не одна, и к тому, что теперь она – жена. Эта мысль вызывала трепет, волнение и изрядную долю робости. Ей придётся многое вспомнить, очень многому научиться заново, а чему-то – впервые. Но она не одна, они справятся, это они уже проходили. Хисана вздохнула и попыталась отогнать смутное и неясное беспокойство от нахлынувших воспоминаний: не нужно сейчас думать о прошлом, ей нужно думать о будущем.
Вдоволь налюбовавшись ещё нетронутой дворниками первозданной красотой, она с легким вздохом отвернулась от окна. И её взгляд упал на мольберт. На белой бумаге изысканным почерком Бьякуи было выведено:
Белой сакуры
В небо летят лепестки
Чтобы вернуться[2]
- Мой господин… — шёпот вырвался непроизвольно, и Хисана прижала кончики пальцев к губам – давняя привычка называть мужа именно так вернулась с лёгкостью. Она помнила его просьбу и своё обещание называть его по имени – к этому тоже придётся привыкать, – но сердцу ведь не прикажешь, разве оно может вычеркнуть из памяти самые дорогие для него слова? Глаза защипало, но как Хисана ни старалась сдержаться, по щекам медленно и верно скатились слезинки. — Спасибо, теперь мне легче будет дождаться, – закончила она с улыбкой, тыльной стороной ладони вытирая щеки. — И когда же я успела стать такой плаксой?
Она аккуратно сняла с мольберта белый лист и, тихо улыбаясь, прошлась по квартире, размышляя, где лучше его разместить. Порылась в коробке со старыми запасами и выудила из неё давно и праздно лежащую рамку, под которую долго ничего не подбиралось, и она лежала, как будто ожидая именно этого случая. Аккуратно подрезав белый лист под нужные размеры, она повесила хокку над изголовьем кровати. Пусть ей придётся ждать долго, пусть в груди будет щемить и переворачиваться, когда она будет перечитывать эти строки, зато она будет чувствовать незримое присутствие Бьякуи и его тепло, а это будет служить напоминанием, что всё произошедшее было реальным — она до сих пор не могла привыкнуть к этой мысли.
Но стихи – вот они, настоящие. Хисана полюбовалась, оценивая изящество исполнения – хоть сейчас на выставку, в каллиграфии Бьякуе равных было не так уж много – но это были слова, которые теперь всегда будут напоминать об их встрече после долгой разлуки…
Только бы Маи не соблазнилась, а то придётся с боем отвоёвывать, чтобы та не утащила на очередную выставку или проект. Кстати, Маи. Надо бы позвонить и узнать, как там подруга. Наверное уже вовсю к Рождеству готовится? Точно, скоро ведь праздники. Праздники, которые она никогда не любила. Теперь, когда прошлое и настоящее слились воедино, она, кажется, знала почему — отсутствие праздников в Руконгае, долгие, выматывающие праздничные церемонии в клане Кучики, сплошные обязанности и невозможность побыть наедине с мужем заставляли подсознательно не любить праздники как таковые, даже когда она не помнила, кто она.
Усевшись на кровати, Хисана задумалась, чему же посвятить день и что сделать в первую очередь: попытаться связать обрывочные воспоминания о прошлом, позвонить всё-таки Маи, отвлечься на рисование? По-хорошему, не мешало бы осмыслить произошедшее этой ночью, но сейчас Хисана, пожалуй, была слишком взбудоражена, чтобы мыслить здраво, связно, логически и быть способной хоть что-то проанализировать.
«Возвращайся скорее!» - эта единственная мысль подчиняла и чувства, и эмоции и завладела ею целиком и полностью.
На счастье раздался телефонный звонок с её давней подработки — несколько раз Хисана бралась преподавать рисунок в детской студии, два-три раза в неделю на пару часов – и поинтересовались, не сможет ли Хисана-сан выйти хотя бы с января месяца? Она так обрадовалась, что согласилась выйти прямо сегодня, и, закончив разговор, с радостью забегала по квартире, собираясь. С детьми она ладила, а дети ладили с ней. Пожалуй, это была одна из немногих подработок, уходя с которой Хисана жалела, что не может остаться. Но по-другому тогда не получалось, а сейчас ей уже казалось, что причины были неважными. И звонок, и подработка были очень вовремя, не столько потому, что она нуждалась в деньгах, сколько из-за возможности занять себя под завязку и скрасить дни ожидания.
Вернулась Хисана из художественной студии уже поздно вечером. Пришлось подписать контракт и обговорить с менеджером график и даже провести пробное занятие с детьми. Первое, что она увидела, когда включила свет в комнате, – была ветка зимней цветущей сакуры, лежащая на подоконнике. От кого она – сомнений не возникало. Волна радости затопила с головой и, казалось, заполнила и наполнила светом всю её небольшую квартирку. Хисана, тихо и счастливо улыбаясь, опустилась в маленькое, невысокое, но очень удобное кресло для чтения, рассматривая подарок. Тонкие, нежные, кружевные бело-розовые лепестки, изящная, невесомая и ломкая красота на гибкой и прочной ветке… Сакура, цветущая даже зимой. Символ жизни, нового её витка и остановившегося мгновения. Мимолётная, хрупкая красота, попирающая и подтверждающая законы природы. Где он нашёл её и как долго искал? Неужели ради этого побывал в Фудзиоке?[3] В этом подарке было слишком много смысла, и Хисана решила, что не будет сейчас пытаться разгадать послание Бьякуи, — пусть расскажет ей сам, когда вернётся.
Время словно ускорило свой бег. Хисана работала, в свободные дни рисовала и даже фотографировала изредка. Приближались Рождество и Новый год[4], и она в тайне надеялась, что Бьякуя появится в эти праздники. Она прекрасно помнила, что у мужа всегда нескончаемое количество дел и в Готее, и в Доме, а в поместье Кучики придерживаются строгих старинных традиций и вряд ли знают о современных. Но именно это и давало надежду – а вдруг каким-то чудом муж освободится именно в эти дни? Но Рождество прошло, а Бьякуя так и не появился. Объявилась даже Маи, позвонившая как ни в чём ни бывало, как обычно бурлящая энергией, – и попыталась вытащить её в кино. Хисана сказалась больной – она и правда чувствовала себя не очень, зима вообще плохо отражалась на ней, но больше всего боялась, что Бьякуя не сможет застать её, когда придёт. Маи не настаивала, видимо помятуя о последней встрече с Томору-сан, однако взяла с неё слово, что уж в Новогодние праздники они обязательно увидятся. Хисана не отказала, но и не согласилась, но Маи и этого было достаточно – подруга была уверена, что, когда будет нужно, то вытащит Хисану куда и когда захочет. Она не стала её разубеждать. Пока.
Ветку сакуры Хисана засушила в старом огромном, подаренном на выпускной в старшей школе, учебнике по рисованию, а потом прикрепила к рамке с хокку. Новый год неумолимо приближался, а вестей от Бьякуи всё не было. Иногда ей казалось, что всё случившееся было сном, но Хисана отгоняла эти мысли - перечитывая стих и любуясь на сакуру - и ждала. Ведь он ждал значительно дольше.
Теперь у неё был повод готовиться к общему празднику, и собственную «сосну у входа»[5] к Новому году она сделала своими руками: специально съездила на предновогоднюю распродажу, купила ветку сосны и три маленькие ветки бамбука, рисовую верёвку, рябину, листья папоротника и мандарины – и целый вечер потратила на изготовление. Оглядев готовое кадомацу, Хисана, поразмыслив, добавила бумажный веер, расписав на нём золотой краской пожелания на Новый год. В целом композицией она осталась довольна: выставлять небольшую корзинку за дверь она определённо не будет и поставит её в комнате. Интересно, Бьякуя всё ещё не знаком с современными обычаями? Как же о многом им нужно с мужем поговорить! Как он жил все эти годы? Нашёл ли он Рукию? Как здоровье господина Гинрея и жив ли он ещё? Что изменилось в поместье? Остались ли ещё те, кто помнит её, Хисану? Всё ли в порядке с Укитаке-сенсеем? Вопросы, вопросы… Но даже они не имели большого значения. Важнее всего на свете было то, чтобы с мужем всё было хорошо, чтобы он возвращался живым и невредимым. А дальше… Дальше будет жизнь, полная взлётов, падений, проблем, их решений, волнений и радостей, тревог и ожидания. И встреч. Возможности посидеть пусть в маленькой, но «их» квартирке, наедине, без необходимости соответствовать статусу и возможности быть подслушанными. Хисана помнила, что именно этого им так не хватало тогда, вечность назад.
Она представила, как было бы замечательно, появись Бьякуя в канун О-сёгацу. Они бы поужинали, поговорили о прошлом, пошли к полуночи в храм и выслушали 108 ударов колокола…[6] В ночи, наверное, его внешность не привлекала бы внимания так сильно и они смогли бы спокойно погулять; а поутру, позавтракав, обсудили бы планы на ближайший год; пили бы чай и Хисана любовалась его отточенно-изящными движениями, а Бьякуя улыбался одними глазами, как умеет только он…
- Когда-нибудь, – сказала себе Хисана, обрывая мечты и воспоминания, и села составлять список продуктов для праздничного ужина. Будет гораздо обиднее, если Бьякуя застанет её неготовой, это будет намного хуже, чем если она съест праздниный ужин в одиночестве.
Новый год приблизился почти незаметно. За походами по магазинам и прочими делами прошёл весь следующий день. В праздничное утро напряжённое ожидание поглотила домашняя суета, и она уже просто радовалась появившимуся впервые за много лет желанию вообще готовиться и встречать Новый год. И снова благодаря мужу.
Она принялась за уборку, а после за готовку: рис, лосось, салат из дайкона и моркови (в который нужно добавить побольше чеснока и лука, муж острое любит) и моти[7], конечно, куда без него. Если Бьякуя не изменился и по-прежнему любит простую пищу, то этот довольно обычный ужин придётся ему по вкусу. «Если не изменился». Но он изменился. Просто она ещё не знает, насколько… Так, что там дальше готовить по плану?
Готовить Хисана умела, но не любила. Для себя одной так вообще давно перестала это делать, но при желании вполне могла сообразить что-то вкусное. Особенно для НЕГО. Она стояла возле плиты, поглядывая в окно и наблюдая за обильным снегопадом, и вдруг поймала себя на том, что слегка побаивается прихода Бьякуи. Предыдущая встеча прошла с таким накалом эмоций и страстей, что они и поговорить-то толком не успели. И теперь её снедало беспокойство. Пять лет вместе и долгие годы в разлуке. Как он жил всё это время без неё? А вдруг прошло настолько много времени после её смерти, что он всё же женился ради рождения наследника? А вдруг он любит кого-то ещё? Хисана даже головой помотала, отгоняя навязчивые мысли. Нет, её господин муж всегда был предельно честен, он сказал бы ей об этом. Она не может да и не хочет сомневаться в нём. Но прошло столько времени… Что пришлось пережить ему за прошедшие годы? С какими трудностями столкнуться? Кто был рядом? Кто помогал? Кто мешал? Хисана сопоставляла свои воспомнания, фрагменты из снов и тех двух встреч и понимала, что уже очень многого не знает о том, кто появился у неё в квартире пару недель назад. О чем Бьякуя думает сейчас? Какое бремя несёт? Всё ли по-прежнему в клане Кучики? А в Готее? У него стал настолько пронзительно-гордый взгляд, что страшно даже подойти, не то что заговорить первой. Совсем, совсем другое выражение глаз было у него, когда они только познакомились… целую жизнь назад. Неужели это она сама и её смерть так повлияли на него? А сможет ли она теперь хоть как-то это изменить?
Все эти вопросы совершенно измучили её, а уборка с готовкой довершили этот процесс. Уже поставив посередине комнаты невысокий столик и положив рядом дзабутоны[8], она так и уснула – без сил повалившись прямо на них.
Звонок в дверь разбудил её. Хисана подскочила и, прямо на ходу закалывая волосы, побежала открывать. «Это не может быть Маи. Ведь нет?» Сердце ёкало, словно она подросток, бегущий на первое в жизни свидание. За дверью стоял Бьякуя: весь в снегу, на волосах лежал слой белых пушистых хлопьев. Хисана замерла на мгновение - даже в таком виде он был изумительно красив. Это и вправду её муж? На ресницах уже поблескивали капельки растаявших снежинок… Замешательство как рукой сняло, уступив место беспокойству, что ещё минута, — и он весь будет совершенно мокрый:
– Заходи скорее, - она отступила внутрь, и, впустив его и закрыв дверь, принялась хлопотать вокруг, стряхивать снег с плеч, рукавов, заставила наклонить голову и стала аккуратно снимать снег с волос, пытаясь сдержать нахлынувшие смущение и трепет.
Поднимаясь по ступеням на второй этаж, стоя перед закрытой дверью, Бьякуя чувствовал, как волнение подрагивает в грудной клетке. Он отвык. За минувшие пятьдесят лет отвык, забыл — приказал себе забыть, — загнал в самый дальний угол вот это предвкушение встречи с ней. Сколько раз за прошедшие годы он думал о том, как редки и коротки были их встречи — словно не муж и жена, а любовники. Он отдавал так много времени работе, полагая, что у них есть целая вечность. Наивный дурак. Теперь вечность пустоты и боли осталась за спиной. За дверью, там, в глубине маленькой уютной квартирки, — ОНА.
- Привет, — его губы легко коснулись темной макушки, когда он входил в коридор. И сердце приятно дернулось и сошло с ума от счастья. Он протянул ей сверток, что держал в руках.
Смелый и непростительно дерзкий, откровенный шаг. Но — он никогда не говорил ей, что любит её. Просто любил. Она, конечно, знала. Но: он никогда. ей. не говорил. За что потом корил себя все эти десятилетия. В этой жизни он будет внимательней, нежнее, открытей — какой бы новой и другой она ни была. Она — его жена, на все года, на все жизни.
Такое простое, совершенно непривычное из его уст «привет» и мимолётный поцелуй взбудоражили в Хисане волнение, которое словно холодными пальцами пробежало вдоль позвоночника: он, наконец, здесь, а она не знает, как себя вести. Чрезмерное и тревожное ожидание последних дней внезапно превратилось для неё в странное оцепенение.
«Кто мы теперь друг для друга?»
- С возвращением, - смогла лишь тихо сказать в ответ и приняла сверток из плотной белой бумаги. То, что это цветы, она поняла сразу, только открыв дверь. Он пришёл с цветами! Это тоже было необычно и странно. Нет, она помнила, он делал ей подарки, всегда был безупречно внимателен, исполнял малейшее желание, но никогда не дарил ничего сам. Она всегда находила подарки в своей комнате и удивлялась и радовалась тому, как он запомнил или услышал какую-нибудь мелочь, вроде ленты, заколки или гребня. Но цветы? Они были сами собой разумеющимися, поместье Кучики утопало в цветах, хотя Бьякуя во время их крайне редких прогулок обязательно срывал для неё что-то, подходящее сезону - веточку сливы, дикую незабудку, лист клёна.
Приняв из его рук этот букет, она осмелилась заглянуть мужу в глаза. И увидев глубокий, серьёзный взгляд, поняла - это даже не послание, это что-то гораздо большее и важное: он услышал её, понял и делает шаг навстречу. Они начинают всё заново. Она развернула бумагу. Щёки вспыхнули, по телу прошлась волна, заставившая почти задрожать.
Камелии. Белая. Желтая. Красная.[9]
Боже… Неужели это признание? Это то, что он чувствует сейчас? Как она могла сомневаться?! Хисана мягко шагнула к нему, взяла за руку, прижала его ладонь к своей щеке и закрыла глаза. Его ладонь была теплая, а пальцы холодные: он нервничает, наверное, не меньше, чем она сама. Надо было что-то сказать, но разве словами можно выразить, какое единение с ним она сейчас чувствует? Она шагнула ещё ближе и прижалась к его груди, чтобы услышать мерный и сильный стук его сердца. Это всегда успокаивало её, и Хисана счастливо вздохнула.
К её волосам снова легко и бережно притронулись его губы, а лица коснулись мокрые пряди. Ох, а вот об этом она совершенно забыла! Хисана открыла глаза и улыбнулась:
- Пойдём скорее, нужно высушить тебе волосы.
Он дал ей увести себя в комнату, усадить на дзабутон.
- Подожди минутку, я сейчас, – Хисана накинула ему на плечи полотенце, аккуратно перекинув на него мокрые пряди; принесла с кухни и поставила на подоконник небольшую вазу для камелий; ушла в коридор, быстро протерла лужу от растаявшего снега, взяла фен.
Бьякуя всё это время не спускал с неё глаз, следя за перемещениями и любуясь движениями, больше похожими на плавный танец.
– Потерпи, я совсем отвыкла заниматься с волосами, - и Хисана, опустившись позади него на колени, принялась сушить и перебирать прядь за прядью его длинные чёрные волосы. Почему-то больше всего на свете хотелось, чтобы сейчас он говорил. О чём угодно, лучше всего — о них. Но он молчал.
«Ты пришёл без кенсейкана».
Ей очень хотелось спросить, почему, но она почти знала ответ; особенно если принять во внимание камелии. Она снова вспыхнула. Нет, сейчас точно не стоит думать об этом.
Секунды перетекали в минуты, мокрые пряди превращались в струящийся шёлк, прикасаться к которому для Хисаны было сущим наслаждением. Она вспомнила, как он любил те редкие моменты близости, когда она возилась с его волосами — сушила ли ему голову после бани, выплетала ли кенсейкан или просто перебирала, когда он отдыхал, положив голову ей на колени. Бьякуя едва слышно вздохнул, и Хисана только сейчас заметила, что он сидит с закрытыми глазами.
Эти минуты тишины были наполнены каким-то сумашедшим, безграничным счастьем, застывшим мгновением вечности и безвременья — словно ничего и никогда не менялось, и тут же, внезапно, — острой и режущей тоской. То, что было, — давно ушло, уже не вернёшь, а что их ждёт впереди?
Она никогда прежде не перекладывала свои страхи на него, старалась спрятать свои печали, оградить его хотя бы от них, уберечь и так несущего тяжёлое бремя власти. Но сейчас, в этой тишине, ожило и вырвалось на свободу то, что она скрывала даже от самой себя. Она прижалась к его спине, обнимая, и спросила тихо:
- Ты правда думаешь, что у нас получится?
Этот вопрос был как хлесткий удар. Он не вздрогнул только потому, что за годы научился сдерживать проявление любых эмоций, особенно тех, что свидетельствуют о его личной боли и слабости. Волшебство момента разлетелось на мелкие осколки, оставляя реальность. Бьякуя положил ладонь на предплечье жены, мягко сжимая пальцы на любимой руке.
Бедная, она была неуверена и растеряна, и эти чувства, гложущие ее изнутри, пробивали себе путь наружу даже сквозь бушующее пенным морем счастье. Он и сам был неуверен и растерян, сам двигался на ощупь — но шел вперед, туда, где в конце туннеля видел яркий, слепящий свет своей любви к ней. И знал, что он сможет — ещё не представлял себе, что именно, но сможет, он был уверен. Потому что это она, его жена — а ради нее он сделает все. Но это потом, завтра, может быть. А сейчас ей нужно чуточку уверенности.
- Я думаю, что судьба не просто так дала нам второй шанс.
Он и сам хотел бы знать ответ на ее вопрос: получится ли у них — и получится что? Быть вместе душе и смертной, спустя пятьдесят лет, которые их безжалостно меняли? Он надеялся. Отчаянно, заветно — иначе все происходящее теряло свой смысл. Бьякуя обхватил пальцами запястье жены, поднес к губам и прижался ими к ладошке.
Когда рвущийся откуда-то из самой тёмной глубины вопрос слетел с её губ, Хисана почувствовала, как муж замер, как буквально окаменела его спина. Она скорее дала бы разорвать себя на кусочки, чем причинить ему боль, но сказанного не воротишь. И, если быть честной до конца, то сейчас ей отчаянно нужна была его сила. Его уверенность. Его любовь.
Голос, которым он ответил – спокойный, твердый, размеренный – до малейшей интонации выверенный голос главы Дома и капитана Готея, совершенно неожиданно успокоил её. Этого Бьякую она знала. Если он и изменился, то совсем немного, не настолько, чтобы она не услышала и не узнала в нём того, кто нуждался в ней. В ком безгранично нуждалась она сама. Что ж, в конце концов, вскрывать застарелые болячки тоже входит в обязанности жены, и если тонуть — так вместе, если переносить боль, то только вдвоём.
Всё-таки это был её муж и его слова были именно тем, что Хисана так хотела услышать — она может рядом с ним побыть даже растерянной и слабой, — и от этого облегчения на глаза навернулись слезы. Хисана обняла его ещё крепче, и прошептала, стараясь, чтобы голос не дрожал:
- Спасибо...
Но, кажется, он всё-таки почувствовал, что она плачет, потому что попытался обернутся. Хотя это было уже невозможно, Хисана прижалась теснее, не желая показывать ему слёз:
- Пожалуйста, не смотри... Последнее время я только и делаю, что плачу...
Он прикрыл глаза, испытывая странную смесь удивления и облегчения. Раньше она почти не плакала, была сильной, невероятно сильной, удерживая все в себе. Ему не нравилась эта ее сила, заставлявшая скрывать от него свои тревоги и улыбаться вопреки всему. Прежде всего он был ее мужем и желал, хотел, испытывал насущную потребность делить с ней печали и радости — её печали и радости, её счастье и боль, — выслушать и принять на себя часть горечи, сомнений и тревог, не замечая, не осознавая, что сам точно так же прячет внутри себя все, что может волновать и пугать ее. Но — он мужчина, он муж, он глава Дома и закрывать ее собою от бед — его прямая обязанность, его внутренний долг. А она... Она всего лишь прекрасный, нежный, хрупкий мир — его мир. Сильная слабая женщина. И оттого эти слезы сейчас, вместо слов говорящие о ее состоянии, несли ему облегчение. Они были искренни, горячими каплями падая ему на шею. Бьякуя сделал глубокий вдох.
- Иди сюда, — наконец негромко сказал он и мягко, но безапелляционно разжал крепкие, какие-то отчаянные объятья жены. Обернулся к ней в пол-оборота, потянул на себя и полуусадил-полууложил к себе на колени, обнимая, закрывая собою от всего мира. Если не он, то кто еще в состоянии защитить и сберечь ее? И эта мысль старой нарывающей раной отозвалась в душе.
Она и не думала сопротивляться, и, оказавшись в его объятиях, свернулась колачиком и спрятала лицо у него на груди. Тепло. От него волнами исходила такая знакомая нежность и совершенно незнакомая горечь. Он стал сильнее, Хисана чувствовала это, сильнее и... словно тоньше изнутри. Как-будто под наросшим толстым панцирем, броней, окружающей его сердце, оно билось уже из последних сил.
Муж гладил её по волосам, а она жалела, что поддалась минутной слабости и испортила праздничный, такой долгожданный вечер...
Их отошения всегда были наполнены такой болью? Нет, она помнила ещё и почти полных пять лет безмятежного счастья, сотрясаемого внешними бурями и ураганами, которые делали их только ближе. Тогда она шла, не сгибаясь, вопреки всему оставаясь рядом с ним, и... И всё очень быстро закончилось. Сейчас она совсем не та Хисана. Оказывается, без него она стала невероятно слабой...
Но он принял её, даже такой — не готовой, сомневающейся и неуверенной. А раз так, то и она сможет справиться со своими страхами и слабостями. Ради него. Если он исчезнет навсегда из её жизни, она дождётся — зная, что нужна ему. Даже если вот это мимолётное и короткое счастье, данное во второй раз, вскоре пройдёт — оно у них есть. Сейчас. И даже если разлучатся — они встретятся всё-равно — назло и вопреки — раз смогли узнать друг друга. Он прав, её господин муж, тысячу раз прав, и теперь её очередь залечивать его раны и становиться опорой.
Хисана чуть пошевелилась в его крепких объятиях и подняла голову. Позволила ему стереть подушечками пальцев оставшиеся слёзы, обняла за шею и улыбнулась:
- Я приготовила твой любимый салат. Ты голоден? Тогда я накрою стол.
***
Сноски:
1 - первая кандзи имени Бьякуя означает "белый".
2 - взято из стихотворения "Сакура", автор - кицуне Миято.
3 - парк города Фудзиока - один из двух парков в Японии, в котором растет редкий, специально выведенный вид сакуры, цветущей зимой, с ноября по февраль.
4 - в современной Японии отмечают европейский Новый год (О-сёгацу), который является государственным праздником с официальными четырёхдневными каникулами. Католическое Рождество отмечают тоже, даже с большей охотой и размахом, но по желанию и личной инициативе.
5 - кадомацу или "сосна у входа" - бывают очень разными - от огромных, парных, которые ставяться у ворот, до маленьких, типа икебаны. Что-то вроде нашей ёлки, только из сосны, но на самом деле несёт в себе другой смысл - это домик для новогоднего божества, украшения на котором означают подношения.
6 - в новый год, после вечерней трапезы, японцы приходят в храмы, чтобы услышать звучащие в полночь 108 ударов колокола, которые обозначают страсти, мучающие человека. Считается, что слушающий колокол, освобождается от этих страстей.
7 - моти - японские сладости из рисовой муки, новогодние готовяться как-то по-особенному.
8 - дзабутоны - подушки, на которых сидят на полу.
9 - камелии. В отличие от европейского представления, камелия в Японии - очень непростой цветок. Она - древний символ самураев, одно время был разрешён к использованию и ношению только для этого сословия. Для древних христиан, которым в Японии было запрещено ношение нательного креста, камелия служила символом Христа. Из-за того, что камелия, отцветая, не роняет лепестки, а отпадает целиком, цветком, напоминая отрубленную голову, то существовало поверье, что камелия символизирует внезапную смерть (и снова без самураев не обошлось). В Ханакотоба (опять же, если верить инету) камелия символизирует: белая - ожидание, желтая - страстное желание, красная - любовь.
Автор: wandering
Соавтор: moondrop
Бета/гамма: moondrop
Фендом: Блич
Персонажи/пейринги: Бьякуя/Хисана
Жанр: гет, романтика, флафф, агнст, au
Рейтинг: R
Размер: миди, 43 стр.
Статус: в процессе
Предупреждения: оос, ОЖП, ОМП
Размещение: с разрешения
Дисклеймер: Права - у Кубо.
От автора: фантазия на тему: "Вот бы они случайно встретились в Генсее". Сказка, розовый флафф и мечта. Да, это не лечится.
Да, и теперь у меня есть замечательный соавтор: moondrop - твоя помощь и поддержка невероятна, писать вместе - настоящее волшебство! Спасибо!
Эрушка, солнышко, я знаю, ты другого ждала, но вот...(надеюсь, в следующей будет то, о чём мы с тобой говорили)
Вот это совершенно точно Хисана, какой я себе её представляю.
глава 6
***
Темнота за окном всё ещё была непроглядной, а Хисана по-прежнему спала, когда уже одетый Бьякуя задержался у окна. Он перевёл долгий нежный взгляд с жены на стоящий рядом мольберт, мягко улыбнулся чему-то и взял кисть. Господин Урахара, наверное, уже и не чает увидеть свой гигай, поэтому стоит поторопиться.
Этой ночью Бьякуя не спал. Просто лежал и смотрел на утомлённую ночными треволнениями и быстро уснувшую жену, которая не отпускала его даже во сне, и думал о том, как необратимо, необъяснимо, удивительно и странно всё меняется. Даже в нём самом. Раньше он этого не замечал. Нет, не то чтобы он не узнавал себя, но внутри, там, где привычно и обыденно находилось пустота, сейчас мягко и сильно перекатывалось и волновалось что-то, похожее на морской прибой, неумолимо и размеренно набегающий на прибрежные валуны.
Человек рождается один и умирает один. Это непреложная истина, не требующая доказательств, — Бьякуя тоже всегда так cчитал. До того момента, пока не встретил Хисану. После её смерти он часто размышлял о том, что человек — странное существо, проводящее свою жизнь в поисках кого-то важного и нужного, даже если это практически невозможно; особенно, если это невозможно. По отношению к нему это было так же верно, как и то, что луна и звезды светят ночью, а сакуры зацветают весной. Он нашёл Хисану – случайно, негаданно – и прирос душой. А когда потерял, то с годами понял, что даже ноющее и саднящее чувство пустоты, что она оставила после себя, принадлежит только ей. Как и воспоминания, слова, взгляды, тепло, — никто и ничто не могло занять её место, даже если бы он захотел, но он и мысли такой не допускал. Это было просто невозможно. А он и не пытался что-то изменить. Не сказать, чтобы он надеялся на новую встречу… Хотя, нет, надеялся. Внутри, очень глубоко и далеко от самого себя спрятал то, что называется надеждой. Но он и сам уже почти забыл об этом.
Благодаря Хисане у него было, ради кого жить. Сестра. Но жить «ради» кого-то совершенно не одно и то же, что «из-за кого» жить. Эту разницу он прочувствовал на себе очень хорошо, эта разница переродилась в необратимое, невосполнимое чувство потери, которое жило в нём, вросло, стало его неотъемлемой частью, им самим. Сердце заледенело, он уже и не помнил себя другим. Изменить этого не мог никто, только Хисана.
И она появилась. Внезапно. Негаданно. И удивила его: она тоже не осталась прежней. Сколько он помнил, жена никогда ни на чём не настаивала. Даже высказывая свою точку зрения, Хисана всегда оставляла выбор решения за ним и принимала его, уступая и подчиняясь. Он никогда не задумывался над этим, для него — для них двоих — тогда это было правильно и естественно; иначе он не мыслил, иначе он и не смог бы — в той жизни, в тех обстоятельствах.
Потом он винил себя, упрекал множество раз, что потребовал от неё слишком большую цену — возложил на неё непомерное бремя жены главы Дома; что он не должен был, не имел права… Пока, спустя десятилетия не пришёл к выводу: случись всё заново – повторил бы, от начала и до конца. Разве что постарался бы чаще находить для неё время и прислушиваться к тихим просьбам, так редко звучавшим из уст жены.
И вот теперь перед ним была другая Хисана: по-прежнему мягкая и деликатная, по-новому сильная, буквально заставившая его остаться. Такого он не ожидал. Привычно взвалив ответственность и принятие решения на себя, Бьякуя и мысли не допускал, что Хисана не только не согласится, вмешается, но и заставит его самого передумать. Это было необычно, странно. Волшебно. Он уже и забыл, что такое — быть вместе; почти не помнил, каково это — быть для любимой женщины необходимым, как воздух, — это чувство заставляло парить, было почти не знакомо. Даже пугало немного. А может и не немного. Но своим страхам он смотрел в лицо и умел с ними справляться. И пусть у него уже нет времени всё взвесить и продумать — зато теперь есть она. Бьякуя тихонечко притронулся губами к нежной коже на открытом плече, подтянул одеяло, укутал жену плотнее и поднялся.
Необходимость разлуки давила настолько, что терпеть не было сил. В душе возрождалось что-то давнее, забытое, требующее выхода в словах или рифмах. Или в прикосновениях… Хорошо, что Хисана мирно спала в этот момент — мольберт попался ему на глаза очень вовремя, — уйти ему лучше до того, как она проснётся.
Бьякуя вышел в коридор, не позволяя себе обернуться: он сделает всё возможное, чтобы её настойчивое желание быть вместе здесь, в Мире Живых, стало реальностью, но для того, чтобы вернуться и иметь возможность постоянно возвращаться сюда, ему предстояло множество дел.
Когда Хисана утром открыла глаза, квартира была пуста. Она даже не прислушивалась, просто почувствовала, что мужа здесь нет. Хисана села на кровати, подтянув колени к подбородку, и прикусила губу, чтобы не расплакаться. Вдохнула и выдохнула несколько раз, пытаясь успокоиться. Сколько бы она себе не обещала, что примет всё, как есть, сердце тосковало и было против разлуки. Но разве ей привыкать? Насколько она помнила, ей всегда приходилось ждать его. Дождётся и сейчас.
– Я знаю, тебе нужно было уйти, - вздохнула она и протянула руку к подушке, на которой остался след от его головы. – Возвращайся скорее, Бьякуя. - Она пробежала пальцами, погладила, осторожно провела ладонью, потом схватила его подушку, прижалась к ней щекой, вдохнула запах. – И какое же счастье, что ты всё-таки есть…
Хисана вздохнула, покачала головой и улыбнулась, вспоминая события прошедшей ночи. Потом зажмурилась и, словно маленькая девочка, в смущении уткнулась в подушку лицом: память услужливо воскресила выражение его глаз, прикосновения, тихий шёпот. Хисана почувствовала, как запылали щеки, и решила, что необходимо срочно отвлечься. Игнорируя легкую слабость, она отбросила одеяло, вскочила с кровати и подбежала к окну. И ахнула.
За ночь резко похолодало, и вместо слякоти и серости на улице было белым-бело: деревья, тротуары, навесы над магазинчиками и кафе, даже парковочные столбики были накрыты шапками и шапочками снега… Белый цвет ассоциировался у Хисаны с единственным именем на свете[1], и ей подумалось, что теперь множество моментов её жизни приобретут другой оттенок и смысл, и ей ещё только предстоит привыкнуть к этому.
Как и ко многому другому. Например, к тому, что она больше не одна, и к тому, что теперь она – жена. Эта мысль вызывала трепет, волнение и изрядную долю робости. Ей придётся многое вспомнить, очень многому научиться заново, а чему-то – впервые. Но она не одна, они справятся, это они уже проходили. Хисана вздохнула и попыталась отогнать смутное и неясное беспокойство от нахлынувших воспоминаний: не нужно сейчас думать о прошлом, ей нужно думать о будущем.
Вдоволь налюбовавшись ещё нетронутой дворниками первозданной красотой, она с легким вздохом отвернулась от окна. И её взгляд упал на мольберт. На белой бумаге изысканным почерком Бьякуи было выведено:
Белой сакуры
В небо летят лепестки
Чтобы вернуться[2]
- Мой господин… — шёпот вырвался непроизвольно, и Хисана прижала кончики пальцев к губам – давняя привычка называть мужа именно так вернулась с лёгкостью. Она помнила его просьбу и своё обещание называть его по имени – к этому тоже придётся привыкать, – но сердцу ведь не прикажешь, разве оно может вычеркнуть из памяти самые дорогие для него слова? Глаза защипало, но как Хисана ни старалась сдержаться, по щекам медленно и верно скатились слезинки. — Спасибо, теперь мне легче будет дождаться, – закончила она с улыбкой, тыльной стороной ладони вытирая щеки. — И когда же я успела стать такой плаксой?
Она аккуратно сняла с мольберта белый лист и, тихо улыбаясь, прошлась по квартире, размышляя, где лучше его разместить. Порылась в коробке со старыми запасами и выудила из неё давно и праздно лежащую рамку, под которую долго ничего не подбиралось, и она лежала, как будто ожидая именно этого случая. Аккуратно подрезав белый лист под нужные размеры, она повесила хокку над изголовьем кровати. Пусть ей придётся ждать долго, пусть в груди будет щемить и переворачиваться, когда она будет перечитывать эти строки, зато она будет чувствовать незримое присутствие Бьякуи и его тепло, а это будет служить напоминанием, что всё произошедшее было реальным — она до сих пор не могла привыкнуть к этой мысли.
Но стихи – вот они, настоящие. Хисана полюбовалась, оценивая изящество исполнения – хоть сейчас на выставку, в каллиграфии Бьякуе равных было не так уж много – но это были слова, которые теперь всегда будут напоминать об их встрече после долгой разлуки…
Только бы Маи не соблазнилась, а то придётся с боем отвоёвывать, чтобы та не утащила на очередную выставку или проект. Кстати, Маи. Надо бы позвонить и узнать, как там подруга. Наверное уже вовсю к Рождеству готовится? Точно, скоро ведь праздники. Праздники, которые она никогда не любила. Теперь, когда прошлое и настоящее слились воедино, она, кажется, знала почему — отсутствие праздников в Руконгае, долгие, выматывающие праздничные церемонии в клане Кучики, сплошные обязанности и невозможность побыть наедине с мужем заставляли подсознательно не любить праздники как таковые, даже когда она не помнила, кто она.
Усевшись на кровати, Хисана задумалась, чему же посвятить день и что сделать в первую очередь: попытаться связать обрывочные воспоминания о прошлом, позвонить всё-таки Маи, отвлечься на рисование? По-хорошему, не мешало бы осмыслить произошедшее этой ночью, но сейчас Хисана, пожалуй, была слишком взбудоражена, чтобы мыслить здраво, связно, логически и быть способной хоть что-то проанализировать.
«Возвращайся скорее!» - эта единственная мысль подчиняла и чувства, и эмоции и завладела ею целиком и полностью.
На счастье раздался телефонный звонок с её давней подработки — несколько раз Хисана бралась преподавать рисунок в детской студии, два-три раза в неделю на пару часов – и поинтересовались, не сможет ли Хисана-сан выйти хотя бы с января месяца? Она так обрадовалась, что согласилась выйти прямо сегодня, и, закончив разговор, с радостью забегала по квартире, собираясь. С детьми она ладила, а дети ладили с ней. Пожалуй, это была одна из немногих подработок, уходя с которой Хисана жалела, что не может остаться. Но по-другому тогда не получалось, а сейчас ей уже казалось, что причины были неважными. И звонок, и подработка были очень вовремя, не столько потому, что она нуждалась в деньгах, сколько из-за возможности занять себя под завязку и скрасить дни ожидания.
Вернулась Хисана из художественной студии уже поздно вечером. Пришлось подписать контракт и обговорить с менеджером график и даже провести пробное занятие с детьми. Первое, что она увидела, когда включила свет в комнате, – была ветка зимней цветущей сакуры, лежащая на подоконнике. От кого она – сомнений не возникало. Волна радости затопила с головой и, казалось, заполнила и наполнила светом всю её небольшую квартирку. Хисана, тихо и счастливо улыбаясь, опустилась в маленькое, невысокое, но очень удобное кресло для чтения, рассматривая подарок. Тонкие, нежные, кружевные бело-розовые лепестки, изящная, невесомая и ломкая красота на гибкой и прочной ветке… Сакура, цветущая даже зимой. Символ жизни, нового её витка и остановившегося мгновения. Мимолётная, хрупкая красота, попирающая и подтверждающая законы природы. Где он нашёл её и как долго искал? Неужели ради этого побывал в Фудзиоке?[3] В этом подарке было слишком много смысла, и Хисана решила, что не будет сейчас пытаться разгадать послание Бьякуи, — пусть расскажет ей сам, когда вернётся.
Время словно ускорило свой бег. Хисана работала, в свободные дни рисовала и даже фотографировала изредка. Приближались Рождество и Новый год[4], и она в тайне надеялась, что Бьякуя появится в эти праздники. Она прекрасно помнила, что у мужа всегда нескончаемое количество дел и в Готее, и в Доме, а в поместье Кучики придерживаются строгих старинных традиций и вряд ли знают о современных. Но именно это и давало надежду – а вдруг каким-то чудом муж освободится именно в эти дни? Но Рождество прошло, а Бьякуя так и не появился. Объявилась даже Маи, позвонившая как ни в чём ни бывало, как обычно бурлящая энергией, – и попыталась вытащить её в кино. Хисана сказалась больной – она и правда чувствовала себя не очень, зима вообще плохо отражалась на ней, но больше всего боялась, что Бьякуя не сможет застать её, когда придёт. Маи не настаивала, видимо помятуя о последней встрече с Томору-сан, однако взяла с неё слово, что уж в Новогодние праздники они обязательно увидятся. Хисана не отказала, но и не согласилась, но Маи и этого было достаточно – подруга была уверена, что, когда будет нужно, то вытащит Хисану куда и когда захочет. Она не стала её разубеждать. Пока.
Ветку сакуры Хисана засушила в старом огромном, подаренном на выпускной в старшей школе, учебнике по рисованию, а потом прикрепила к рамке с хокку. Новый год неумолимо приближался, а вестей от Бьякуи всё не было. Иногда ей казалось, что всё случившееся было сном, но Хисана отгоняла эти мысли - перечитывая стих и любуясь на сакуру - и ждала. Ведь он ждал значительно дольше.
Теперь у неё был повод готовиться к общему празднику, и собственную «сосну у входа»[5] к Новому году она сделала своими руками: специально съездила на предновогоднюю распродажу, купила ветку сосны и три маленькие ветки бамбука, рисовую верёвку, рябину, листья папоротника и мандарины – и целый вечер потратила на изготовление. Оглядев готовое кадомацу, Хисана, поразмыслив, добавила бумажный веер, расписав на нём золотой краской пожелания на Новый год. В целом композицией она осталась довольна: выставлять небольшую корзинку за дверь она определённо не будет и поставит её в комнате. Интересно, Бьякуя всё ещё не знаком с современными обычаями? Как же о многом им нужно с мужем поговорить! Как он жил все эти годы? Нашёл ли он Рукию? Как здоровье господина Гинрея и жив ли он ещё? Что изменилось в поместье? Остались ли ещё те, кто помнит её, Хисану? Всё ли в порядке с Укитаке-сенсеем? Вопросы, вопросы… Но даже они не имели большого значения. Важнее всего на свете было то, чтобы с мужем всё было хорошо, чтобы он возвращался живым и невредимым. А дальше… Дальше будет жизнь, полная взлётов, падений, проблем, их решений, волнений и радостей, тревог и ожидания. И встреч. Возможности посидеть пусть в маленькой, но «их» квартирке, наедине, без необходимости соответствовать статусу и возможности быть подслушанными. Хисана помнила, что именно этого им так не хватало тогда, вечность назад.
Она представила, как было бы замечательно, появись Бьякуя в канун О-сёгацу. Они бы поужинали, поговорили о прошлом, пошли к полуночи в храм и выслушали 108 ударов колокола…[6] В ночи, наверное, его внешность не привлекала бы внимания так сильно и они смогли бы спокойно погулять; а поутру, позавтракав, обсудили бы планы на ближайший год; пили бы чай и Хисана любовалась его отточенно-изящными движениями, а Бьякуя улыбался одними глазами, как умеет только он…
- Когда-нибудь, – сказала себе Хисана, обрывая мечты и воспоминания, и села составлять список продуктов для праздничного ужина. Будет гораздо обиднее, если Бьякуя застанет её неготовой, это будет намного хуже, чем если она съест праздниный ужин в одиночестве.
Новый год приблизился почти незаметно. За походами по магазинам и прочими делами прошёл весь следующий день. В праздничное утро напряжённое ожидание поглотила домашняя суета, и она уже просто радовалась появившимуся впервые за много лет желанию вообще готовиться и встречать Новый год. И снова благодаря мужу.
Она принялась за уборку, а после за готовку: рис, лосось, салат из дайкона и моркови (в который нужно добавить побольше чеснока и лука, муж острое любит) и моти[7], конечно, куда без него. Если Бьякуя не изменился и по-прежнему любит простую пищу, то этот довольно обычный ужин придётся ему по вкусу. «Если не изменился». Но он изменился. Просто она ещё не знает, насколько… Так, что там дальше готовить по плану?
Готовить Хисана умела, но не любила. Для себя одной так вообще давно перестала это делать, но при желании вполне могла сообразить что-то вкусное. Особенно для НЕГО. Она стояла возле плиты, поглядывая в окно и наблюдая за обильным снегопадом, и вдруг поймала себя на том, что слегка побаивается прихода Бьякуи. Предыдущая встеча прошла с таким накалом эмоций и страстей, что они и поговорить-то толком не успели. И теперь её снедало беспокойство. Пять лет вместе и долгие годы в разлуке. Как он жил всё это время без неё? А вдруг прошло настолько много времени после её смерти, что он всё же женился ради рождения наследника? А вдруг он любит кого-то ещё? Хисана даже головой помотала, отгоняя навязчивые мысли. Нет, её господин муж всегда был предельно честен, он сказал бы ей об этом. Она не может да и не хочет сомневаться в нём. Но прошло столько времени… Что пришлось пережить ему за прошедшие годы? С какими трудностями столкнуться? Кто был рядом? Кто помогал? Кто мешал? Хисана сопоставляла свои воспомнания, фрагменты из снов и тех двух встреч и понимала, что уже очень многого не знает о том, кто появился у неё в квартире пару недель назад. О чем Бьякуя думает сейчас? Какое бремя несёт? Всё ли по-прежнему в клане Кучики? А в Готее? У него стал настолько пронзительно-гордый взгляд, что страшно даже подойти, не то что заговорить первой. Совсем, совсем другое выражение глаз было у него, когда они только познакомились… целую жизнь назад. Неужели это она сама и её смерть так повлияли на него? А сможет ли она теперь хоть как-то это изменить?
Все эти вопросы совершенно измучили её, а уборка с готовкой довершили этот процесс. Уже поставив посередине комнаты невысокий столик и положив рядом дзабутоны[8], она так и уснула – без сил повалившись прямо на них.
Звонок в дверь разбудил её. Хисана подскочила и, прямо на ходу закалывая волосы, побежала открывать. «Это не может быть Маи. Ведь нет?» Сердце ёкало, словно она подросток, бегущий на первое в жизни свидание. За дверью стоял Бьякуя: весь в снегу, на волосах лежал слой белых пушистых хлопьев. Хисана замерла на мгновение - даже в таком виде он был изумительно красив. Это и вправду её муж? На ресницах уже поблескивали капельки растаявших снежинок… Замешательство как рукой сняло, уступив место беспокойству, что ещё минута, — и он весь будет совершенно мокрый:
– Заходи скорее, - она отступила внутрь, и, впустив его и закрыв дверь, принялась хлопотать вокруг, стряхивать снег с плеч, рукавов, заставила наклонить голову и стала аккуратно снимать снег с волос, пытаясь сдержать нахлынувшие смущение и трепет.
Поднимаясь по ступеням на второй этаж, стоя перед закрытой дверью, Бьякуя чувствовал, как волнение подрагивает в грудной клетке. Он отвык. За минувшие пятьдесят лет отвык, забыл — приказал себе забыть, — загнал в самый дальний угол вот это предвкушение встречи с ней. Сколько раз за прошедшие годы он думал о том, как редки и коротки были их встречи — словно не муж и жена, а любовники. Он отдавал так много времени работе, полагая, что у них есть целая вечность. Наивный дурак. Теперь вечность пустоты и боли осталась за спиной. За дверью, там, в глубине маленькой уютной квартирки, — ОНА.
- Привет, — его губы легко коснулись темной макушки, когда он входил в коридор. И сердце приятно дернулось и сошло с ума от счастья. Он протянул ей сверток, что держал в руках.
Смелый и непростительно дерзкий, откровенный шаг. Но — он никогда не говорил ей, что любит её. Просто любил. Она, конечно, знала. Но: он никогда. ей. не говорил. За что потом корил себя все эти десятилетия. В этой жизни он будет внимательней, нежнее, открытей — какой бы новой и другой она ни была. Она — его жена, на все года, на все жизни.
Такое простое, совершенно непривычное из его уст «привет» и мимолётный поцелуй взбудоражили в Хисане волнение, которое словно холодными пальцами пробежало вдоль позвоночника: он, наконец, здесь, а она не знает, как себя вести. Чрезмерное и тревожное ожидание последних дней внезапно превратилось для неё в странное оцепенение.
«Кто мы теперь друг для друга?»
- С возвращением, - смогла лишь тихо сказать в ответ и приняла сверток из плотной белой бумаги. То, что это цветы, она поняла сразу, только открыв дверь. Он пришёл с цветами! Это тоже было необычно и странно. Нет, она помнила, он делал ей подарки, всегда был безупречно внимателен, исполнял малейшее желание, но никогда не дарил ничего сам. Она всегда находила подарки в своей комнате и удивлялась и радовалась тому, как он запомнил или услышал какую-нибудь мелочь, вроде ленты, заколки или гребня. Но цветы? Они были сами собой разумеющимися, поместье Кучики утопало в цветах, хотя Бьякуя во время их крайне редких прогулок обязательно срывал для неё что-то, подходящее сезону - веточку сливы, дикую незабудку, лист клёна.
Приняв из его рук этот букет, она осмелилась заглянуть мужу в глаза. И увидев глубокий, серьёзный взгляд, поняла - это даже не послание, это что-то гораздо большее и важное: он услышал её, понял и делает шаг навстречу. Они начинают всё заново. Она развернула бумагу. Щёки вспыхнули, по телу прошлась волна, заставившая почти задрожать.
Камелии. Белая. Желтая. Красная.[9]
Боже… Неужели это признание? Это то, что он чувствует сейчас? Как она могла сомневаться?! Хисана мягко шагнула к нему, взяла за руку, прижала его ладонь к своей щеке и закрыла глаза. Его ладонь была теплая, а пальцы холодные: он нервничает, наверное, не меньше, чем она сама. Надо было что-то сказать, но разве словами можно выразить, какое единение с ним она сейчас чувствует? Она шагнула ещё ближе и прижалась к его груди, чтобы услышать мерный и сильный стук его сердца. Это всегда успокаивало её, и Хисана счастливо вздохнула.
К её волосам снова легко и бережно притронулись его губы, а лица коснулись мокрые пряди. Ох, а вот об этом она совершенно забыла! Хисана открыла глаза и улыбнулась:
- Пойдём скорее, нужно высушить тебе волосы.
Он дал ей увести себя в комнату, усадить на дзабутон.
- Подожди минутку, я сейчас, – Хисана накинула ему на плечи полотенце, аккуратно перекинув на него мокрые пряди; принесла с кухни и поставила на подоконник небольшую вазу для камелий; ушла в коридор, быстро протерла лужу от растаявшего снега, взяла фен.
Бьякуя всё это время не спускал с неё глаз, следя за перемещениями и любуясь движениями, больше похожими на плавный танец.
– Потерпи, я совсем отвыкла заниматься с волосами, - и Хисана, опустившись позади него на колени, принялась сушить и перебирать прядь за прядью его длинные чёрные волосы. Почему-то больше всего на свете хотелось, чтобы сейчас он говорил. О чём угодно, лучше всего — о них. Но он молчал.
«Ты пришёл без кенсейкана».
Ей очень хотелось спросить, почему, но она почти знала ответ; особенно если принять во внимание камелии. Она снова вспыхнула. Нет, сейчас точно не стоит думать об этом.
Секунды перетекали в минуты, мокрые пряди превращались в струящийся шёлк, прикасаться к которому для Хисаны было сущим наслаждением. Она вспомнила, как он любил те редкие моменты близости, когда она возилась с его волосами — сушила ли ему голову после бани, выплетала ли кенсейкан или просто перебирала, когда он отдыхал, положив голову ей на колени. Бьякуя едва слышно вздохнул, и Хисана только сейчас заметила, что он сидит с закрытыми глазами.
Эти минуты тишины были наполнены каким-то сумашедшим, безграничным счастьем, застывшим мгновением вечности и безвременья — словно ничего и никогда не менялось, и тут же, внезапно, — острой и режущей тоской. То, что было, — давно ушло, уже не вернёшь, а что их ждёт впереди?
Она никогда прежде не перекладывала свои страхи на него, старалась спрятать свои печали, оградить его хотя бы от них, уберечь и так несущего тяжёлое бремя власти. Но сейчас, в этой тишине, ожило и вырвалось на свободу то, что она скрывала даже от самой себя. Она прижалась к его спине, обнимая, и спросила тихо:
- Ты правда думаешь, что у нас получится?
Этот вопрос был как хлесткий удар. Он не вздрогнул только потому, что за годы научился сдерживать проявление любых эмоций, особенно тех, что свидетельствуют о его личной боли и слабости. Волшебство момента разлетелось на мелкие осколки, оставляя реальность. Бьякуя положил ладонь на предплечье жены, мягко сжимая пальцы на любимой руке.
Бедная, она была неуверена и растеряна, и эти чувства, гложущие ее изнутри, пробивали себе путь наружу даже сквозь бушующее пенным морем счастье. Он и сам был неуверен и растерян, сам двигался на ощупь — но шел вперед, туда, где в конце туннеля видел яркий, слепящий свет своей любви к ней. И знал, что он сможет — ещё не представлял себе, что именно, но сможет, он был уверен. Потому что это она, его жена — а ради нее он сделает все. Но это потом, завтра, может быть. А сейчас ей нужно чуточку уверенности.
- Я думаю, что судьба не просто так дала нам второй шанс.
Он и сам хотел бы знать ответ на ее вопрос: получится ли у них — и получится что? Быть вместе душе и смертной, спустя пятьдесят лет, которые их безжалостно меняли? Он надеялся. Отчаянно, заветно — иначе все происходящее теряло свой смысл. Бьякуя обхватил пальцами запястье жены, поднес к губам и прижался ими к ладошке.
Когда рвущийся откуда-то из самой тёмной глубины вопрос слетел с её губ, Хисана почувствовала, как муж замер, как буквально окаменела его спина. Она скорее дала бы разорвать себя на кусочки, чем причинить ему боль, но сказанного не воротишь. И, если быть честной до конца, то сейчас ей отчаянно нужна была его сила. Его уверенность. Его любовь.
Голос, которым он ответил – спокойный, твердый, размеренный – до малейшей интонации выверенный голос главы Дома и капитана Готея, совершенно неожиданно успокоил её. Этого Бьякую она знала. Если он и изменился, то совсем немного, не настолько, чтобы она не услышала и не узнала в нём того, кто нуждался в ней. В ком безгранично нуждалась она сама. Что ж, в конце концов, вскрывать застарелые болячки тоже входит в обязанности жены, и если тонуть — так вместе, если переносить боль, то только вдвоём.
Всё-таки это был её муж и его слова были именно тем, что Хисана так хотела услышать — она может рядом с ним побыть даже растерянной и слабой, — и от этого облегчения на глаза навернулись слезы. Хисана обняла его ещё крепче, и прошептала, стараясь, чтобы голос не дрожал:
- Спасибо...
Но, кажется, он всё-таки почувствовал, что она плачет, потому что попытался обернутся. Хотя это было уже невозможно, Хисана прижалась теснее, не желая показывать ему слёз:
- Пожалуйста, не смотри... Последнее время я только и делаю, что плачу...
Он прикрыл глаза, испытывая странную смесь удивления и облегчения. Раньше она почти не плакала, была сильной, невероятно сильной, удерживая все в себе. Ему не нравилась эта ее сила, заставлявшая скрывать от него свои тревоги и улыбаться вопреки всему. Прежде всего он был ее мужем и желал, хотел, испытывал насущную потребность делить с ней печали и радости — её печали и радости, её счастье и боль, — выслушать и принять на себя часть горечи, сомнений и тревог, не замечая, не осознавая, что сам точно так же прячет внутри себя все, что может волновать и пугать ее. Но — он мужчина, он муж, он глава Дома и закрывать ее собою от бед — его прямая обязанность, его внутренний долг. А она... Она всего лишь прекрасный, нежный, хрупкий мир — его мир. Сильная слабая женщина. И оттого эти слезы сейчас, вместо слов говорящие о ее состоянии, несли ему облегчение. Они были искренни, горячими каплями падая ему на шею. Бьякуя сделал глубокий вдох.
- Иди сюда, — наконец негромко сказал он и мягко, но безапелляционно разжал крепкие, какие-то отчаянные объятья жены. Обернулся к ней в пол-оборота, потянул на себя и полуусадил-полууложил к себе на колени, обнимая, закрывая собою от всего мира. Если не он, то кто еще в состоянии защитить и сберечь ее? И эта мысль старой нарывающей раной отозвалась в душе.
Она и не думала сопротивляться, и, оказавшись в его объятиях, свернулась колачиком и спрятала лицо у него на груди. Тепло. От него волнами исходила такая знакомая нежность и совершенно незнакомая горечь. Он стал сильнее, Хисана чувствовала это, сильнее и... словно тоньше изнутри. Как-будто под наросшим толстым панцирем, броней, окружающей его сердце, оно билось уже из последних сил.
Муж гладил её по волосам, а она жалела, что поддалась минутной слабости и испортила праздничный, такой долгожданный вечер...
Их отошения всегда были наполнены такой болью? Нет, она помнила ещё и почти полных пять лет безмятежного счастья, сотрясаемого внешними бурями и ураганами, которые делали их только ближе. Тогда она шла, не сгибаясь, вопреки всему оставаясь рядом с ним, и... И всё очень быстро закончилось. Сейчас она совсем не та Хисана. Оказывается, без него она стала невероятно слабой...
Но он принял её, даже такой — не готовой, сомневающейся и неуверенной. А раз так, то и она сможет справиться со своими страхами и слабостями. Ради него. Если он исчезнет навсегда из её жизни, она дождётся — зная, что нужна ему. Даже если вот это мимолётное и короткое счастье, данное во второй раз, вскоре пройдёт — оно у них есть. Сейчас. И даже если разлучатся — они встретятся всё-равно — назло и вопреки — раз смогли узнать друг друга. Он прав, её господин муж, тысячу раз прав, и теперь её очередь залечивать его раны и становиться опорой.
Хисана чуть пошевелилась в его крепких объятиях и подняла голову. Позволила ему стереть подушечками пальцев оставшиеся слёзы, обняла за шею и улыбнулась:
- Я приготовила твой любимый салат. Ты голоден? Тогда я накрою стол.
Сноски:
1 - первая кандзи имени Бьякуя означает "белый".
2 - взято из стихотворения "Сакура", автор - кицуне Миято.
3 - парк города Фудзиока - один из двух парков в Японии, в котором растет редкий, специально выведенный вид сакуры, цветущей зимой, с ноября по февраль.
4 - в современной Японии отмечают европейский Новый год (О-сёгацу), который является государственным праздником с официальными четырёхдневными каникулами. Католическое Рождество отмечают тоже, даже с большей охотой и размахом, но по желанию и личной инициативе.
5 - кадомацу или "сосна у входа" - бывают очень разными - от огромных, парных, которые ставяться у ворот, до маленьких, типа икебаны. Что-то вроде нашей ёлки, только из сосны, но на самом деле несёт в себе другой смысл - это домик для новогоднего божества, украшения на котором означают подношения.
6 - в новый год, после вечерней трапезы, японцы приходят в храмы, чтобы услышать звучащие в полночь 108 ударов колокола, которые обозначают страсти, мучающие человека. Считается, что слушающий колокол, освобождается от этих страстей.
7 - моти - японские сладости из рисовой муки, новогодние готовяться как-то по-особенному.
8 - дзабутоны - подушки, на которых сидят на полу.
9 - камелии. В отличие от европейского представления, камелия в Японии - очень непростой цветок. Она - древний символ самураев, одно время был разрешён к использованию и ношению только для этого сословия. Для древних христиан, которым в Японии было запрещено ношение нательного креста, камелия служила символом Христа. Из-за того, что камелия, отцветая, не роняет лепестки, а отпадает целиком, цветком, напоминая отрубленную голову, то существовало поверье, что камелия символизирует внезапную смерть (и снова без самураев не обошлось). В Ханакотоба (опять же, если верить инету) камелия символизирует: белая - ожидание, желтая - страстное желание, красная - любовь.
@темы: Кучики, Блич, фанфики, князь, в обзоры, Бьякуя и Хисана
Любовь — это твоя сознательная способность ставить свои недостатки ниже, чем недостатки близкого человека (с)
Название: Сезон момиджи
Автор: wandering
Бета/гамма: moondrop
Фендом: Блич
Персонажи/пейринги: Бьякуя/Хисана
Жанр: гет, романтика, флафф, агнст, au
Рейтинг: R
Размер: миди, 33 стр.
Статус: в процессе
Предупреждения: оос, ОЖП, ОМП
Размещение: с разрешения
Дисклеймер: Права - у Кубо.
От автора: фантазия на тему: "Вот бы они случайно встретились в Генсее". Сказка, розовый флафф и мечта. Да, это не лечится.
глава 4
Капитан Шестого отряда Кучики Бьякуя вернулся в конце ноября в Сейрейтей в полном смятении: этот месяц дежурства в Токио перевернул в его душе всё вверх дном.
По старой и доброй традиции, сложившейся в Готей-13, капитанов могли отправить и отправляли в Генсей на месяц дежурства только два раза в году – весной и осенью – в сезон ханами и сезон момиджи, – по причине чрезмерной активизации пустых в это время. Все праздничные мероприятия Мира живых брались под контроль дежурным капитаном лично, и потому праздник «Первой курицы» в храме Отори не стал для Кучики исключением.
Всё проходило как обычно до того самого момента, пока Бьякуя не почувствовал, что его кто-то видит. И этим «кем-то» был не пустой, а – определённо! – человек. А когда в толпе, которая как бы растворилась, став внезапно прозрачной и невидимой, он различил Хисану, то в первое мгновение не поверил. Он подумал, что увидел Рукию, надевшую кимоно, принадлежавшее некогда старшей сестре: если бы не знал совершенно точно, что Рукия сейчас в Сейрейтее; если бы у Рукии был настолько же теплый и нежный взгляд.
Только одна женщина на всём белом свете умела смотреть на Бьякую так, что у него земля уходила из-под ног, – его жена.
Его словно оглушило: все звуки исчезли, будто их выключили, сердце стукнуло до боли резко и тяжело, а воздух сгустился так, что легкие не смогли вдохнуть. Мир вокруг стал чёрно-белым, размытым и сфокусировался на одном единственном человеке - той, которая смотрела на него знакомыми, родными фиалковыми глазами, не узнавая.
Всё произошло так быстро, что, как только зрительный контакт разорвался, Бьякуя, не отдавая себе отчета, мгновенно исчез из её поля зрения. К тому же разум, желая вернуть контроль, тут же вступил в свои права, заявляя, что Бьякуя мог просто ошибиться и всё ещё нужно проверить; что нельзя же вот так сразу верить своим ощущениям и инстинктам, никогда его, впрочем, не подводившим... Что, может быть, это просто кто-то очень на неё похожий... Но разум проиграл. Ещё в тот момент, когда девушка в сиреневом кимоно, словно возникшая из прошлого, встретилась с ним взглядом.
Бьякуя вызвал из дежурного отряда себе замену и кинулся на её поиски. И нашёл – идущей с подругой домой. И больше уже ни на минуту не выпускал из вида. Он следовал за ними по светящимся неоном токийским улочкам, вдоль витрин и вывесок, проулочков, скверов и перекрёстков, убеждая себя быть сдержаннее: обычное самообладание внезапно покинуло его. Девушки оживлённо беседовали, хотя больше говорила подруга, и обе совершенно не обращали внимания на прохожих, что Бьякуе было только на руку. Он намеревался узнать всё, что только сможет, поэтому передвигался короткими шагами шунпо, то обгоняя, то давая подругам уйти немного вперёд, стараясь смотреть не слишком пристально, чтобы не привлекать внимания, ибо каким-то непонятным, загадочным образом она его видела, и это приходилось учитывать.
Бьякуя чувствовал себя настолько странно, словно это и не он сам: как будто сбросил десятки прожитых лет и сейчас совсем юный наследник Кучики неведомо каким образом попал в Генсей и встретил понравившуюся ему девушку, – душа замирала от восторга, сердце ликовало, страх, что он обознался, холодил изнутри. И вся эта смесь бурлила, разгоняя кровь, заставляя почти дрожать от нетерпения.
- Что с тобой, Хисана? - услышал Бьякуя вопрос её подруги, и сердце, в очередной раз за вечер дрогнув, ухнуло вниз.
Это она.
Бьякуя ощущал прикосновение вечности и нереального чуда: с каждой минутой он всё больше убеждался в этом, – с каждым брошенным осторожным и цепким взглядом ему узнавались и её неспешная, плавная походка, и наклон головы, и мягкие грациозные движения, и выступающие позвонки на склонённой шее, когда она поправляла причёску, и тихая улыбка, и мелодичный негромкий голос, когда она уклонялась от настойчивых расспросов подруги. И особенно взгляд – ласковый и немного грустный, умеющий заглянуть собеседнику прямо в душу. Хисана всегда была такой – неброской, не привлекающей внимания сразу, но завораживающей до невозможности оторваться, стоило лишь внимательнее всмотреться.
Бьякуя шёл за Хисаной, верил и не верил. Ловил себя на том, что завидует подруге, которая с легкостью вот так запросто идёт рядом: разговаривает, смеётся, шепчет что-то на ухо, берёт за руку, целует на прощанье в щёку.
Совершенно противоречивые желания раздирали его на части: ему хотелось, чтобы они так и продолжали, разговаривая, куда-то идти, услышать как можно больше – Маи говорила много и достаточно громко, – и в тоже время чтобы Хисана поскорее осталась одна, увидеть, наконец, как она живет. Бьякуя смотрел, как жена, поклонившись, уходит к себе домой, и до трепета и легкого озноба сознавал, что не сможет уйти отсюда.
Она.
Хисана тоже увидела его возле фонтана. А вот узнала ли? Вспомнила? Судя по овладевшей ею задумчивости – не совсем. А может всё-таки – да? Бьякуя убеждал себя быть осторожнее, но его подхватило вихрем, сильным течением и несло вопреки всем доводам рассудка. Он просто не мог не прийти к Хисане ночью, в её сон, к тому же это оказалось не сложнее, чем проникнуть во внутренний мир своего занпакто. Гораздо труднее было войти туда, где она живёт. В тот момент, когда она исчезла в подъезде, до Бьякуи внезапно дошло, что у неё может быть семья, кто-то, кто её любит и ждёт. Это отрезвило, но ненадолго: когда она появилась у окна темной квартиры на втором этаже, он уже просто не смог сдвинуться с места. И когда свет наконец-то включился, он понял, что она рисовала, стоя у окна: его портрет. И именно в эту секунду Бьякуя окончательно и бесповоротно осознал: это действительно Хисана. И сразу стало неважно всё остальное.
Он нашёл её.
Теперь вообще ничто не имело большого значения. Ведь это его жена – оказавшись в её сне, Бьякуя убедился в этом ещё раз. Равно как и в том, что она его совершенно не помнит. Но это не мешало ей обрадоваться и встретить его так, будто все эти годы Хисана ждала именно его - так ему виделось, в это хотелось верить.
Постепенно выясняя подробности её жизни, Бьякуя убеждался, что так оно и есть. И он поддался, почти забыв всякую осторожность, разрешил чувствам взять над собой верх. На несколько дней и ночей Бьякуя погрузился в эту вновь обретённую близость, доверие и радость с головой и около недели чувствовал себя совершенно пьяным от счастья, спал урывками и не помнил, что ел. Он использовал любую возможность, чтобы быть к ней ближе и видеть хотя бы издалека во время дневных дежурств; он ждал ночи и возможности поговорить во сне, словно маленький мальчик – долгожданного и заслуженного праздника.
А потом пришло осознание.
В тот день, когда подруга приехала к Хисане ночевать и Бьякуя решил не тревожить её сон, он впервые позволил себе задуматься над тем, что же будет дальше. Думать не хотелось, любую горькую или просто разумную мысль эти несколько дней Бьякуя нещадно отгонял, желая продлить радость и не омрачать и без того считанные часы встреч, - его дежурство не было вечно, этого он не мог не понимать, как ни старался отвлечься. Размышления той ночью были окрашены грустью и вылились в песню - печальную и призывную, ту, что он нечасто, но всё же пел за прошедшие годы одиночества, когда не мог или не хотел совладать со своей памятью.
«Печали цвет узнаешь ты.
Как тайну молчаливой ночи
Увидеть вновь тебя
Желанье это пронесу сквозь годы,
Об этом будет знать ночное небо, и никто другой...»
На следующий день он увидел на концерте рядом с Хисаной мужчину и окончательно принял всю призрачность вновь обретённого счастья: она в Мире живых, в реальной жизни она не помнит его. «А надо ли, чтобы помнила?» - вступил в права рассудок, когда он увидел одухотворённое лицо Хисаны, слушающей музыку. И рядом находился не он. Потому что в принципе не мог находиться рядом.
Даже приступ ревности, всколыхнувший внезапно самые затаённые и скрытые чувства, заставивший, стискивая зубы, давить в себе холодную ярость, только помог осознать, насколько здесь он бессилен. И перед её собственным выбором, и перед их прошлым, и – особенно – перед настоящим. Всё словно повторялось, только уже по новому кругу, но от этого не было ни легче, ни проще: снова выбор между долгом и чувствами, между необходимым и невозможным. И в этот раз ему нельзя ошибиться.
Воспоминания о прежней жизни стали для Бьякуи решающими. В клане Кучики Хисана не была счастлива, в их поместье никогда не чувствовала себя дома. Их брак, хоть и принёс им взаимность, был наполнен горестями, бедами и печалями. И, возможно, скорее всего именно так – слишком короткая жизнь Хисаны и была следствием их брака. Разве он готов исковеркать и её земную жизнь тоже? Он не сможет быть постоянно рядом, не сможет защищать и оберегать. Ничего не сможет. Кроме как навещать её время от времени. Разве этого он хотел бы для неё? Разве это она заслужила?
У него впереди вечность, у неё – только несколько десятков лет. Бьякуя с горечью понял, что его присутствие в этой жизни может принести Хисане только тоску и ожидание. Она в их прошлой жизни вдоволь этого натерпелась и испытала достаточно, чтобы хотя бы здесь и сейчас стать счастливой.
Он принял решение: их встреча ограничится его дежурством в Генсее и её снами. Пока она считает его придуманным и несуществующим, человеком из своих грёз, пока не вспомнит его – ей ничего не будет стоить забыть. А он… найдёт силы исчезнуть.
Само решение далось нелегко, но ещё труднее оказалось бороться с желанием быть рядом, видеть её: сердце бунтовало, не слушалось, изводило его несбыточными надеждами и мечтами. Немалый вклад в душевную смуту внесло то, что она постоянно рисовала его. Так прекрасный сезон момиджи, – одно из красивейших времён года в Генсее, – постепенно превратился для него в пытку, не меньшую, чем прежде ханами.
Неделя снов, когда Хисана готовилась к выставке, удивила Бьякую – он понял, что она видит сны о прошлой жизни и без его помощи или участия. Он старался днём не показываться ей на глаза, ушел в дежурство с головой, чтобы постепенно приучить себя к расставанию. Даже во сны приходил не каждую ночь, не в силах уж совсем не появляться. Но Хисана стала в своих сновидениях обращаться к нему по имени и встречать его так, словно помнила кто он, - уходить после этого стало ещё сложнее. Бьякуе оставалось только верить, что к реальной жизни их встречи не относятся, и надеяться, что они так и останутся для неё ночными фантазиями, и с его исчезновением Хисана забудет их, как мимолётный сон.
В последний день дежурства – Комамура сменил его на пару дней раньше – Бьякуя нашёл Хисану в парке рисующей. Необыкновенный, очень тихий и безветренный солнечный осенний день, прозрачный воздух, подёрнутый, словно печалью, тенью надвигающихся холодов, тихо и медленно падающие листья, рисующая Хисана с удивительным, незнакомым ему – сосредоточенным и острым – взглядом художницы, всё ближе подступающее время прощаться… Он забылся настолько, что попался ей на глаза. Отступать было поздно, свои ошибки признавать Бьякуя умел, поэтому позволил себя нарисовать. Как же ему хотелось просто подойти и обнять её! Забыть обо всём, что их разделяет! Но это было так же неосуществимо, как забрать её с собой или остаться. И он просто исчез при первой же возможности: поймав её взгляд, в котором увидел и желание вспомнить, и радость, и мольбу, и такую смесь надежды и благодарности, что понял – ещё минута, и он сдастся.
Почему она видела его – осталось для него загадкой, которую оставалось принять как факт, никакой особой реяцу она не обладала и сейчас. Бьякуя решил, что это будет последний раз, когда он вмешался в жизнь Хисаны, а она забудет его, потому что сны так и остаются для неё грезами – волшебными, но бесплодными.
Просто стереть память было уже невозможно, глупо и жестоко - Бьякуя понимал, что сохраняя ей воспоминания, он втайне даже от себя самого надеется всё вернуть, но был уверен, что ему достанет силы воли и благоразумия не воспользоваться этим. К тому же, у неё хранилось множество рисунков с ним, у неё был его портрет, и не один, а теперь ещё и картина, а рисование было смыслом и отдушиной её жизни. Он уже многое знал про её теперешнюю, земную жизнь, и меньше всего ему хотелось навредить, испортить или сделать больнее, чем уже есть. И уж тем более не хотелось, чтобы, потеряв воспоминания о нём, она терзалась от неразрешимых загадок и думала, что сходит с ума, найдя у себя рисунки и картины, которых не помнит или якобы не рисовала. Даже если он сотрёт память и её подруге, существует ещё множество других людей, способных напомнить и подтолкнуть к размышлениям. Пусть лучше в памяти Хисаны останется загадочная и короткая осенняя встреча, похожая на странную сказку. Однажды именно таковой, просто далекой сказкой в сезон момиджи она для неё и станет.
Он не сломает ей жизнь. Не в этот раз.
Ему будет трудно, но он справится.Ради Хисаны. Он вытерпит ради неё, неважно, что будет с ним самим, всё будет в порядке. И он вернулся в Сейрейтей уже почти желая забыть их встречу.
Две недели он старался вообще не вспоминать о прошедшем дежурстве. Но всё оказалось сложнее, чем Бьякуя себе упорно внушал, и тяжелее, чем представлял. Ему казалось, что он давно привык к ожиданию и ему несложно будет вернуться к прежнему одиночеству, он давно уже не вздрагивал при взгляде на Рукию, и подавно научился отсекать лишние и ненужные эмоции.
Две недели он уклонялся от расспросов своего лейтенанта и внимательных взглядов сестры; изводился от того, что теперь, более чем когда-либо, она стала напоминать ему жену; просыпался разбитым и измученным от буквально преследовавших его снов. Не помогали никакие, самые излюбленные и испытанные средства: ни муштра отряда на сложных полигонах, ни совместная тренировка с Одиннадцатым, ни изматывающие разминки с Сенбонзакурой; ни даже тренировочный бой с Кенпачи, которого он самолично позвал, вызвав у того кривую и довольную усмешку, и заслужив молчаливо-обеспокоенное недоумение Ренджи.
Окончательным в понимании того, что он не может следовать собственному решению, стал разговор с Рукией. Однажды вечером, тихо постучав в створки фусума и войдя, она задала только один вопрос:
– Простите меня, брат, но что с Вами произошло в Генсее?
Бьякуя сделал вид, что не понимает, о чём речь. Но если уж Рукия не выдержала, то это означало только одно – он обманывает сам себя. Обманывает настолько, что хуже уже не будет. И как только Ренджи послали в Мир живых на переговоры с Урахарой по вопросу аренды гигаев и использования «души плюс», Бьякуя провернул так, чтобы пойти эту встречу самому.
Он хочет увидеть её. Просто увидеть, ему будет этого достаточно.
Следующая неделя после неудачного свидания с Томору-сан выдалась под стать состоянию Хисаны – дождь лил не прекращая. Несмотря на погоду, она решила выходить в поисках зарисовок каждый день, упорно продолжая, даже если ей этого не хотелось. Если погода расходилась и ветер или дождь бушевали уж совсем нещадно, она оставалась дома и практически не отходила от мольберта, дорабатывая начатые зарисовки, экспериментируя с цветами и оттенками.
Эту неделю сплошных дождей её никто не беспокоил, словно почувствовав её настроение: Томору-сан явно выжидал, Маи, похоже, злилась на неё или просто не хотела поругаться, появившись или позвонив, а может, просто была сильно занята.
К воскресенью у Хисаны была написана картина «Токио в дожде»: малолюдный вечерний перекрёсток с мокрым чёрным асфальтом, отражающим размытый и дрожащий свет фонарей и фар нескольких машин – Хисана провела на нём пару вечеров, заворожённая этой картиной ночного города. И ещё одна акварель: небо на фоне облетевших, голых деревьев. То самое дождливое утреннее небо, в которое она вглядывалась целую неделю, клубящееся низкими и огромными тучами всех оттенков серого – от почти белого до тёмного грозового. Однажды она видела зарисовку летней поляны великого русского художника Куинджи, состоявшую из травы, листьев, растений, – сплошного зелёного пространства множества оттенков без примеси других цветов, и решила по его примеру поэкспериментировать таким же образом с серым.
Уже перевалило за полночь, когда Хисана завершила картину с перекрёстком. Она почему-то напоминала Хисане её собственную жизнь и отвечала её теперешнему состоянию. Ещё раз окинув взглядом мольберт, устало и удовлетворённо откинув со лба волосы, присела на подоконник, прикрыв глаза. Можно было подвести итоги этой недели и признать, что время прошло с пользой: душевного равновесия работа не принесла, но отвлекла и доставила радость и удовлетворение. А значит, всё не так уж и плохо.
Надо было помыть кисти, прибраться и лечь, – для ужина было слишком поздно, да и устала она порядком. Хисана вздохнула и устроила было голову поудобнее, но внезапное и неясное беспокойство заставило её встрепенуться. Хисана осмотрела комнату – вроде, всё как обычно, – и повернулась к окну, вглядываясь в темноту ночного неба. Опустив глаза, она вздрогнула: на улице, прямо под окнами её квартиры, освещённый светом фонарей стоял мужчина, - Хисана сначала не узнала его в обычной современной одежде и под зонтом, - их взгляды встретились, и когда её глаза привыкли к темноте, царящей под зонтом, внутри всё оборвалось. Это был её самурай.
Хисана подскочила, тут же развернулась к окну и, с силой прижав раскрытую ладонь к стеклу, зашептала:
- Стой! Стой! Не уходи! Только не сейчас!
Будто услышав её, он остановился, снова посмотрел на неё, и Хисану словно обожгло холодом – трудно было разглядеть выражение его лица, но между ними как бы протянулась невидимая, напряжённая и дрожащая струна. Она быстро раскрыла окно, не обращая внимания на сильный ветер и дождь, и крикнула:
– Прошу, подождите! Не уходите! Мне нужно поговорить! - вышло с отчаянной решимостью и мольбой, и, кажется, это помогло: она увидела, как он замер, словно в нерешительности, потом медленно кивнул. Хисана захлопнула окно, выбежала в коридор и выскочила на улицу, моля про себя только об одном - чтобы он никуда не исчез. Ей казалось, что она двигается слишком медленно, а секунды проскакивают слишком быстро - поэтому даже не подумала накинуть на себя что-то из верхней одежды. «Только бы он не ушёл! Только бы он не ушёл! Только бы он не ушёл!» - с этой мыслью она выскочила из подъезда в непогоду, в ночь, освящённую лишь светом фонаря.
На улаживание дел в Генсее у Бьякуи ушло куда больше времени, чем он предполагал: это же Урахара, с ним вообще ничего нельзя планировать заранее, хотя бы это Кучики стоило помнить. Но как раз об этом, снова попав в Мир живых, он хотел думать меньше всего и именно поэтому, стиснув зубы, пришлось терпеть хитрого и умного торговца ровно столько, сколько тот пожелал. Когда поздно ночью Бьякуя освободился, то прекрасно понимал, что увидеть Хисану ему уже не удастся. Темень, подсвеченная уличной рекламой и фонарями, зимняя непогода – резкий ветер с дождём – очень соответствовали его теперешнему настроению. Но обратно в Сейрейтей он не спешил, – не отпускало чувство, что он будет очень сожалеть, если хотя бы не постоит возле её дома. И хотя чувствам он давно старался не доверять, сейчас эта привычка почему-то не срабатывала.
Бьякуя не стал торопиться, медленно и верно приближался туда, где его ждали, скорее всего, лишь темные окна её квартиры. Он пытался убедить себя что, возможно, это будет только к лучшему: с возвращением в Мир живых вернулись и все его прежние сомнения и переживания. В душе созревал какой-то надлом, он понимал, что не справляется сам с собой, что борьба разума и чувств, давно им, кажется, выигранная, сейчас снова в самом разгаре. Многолетняя натренированная выдержка и логика трещали по всем швам – совсем как в те времена, когда он впервые встретил Хисану.
Свет в её окнах он заметил быстрее, чем успел одернуть себя и не дать посмотреть раньше времени. Внутри полыхнула странная смесь радости, предчувствия и предостережения, но вот теперь остановиться он уже не мог, тем более, что в окне мелькнула тень её силуэта. Нужно было уйти и не приближаться, но ноги сами несли его.
Какое-то время Бьякуя без единой мысли просто стоял и смотрел, как Хисана пишет картину. Потом она устало присела на подоконник, – и он словно поймал предупреждающий сигнал, говорящий «Пора». Она работает, значит, с ней всё в порядке, – Бьякуя внутренне подобрался, готовясь уйти, несмотря на то, что его слегка знобило от волнения. Впрочем, это было неважно. Он увидел её, этого вполне достаточно, но Хисана внезапно развернулась и заметила его, – он физически почувствовал её взгляд. Не было никакой возможности этому противостоять и как-то изменить – тело двигалось само, словно повинуясь чьему-то чужому приказу – Бьякуя обернулся, и взгляды их встретились. Его снова оглушило.
Хисана, увидев, что он остановился, открыла окно и прокричала что-то. Но Бьякуя даже не расслышал. Потому что раньше слов он почувствовал невероятной силы безмолвный призыв, единственно верное толкование которому было: «Не уходи!» Бьякуя медленно и словно против воли кивнул, отвечая именно на этот зов.
Выбегая из квартиры Хисана больше всего боялась, что улица будет пуста. Когда она распахнула дверь подъезда и увидела самурая, – он стоял на том же самом месте и смотрел прямо на неё внимательно и выжидающе. Её поразила мрачная решимость, исходящая от него, – Хисана растерялась на мгновение, но сильнее был страх, что он снова исчезнет, а потому она выпалила, не сильно задумываясь о соседях:
– Пожалуйста, объясните, что происходит? Кто Вы? Почему Вас вижу только я? Почему я вообще Вас вижу? Ведь Вы настоящий?
Теперь она могла рассмотреть его ближе, но сейчас ей было не до этого, хотя она отметила, что он действительно красив. Гораздо красивее, чем получился на рисунках. И настолько же холоднее. Его серые глаза глянули на неё пронзительно, так, что Хисана невольно задержала дыхание, – несомненно, настоящий, он даже не улыбнулся на этот нелепый вопрос.
– Тебе нельзя стоять здесь, ты простудишься. Пойдём, я провожу тебя. – Это были первые слова, которые Хисана услышала от него, и от звука его низкого, грудного, красивого голоса её качнуло и что-то сильно и мягко толкнулось в груди. Всё вопросы тут же вылетели из головы. Она смотрела, как он подходит к ней размеренной и твердой поступью, и её не покидало чувство, что всё это когда-то уже было. Было. То ли во сне, то ли наяву… Она послушно кивнула и зашла в подъезд, придерживая дверь, чтобы убедиться, что он точно следует за ней.
За ту минуту, которая прошла между его согласием остаться, и тем, как Хисана выскочила из подъезда, ворох противоречивых мыслей обрушился на Бьякую. Разум твердил, что нужно немедленно уйти, что он терзает её и себя и ни к чему хорошему это не приведёт, гордость – что нарушить уже данное согласие остаться не в его правилах; сомнения мучили предположениями и вопросами о том, вспомнила ли она его, а чувства – безмерной радостью, что не забыла окончательно. Когда она появилась и замерла у двери подъезда, а холодный ветер ликующе рванул ей навстречу, охватив тоненькую фигурку коротким домашним платьицем, Бьякуя онемел: Хисана, стоящая на ветру, придерживающая выбившиеся пряди волос и ожидающая его – зрелище, к которому он подготовлен точно не был.
Но разве он не мог предположить, что сильнее всего окажется чувство подойти, обнять, закрыть, защитить, забрать с собой, как бы невозможно это не было? И о чём он только думал раньше?! Ему нужно уйти прежде, чем всё обернётся для неё слишком серьезно, до того времени, как он окончательно перестанет собой владеть.
Слова и действия давались ему с трудом, словно в полусне. «Она не помнит и она изменилась. Это другая Хисана, ты не знаком с ней», - твердил Бьякуя, пока они поднимались по лестнице, чтобы хоть как-то совладать с разбушевавшимися чувствами. «Тебе пора», - твердо напомнил он себе, когда Хисана обернулась к нему в дверях своей квартиры.
Войдя обратно в подъезд и поднимаясь по лестнице, Хисана сама не могла толком понять, почему так безропотно подчинилась и беспрекословно выполнила приказ самурая, впрочем, прозвучавший довольно заботливо. Может быть, именно поэтому? Но отвечать он ей явно не собирался. Хисана успокаивала себя только тем, что разговаривать на улице была действительно не лучшая идея. А приглашать домой? Нерешительность и сомнения овладели ей, но открыв дверь и обернувшись, она поняла, что он имел ввиду только то, что сказал – проводить её. И сейчас собирается уйти.
- Я всё ещё не понимаю… Но… Кто Вы? Откуда? - Хисана мучительно подбирала слова, пыталась удержать его, добиться хоть какого-то ответа, снова услышать его голос. – Почему мне кажется, что я знаю Вас?.. Это Ваше имя – Бьякуя?
Он вздрогнул, услышав имя, во взгляде, брошенном на неё на секунду промелькнула… беспомощность?.. Он тут же прикрыл глаза. А когда открыл, Хисана сразу же поняла – он снова исчезнет, вот прямо сейчас. Она порывисто ухватила за рукав его черного короткого пальто и прошептала с мольбой:
– Пожалуйста…
Неожиданно это подействовало – он как-то странно глянул на её руку, удерживающую его, снова на мгновение закрыл глаза, словно больше у него не было сил спорить с ней, а, открыв, осторожно обхватил пальцами её ладошку, в попытке отодвинуться.
Прикосновение оказалось для Хисаны сродни удару грома – оглушило, обожгло, заставило вздрогнуть всем телом и… наконец вспомнить!
- Хисана? Тебе хуже? Потерпи немного, свет мой…– он подхватывает её на руки, и быстро несёт в комнату, где больше свежего воздуха и много света. В его глазах тревога, он слишком хорошо знает, что происходит, но не хочет верить в это.
- Я… всё хорошо… - она прижимается к плечу мужа, почти теряя сознание от слабости. – Всё хорошо, Бьякуя-сама…
«Не оставляй меня! Пожалуйста, не уходи!» - молит его взгляд. Он укладывает её на футон.
– Сейчас придёт врач, - он почти спокоен, только голос слегка подрагивает от волнения. – Смотри, первый цветок сакуры распустился, - голос предательски срывается, Бьякуя сжимает её руку, заглядывает в глаза. Он всё ещё надеется на чудо.
Её господин муж так много смертей видел на своём коротком веку, но приближение этой не хочет считать правдой.
«Ты не можешь уйти, только не ты!»
Он не заслужил этого, но ей пора. Глаза перестают видеть, дыхание сходит на нет, её сердце разрывается пополам, и одна его половина навсегда останется здесь и достанется именно этому богу смерти…
Её колени подогнулись. Бьякуя - реальный, настоящий - тут же подхватил её под обе руки, склонился к ней.
- Хисана? Тебе плохо? Нужен врач? – его глаза втревоге исследовали её лицо. Невозможно знакомые, до боли родные серые глаза. Её муж стоял перед ней, словно они никогда не расставались.
- Бьякуя-сама… - уже оседая, успела прошептать Хисана, - это Вы…
глава 5
Бьякуя сидел возле Хисаны и вглядывался в её черты. Впервые за долгое время она была так близко, что он слышал её тихое дыхание; но сейчас это не приносило ни радости, ни облегчения.
Легкий румянец постепенно окрашивал её бледные щёки, ресницы отбрасывали неясные тени, выпавшие из прически длинные пряди разметались по подушке. Оказывается, он и не видел её никогда с длинными волосами – это было красиво. Хотелось коснуться её лица и убедиться, что это не сон. Бьякуя заметил, как дрогнули её пальцы, – и спрятал маленькую ладонь в своих. На секунду в сердце кольнуло оттого, что это когда-то уже было, – он уже сидел вот так возле её постели. А ещё потому, что кто-то, другой мужчина, а возможно тот самый, с концерта, будет любоваться этой красотой…
Бьякуя резко оборвал себя – не время и не место для ревности. Он поднёс и прижал ладонь Хисаны к своему лбу, пылающему не меньше, чем у неё, словно желая утихомирить мысли, успокоить чувства. Несколько минут можно было посидеть так и постараться ни о чём не думать, но он не мог.
Когда Хисана потеряла сознание, всё-таки вспомнив его, то для Бьякуи происходящее превратилось во временной разлом с погружением в прошлое. Хотя нет, это началось ещё раньше, в тот момент, когда она схватила его за рукав, в попытке удержать – совершенно, абсолютно так же, как когда-то давно при их первой встрече в Руконгае. Бьякуя на миг даже растерял всю свою решимость. А потом всё случилось очень быстро: прикосновение, ожившие воспоминания. Он успел подхватить падающую Хисану и только отстранённо отметить, что она и сейчас крепким здоровьем не отличается. А ещё: он не знает, как поступать дальше, потому что окончательно потерял контроль над происходящим. Снова. И что это происходило и происходит с ним именно тогда, когда жена рядом. Все эти мысли промелькнули как-то на краю сознания, потому что знакомая теплая тяжесть её тела была настолько привычна, руки с такой быстротой и легкостью подняли, прижали, устроили поудобнее, словно не было всех прошедших десятилетий. И ещё Бьякую поразило то, какая тишина и покой образовались внутри – будто всё встало на свои места, когда жена оказалась у него на руках, когда он почувствовал её привычный аромат – легкий, едва уловимый тонкий запах сирени. Единственный сладкий запах, который не вызывал у него отторжения.
Бьякуя уложил Хисану на постель, уже чувствуя, что её лихорадит. Прошел по квартире, нашёл маленькое полотенце, смочил, положил на её горячий лоб, перед этим не удержавшись, прижался к нему губами.
К встрече с дежурным офицером возле Сейнкаймона он капитально опоздал, пришлось отослать адскую бабочку с сообщением, что «он задерживается, помощь не нужна, о времени возвращения сообщит дополнительно» и «в непредвиденном случае вернётся через проход клана Кучики», – это уже для Ренджи. Но служебные дела отвлекли его ненадолго, теперь решения требовали более насущные вопросы: он не может оставить Хисану в таком состоянии и по-прежнему должен уйти.
Лечебным кидо Бьякуя владел вполне прилично, а потому, пробежав руками над телом Хисаны в поисках возможного источника нездоровья, понял, что обморок, скорее всего, следствие шока, в котором, увы, он был главным виновником. То, что Хисана его вспомнила, внезапно оказалось не таким уж и важным, – Бьякуя допускал, что рано или поздно это могло и даже должно было случиться, но вопрос оставался открытым: это её жизнь, короткая земная жизнь, из которой вряд ли он имеет право отнимать даже минуту. Как бы тяжело для него это ни было, как бы ни хотелось несбыточного.
Надо было что-то решать, но сейчас Бьякуя мог только сидеть рядом, держать за руку и смотреть на неё. Уйти он был уже не в состоянии даже при всём понимании, что это единственно правильное решение, да и поговорить было теперь необходимо, хотя он знал, что ни к чему хорошему этот разговор не приведёт: ни один из возможных исходов не устраивал его полностью и до конца; его, по крайней мере, точно: ни их окончательное расставание, ни возможность редких встреч... Бьякуе оставалось ждать, когда Хисана придёт в себя, и, пожалуй, впервые в жизни он хотел, чтобы она не очнулась насколько возможно дольше.
Хисана пришла в себя на своей кровати с влажным компрессом на лбу – её слегка лихорадило, и слабость была неимоверная, но сейчас всё это не имело значения. Он здесь! Рядом! Всё оказалось правдой от первого взгляда и неясного узнавания до каждого мгновения из снов! Теперь, когда Хисана вспомнила, кто он и что их связывало и связывает до сих пор, – все разрозненные клочки снов, воспоминаний и встреч сложились в единую, целую картину. Вот теперь она точно знала, что он – самая реальная реальность, которая только может быть в её жизни!
- Бьякуя… сама… - губы Хисану слушались с трудом и в глазах задрожали слёзы, но она постаралась улыбнуться. Ведь ей нельзя встречу омрачать слезами, даже если это слёзы радости.
Бьякуя сидел рядом, опустив глаза, и держал её за руку. Как только она очнулась, он тут же отпустил её, отошёл от постели и встал спиной окну, словно не хотел, чтобы жена разглядела выражение его лица. Но даже так Хисана видела, что выглядел он, словно нёс на плечах тяжёлый груз – измученным и усталым. Не таким, совсем не таким Хисана хотела вновь увидеть его! Но так ли это важно, если муж здесь?
- Нет нужды называть меня так, – голос Бьякуи прозвучал глухо и тяжело, он глянул на неё отстранённо и тут же отвёл взгляд.
Хисана замерла – слишком холоден и далёк. Нет, это неправильно, так не должно быть, совсем не должно!.. Внутри всё разрывалось от радости и горя, и она точно знала, что это не только её чувства. Какие препятствия на этот раз выросли между ними?
– Тебе уже лучше? Тогда… мне пора. – Бьякуя не смотрел на неё, упорно не смотрел, а ей так нужно было заглянуть в его глаза!
- Нет… Пожалуйста!.. – Хисана резко села на кровати, но тут же приложила руку к виску – перед глазами всё закружилось. Бьякуя сразу сделал шаг обратно к ней. - Вот видите, - прошептала она со слабой улыбкой, – Вы не можете оставить меня…
- Не могу. – Он сказал это тихо, словно себе самому, но сразу же добавил непреклонно: - Но должен.
В груди у Хисаны разросся тяжелый ком, требующий выхода. Всё неправильно! Совсем не так, как должно быть! Не те слова, не те чувства… Совершенно не те! Словно стеклянная стена выросла между ними – он так близко и так далеко… Как же до него достучаться?
- Объясните же! Прошу!.. – прежде, чем успела подумать, Хисана протянула к нему руку. В комнате повисла напряжённая тишина, словно вот-вот разразится буря. Воздух разве что не звенел от невысказанных слов и запертых внутри чувств. Неужели он и правда уйдёт вот так запросто, даже не поговорив с ней? Тогда зачем всё это? Почему происходит?
Бьякуя, словно заворожённый, несколько мгновений смотрел на протянутые к нему подрагивающие пальцы. Единственное, что он чувствовал – насколько тяжелее стало дышать. Мало что на свете могло лишить его сил настолько, чтобы вся его сущность разделилась надвое, чтобы он боролся с самим собой. Никто, кроме этой хрупкой и деликатной женщины, не умел с такой легкостью подчинять его волю, хотя она никогда не стремилась к этому.
«Что же ты со мной делаешь?..»
Он не выдержал, шагнул и ухватил её руку за кончики пальцев, едва удержавшись, чтобы не притянуть Хисану к себе, но борьба всё ещё продолжалась, а потому голос прозвучал холодно:
- Не мне вмешиваться и менять твою жизнь. Однажды я сделал по-своему. Помнишь, к чему мы пришли?
Не ему вмешиваться?! Боже, как же Хисана забыла, что он всегда скрывает боль за таким вот ледяным тоном! Несмотря на слабость, она решительно опустила ноги с кровати и, так и не отпуская его руки, встала. И тут же, пошатнувшись, ухватилась за него. Бьякуя успел поддержать её и сжал в объятиях – осторожных, но крепких, не дающих ни малейшей возможности упасть или выбраться из них. Он как и Хисана застыл, замер, словно не веря, что это происходит.
Его близость для Хисаны снова пробежала электрическим разрядом по всему телу и одновременно принесла успокоение: какие бы жесткие слова ни произносил Бьякуя, все его жесты, движения говорили об обратном, выдавая внутреннюю борьбу.
Его пальто пахло дождём и пряной, терпкой смесью полыни и горького миндаля. Хисана помнила этот запах – он всегда принадлежал её мужу, ибо сладость он не любил совершенно, ни в запахах, ни в еде. И всегда обнимал её именно так – бережно и сильно. Она, оказывается, много всего о нём помнила, о своём родном знакомом незнакомце…
- Если не Вы, тогда никто не имеет право вмешиваться, - заговорила она, прижавшись щекой к его груди и сжав ткань пальто на спине в маленьких и слабых кулачках. - И если бы была моя воля что-то вернуть или повторить, я бы всё изменила. Потому что я не дала и половину той любви, которой Вы заслуживаете. И ничего не меняла бы, потому что самое ценное для меня – это время, проведённое рядом с Вами.
После этих слов он сжал её сильнее, так, что Хисана только тихо охнула.
– Пожалуйста, Бьякуя… - Хисана и сама не до конца понимала, о чём именно просит, слишком много нужно было выразить, а слова не шли, застревая, увязая, словно напряжённый воздух поглощал их.
Услышав её шёпот, он как-то неловко дёрнулся, потом ладони обхватили её лицо, Хисану обжёг совсем не ледяной, а полный безысходности и муки взгляд, и его губы прижались к её в сильном, отчаянном поцелуе.
На мгновение она даже растерялась от его напора. Но это были его губы, его руки, его объятия – с каждой секундой Хисана всё больше узнавала их. То, что происходило в её снах, оказывается, совсем не было выдумкой или фантазией… Как же она скучала!.. И Хисана, с радостью ответила на поцелуй.
Но Бьякуя вздрогнул, схватил её за плечи и отстранил от себя.
– Нет, – голос его был спокоен, слишком спокоен для того, кто только что целовал её, забыв о сдержанности. Бьякуя, не отпуская плеч Хисаны, намеренно смотрел в сторону, избегая её огорчённого, неверящего взгляда. – Ты ведь понимаешь, куда это приведёт? – он отпустил её и шагнул назад. - Разве ты желаешь повторения уже пройденного?
Так вот что его мучило! Хисана каждой клеточкой ощущала, как душа Бьякуи рвётся на части от боли, вины и ловушек прошлого. И одновременно с этим почувствовала облегчение, даже радость. Если всё дело только в его сознании своей вины – она справится! Если вопрос только в его гордости и упрямстве и Хисана по-прежнему нужна ему, то, кажется, она знает, что с этим делать. Давно знала. Ведь он сам сделал её сильнее, и сейчас одного его присутствия было достаточно, чтобы вспомнить об этом. Если это всего лишь призраки прошлого, то им просто нужно заново научиться доверять друг другу. А для этого придётся сделать и сказать то, что в той, давней жизни ей так и не удалось:
– Любимый, – Хисана произнесла это тихо, мягко и ласково, без опаски и колебаний. Она всегда хотела называть его так, с самого начала. Но тогда, в их почти нереальной семейной жизни слишком многое препятствовало этому. Сейчас Хисана чувствовала, что не просто хочет, а ей необходимо стать ближе, ещё ближе к нему, настолько, насколько это вообще возможно, иначе всё опять пойдёт не так. И никакие видимые препятствия, барьеры в эту минуту стали не страшны, потому что теперь она знала: Бьякуя единственный для неё, всегда был, всегда будет. Если он уйдёт – никто и ничто в мире не сможет заполнить эту пустоту.
Муж поднял на неё взгляд: изумлённый, сраженный, – в «той» жизни она никогда не называла его… так, – и у Хисаны сердце защемило от сострадания и любви.
– Я не знаю, сколько прошло лет нашего расставания и твоего ожидания, но неужели ты и правда думаешь, что я смогу прожить без тебя? Особенно теперь, когда всё вспомнила? Я не смогу. Да и не хочу, понимаешь? – добавила Хисана мягче, шагнула ближе и встала рядом с Бьякуёй. Совсем-совсем близко, так, что почувствовала его дыхание на своих волосах.
Вот теперь он смотрел на неё, не отрываясь, и Хисана увидела, что постепенно побеждает в этой схватке между любовью и долгом. Ещё чуть-чуть и, может быть, победит совсем, но вовсе не победа была ей важна. Она подняла руки, легко прикоснулась к его пальто на груди, и спросила едва слышно:
– А ты? Ты сможешь без меня, Бьякуя?
Эти слова и прикосновение окончательно разрушили, смели внутри Бьякуи последнюю невидимую преграду – стеклянная стена между ними осыпалась мелкой пылью, – и в следующую секунду он уже стоял на коленях, прижав её так крепко, что у Хисаны подкосились ноги. От неожиданности она ухватилась за его плечи и только тут почувствовала, что он едва сдерживает дрожь. Изнутри поднялось и захлестнуло чувство безмерной, безграничной нежности и желание слиться, соединится с ним душой и забрать, растворить в себе все его беды и печали.
«Пусть эта боль станет моей, я справлюсь…»
Услышав его судорожный вздох и почувствовав горячее, почти обжигающее дыхание, она обхватила его голову руками и стала произносить, словно заклинание: - Я люблю тебя. Слышишь? Только не оставляй меня…
Бьякуя не произнёс ни слова, только обнимал её так сильно, что было почти больно. Хисана словно увидела, как разжалась дотоле сжатая внутри него пружина, ощутила с каким облегчением он задышал, с какой безоговорочной властью прижал её к себе…
Они будто поменялись местами – несгибаемый, великий капитан и маленькая хрупкая художница, – но Хисана помнила, что между ними так и было всегда: когда у одного заканчивались силы, другой делился своими. Она гладила Бьякую по волосам, шептала что-то успокаивающее и ласковое, и, почувствовав, что его плечи больше не дрожат, заставила поднять голову и обхватила ладонями его лицо.
- Ты пожалеешь об этом, - сказал Бьякуя, не открывая глаз. Словно по-прежнему боялся смотреть на неё, думая, что всё ещё может измениться, но Хисана знала, что он просто прячет слёзы.
- Возможно, так оно и будет… - чуть помолчав, одними губами произнесла она и поцеловала его закрытые веки. – Скорее всего, я буду плакать, может даже тосковать в ожидании тебя. Но я сама выбираю это, и мне за это отвечать, - мягко произнесла она и через секунду добавила: - Мой господин. – И мягко улыбнулась.
- Да, это ты. – Бьякуя открыл глаза, и Хисану окунуло с головой в мерцающую глубину его взгляда. - Не называй меня больше так. Прошу.
Как она могла устоять, когда он так просит? Она растерянно кивнула и, чтобы скрыть, какой властью над ней обладает его взгляд, аккуратно провела по его влажным, слегка покрасневшим векам, заставив снова опустить их. Он не сопротивлялся, в который раз удивив и Хисану, и себя тем, с какой простотой и легкостью подчиняется ей. Но сейчас потребность видеть её была сильнее, Бьякуя повернул голову, чуть прикоснувшись губами к запястью и снова заглянул Хисане в глаза.
Казалось, оттого, что они просто смотрели друг на друга, вокруг рождалось тепло, невесомым покрывалом окутавшее обоих. Хисана уже не могла оторваться, отвести от Бьякуи взгляд, чтобы ни произошло в данную минуту, час или столетие. И словами этого было не выразить. Слова сейчас были нужны другие, такие, чтобы не разрушить, не спугнуть это прекрасное мгновение близости и взаимопонимания, не ранить, не задеть и помочь ему подняться с колен. И хотя она готова была простоять так вечность, Хисана нашла их:
- И что же случилось с моим гордым и неприступным мужем? – спросила она полушутя, с нежной, понимающей улыбкой.
В глазах Бьякуи мелькнуло удивление, а потом они знакомо сверкнули сталью:
– Осторожно, – предупреждающе произнёс он. – Мне еще только предстоит привыкнуть к тому, что ты умеешь так шутить.
– И чем же мне это грозит? – Хисана почти смеялась: от облегчения, от радости, от того, что с каждым произнесённым словом – по сути слов они даже не слышали, важнее было то, что стояло за ними, – их словно опутывало, стягивало, привязывало друг к другу чем-то более крепким и неразрывным, чем цепи.
– Ты провоцируешь меня… - кажется, Бьякуя снова был удивлён, но с удовольствием подхватил её игру, потому что голос замораживал, а глаза улыбались в ответ. – Подожди. Сейчас узнаешь, — добавил он с угрозой, и она, пожалуй, испугалась бы, если успела. Сильная и надежная рука поддержала затылок, другая подхватила под коленки, и вот Хисана уже распростёрта на полу, а он неумолимо нависает над ней, прижав запястья к полу.
И Хисана замеялась. Тихим грудным смехом, так счастливо, что у Бьякуи перехватило дыхание и до умопомрачения захотелось остановить время. Ему казалось, он никогда не видел её такой: счастливой, ликующей, бесконечно женственной и притягательной, до каждой клеточки – его. Он отпустил её руки, уткнулся лбом ей куда-то в ключицу и прошептал:
– До сих пор не могу поверить…
Хисана только молча притянула его к себе, гладя по спине, по волосам, по плечам и рукам со всей теплотой и лаской, на которые только была способна.
– Я тоже… Но ведь ты здесь? Со мной. И это не сон…
– Не сон, – эхом повторил Бьякуя и поднял голову, и Хисана замерла под его пронзительным, стремительно потемневшим взглядом. – Надеюсь, ты понимаешь, что натворила? Даже если будешь просить, я не смогу теперь отпустить тебя.
– Не отпускай…
Она снова оказалась в его объятиях, но теперь это были требовательные, собственнические объятия мужчины, у которого нет причин сдерживаться. Он целовал её, распустив волосы и запутавшись в них пальцами, прижимал к себе, скользил ладонями по её телу так, словно долго мучился от жажды и наконец нашёл источник с живительной влагой. У Хисаны снова закружилась голова, но теперь уже от его близости; ей казалось, что она парит в невесомости, в каком-то другом измерении, где существует только он. Нет, они вдвоём. Наконец-то.
Автор: wandering
Бета/гамма: moondrop
Фендом: Блич
Персонажи/пейринги: Бьякуя/Хисана
Жанр: гет, романтика, флафф, агнст, au
Рейтинг: R
Размер: миди, 33 стр.
Статус: в процессе
Предупреждения: оос, ОЖП, ОМП
Размещение: с разрешения
Дисклеймер: Права - у Кубо.
От автора: фантазия на тему: "Вот бы они случайно встретились в Генсее". Сказка, розовый флафф и мечта. Да, это не лечится.
глава 4
Капитан Шестого отряда Кучики Бьякуя вернулся в конце ноября в Сейрейтей в полном смятении: этот месяц дежурства в Токио перевернул в его душе всё вверх дном.
По старой и доброй традиции, сложившейся в Готей-13, капитанов могли отправить и отправляли в Генсей на месяц дежурства только два раза в году – весной и осенью – в сезон ханами и сезон момиджи, – по причине чрезмерной активизации пустых в это время. Все праздничные мероприятия Мира живых брались под контроль дежурным капитаном лично, и потому праздник «Первой курицы» в храме Отори не стал для Кучики исключением.
Всё проходило как обычно до того самого момента, пока Бьякуя не почувствовал, что его кто-то видит. И этим «кем-то» был не пустой, а – определённо! – человек. А когда в толпе, которая как бы растворилась, став внезапно прозрачной и невидимой, он различил Хисану, то в первое мгновение не поверил. Он подумал, что увидел Рукию, надевшую кимоно, принадлежавшее некогда старшей сестре: если бы не знал совершенно точно, что Рукия сейчас в Сейрейтее; если бы у Рукии был настолько же теплый и нежный взгляд.
Только одна женщина на всём белом свете умела смотреть на Бьякую так, что у него земля уходила из-под ног, – его жена.
Его словно оглушило: все звуки исчезли, будто их выключили, сердце стукнуло до боли резко и тяжело, а воздух сгустился так, что легкие не смогли вдохнуть. Мир вокруг стал чёрно-белым, размытым и сфокусировался на одном единственном человеке - той, которая смотрела на него знакомыми, родными фиалковыми глазами, не узнавая.
Всё произошло так быстро, что, как только зрительный контакт разорвался, Бьякуя, не отдавая себе отчета, мгновенно исчез из её поля зрения. К тому же разум, желая вернуть контроль, тут же вступил в свои права, заявляя, что Бьякуя мог просто ошибиться и всё ещё нужно проверить; что нельзя же вот так сразу верить своим ощущениям и инстинктам, никогда его, впрочем, не подводившим... Что, может быть, это просто кто-то очень на неё похожий... Но разум проиграл. Ещё в тот момент, когда девушка в сиреневом кимоно, словно возникшая из прошлого, встретилась с ним взглядом.
Бьякуя вызвал из дежурного отряда себе замену и кинулся на её поиски. И нашёл – идущей с подругой домой. И больше уже ни на минуту не выпускал из вида. Он следовал за ними по светящимся неоном токийским улочкам, вдоль витрин и вывесок, проулочков, скверов и перекрёстков, убеждая себя быть сдержаннее: обычное самообладание внезапно покинуло его. Девушки оживлённо беседовали, хотя больше говорила подруга, и обе совершенно не обращали внимания на прохожих, что Бьякуе было только на руку. Он намеревался узнать всё, что только сможет, поэтому передвигался короткими шагами шунпо, то обгоняя, то давая подругам уйти немного вперёд, стараясь смотреть не слишком пристально, чтобы не привлекать внимания, ибо каким-то непонятным, загадочным образом она его видела, и это приходилось учитывать.
Бьякуя чувствовал себя настолько странно, словно это и не он сам: как будто сбросил десятки прожитых лет и сейчас совсем юный наследник Кучики неведомо каким образом попал в Генсей и встретил понравившуюся ему девушку, – душа замирала от восторга, сердце ликовало, страх, что он обознался, холодил изнутри. И вся эта смесь бурлила, разгоняя кровь, заставляя почти дрожать от нетерпения.
- Что с тобой, Хисана? - услышал Бьякуя вопрос её подруги, и сердце, в очередной раз за вечер дрогнув, ухнуло вниз.
Это она.
Бьякуя ощущал прикосновение вечности и нереального чуда: с каждой минутой он всё больше убеждался в этом, – с каждым брошенным осторожным и цепким взглядом ему узнавались и её неспешная, плавная походка, и наклон головы, и мягкие грациозные движения, и выступающие позвонки на склонённой шее, когда она поправляла причёску, и тихая улыбка, и мелодичный негромкий голос, когда она уклонялась от настойчивых расспросов подруги. И особенно взгляд – ласковый и немного грустный, умеющий заглянуть собеседнику прямо в душу. Хисана всегда была такой – неброской, не привлекающей внимания сразу, но завораживающей до невозможности оторваться, стоило лишь внимательнее всмотреться.
Бьякуя шёл за Хисаной, верил и не верил. Ловил себя на том, что завидует подруге, которая с легкостью вот так запросто идёт рядом: разговаривает, смеётся, шепчет что-то на ухо, берёт за руку, целует на прощанье в щёку.
Совершенно противоречивые желания раздирали его на части: ему хотелось, чтобы они так и продолжали, разговаривая, куда-то идти, услышать как можно больше – Маи говорила много и достаточно громко, – и в тоже время чтобы Хисана поскорее осталась одна, увидеть, наконец, как она живет. Бьякуя смотрел, как жена, поклонившись, уходит к себе домой, и до трепета и легкого озноба сознавал, что не сможет уйти отсюда.
Она.
Хисана тоже увидела его возле фонтана. А вот узнала ли? Вспомнила? Судя по овладевшей ею задумчивости – не совсем. А может всё-таки – да? Бьякуя убеждал себя быть осторожнее, но его подхватило вихрем, сильным течением и несло вопреки всем доводам рассудка. Он просто не мог не прийти к Хисане ночью, в её сон, к тому же это оказалось не сложнее, чем проникнуть во внутренний мир своего занпакто. Гораздо труднее было войти туда, где она живёт. В тот момент, когда она исчезла в подъезде, до Бьякуи внезапно дошло, что у неё может быть семья, кто-то, кто её любит и ждёт. Это отрезвило, но ненадолго: когда она появилась у окна темной квартиры на втором этаже, он уже просто не смог сдвинуться с места. И когда свет наконец-то включился, он понял, что она рисовала, стоя у окна: его портрет. И именно в эту секунду Бьякуя окончательно и бесповоротно осознал: это действительно Хисана. И сразу стало неважно всё остальное.
Он нашёл её.
Теперь вообще ничто не имело большого значения. Ведь это его жена – оказавшись в её сне, Бьякуя убедился в этом ещё раз. Равно как и в том, что она его совершенно не помнит. Но это не мешало ей обрадоваться и встретить его так, будто все эти годы Хисана ждала именно его - так ему виделось, в это хотелось верить.
Постепенно выясняя подробности её жизни, Бьякуя убеждался, что так оно и есть. И он поддался, почти забыв всякую осторожность, разрешил чувствам взять над собой верх. На несколько дней и ночей Бьякуя погрузился в эту вновь обретённую близость, доверие и радость с головой и около недели чувствовал себя совершенно пьяным от счастья, спал урывками и не помнил, что ел. Он использовал любую возможность, чтобы быть к ней ближе и видеть хотя бы издалека во время дневных дежурств; он ждал ночи и возможности поговорить во сне, словно маленький мальчик – долгожданного и заслуженного праздника.
А потом пришло осознание.
В тот день, когда подруга приехала к Хисане ночевать и Бьякуя решил не тревожить её сон, он впервые позволил себе задуматься над тем, что же будет дальше. Думать не хотелось, любую горькую или просто разумную мысль эти несколько дней Бьякуя нещадно отгонял, желая продлить радость и не омрачать и без того считанные часы встреч, - его дежурство не было вечно, этого он не мог не понимать, как ни старался отвлечься. Размышления той ночью были окрашены грустью и вылились в песню - печальную и призывную, ту, что он нечасто, но всё же пел за прошедшие годы одиночества, когда не мог или не хотел совладать со своей памятью.
«Печали цвет узнаешь ты.
Как тайну молчаливой ночи
Увидеть вновь тебя
Желанье это пронесу сквозь годы,
Об этом будет знать ночное небо, и никто другой...»
На следующий день он увидел на концерте рядом с Хисаной мужчину и окончательно принял всю призрачность вновь обретённого счастья: она в Мире живых, в реальной жизни она не помнит его. «А надо ли, чтобы помнила?» - вступил в права рассудок, когда он увидел одухотворённое лицо Хисаны, слушающей музыку. И рядом находился не он. Потому что в принципе не мог находиться рядом.
Даже приступ ревности, всколыхнувший внезапно самые затаённые и скрытые чувства, заставивший, стискивая зубы, давить в себе холодную ярость, только помог осознать, насколько здесь он бессилен. И перед её собственным выбором, и перед их прошлым, и – особенно – перед настоящим. Всё словно повторялось, только уже по новому кругу, но от этого не было ни легче, ни проще: снова выбор между долгом и чувствами, между необходимым и невозможным. И в этот раз ему нельзя ошибиться.
Воспоминания о прежней жизни стали для Бьякуи решающими. В клане Кучики Хисана не была счастлива, в их поместье никогда не чувствовала себя дома. Их брак, хоть и принёс им взаимность, был наполнен горестями, бедами и печалями. И, возможно, скорее всего именно так – слишком короткая жизнь Хисаны и была следствием их брака. Разве он готов исковеркать и её земную жизнь тоже? Он не сможет быть постоянно рядом, не сможет защищать и оберегать. Ничего не сможет. Кроме как навещать её время от времени. Разве этого он хотел бы для неё? Разве это она заслужила?
У него впереди вечность, у неё – только несколько десятков лет. Бьякуя с горечью понял, что его присутствие в этой жизни может принести Хисане только тоску и ожидание. Она в их прошлой жизни вдоволь этого натерпелась и испытала достаточно, чтобы хотя бы здесь и сейчас стать счастливой.
Он принял решение: их встреча ограничится его дежурством в Генсее и её снами. Пока она считает его придуманным и несуществующим, человеком из своих грёз, пока не вспомнит его – ей ничего не будет стоить забыть. А он… найдёт силы исчезнуть.
Само решение далось нелегко, но ещё труднее оказалось бороться с желанием быть рядом, видеть её: сердце бунтовало, не слушалось, изводило его несбыточными надеждами и мечтами. Немалый вклад в душевную смуту внесло то, что она постоянно рисовала его. Так прекрасный сезон момиджи, – одно из красивейших времён года в Генсее, – постепенно превратился для него в пытку, не меньшую, чем прежде ханами.
Неделя снов, когда Хисана готовилась к выставке, удивила Бьякую – он понял, что она видит сны о прошлой жизни и без его помощи или участия. Он старался днём не показываться ей на глаза, ушел в дежурство с головой, чтобы постепенно приучить себя к расставанию. Даже во сны приходил не каждую ночь, не в силах уж совсем не появляться. Но Хисана стала в своих сновидениях обращаться к нему по имени и встречать его так, словно помнила кто он, - уходить после этого стало ещё сложнее. Бьякуе оставалось только верить, что к реальной жизни их встречи не относятся, и надеяться, что они так и останутся для неё ночными фантазиями, и с его исчезновением Хисана забудет их, как мимолётный сон.
В последний день дежурства – Комамура сменил его на пару дней раньше – Бьякуя нашёл Хисану в парке рисующей. Необыкновенный, очень тихий и безветренный солнечный осенний день, прозрачный воздух, подёрнутый, словно печалью, тенью надвигающихся холодов, тихо и медленно падающие листья, рисующая Хисана с удивительным, незнакомым ему – сосредоточенным и острым – взглядом художницы, всё ближе подступающее время прощаться… Он забылся настолько, что попался ей на глаза. Отступать было поздно, свои ошибки признавать Бьякуя умел, поэтому позволил себя нарисовать. Как же ему хотелось просто подойти и обнять её! Забыть обо всём, что их разделяет! Но это было так же неосуществимо, как забрать её с собой или остаться. И он просто исчез при первой же возможности: поймав её взгляд, в котором увидел и желание вспомнить, и радость, и мольбу, и такую смесь надежды и благодарности, что понял – ещё минута, и он сдастся.
Почему она видела его – осталось для него загадкой, которую оставалось принять как факт, никакой особой реяцу она не обладала и сейчас. Бьякуя решил, что это будет последний раз, когда он вмешался в жизнь Хисаны, а она забудет его, потому что сны так и остаются для неё грезами – волшебными, но бесплодными.
Просто стереть память было уже невозможно, глупо и жестоко - Бьякуя понимал, что сохраняя ей воспоминания, он втайне даже от себя самого надеется всё вернуть, но был уверен, что ему достанет силы воли и благоразумия не воспользоваться этим. К тому же, у неё хранилось множество рисунков с ним, у неё был его портрет, и не один, а теперь ещё и картина, а рисование было смыслом и отдушиной её жизни. Он уже многое знал про её теперешнюю, земную жизнь, и меньше всего ему хотелось навредить, испортить или сделать больнее, чем уже есть. И уж тем более не хотелось, чтобы, потеряв воспоминания о нём, она терзалась от неразрешимых загадок и думала, что сходит с ума, найдя у себя рисунки и картины, которых не помнит или якобы не рисовала. Даже если он сотрёт память и её подруге, существует ещё множество других людей, способных напомнить и подтолкнуть к размышлениям. Пусть лучше в памяти Хисаны останется загадочная и короткая осенняя встреча, похожая на странную сказку. Однажды именно таковой, просто далекой сказкой в сезон момиджи она для неё и станет.
Он не сломает ей жизнь. Не в этот раз.
Ему будет трудно, но он справится.Ради Хисаны. Он вытерпит ради неё, неважно, что будет с ним самим, всё будет в порядке. И он вернулся в Сейрейтей уже почти желая забыть их встречу.
Две недели он старался вообще не вспоминать о прошедшем дежурстве. Но всё оказалось сложнее, чем Бьякуя себе упорно внушал, и тяжелее, чем представлял. Ему казалось, что он давно привык к ожиданию и ему несложно будет вернуться к прежнему одиночеству, он давно уже не вздрагивал при взгляде на Рукию, и подавно научился отсекать лишние и ненужные эмоции.
Две недели он уклонялся от расспросов своего лейтенанта и внимательных взглядов сестры; изводился от того, что теперь, более чем когда-либо, она стала напоминать ему жену; просыпался разбитым и измученным от буквально преследовавших его снов. Не помогали никакие, самые излюбленные и испытанные средства: ни муштра отряда на сложных полигонах, ни совместная тренировка с Одиннадцатым, ни изматывающие разминки с Сенбонзакурой; ни даже тренировочный бой с Кенпачи, которого он самолично позвал, вызвав у того кривую и довольную усмешку, и заслужив молчаливо-обеспокоенное недоумение Ренджи.
Окончательным в понимании того, что он не может следовать собственному решению, стал разговор с Рукией. Однажды вечером, тихо постучав в створки фусума и войдя, она задала только один вопрос:
– Простите меня, брат, но что с Вами произошло в Генсее?
Бьякуя сделал вид, что не понимает, о чём речь. Но если уж Рукия не выдержала, то это означало только одно – он обманывает сам себя. Обманывает настолько, что хуже уже не будет. И как только Ренджи послали в Мир живых на переговоры с Урахарой по вопросу аренды гигаев и использования «души плюс», Бьякуя провернул так, чтобы пойти эту встречу самому.
Он хочет увидеть её. Просто увидеть, ему будет этого достаточно.
Следующая неделя после неудачного свидания с Томору-сан выдалась под стать состоянию Хисаны – дождь лил не прекращая. Несмотря на погоду, она решила выходить в поисках зарисовок каждый день, упорно продолжая, даже если ей этого не хотелось. Если погода расходилась и ветер или дождь бушевали уж совсем нещадно, она оставалась дома и практически не отходила от мольберта, дорабатывая начатые зарисовки, экспериментируя с цветами и оттенками.
Эту неделю сплошных дождей её никто не беспокоил, словно почувствовав её настроение: Томору-сан явно выжидал, Маи, похоже, злилась на неё или просто не хотела поругаться, появившись или позвонив, а может, просто была сильно занята.
К воскресенью у Хисаны была написана картина «Токио в дожде»: малолюдный вечерний перекрёсток с мокрым чёрным асфальтом, отражающим размытый и дрожащий свет фонарей и фар нескольких машин – Хисана провела на нём пару вечеров, заворожённая этой картиной ночного города. И ещё одна акварель: небо на фоне облетевших, голых деревьев. То самое дождливое утреннее небо, в которое она вглядывалась целую неделю, клубящееся низкими и огромными тучами всех оттенков серого – от почти белого до тёмного грозового. Однажды она видела зарисовку летней поляны великого русского художника Куинджи, состоявшую из травы, листьев, растений, – сплошного зелёного пространства множества оттенков без примеси других цветов, и решила по его примеру поэкспериментировать таким же образом с серым.
Уже перевалило за полночь, когда Хисана завершила картину с перекрёстком. Она почему-то напоминала Хисане её собственную жизнь и отвечала её теперешнему состоянию. Ещё раз окинув взглядом мольберт, устало и удовлетворённо откинув со лба волосы, присела на подоконник, прикрыв глаза. Можно было подвести итоги этой недели и признать, что время прошло с пользой: душевного равновесия работа не принесла, но отвлекла и доставила радость и удовлетворение. А значит, всё не так уж и плохо.
Надо было помыть кисти, прибраться и лечь, – для ужина было слишком поздно, да и устала она порядком. Хисана вздохнула и устроила было голову поудобнее, но внезапное и неясное беспокойство заставило её встрепенуться. Хисана осмотрела комнату – вроде, всё как обычно, – и повернулась к окну, вглядываясь в темноту ночного неба. Опустив глаза, она вздрогнула: на улице, прямо под окнами её квартиры, освещённый светом фонарей стоял мужчина, - Хисана сначала не узнала его в обычной современной одежде и под зонтом, - их взгляды встретились, и когда её глаза привыкли к темноте, царящей под зонтом, внутри всё оборвалось. Это был её самурай.
Хисана подскочила, тут же развернулась к окну и, с силой прижав раскрытую ладонь к стеклу, зашептала:
- Стой! Стой! Не уходи! Только не сейчас!
Будто услышав её, он остановился, снова посмотрел на неё, и Хисану словно обожгло холодом – трудно было разглядеть выражение его лица, но между ними как бы протянулась невидимая, напряжённая и дрожащая струна. Она быстро раскрыла окно, не обращая внимания на сильный ветер и дождь, и крикнула:
– Прошу, подождите! Не уходите! Мне нужно поговорить! - вышло с отчаянной решимостью и мольбой, и, кажется, это помогло: она увидела, как он замер, словно в нерешительности, потом медленно кивнул. Хисана захлопнула окно, выбежала в коридор и выскочила на улицу, моля про себя только об одном - чтобы он никуда не исчез. Ей казалось, что она двигается слишком медленно, а секунды проскакивают слишком быстро - поэтому даже не подумала накинуть на себя что-то из верхней одежды. «Только бы он не ушёл! Только бы он не ушёл! Только бы он не ушёл!» - с этой мыслью она выскочила из подъезда в непогоду, в ночь, освящённую лишь светом фонаря.
На улаживание дел в Генсее у Бьякуи ушло куда больше времени, чем он предполагал: это же Урахара, с ним вообще ничего нельзя планировать заранее, хотя бы это Кучики стоило помнить. Но как раз об этом, снова попав в Мир живых, он хотел думать меньше всего и именно поэтому, стиснув зубы, пришлось терпеть хитрого и умного торговца ровно столько, сколько тот пожелал. Когда поздно ночью Бьякуя освободился, то прекрасно понимал, что увидеть Хисану ему уже не удастся. Темень, подсвеченная уличной рекламой и фонарями, зимняя непогода – резкий ветер с дождём – очень соответствовали его теперешнему настроению. Но обратно в Сейрейтей он не спешил, – не отпускало чувство, что он будет очень сожалеть, если хотя бы не постоит возле её дома. И хотя чувствам он давно старался не доверять, сейчас эта привычка почему-то не срабатывала.
Бьякуя не стал торопиться, медленно и верно приближался туда, где его ждали, скорее всего, лишь темные окна её квартиры. Он пытался убедить себя что, возможно, это будет только к лучшему: с возвращением в Мир живых вернулись и все его прежние сомнения и переживания. В душе созревал какой-то надлом, он понимал, что не справляется сам с собой, что борьба разума и чувств, давно им, кажется, выигранная, сейчас снова в самом разгаре. Многолетняя натренированная выдержка и логика трещали по всем швам – совсем как в те времена, когда он впервые встретил Хисану.
Свет в её окнах он заметил быстрее, чем успел одернуть себя и не дать посмотреть раньше времени. Внутри полыхнула странная смесь радости, предчувствия и предостережения, но вот теперь остановиться он уже не мог, тем более, что в окне мелькнула тень её силуэта. Нужно было уйти и не приближаться, но ноги сами несли его.
Какое-то время Бьякуя без единой мысли просто стоял и смотрел, как Хисана пишет картину. Потом она устало присела на подоконник, – и он словно поймал предупреждающий сигнал, говорящий «Пора». Она работает, значит, с ней всё в порядке, – Бьякуя внутренне подобрался, готовясь уйти, несмотря на то, что его слегка знобило от волнения. Впрочем, это было неважно. Он увидел её, этого вполне достаточно, но Хисана внезапно развернулась и заметила его, – он физически почувствовал её взгляд. Не было никакой возможности этому противостоять и как-то изменить – тело двигалось само, словно повинуясь чьему-то чужому приказу – Бьякуя обернулся, и взгляды их встретились. Его снова оглушило.
Хисана, увидев, что он остановился, открыла окно и прокричала что-то. Но Бьякуя даже не расслышал. Потому что раньше слов он почувствовал невероятной силы безмолвный призыв, единственно верное толкование которому было: «Не уходи!» Бьякуя медленно и словно против воли кивнул, отвечая именно на этот зов.
Выбегая из квартиры Хисана больше всего боялась, что улица будет пуста. Когда она распахнула дверь подъезда и увидела самурая, – он стоял на том же самом месте и смотрел прямо на неё внимательно и выжидающе. Её поразила мрачная решимость, исходящая от него, – Хисана растерялась на мгновение, но сильнее был страх, что он снова исчезнет, а потому она выпалила, не сильно задумываясь о соседях:
– Пожалуйста, объясните, что происходит? Кто Вы? Почему Вас вижу только я? Почему я вообще Вас вижу? Ведь Вы настоящий?
Теперь она могла рассмотреть его ближе, но сейчас ей было не до этого, хотя она отметила, что он действительно красив. Гораздо красивее, чем получился на рисунках. И настолько же холоднее. Его серые глаза глянули на неё пронзительно, так, что Хисана невольно задержала дыхание, – несомненно, настоящий, он даже не улыбнулся на этот нелепый вопрос.
– Тебе нельзя стоять здесь, ты простудишься. Пойдём, я провожу тебя. – Это были первые слова, которые Хисана услышала от него, и от звука его низкого, грудного, красивого голоса её качнуло и что-то сильно и мягко толкнулось в груди. Всё вопросы тут же вылетели из головы. Она смотрела, как он подходит к ней размеренной и твердой поступью, и её не покидало чувство, что всё это когда-то уже было. Было. То ли во сне, то ли наяву… Она послушно кивнула и зашла в подъезд, придерживая дверь, чтобы убедиться, что он точно следует за ней.
За ту минуту, которая прошла между его согласием остаться, и тем, как Хисана выскочила из подъезда, ворох противоречивых мыслей обрушился на Бьякую. Разум твердил, что нужно немедленно уйти, что он терзает её и себя и ни к чему хорошему это не приведёт, гордость – что нарушить уже данное согласие остаться не в его правилах; сомнения мучили предположениями и вопросами о том, вспомнила ли она его, а чувства – безмерной радостью, что не забыла окончательно. Когда она появилась и замерла у двери подъезда, а холодный ветер ликующе рванул ей навстречу, охватив тоненькую фигурку коротким домашним платьицем, Бьякуя онемел: Хисана, стоящая на ветру, придерживающая выбившиеся пряди волос и ожидающая его – зрелище, к которому он подготовлен точно не был.
Но разве он не мог предположить, что сильнее всего окажется чувство подойти, обнять, закрыть, защитить, забрать с собой, как бы невозможно это не было? И о чём он только думал раньше?! Ему нужно уйти прежде, чем всё обернётся для неё слишком серьезно, до того времени, как он окончательно перестанет собой владеть.
Слова и действия давались ему с трудом, словно в полусне. «Она не помнит и она изменилась. Это другая Хисана, ты не знаком с ней», - твердил Бьякуя, пока они поднимались по лестнице, чтобы хоть как-то совладать с разбушевавшимися чувствами. «Тебе пора», - твердо напомнил он себе, когда Хисана обернулась к нему в дверях своей квартиры.
Войдя обратно в подъезд и поднимаясь по лестнице, Хисана сама не могла толком понять, почему так безропотно подчинилась и беспрекословно выполнила приказ самурая, впрочем, прозвучавший довольно заботливо. Может быть, именно поэтому? Но отвечать он ей явно не собирался. Хисана успокаивала себя только тем, что разговаривать на улице была действительно не лучшая идея. А приглашать домой? Нерешительность и сомнения овладели ей, но открыв дверь и обернувшись, она поняла, что он имел ввиду только то, что сказал – проводить её. И сейчас собирается уйти.
- Я всё ещё не понимаю… Но… Кто Вы? Откуда? - Хисана мучительно подбирала слова, пыталась удержать его, добиться хоть какого-то ответа, снова услышать его голос. – Почему мне кажется, что я знаю Вас?.. Это Ваше имя – Бьякуя?
Он вздрогнул, услышав имя, во взгляде, брошенном на неё на секунду промелькнула… беспомощность?.. Он тут же прикрыл глаза. А когда открыл, Хисана сразу же поняла – он снова исчезнет, вот прямо сейчас. Она порывисто ухватила за рукав его черного короткого пальто и прошептала с мольбой:
– Пожалуйста…
Неожиданно это подействовало – он как-то странно глянул на её руку, удерживающую его, снова на мгновение закрыл глаза, словно больше у него не было сил спорить с ней, а, открыв, осторожно обхватил пальцами её ладошку, в попытке отодвинуться.
Прикосновение оказалось для Хисаны сродни удару грома – оглушило, обожгло, заставило вздрогнуть всем телом и… наконец вспомнить!
- Хисана? Тебе хуже? Потерпи немного, свет мой…– он подхватывает её на руки, и быстро несёт в комнату, где больше свежего воздуха и много света. В его глазах тревога, он слишком хорошо знает, что происходит, но не хочет верить в это.
- Я… всё хорошо… - она прижимается к плечу мужа, почти теряя сознание от слабости. – Всё хорошо, Бьякуя-сама…
«Не оставляй меня! Пожалуйста, не уходи!» - молит его взгляд. Он укладывает её на футон.
– Сейчас придёт врач, - он почти спокоен, только голос слегка подрагивает от волнения. – Смотри, первый цветок сакуры распустился, - голос предательски срывается, Бьякуя сжимает её руку, заглядывает в глаза. Он всё ещё надеется на чудо.
Её господин муж так много смертей видел на своём коротком веку, но приближение этой не хочет считать правдой.
«Ты не можешь уйти, только не ты!»
Он не заслужил этого, но ей пора. Глаза перестают видеть, дыхание сходит на нет, её сердце разрывается пополам, и одна его половина навсегда останется здесь и достанется именно этому богу смерти…
Её колени подогнулись. Бьякуя - реальный, настоящий - тут же подхватил её под обе руки, склонился к ней.
- Хисана? Тебе плохо? Нужен врач? – его глаза втревоге исследовали её лицо. Невозможно знакомые, до боли родные серые глаза. Её муж стоял перед ней, словно они никогда не расставались.
- Бьякуя-сама… - уже оседая, успела прошептать Хисана, - это Вы…
глава 5
Бьякуя сидел возле Хисаны и вглядывался в её черты. Впервые за долгое время она была так близко, что он слышал её тихое дыхание; но сейчас это не приносило ни радости, ни облегчения.
Легкий румянец постепенно окрашивал её бледные щёки, ресницы отбрасывали неясные тени, выпавшие из прически длинные пряди разметались по подушке. Оказывается, он и не видел её никогда с длинными волосами – это было красиво. Хотелось коснуться её лица и убедиться, что это не сон. Бьякуя заметил, как дрогнули её пальцы, – и спрятал маленькую ладонь в своих. На секунду в сердце кольнуло оттого, что это когда-то уже было, – он уже сидел вот так возле её постели. А ещё потому, что кто-то, другой мужчина, а возможно тот самый, с концерта, будет любоваться этой красотой…
Бьякуя резко оборвал себя – не время и не место для ревности. Он поднёс и прижал ладонь Хисаны к своему лбу, пылающему не меньше, чем у неё, словно желая утихомирить мысли, успокоить чувства. Несколько минут можно было посидеть так и постараться ни о чём не думать, но он не мог.
Когда Хисана потеряла сознание, всё-таки вспомнив его, то для Бьякуи происходящее превратилось во временной разлом с погружением в прошлое. Хотя нет, это началось ещё раньше, в тот момент, когда она схватила его за рукав, в попытке удержать – совершенно, абсолютно так же, как когда-то давно при их первой встрече в Руконгае. Бьякуя на миг даже растерял всю свою решимость. А потом всё случилось очень быстро: прикосновение, ожившие воспоминания. Он успел подхватить падающую Хисану и только отстранённо отметить, что она и сейчас крепким здоровьем не отличается. А ещё: он не знает, как поступать дальше, потому что окончательно потерял контроль над происходящим. Снова. И что это происходило и происходит с ним именно тогда, когда жена рядом. Все эти мысли промелькнули как-то на краю сознания, потому что знакомая теплая тяжесть её тела была настолько привычна, руки с такой быстротой и легкостью подняли, прижали, устроили поудобнее, словно не было всех прошедших десятилетий. И ещё Бьякую поразило то, какая тишина и покой образовались внутри – будто всё встало на свои места, когда жена оказалась у него на руках, когда он почувствовал её привычный аромат – легкий, едва уловимый тонкий запах сирени. Единственный сладкий запах, который не вызывал у него отторжения.
Бьякуя уложил Хисану на постель, уже чувствуя, что её лихорадит. Прошел по квартире, нашёл маленькое полотенце, смочил, положил на её горячий лоб, перед этим не удержавшись, прижался к нему губами.
К встрече с дежурным офицером возле Сейнкаймона он капитально опоздал, пришлось отослать адскую бабочку с сообщением, что «он задерживается, помощь не нужна, о времени возвращения сообщит дополнительно» и «в непредвиденном случае вернётся через проход клана Кучики», – это уже для Ренджи. Но служебные дела отвлекли его ненадолго, теперь решения требовали более насущные вопросы: он не может оставить Хисану в таком состоянии и по-прежнему должен уйти.
Лечебным кидо Бьякуя владел вполне прилично, а потому, пробежав руками над телом Хисаны в поисках возможного источника нездоровья, понял, что обморок, скорее всего, следствие шока, в котором, увы, он был главным виновником. То, что Хисана его вспомнила, внезапно оказалось не таким уж и важным, – Бьякуя допускал, что рано или поздно это могло и даже должно было случиться, но вопрос оставался открытым: это её жизнь, короткая земная жизнь, из которой вряд ли он имеет право отнимать даже минуту. Как бы тяжело для него это ни было, как бы ни хотелось несбыточного.
Надо было что-то решать, но сейчас Бьякуя мог только сидеть рядом, держать за руку и смотреть на неё. Уйти он был уже не в состоянии даже при всём понимании, что это единственно правильное решение, да и поговорить было теперь необходимо, хотя он знал, что ни к чему хорошему этот разговор не приведёт: ни один из возможных исходов не устраивал его полностью и до конца; его, по крайней мере, точно: ни их окончательное расставание, ни возможность редких встреч... Бьякуе оставалось ждать, когда Хисана придёт в себя, и, пожалуй, впервые в жизни он хотел, чтобы она не очнулась насколько возможно дольше.
Хисана пришла в себя на своей кровати с влажным компрессом на лбу – её слегка лихорадило, и слабость была неимоверная, но сейчас всё это не имело значения. Он здесь! Рядом! Всё оказалось правдой от первого взгляда и неясного узнавания до каждого мгновения из снов! Теперь, когда Хисана вспомнила, кто он и что их связывало и связывает до сих пор, – все разрозненные клочки снов, воспоминаний и встреч сложились в единую, целую картину. Вот теперь она точно знала, что он – самая реальная реальность, которая только может быть в её жизни!
- Бьякуя… сама… - губы Хисану слушались с трудом и в глазах задрожали слёзы, но она постаралась улыбнуться. Ведь ей нельзя встречу омрачать слезами, даже если это слёзы радости.
Бьякуя сидел рядом, опустив глаза, и держал её за руку. Как только она очнулась, он тут же отпустил её, отошёл от постели и встал спиной окну, словно не хотел, чтобы жена разглядела выражение его лица. Но даже так Хисана видела, что выглядел он, словно нёс на плечах тяжёлый груз – измученным и усталым. Не таким, совсем не таким Хисана хотела вновь увидеть его! Но так ли это важно, если муж здесь?
- Нет нужды называть меня так, – голос Бьякуи прозвучал глухо и тяжело, он глянул на неё отстранённо и тут же отвёл взгляд.
Хисана замерла – слишком холоден и далёк. Нет, это неправильно, так не должно быть, совсем не должно!.. Внутри всё разрывалось от радости и горя, и она точно знала, что это не только её чувства. Какие препятствия на этот раз выросли между ними?
– Тебе уже лучше? Тогда… мне пора. – Бьякуя не смотрел на неё, упорно не смотрел, а ей так нужно было заглянуть в его глаза!
- Нет… Пожалуйста!.. – Хисана резко села на кровати, но тут же приложила руку к виску – перед глазами всё закружилось. Бьякуя сразу сделал шаг обратно к ней. - Вот видите, - прошептала она со слабой улыбкой, – Вы не можете оставить меня…
- Не могу. – Он сказал это тихо, словно себе самому, но сразу же добавил непреклонно: - Но должен.
В груди у Хисаны разросся тяжелый ком, требующий выхода. Всё неправильно! Совсем не так, как должно быть! Не те слова, не те чувства… Совершенно не те! Словно стеклянная стена выросла между ними – он так близко и так далеко… Как же до него достучаться?
- Объясните же! Прошу!.. – прежде, чем успела подумать, Хисана протянула к нему руку. В комнате повисла напряжённая тишина, словно вот-вот разразится буря. Воздух разве что не звенел от невысказанных слов и запертых внутри чувств. Неужели он и правда уйдёт вот так запросто, даже не поговорив с ней? Тогда зачем всё это? Почему происходит?
Бьякуя, словно заворожённый, несколько мгновений смотрел на протянутые к нему подрагивающие пальцы. Единственное, что он чувствовал – насколько тяжелее стало дышать. Мало что на свете могло лишить его сил настолько, чтобы вся его сущность разделилась надвое, чтобы он боролся с самим собой. Никто, кроме этой хрупкой и деликатной женщины, не умел с такой легкостью подчинять его волю, хотя она никогда не стремилась к этому.
«Что же ты со мной делаешь?..»
Он не выдержал, шагнул и ухватил её руку за кончики пальцев, едва удержавшись, чтобы не притянуть Хисану к себе, но борьба всё ещё продолжалась, а потому голос прозвучал холодно:
- Не мне вмешиваться и менять твою жизнь. Однажды я сделал по-своему. Помнишь, к чему мы пришли?
Не ему вмешиваться?! Боже, как же Хисана забыла, что он всегда скрывает боль за таким вот ледяным тоном! Несмотря на слабость, она решительно опустила ноги с кровати и, так и не отпуская его руки, встала. И тут же, пошатнувшись, ухватилась за него. Бьякуя успел поддержать её и сжал в объятиях – осторожных, но крепких, не дающих ни малейшей возможности упасть или выбраться из них. Он как и Хисана застыл, замер, словно не веря, что это происходит.
Его близость для Хисаны снова пробежала электрическим разрядом по всему телу и одновременно принесла успокоение: какие бы жесткие слова ни произносил Бьякуя, все его жесты, движения говорили об обратном, выдавая внутреннюю борьбу.
Его пальто пахло дождём и пряной, терпкой смесью полыни и горького миндаля. Хисана помнила этот запах – он всегда принадлежал её мужу, ибо сладость он не любил совершенно, ни в запахах, ни в еде. И всегда обнимал её именно так – бережно и сильно. Она, оказывается, много всего о нём помнила, о своём родном знакомом незнакомце…
- Если не Вы, тогда никто не имеет право вмешиваться, - заговорила она, прижавшись щекой к его груди и сжав ткань пальто на спине в маленьких и слабых кулачках. - И если бы была моя воля что-то вернуть или повторить, я бы всё изменила. Потому что я не дала и половину той любви, которой Вы заслуживаете. И ничего не меняла бы, потому что самое ценное для меня – это время, проведённое рядом с Вами.
После этих слов он сжал её сильнее, так, что Хисана только тихо охнула.
– Пожалуйста, Бьякуя… - Хисана и сама не до конца понимала, о чём именно просит, слишком много нужно было выразить, а слова не шли, застревая, увязая, словно напряжённый воздух поглощал их.
Услышав её шёпот, он как-то неловко дёрнулся, потом ладони обхватили её лицо, Хисану обжёг совсем не ледяной, а полный безысходности и муки взгляд, и его губы прижались к её в сильном, отчаянном поцелуе.
На мгновение она даже растерялась от его напора. Но это были его губы, его руки, его объятия – с каждой секундой Хисана всё больше узнавала их. То, что происходило в её снах, оказывается, совсем не было выдумкой или фантазией… Как же она скучала!.. И Хисана, с радостью ответила на поцелуй.
Но Бьякуя вздрогнул, схватил её за плечи и отстранил от себя.
– Нет, – голос его был спокоен, слишком спокоен для того, кто только что целовал её, забыв о сдержанности. Бьякуя, не отпуская плеч Хисаны, намеренно смотрел в сторону, избегая её огорчённого, неверящего взгляда. – Ты ведь понимаешь, куда это приведёт? – он отпустил её и шагнул назад. - Разве ты желаешь повторения уже пройденного?
Так вот что его мучило! Хисана каждой клеточкой ощущала, как душа Бьякуи рвётся на части от боли, вины и ловушек прошлого. И одновременно с этим почувствовала облегчение, даже радость. Если всё дело только в его сознании своей вины – она справится! Если вопрос только в его гордости и упрямстве и Хисана по-прежнему нужна ему, то, кажется, она знает, что с этим делать. Давно знала. Ведь он сам сделал её сильнее, и сейчас одного его присутствия было достаточно, чтобы вспомнить об этом. Если это всего лишь призраки прошлого, то им просто нужно заново научиться доверять друг другу. А для этого придётся сделать и сказать то, что в той, давней жизни ей так и не удалось:
– Любимый, – Хисана произнесла это тихо, мягко и ласково, без опаски и колебаний. Она всегда хотела называть его так, с самого начала. Но тогда, в их почти нереальной семейной жизни слишком многое препятствовало этому. Сейчас Хисана чувствовала, что не просто хочет, а ей необходимо стать ближе, ещё ближе к нему, настолько, насколько это вообще возможно, иначе всё опять пойдёт не так. И никакие видимые препятствия, барьеры в эту минуту стали не страшны, потому что теперь она знала: Бьякуя единственный для неё, всегда был, всегда будет. Если он уйдёт – никто и ничто в мире не сможет заполнить эту пустоту.
Муж поднял на неё взгляд: изумлённый, сраженный, – в «той» жизни она никогда не называла его… так, – и у Хисаны сердце защемило от сострадания и любви.
– Я не знаю, сколько прошло лет нашего расставания и твоего ожидания, но неужели ты и правда думаешь, что я смогу прожить без тебя? Особенно теперь, когда всё вспомнила? Я не смогу. Да и не хочу, понимаешь? – добавила Хисана мягче, шагнула ближе и встала рядом с Бьякуёй. Совсем-совсем близко, так, что почувствовала его дыхание на своих волосах.
Вот теперь он смотрел на неё, не отрываясь, и Хисана увидела, что постепенно побеждает в этой схватке между любовью и долгом. Ещё чуть-чуть и, может быть, победит совсем, но вовсе не победа была ей важна. Она подняла руки, легко прикоснулась к его пальто на груди, и спросила едва слышно:
– А ты? Ты сможешь без меня, Бьякуя?
Эти слова и прикосновение окончательно разрушили, смели внутри Бьякуи последнюю невидимую преграду – стеклянная стена между ними осыпалась мелкой пылью, – и в следующую секунду он уже стоял на коленях, прижав её так крепко, что у Хисаны подкосились ноги. От неожиданности она ухватилась за его плечи и только тут почувствовала, что он едва сдерживает дрожь. Изнутри поднялось и захлестнуло чувство безмерной, безграничной нежности и желание слиться, соединится с ним душой и забрать, растворить в себе все его беды и печали.
«Пусть эта боль станет моей, я справлюсь…»
Услышав его судорожный вздох и почувствовав горячее, почти обжигающее дыхание, она обхватила его голову руками и стала произносить, словно заклинание: - Я люблю тебя. Слышишь? Только не оставляй меня…
Бьякуя не произнёс ни слова, только обнимал её так сильно, что было почти больно. Хисана словно увидела, как разжалась дотоле сжатая внутри него пружина, ощутила с каким облегчением он задышал, с какой безоговорочной властью прижал её к себе…
Они будто поменялись местами – несгибаемый, великий капитан и маленькая хрупкая художница, – но Хисана помнила, что между ними так и было всегда: когда у одного заканчивались силы, другой делился своими. Она гладила Бьякую по волосам, шептала что-то успокаивающее и ласковое, и, почувствовав, что его плечи больше не дрожат, заставила поднять голову и обхватила ладонями его лицо.
- Ты пожалеешь об этом, - сказал Бьякуя, не открывая глаз. Словно по-прежнему боялся смотреть на неё, думая, что всё ещё может измениться, но Хисана знала, что он просто прячет слёзы.
- Возможно, так оно и будет… - чуть помолчав, одними губами произнесла она и поцеловала его закрытые веки. – Скорее всего, я буду плакать, может даже тосковать в ожидании тебя. Но я сама выбираю это, и мне за это отвечать, - мягко произнесла она и через секунду добавила: - Мой господин. – И мягко улыбнулась.
- Да, это ты. – Бьякуя открыл глаза, и Хисану окунуло с головой в мерцающую глубину его взгляда. - Не называй меня больше так. Прошу.
Как она могла устоять, когда он так просит? Она растерянно кивнула и, чтобы скрыть, какой властью над ней обладает его взгляд, аккуратно провела по его влажным, слегка покрасневшим векам, заставив снова опустить их. Он не сопротивлялся, в который раз удивив и Хисану, и себя тем, с какой простотой и легкостью подчиняется ей. Но сейчас потребность видеть её была сильнее, Бьякуя повернул голову, чуть прикоснувшись губами к запястью и снова заглянул Хисане в глаза.
Казалось, оттого, что они просто смотрели друг на друга, вокруг рождалось тепло, невесомым покрывалом окутавшее обоих. Хисана уже не могла оторваться, отвести от Бьякуи взгляд, чтобы ни произошло в данную минуту, час или столетие. И словами этого было не выразить. Слова сейчас были нужны другие, такие, чтобы не разрушить, не спугнуть это прекрасное мгновение близости и взаимопонимания, не ранить, не задеть и помочь ему подняться с колен. И хотя она готова была простоять так вечность, Хисана нашла их:
- И что же случилось с моим гордым и неприступным мужем? – спросила она полушутя, с нежной, понимающей улыбкой.
В глазах Бьякуи мелькнуло удивление, а потом они знакомо сверкнули сталью:
– Осторожно, – предупреждающе произнёс он. – Мне еще только предстоит привыкнуть к тому, что ты умеешь так шутить.
– И чем же мне это грозит? – Хисана почти смеялась: от облегчения, от радости, от того, что с каждым произнесённым словом – по сути слов они даже не слышали, важнее было то, что стояло за ними, – их словно опутывало, стягивало, привязывало друг к другу чем-то более крепким и неразрывным, чем цепи.
– Ты провоцируешь меня… - кажется, Бьякуя снова был удивлён, но с удовольствием подхватил её игру, потому что голос замораживал, а глаза улыбались в ответ. – Подожди. Сейчас узнаешь, — добавил он с угрозой, и она, пожалуй, испугалась бы, если успела. Сильная и надежная рука поддержала затылок, другая подхватила под коленки, и вот Хисана уже распростёрта на полу, а он неумолимо нависает над ней, прижав запястья к полу.
И Хисана замеялась. Тихим грудным смехом, так счастливо, что у Бьякуи перехватило дыхание и до умопомрачения захотелось остановить время. Ему казалось, он никогда не видел её такой: счастливой, ликующей, бесконечно женственной и притягательной, до каждой клеточки – его. Он отпустил её руки, уткнулся лбом ей куда-то в ключицу и прошептал:
– До сих пор не могу поверить…
Хисана только молча притянула его к себе, гладя по спине, по волосам, по плечам и рукам со всей теплотой и лаской, на которые только была способна.
– Я тоже… Но ведь ты здесь? Со мной. И это не сон…
– Не сон, – эхом повторил Бьякуя и поднял голову, и Хисана замерла под его пронзительным, стремительно потемневшим взглядом. – Надеюсь, ты понимаешь, что натворила? Даже если будешь просить, я не смогу теперь отпустить тебя.
– Не отпускай…
Она снова оказалась в его объятиях, но теперь это были требовательные, собственнические объятия мужчины, у которого нет причин сдерживаться. Он целовал её, распустив волосы и запутавшись в них пальцами, прижимал к себе, скользил ладонями по её телу так, словно долго мучился от жажды и наконец нашёл источник с живительной влагой. У Хисаны снова закружилась голова, но теперь уже от его близости; ей казалось, что она парит в невесомости, в каком-то другом измерении, где существует только он. Нет, они вдвоём. Наконец-то.
@темы: Кучики, Блич, фанфики, князь, в обзоры, Бьякуя и Хисана
Любовь — это твоя сознательная способность ставить свои недостатки ниже, чем недостатки близкого человека (с)
Название: Сезон момиджи
Автор: wandering
Бета/гамма: moondrop
Фендом: Блич
Персонажи/пейринги: Бьякуя/Хисана
Жанр: гет, романтика, флафф, агнст, au
Рейтинг: R
Размер: миди, 33 стр.
Статус: в процессе
Предупреждения: оос, ОЖП, ОМП
Размещение: с разрешения
Дисклеймер: Права - у Кубо.
От автора: фантазия на тему: "Вот бы они случайно встретились в Генсее". Cказка, розовый флафф и мечта. Да, это не лечится.
Пролог
Сакураи Хисана, миловидная, невысокая, хрупкого телосложения молодая художница, задумчиво смотрела в окно своей маленькой однокомнатной квартиры на окраине Токио. Длинные чёрные волосы были уложены и заколоты в высокую, простую, но изящную прическу; взгляд больших глаз был сосредоточен и серьёзен, и это придавало её лицу выражение легкой грусти.
Впрочем, сейчас мысли Хисаны действительно были далеки от радостных. Скоро должна была заехать её подруга – Таканаси Маи, такая же молодая художница, как и она сама, чтобы вместе пойти в ресторан на встречу с мужем Маи и его приятелем, – отметить удачно прошедшую совместную выставку. Подруга намекнула, что Томору-сан хочет поговорить о чём-то серьёзном. Хисана догадывалась, что, скорее всего, речь пойдёт о предложении – это было их второе совместное свидание, которое Маи с упорством, достойным лучшего применения, им устраивала в надежде выдать Хисану замуж. Сказать, что Хисана не ждала этого, было нельзя, но и радости от возможной перемены не испытывала совершенно.
Лето завершило её двадцать шестой год жизни и давно закончилось, стояла поздняя осень, ноябрь подходил к концу. Хисана всегда жалела, что не родилась осенью – она была близка и дорога ей, и сезон момиджи* она любила почти так же, как ханами. Но если ханами неизменно приносил вместе с распускающейся красотой какую-то неясную, смутную тоску, то момиджи благодаря буйству красок дарил неизменную радость, пусть и напоминая о скорой зиме.
Но сейчас сезон уже закончился, похолодало. Зима приближалась, оповещая о себе порывистым ветром, сыростью и низкими тучами. Стоя у окна, Хисана думала о том, что слишком быстро в этом году опали клёны.
В горах осенних — клен такой прекрасный,
Густа листва ветвей — дороги не найти!..
Где ты блуждаешь там? —
Ищу тебя напрасно:
Мне неизвестны горные пути…**
Всплыло в её памяти одно из любимых стихотворений, и перед глазами тут же возникла её последняя картина, получившая на выставке множество похвал от зрителей: под алеющими подобно жаркому закатному солнцу кленами, на берегу пруда, поверхность которого была обильно усыпана опавшими листьями, стоял молодой самурай в доспехах, задумчиво глядя на воду.
Картина стала для Хисаны символом этой осени – момиджи в этом году выдался странным, необычным, и вместо ожидаемой радости принёс неожиданную и загадочную встречу. Такую, что Хисане впору было сомневаться в собственном рассудке.
* - сезон момиджи в Токио (районы Канто) проходит примерно с начала и до 20 чисел ноября, около двух с половиной-трех недель. А в целом длиться в Японии около трех месяцев, начинаясь в северных районах и двигаясь к южным. Ханами же начинается с южных районов и постепенно передвигается к северу.
** - Какиномото-Но Хитомаро, японский поэт, которого называли "чудотворцем песни", умер в начале VIII века.
глава 1
Впервые она увидела его, когда пришла с подругой на праздник «Первой курицы» в храм Отори*. Любимый в далёкой юности фестиваль, обязательно заканчивающийся фейерверком, приходился на первые выходные ноября – начало сезона момиджи в Токио, – и утопал в золоте, огне и бронзе клёнов.
В этот раз Маи заставила Хисану сделать сложную, почти традиционную причёску и надеть праздничное кимоно – нежно-сиреневое, в тонких веточках и стебельках белых цветов, со светло-салатовым нагадзюбаном и широким салатовым оби, подвязанным фиолетовым бантом. Цвет кимоно удивительным образом подчёркивал фиалковый оттенок глаз Хисаны. Подруга хлопала в ладоши от восторга, и, накидывая сверху теплую, насыщенного цвета сирени накидку, говорила, что вот теперь она точно познакомит её с каким-нибудь красавцем, способным оценить подругу по достоинству.
Хисана слегка морщилась, чуть отводила взгляд, но ласково улыбалась подруге: идти на праздник в этом году, равно как и в прошлом, она не хотела, а комплиментам и вовсе никогда не доверяла. Но Маи сказала, что хватит сидеть дома затворницей, ведь и темы для картин где-то нужно брать? Это стало аргументом – последний год Хисана пребывала в совершенном творческом ступоре, уже почти и не пытаясь браться за кисти.
Шумную толпу, праздничную суету Хисана разлюбила давно, она и сама уже не помнила почему. В толпе ей казалось, что она словно находится в стеклянной банке или в аквариуме – на всеобщем обозрении, но не часть происходящего. Это чувство Хисану тяготило, ей думалось, что без возможности быть незаметной, наблюдать со стороны она не сможет увидеть что-то важное.
Фестивальный вечер проходил прекрасно – они посидели в кафе, набрали по дороге сладостей, примерили маски, прошлись по ярмарке и накупили всяческих мелочей да безделушек, радующих сердца девушек, постояли в очереди к аттракционам, полюбовались фонтанами. Маи настояла и уговорила купить амулет – бамбуковые грабельки – символ процветания и богатства, заставив Хисану подойти и выслушать громкие благословения от продавца**.
С ними даже пытались пару раз познакомиться молодые люди, но у Маи был очень строгий критерий отбора, и если парни обращали внимание только на неё, игнорируя тихую и на первый взгляд незаметную подругу, то она очень быстро отшивала их. Хисана с благодарностью и нескрываемым облегчением вздыхала и, как могла, успокаивала Маи: всё-таки подруга была у неё очень заботливая и хорошая, хоть и одержимая идеей вытащить Хисану из добровольного заточения, которое случилось по причине смерти их общего друга. Они втроём – Таканаси Маи, Огава Рен и Хисана – дружили ещё с детского дома, вместе поступили в художественную академию, нашли работу. И Маи была уверена, что рано или поздно Рен и Хисана поладят, создадут семью и будут счастливы. Но этого не случилось. Отношения между Хисаной и Реном были близкими и тёплыми, доверительными, но не выходящими за рамки дружбы, как Маи ни старалась. А через несколько месяцев после окончания академии Рен, уехав в поисках новых идей, однажды просто не вернулся. Уехал и исчез. Спустя пару месяцев выяснилось, что он погиб – несчастный случай на съемках в горах. Даже на его похороны они не смогли попасть, потому что слишком поздно обо всём узнали. После отъезда Рена Маи не выдержала и рассказала ей о том, что всё это время он был влюблён в неё, Хисану, только боялся признаться из боязни разрушить их дружбу и лишиться возможности общения. Для Хисаны это стало не меньшим ударом, чем последующая весть о его смерти. Она решила, что во всем виновата только она, замкнулась в себе и перестала вообще писать картины, быстро потеряв работу.
Маи, при всём том, что её личная жизнь достаточно быстро наладилась – через год после окончания академии она вышла замуж, – после всего произошедшего старалась не оставлять Хисану надолго одну и, по мере сил, вытаскивала то на выставки, то на прогулки, то на праздники.
Этот праздник совершенно точно Маи удался: Хисана даже улыбалась, искренне радовалась хорошей погоде, потрясающей яркости и выразительности краскам природы, шуткам подруги и выглядела очаровательно, хоть и немного отстранённо, часто задумываясь.
- Эй, приём! Ну и где ты? Вечно в облаках витаешь! - пеняла ей Маи, но продолжала веселить и от души веселиться сама.
Впрочем, звание «не от мира сего» закрепилось за Хисаной ещё с учёбы. Она любила тишину. Умела, отключившись от окружающего, выхватывать мелочи, детали, чтобы потом преподнести их в рисунке в необычных сочетаниях. Преподаватель академии говорил, что этот её дар – увидеть малое во многом, выделить, подчеркнуть и показать в картинах другим – и это и есть её путь в искусстве. Способность Хисаны писать портреты, совмещая в них мелкие детали, вещи, предметы, подчёркивающие характер человека и его внутреннюю сущность, довольно быстро сделали её популярной.
Но даже это не спасло её от депрессии и безработицы – после смерти Рена кисти из рук валились, карандаш не слушался. Хисана кое-как перебивалась редкими подработками, не в силах измениться и сдвинуться с места. Невозможность рисовать убивала её, но рисуя, она чувствовала безмерную вину в смерти близкого друга, почти брата – не остановила его, не отговорила от рискованной затеи и глупой поездки, ведь она чувствовала: что-то не так. Грызла мысль, что если бы не она, не чувства к ней, он, возможно, и не рисковал бы так, и бесконечное чувство вины за то, что они так и не успели поговорить. Это был замкнутый круг: Хисана наказывала себя за его смерть и медленно и верно убивала в себе художника, от этого ещё больше увядая.
- Пойдём ближе к мосту, скоро фейерверк начнётся, - Маи потянула её за рукав в пеструю толпу, а Хисана стала оглядываться в поисках места поспокойнее и потише. И тут увидела его.
Дорожка, идущая вдоль деревьев, забегала вглубь, образуя небольшую круглую площадку, в центре которой бил невысокий, подсвеченный синим и зелёным фонтан. Вокруг фонтана стояло множество скамей, обычно облюбованных парочками, но сейчас пустующими: вот-вот должен был начаться фейерверк, и все подтягивались ближе к ограде и мостику, покинув насиженные места под сенью деревьев.
Сначала Хисана подумала, что ей почудилось: в рассеянной подсветке фонтана размыто и быстро мелькнули две тени – огромная, высокая и бесформенная и стройная мужская. Хисана застыла, распахнув глаза, и увидела мелькнувшие тени ещё раз: мужской силуэт завис в воздухе высоко над землёй, занеся катану прямо над бесформенной серой массой. Маи нетерпеливо дёрнула её за рукав, Хисане пришлось отвернуться, сделать шаг, но удивление, любопытство, а также неясное предчувствие, кольнувшее внутри, заставили её обернуться, хотя подруга тянула её дальше.
Хисана увидела, как возле фонтана на мгновение застыл тот самый воин в длинной черной одежде и белом хаори, с катаной в опущенной руке. Он стоял, полуобернувшись в их сторону. Длинные темные волосы, заколотые тремя странными белыми полосами, спадали на удивительно красивое, с тонкими чертами лицо, которое выражало изумление, широко раскрытые глаза смотрели прямо на Хисану.
Маи потянула её сильнее, притягивая ближе, туда, где было свободное место, Хисане снова пришлось отвернуться и сделать ещё пару шагов, но когда она оглянулась во второй раз, возле фонтана уже никого не было. И тут же небо осветилось вспыхнувшими огнями.
- Что с тобой? Тебе нехорошо? – забеспокоилась Маи. Хисана только покачала головой и сделала вид, что смотрит на фейерверк. Но перед глазами так и стояло изумлённое безупречно красивое лицо незнакомого воина в одежде прошлого века.
- Что-то случилось? Ты слишком много улыбаешься, - тормошила её Маи по дороге домой, когда Хисана изо всех сил старалась отвлечься, но никак не могла выкинуть увиденное из головы.
- Для меня это ненормально? Знаешь, кажется, мне захотелось рисовать, - ушла от прямого ответа Хисана, не желая беспокоить подругу рассказом о странном видении. Ещё подумает, что с ней не всё в порядке из-за постоянного сидения дома, напридумывает себе проблем. А заодно и ей тоже. А ведь Хисана и сама уже не была уверена, что увиденный мужчина не плод её богатого воображения. Вот только изумление на его лице было настолько неподдельным, настоящим, словно он был реальным, живым человеком. Всё выглядело так, как будто он узнал её и был поражён неожиданной встречей. Но только вот живые и настоящие не умеют висеть в воздухе в пяти-шести метрах над землёй, не исчезают из поля зрения за доли секунды и не расхаживают в одежде прошлого века с настоящей катаной наперевес.
Хисана расцеловала подругу на прощание, чем вызвала подозрительный взгляд, радостный смешок и ответный поцелуй, пообещала позвонить на неделе и обязательно прийти на выставку Маи в конце месяца. В очередной раз услышала, что выставку они могли бы провести и вместе, но даже не отреагировала на этот, ставший уже традиционным за последний год, упрёк от подруги.
Войдя в квартиру, Хисана почему-то не захотела включать свет и сразу прошла к мольберту, который давно и одиноко стоял возле окна. Луна светила ярко, прямо на чистый лист. Рука потянулась за карандашом, и Хисана, отрешённо глядя перед собой и одновременно на бумагу, начала накидывать портрет увиденного незнакомца.
Линии ложились чётко и быстро. Набросав овал лица, шею и плечи, легкими штрихами обозначив пряди длинных волос и странные заколки, Хисана стала прорисовывать глаза. Увиденные всего лишь на долю секунды, они получились неожиданно легко, точно и так выразительно, словно Хисана рисовала их не раз. Она остановилась и сделала шаг назад. С наброска на неё смотрел молодой красивый мужчина, с тонкими, аристократическими чертами лица, которое выражало сильное изумление, почти потрясение. «Может быть он меня с кем-то перепутал?» Хисана была абсолютно уверена, что никогда не видела этого мужчину – такое лицо она вряд ли смогла бы забыть. Немного постояв, она уверенно набросала рядом ветку цветущей сакуры и лезвие меча остриём вверх. Почему-то именно эти образы у неё напрашивались сами собой при взгляде на неизвестного.
- Нда, похоже, у тебя уже начались галлюцинации, дорогая, - подражая интонации Маи, поиронизировала над собой Хисана. – И пора тебе начать мангу рисовать, с твоим-то буйным воображением.
Она отложила карандаш и пошла приводить себя в порядок: снять праздничное кимоно - единственную вещь, оставшуюся на память от мамы, умершей очень рано, как ей потом объяснили в детском доме, - расплести сложную причёску, принять душ и лечь, наконец, спать. Праздничные вечера тем и отличаются, что устаешь от них гораздо больше обычного.
Но ночь, не желая давать долгожданного отдыха, неожиданно преподнесла сюрприз: сон заполонили странные образы. Но отнюдь не увиденного на фестивале: Хисана оказалась в незнакомом старинном богатом поместье, одетая, словно хозяйка. Она прогуливалась по дивному ухоженному саду, в ожидании кого-то важного, близкого и дорогого. И он появился рядом: взял её за руку, что-то спрашивал, внимательно слушал ответы, но она никак не могла рассмотреть его лица. Огромная радость от встречи никак не объяснила Хисане, кто же это. Но при том, что в жизни Хисана вообще предпочитала держаться от мужчин подальше, не подпуская даже добродушного Рена, во сне близость незнакомца не вызывала неприятия, прикосновения не пугали, а интонации голоса успокаивали. Они говорили о чём-то важном для них обоих, но о чём именно, Хисана так и не смогла запомнить, и больше всего в разговоре её поразило то, с какой нежностью он обращался с ней. Она купалась в ласковых, заботливых интонациях и безоговорочно верила в его доброту. Кажется, под конец разговора, уже поняв, что это сон, она спросила его имя, и он ответил ей, мягко улыбнувшись, дотронувшись и пропустив сквозь тонкие длинные пальцы прядь её волос. От этой улыбки у Хисаны до боли защемило в груди… и она тут же проснулась. Открыв глаза, она долго лежала с ощущением того, что продолжает находиться в своём сне, её обволакивали тепло и радость, таявшие постепенно, медленно, неохотно, как тают звезды в предрассветной дымке. Ни одного слова из разговора она так и не смогла вспомнить. Как и имя, которое она твердо запомнила во сне.
В это утро Хисана впервые за долгое время, одевшись теплее и взяв этюдник, поехала в облюбованный ею ещё во времена учёбы и творческого подъема парк Уэно. Её любимейшее время года – сезон момиджи – входил в свою силу, и желание рисовать, проснувшееся поутру, перекрыло все волнения и тревоги вместе взятые. Странный сон теперь казался просто сном. Она уже даже не была уверена, что приснившийся незнакомец был именно тем самым незнакомцем, привидевшимся ей на фестивале: чётко его лица во сне она так и не увидела, его черты были размыты словно дождём. И всё, что осталось от сна, – это ощущения нежности и волшебства. И только.
«Ты просто сходишь с ума от одиночества», - вынесла себе приговор Хисана, снова вспомнив Маи.
Найдя в парке наименее оживлённое место, благо день был будний, она решила, что попробует написать пейзаж: всё ещё зелёные и уже пожелтевшие клёны, кусочек яркого неба, беседку и виднеющиеся вдали над всем этим небоскрёбы. День выдался неожиданно жаркий для ноября, солнце изрядно припекало, и Хисана даже пожалела, что оделась так тепло.
Она быстро сделала набросок, взялась за акварель и вдруг поняла, что перед глазами у неё стоит совершенно другая зарисовка: на фоне деревьев и яркого осеннего неба лицо портрет незнакомца с фестиваля. Это было уже не удивлённое или ошарашенное неожиданной встречей лицо, а спокойный, в пол-оборота профиль с задумчивым взглядом. Хисана представила его так чётко, словно видела много раз до этого. Она быстро сменила лист и набросала представшую перед внутренним взглядом картину. Закончив, она подумала, что акварели здесь будет явно недостаточно, чтобы в полной мере выразить то, что она видит, и решила, что дома попробует другие краски, но сначала завершит набросанный пейзаж. Она уже потянулась за ним, но внутри словно что-то взбунтовалось и накрыло понимание, что сейчас вернуться к пейзажу она просто не сможет, поскольку профиль незнакомца так и маячил перед глазами. Хисана принялась заканчивать портрет, добавляя всё больше деталей, тщательно подбирая оттенки, неожиданно поняв, что больше всего подходят для выражения видения и передачи ощущений от незнакомца именно пастельные тона. В который раз Хисана удивилась сама себе и происходящим с ней переменам.
Когда она оторвала глаза от бумаги, солнце стояло в зените, жара была нестерпимой. «Пожалуй, на сегодня хватит», - подумала Хисана и стала складывать этюдник. И внезапно почувствовала на себе пристальный взгляд. Она резко подняла голову, окинула взглядом неподалёку стоящую пустую беседку и её резную трехъярусную коричневую с зелёным крышу, бездумно задержалась на её верхней части, потом тряхнула головой – на секунду ей показалось, что она увидела на крыше фигуру в чёрном.
«Покажется же с жары. Зря я так тепло оделась. Всё-всё, на сегодня достаточно».
По дороге домой Хисана отзвонилась Маи. Послушала, улыбнулась, вздохнула и покачала головой на восторженные крики из трубки о том, какая она, Хисана, умница, и что если она успеет сделать довольно много набросков, а из них пару-тройку картин, то работы обязательно попадут на выставку в конце месяца, уж Маи об этом договорится; рассмеялась на замечание и похвалу подруги «себе, любимой»: «Ай, какая я всё-таки молодец, что вытащила тебя вчера!» и пообещала постараться «так держать».
Вчерашняя полувстреча-полувидение определённо встряхнула Хисану, и теперь она считала, что это, несомненно, только к лучшему.
* - начало ноября, "праздник в храмах Отори-дзиндзя, именующийся торинойти. Главный храм Отори-дзиндзя находится в городе Сакаи (преф. Осака), но он имеет более 40 филиалов, в том числе в Токио, где этот праздник особенно известен. Известность ему создает не богослужение, а базар, открывающийся в этот день неподалеку от храма, в Асакуса, который и дал название празднику (ити — базар, рынок). По обе стороны улицы, веду-
щей от храма к базару, выстраиваются ларьки, где продаются всяческие талисманы и амулеты, среди которых особой известностью пользуются
кумадэ — слегка изогнутая бамбуковая палочка с грабельками на конце, к которой подвешены миниатюрные маски бога счастья, крошечные вее-
ра и т. п. Благодаря этому базару торинойти считается одним из самых многолюдных праздников в Токио. Он называется еще ити-но тори 'пер-
вая курица'. "
Н. И. Фельдман
"ЯПОНСКИЕ ПРАЗДНИКИ"
** - по свидетельству туристов, покупающий оберёг должен громко попросить благословения, ибо "японские божества робость не приемлют", и продавцы так же громко в ответ благословляют, чтобы как можно больше народу это услышало. Какой шум при этом стоит на ярмарке, можно только догадываться.)))
глава 2
Вернулась домой Хисана уставшая, но довольная. Видимо, долгий перерыв в работе сильно сказался на ней, а проведённое на природе время, как ни странно, отняло последние силы, и она свалилась на кровать и уснула, едва успев положить этюдник рядом. И снова вчерашний незнакомец появился, и снова сон наполнился радостью встречи и удивительным уютным спокойствием.
Проснувшись, Хисана достала акварель с портретом, пытаясь понять, его ли видела во сне? Но сколько ни вглядывалась в нарисованные черты, ответа так и не получила. Зато поняла, что портрет практически закончен. Неясное желание заставило подойти к мольберту, и Хисана быстро накидала ещё один рисунок незнакомца: снова в профиль, но теперь уже в полный рост. Подумав, добавила тёмное облачное небо и выглядывавшую из-за облака сияющую полную луну. И тут её словно прошило током: схватила карандаш и альбом для набросков и следующие два часа изрисовала его весь: в профиль, анфас, фигурой в разных позах, в полный рост, в пол-оборота, и с различным выражением глаз. Его глаза почему-то давались ей с особым эффектом и выразительностью.
Хисана остановилась и всерьёз задумалась над тем, что же такое с ней происходит? Галлюцинации? Навязчивая идея? С чего бы? Или в её жизни настолько не хватает мужчины, что она уже грезит наяву? Незнакомцами с катаной, странными заколками и глазами потрясающей красоты? Нет, писать портреты она всегда любила больше, чем пейзажи. И ей много раз заказывали портреты именно потому, что лица людей, их внутренняя сущность в её работах были очень яркими, колоритными. Но чтобы её вот так преследовал образ, причём совершенно неизвестного человека? Да и человека ли? Фантазии? Личной грёзы? Мечты?
Ситуация напоминала сцену из плохого фильма о призраках или навязчивых идеях, но Хисана очень надеялась, что к врачу ей пока рано. В конце концов, увиденный мужчина был красив, так почему бы и не написать несколько его портретов? С чего-то надо начинать выходить из депрессии? А уж потом она займётся чем-то серьёзным. Определённо.
И Хисана, открыв новый альбом для набросков, принялась рисовать его руки: кисти с длинными, тонкими, изящными пальцами, шероховатые ладони, истертые до мозолей о рукоять катаны, руки, держащие оружие, книгу, просто лежащие сложенными на коленях или на столе. И гладящие её волосы. Почему-то этот жест из сна приписывался незнакомцу с фестиваля безоговорочно.
«Надо назвать его как-то покороче. Кого же он мне напоминает?»
По размышлении, единственное, что отозвалось её внутреннему ощущению и показалось верным, было «самурай». И хотя одежда была на нем вовсе не самурайская, Хисана решила, что и осанкой и статью, и исходящим ощущением силы он подобен именно самураям из древних легенд и сказок, а также историй, столь любимых ею в юности. Она тут же попыталась набросать его в полный рост в самурайских доспехах, наскоро найдя в интернете несколько старых фотографий самураев и выбрав наиболее приглянувшиеся доспехи, с жуткой оскалившейся маской. Получилось красиво: он стоял к ней лицом, чуть отставив назад ногу, рука свободно лежала на рукояти меча, в опущенной второй руке держал маску. Его глаза смотрели прямо на неё. И от этого взгляда по спине пробежали мурашки. На мгновение Хисану пробрал непонятный страх – ей показалось, что это не она нарисовала его, а он сам возник на бумаге, и теперь пристально изучает её. Она помотала головой, отгоняя наваждение.
«И всё же, для самурая он слишком красив. Похож на настоящего героя из легенд, – она с укором покачала головой. - Ох, Хисана… Неужели всё настолько плохо, что ты уже не только придумываешь себе принцев, но и видишь их во сне? И даже наяву?»
На эти вопросы ответить ей было нечего. Со вчерашнего дня Хисану не покидало ощущение, что она проснулась от долгого и тяжёлого сна и теперь в жизни что-то должно поменяться. Собственно, уже менялось... Нет, то, что она вернулась к рисованию, было потрясающе. Оказывается, она до невозможности скучала по этим ощущениям и состоянию вдохновенной одержимости! Но то, как она вернулась к этому, слегка нервировало…
Первый и последний мужчина, бывший с ней рядом – Рен, – на принца или героя не походил никак. Он был очень живой, весёлый, непосредственный, даже непоседливый, и они с Маи составляли прекрасную, на взгляд Хисаны, пару. Он не строил чрезмерно грандиозных планов, как многие из их группы в академии, искал себя и пробовал браться за любую работу, планировал стать дизайнером, подрабатывал фотографом в одном малоизвестном журнале. И Хисана была до последнего уверена, что он влюблён в Маи. А в тот день, когда подруга призналась ей, что всё это время он сох по ней, Хисане, изводя Маи нерешительностью и признаниями, так и не доходящими до адресата, он уехал. С тех пор Хисана перестала обращать внимание и видеть мужчин в принципе – они стали для неё чем-то вроде серой массы, не нуждающейся в её внимании и с легкостью отвечавшей ей тем же.
И вот теперь с ней начало происходить нечто странное. Видение. Сон. Рисунки. Незнакомо-знакомые ощущения… «Может, Маи права, и мне надо чаще бывать в обществе?»
Хисана взяла телефон и нерешительно набрала подруге письмо о том, что, пожалуй, согласна сходить с ней, её мужем и его приятелем на новое шоу группы барабанщиков «Аска», на которое подруга звала её ещё вчера. Радости Маи не было предела, и она пообещала приехать к Хисане ночевать в пятницу, чтобы «привести её в надлежащий вид», но Хисана подозревала, что Маи просто боится, что она передумает – несколько раз такое уже было.
До пятницы оставалось всего три дня, и Хисана снова выбралась в Уэно. Довела до ума начатый пейзаж, начала ещё несколько. Её словно прорвало, и проведённый без рисунка год казался теперь тёмным кошмаром. Она обошла почти весь парк, выбирая наиболее живописные места, благо эти дни погода позволяла, и, закончив с пейзажами, просто рисовала отдыхающих людей. Но стоило ей задуматься, как рука уже непроизвольно набрасывала легкий поворот головы и большие выразительные глаза.
В пятницу, засидевшись в парке допоздна – Маи должна была приехать только поздно вечером, – Хисана задремала на скамейке, прислонившись к растущему прямо за ней старому и раскидистому дереву. Неожиданно ей приснился Рен: он шёл по тонкому мосту через пропасть, и Хисана застыла от ужаса, что он точно упадёт вот прямо сейчас, на её глазах, а она не успеет ничего сделать. В самое тяжёлое мгновение увиденное заслонила размытая фигура в чёрно-белом, которая, наклонившись к ней, чётко произнесла: «Это сон. Просто сон. Проснись», - и Хисана почувствовала, как по её волосам и щеке пробежала сухая прохладная слегка шершавая ладонь. Она вздрогнула и открыла глаза.
«Снова самурай? Или незнакомец? Или всё-таки это один и тот же человек? - голова всё ещё сохраняла остатки сна, она помнила, что видела Рена. – Боже, неужели я схожу с ума? И мне настолько нужна защита, что я уже выдумываю себе «героя на белом коне»? Нет, в данном случае – в белом хаори и с катаной?.. Хаори? Так всё-таки самурай…»
Она посидела под деревом ещё, приходя в себя.
«А голос был красив».
- Конечно, красив, - вслух произнесла Хисана. – Выдуманным героям положен красивый голос. Мимо неё прошла парочка, и даже не оглянулась на сидящую на скамейке и разговаривающую с собой девушку. Хисана в который раз порадовалась техническому прогрессу, который произвел мобильные телефоны и гарнитуры к ним, ведь ещё не так уж и давно человека, разговаривающего с самим собой, сочли бы как минимум «не в себе».
- Да ты всегда была странной, - сказала Хисана и стала собираться домой.
Она только-только закрыла за собой дверь в квартиру, как раздался звонок. Маи ворвалась подобно вихрю, сразу залезла в холодильник, убедилась, что ничего не меняется, сгрузила привезённые с собой продукты, загремела посудой.
- Ты решила уморить себя голодом? И так уже почти на мумию похожа, - ворчала она, гремя кастрюлями и сковородкой.
- Ты же знаешь, я мало ем, - улыбалась, глядя на это, Хисана.
- Ага, и в основном – себя. Сколько ещё я буду с тобой возиться, как с малым ребёнком? – продолжала бурчать Маи, но скорее по привычке, чем всерьёз – Хисану она любила, как сестру.
- Да ладно тебе, - Хисана подошла со спины, обняла подругу, положив подбородок ей на плечо – Маи была выше на полголовы, – и примиряющее произнесла: – А я тебе покажу рисунки, хорошо?
- Точно! – обрадовалась Маи, сразу перестав быть похожей на буку и засветившись радостью. – Сразу же после ужина!
Поужинав и быстро прибравшись, они уселись на полу в небольшой комнате, служившей Хисане и спальней, и гостиной, и кабинетом, и мастерской, и Хисана открыла папку с рисунками, отложив в сторону тетрадь с набросками.
Маи внимательно вглядывалась в акварели.
- Твой стиль определённо изменился. Даже не знаю, хорошо это или плохо. Прежняя манера мне очень нравилась, но и эта интересна. Да, мастерства явно прибавилось, - серьёзно сообщила она. Хисана с замиранием сердца смотрела, как Маи берётся за последний пейзаж, окидывая его взглядом профессионального художника.
- Ой, а это что такое? – подруга выхватила снизу тот самый профиль самурая на фоне неба и зелени. - Кто это?
- Да так, случайный прохожий, - Хисана опустила глаза.
- Солнце моё, ты никогда не умела врать, - подбоченилась было Маи, но снова уставилась на портрет: - Какой красавец, однако… А глаза!.. Где ты такого откопала? Колись, подруга!
- Ты решишь, что у меня галлюцинации… - и Хисана сбивчиво рассказала об увиденном на фестивале в прошлое воскресенье, поскольку хваткой Маи в такие моменты напоминала бультерьера – если уж вцепится, то ни за что не отпустит, пока не выяснит всё. Но про свои сны Хисана почему-то рассказывать пока не торопилась.
- Да, интересно, - Маи, прищурившись, смотрела на подругу. – Но знаешь, что? Пойдём-ка спать! У нас завтра свидание, и мы не можем испугать мужчин огромными синяками от недосыпа. Марш в душ!
Спала Хисана спокойно. Никаких снов, страхов, воспоминаний и незнакомцев. Но под утро она услышала песню: низкий бархатный баритон выводил мелодию – медленную, плавную, неспешную и грустную, напоминающую легкий осенний морской бриз, плеск волн и печальный крик чаек. Он пел о любимой, о потере, о верности, о расставании и ожидании, о ночном небе и о том, как душа его мечется и тоскует без неё… Голос призывал, обволакивал, уводил за собой. И Хисана, словно вспомнив что-то забытое, но до боли родное, в ответ зашептала имя того, кому принадлежал этот голос.
Проснулась она в слезах, Маи озабочено трясла её за плечо, внимательно и встревожено заглядывая в глаза.
- Кто это «Бьякуя»? – Маи вопросительно смотрела на подругу, стирая слезы с её щёк подушечками пальцев. – И не просто, а «Бьякуя-сама»! Чего ещё я не знаю?
- Бьякуя? – прошептала Хисана. Имя осело на губах легким, мягким и потрясающе знакомым прикосновением. – Нет, постой… Я сама толком ничего не знаю.
И Хисана рассказала о том, как незнакомец стал приходить ей во снах.
- Знаешь, я не очень понимаю сама – это один и тот же человек или двое? Тот, кого я увидела – самурай – потрясающе неприступен. Знаешь, такая холодная, замораживающая красота. Ну ты видела сама, я попыталась её передать. А незнакомец из сна – ласков, заботлив и нежен. Но я ни разу не успела толком рассмотреть его лицо. Я вот думаю, может, это моя фантазия спроектировала в мои сны прекрасного и любящего героя из холодного красавца?
Хисана протянула подруге тетрадь с набросками, от начала и до конца заполненную рисунками самурая. Маи остановилась на фигуре в самурайских доспехах, потом задумчиво посмотрела на подругу.
- Знаешь, ты всегда была… необычной. Но как-то на сумасшествие это, вроде, не похоже… - она продолжала рассматривать Хисану. – Я ужасно рада, что ты начала рисовать. Это просто замечательно! – Маи обняла и потискала подругу, а отпустив, снова прищурилась: - Но одно ясно: тебя срочно нужно познакомить с реальным мужчиной. Глядишь, все видения и фантазии пройдут. И такого человека ты увидишь прямо сегодня! Юу Томору – партнёр моего мужа по бизнесу, и он просто замечательный! Ты ему обязательно понравишься. И скажу тебе по секрету, он успешен и сейчас подыскивает себе жену!..
Маи болтала, помогая Хисане причесываться и одеваться, рассказами пытаясь сбить её нервозность – малообщительной подруге всегда было сложно сходиться с людьми, хотя в общении Хисана была приятной: спокойна, искренна, мало говорила сама, умела внимательно слушать и запоминать.
Мужчины ждали их в небольшом кафе, неподалёку от зрительного зала, в котором должно было проходить шоу. Маи шумно и весело представила всех, сразу оговорив, что называть они друг друга будут по именам. Невысокий, с внимательным взглядом карих глаз Томору – «Томору-сан» тихо подкорректировала Хисана присущую Маи фамильярность, – улыбнувшись, вежливо согласился.
В небольшом концертном зале проходило выступление ансамбля барабанщиков «Аска» с новой программой, с которой они собрались ехать в мировое турне. Войдя, Хисана пробежала глазами находящихся в зале – её уже несколько дней не отпускало чувство присутствия рядом и внимательного взгляда, следящего за ней.
- Ищите знакомых? – Томору-сан, мягко улыбаясь, протягивал ей руку, чтобы помочь спуститься по длинной лестнице к первым рядам, где у них были места.
- Нет. Просто впервые здесь, - Хисана одернула себя и улыбнулась в ответ, едва прикоснувшись маленькими пальчиками к протянутой руке – она совершенно не привыкла к такому мужскому вниманию. – Благодарю, Вы очень заботливы, Томору-сан.
- Вы такая хрупкая, о Вас хочется заботиться, - снова улыбнулся мужчина. Ему явно понравились и тихая скромность, и неизменная вежливость, и легкая отрешённость Хисаны. Странно, это какое-то заклинание сработало? Как только её саму стал интересовать мужчина, пусть и скорее всего придуманный, она сама стала интересной для мужчин? Маи глянула на них, удовлетворённо кивнула, взяла мужа под руку, и они прошли вперёд, усаживаясь на нужные места.
Выступление барабанщиков ошеломило Хисану. Она любила музыку, традиционную в том числе, но ей никогда в голову не приходило, что с помощью барабанов можно создать целое шоу. Более того, что барабаны умеют не просто создавать ритм и задавать темп, но их звучание может складываться в музыку, рисующую перед глазами удивительные и разнообразные картины. Одна из мелодий просто поразила Хисану – это был ритм боя, зажигающий, проникающий внутрь, заставляющий сдерживать себя, чтобы не вскочить и не кинуться вперёд. Перед глазами нарисовалось сражение, идущие в наступление войска, сам бой, победа. Хисана, распахнув и без того большие глаза, полностью отдалась своему воображению, тут же нарисовавшему самурая, на коне, в самой гуще боя. Она настолько погрузилась в представившуюся картину, что не сразу поняла, что номер закончился.
- Понравилось? - Томору-сан наклонился так близко, что Хисана вздрогнула. Но тут зазвучал совершенно другой ритм и другая мелодия, она растерянно улыбнулась, кивнула и показала, что не слышит его. Он понимающе кивнул в ответ и отстранился, усевшись удобнее в своём кресле. В этот момент Хисане показалось, что она увидела недалеко от сцены, за кулисами фигуру в длинной черной одежде и белой накидке. Хисана поймала на себе внимательный взгляд Маи и её подбадривающий кивок, и устыдилась того, что, несмотря на все усилия подруги, она так и продолжает цепляться за свои видения.
После концерта Томору-сан вызвался проводить её и подвёз Хисану на машине прямо к дому. По дороге Хисана описывала ему свои ощущения от концерта, только бы не молчать и не показаться невежливой. Он вызвал у неё двоякое чувство: уверенности и беспокойства – как-то уж слишком пристально он наблюдал за ней, такое внимание Хисану слегка пугало. Но это было первое впечатление, вполне возможно, что вежливый и мягкий в общении Томору-сан не заслуживал такого отношения с её стороны. Впрочем, он казался вполне довольным, и, прощаясь, выразил пожелание встретиться ещё раз. Хисана, сославшись на занятость по подготовке к выставке, предложила встретиться после неё, и, с облегчением от того, что он не пытался поцеловать или как-то ещё выразить свой интерес к ней, скрылась за дверью.
Её поразила стоящая в квартире тишина. Пожалуй, впервые за долгое время, Хисана почувствовала, насколько здесь пусто и одиноко. Она попыталась вспомнить ощущения, подаренные ей концертом, и в ритме барабанов ей снова представился её самурай – грозный, бесстрашный, опасный, завораживающе прекрасный. «Ты стала называть его своим. Это плохо». Она мотнула головой, пытаясь хотя бы таким образом вытряхнуть из неё смущающие мысли и видения, и вспомнила улыбку Томору-сана – спокойную и мягкую, словно нежаркое осеннее солнце. Замечательную улыбку уверенного в себе человека, который заинтересован в ней. И тут же поймала себя на мысли о том, что ей жаль будет разочаровывать его отказом. Отказом?
- Да, Хисана, ты – тяжёлый случай. И что тебе в жизни нужно? Выдуманный герой или настоящий, живой мужчина? Пора возвращаться в реальный мир, как сказала бы Маи.
Хисана заставила себя немного поесть, и, решив, что в душ пойдёт уже утром, легла на кровать и закрыла глаза. Барабаны зазвучали в ушах снова, она окунулась в темноту зала, прожекторы освещали сцену, барабанщики исполняли свой ритмичный, зажигательный танец, и уже погружаясь в сон, она увидела, как за кулисами развернулась фигура в черном, мелькнув на прощание белоснежным хаори с кандзи «Шесть» на спине.
глава 3
До выставки оставалось всего две с хвостиком недели, и Хисана принялась за работу. Маи не уставала бомбардировать её письмами и звонками, требуя, чтобы не позднее, чем через десять дней она закончила несколько акварелей. Сезон момиджи шёл полным ходом, и Хисана практически поселилась в Уэно, попадая домой только для того, чтобы поспать. Природа дарила невероятные подарки в виде несильного, иногда порывистого, но теплого ветра, утренней прохлады и солнечной погоды, перемежающейся с внезапными, но короткими дождиками.
Парк был заполнен большим количеством туристов и отпускников, рвущихся насладиться прекрасным сезоном, но это не помешало Хисане увидеть то, что ей было нужно: алые, всех оттенков красного и бордового клёны на ветру; мостик через пруд, усеянный каплями дождя; беседка в опавших листьях; прохожие, прячущиеся под прозрачными зонтами на фоне пылающих деревьев; девочка на роликах, бегущая по асфальтовой дорожке в венке из кленовых листьев, растрёпанная и счастливая.
Наброски рождались один за другим, – Хисане только оставалось довести их до ума. Но отведённое ей время подходило к концу, а она так и не могла придумать завершающую, самую основную из этих картин. Нет, того, что уже написано, было вполне достаточно, но Хисане казалось, что она должна найти и выразить что-то важное, как бы сделать завершающий аккорд; не покидало чувство, что она должна поймать нечто ускользающее, утекающее, словно песок сквозь пальцы.
Со дня концерта самурая она больше не видела. Но каждую ночь этих пролетевших дней любимого сезона Хисана, падая и засыпая от усталости практически сразу, без сновидений, под утро обязательно видела реальный и яркий кусочек словно какой-то другой своей жизни, будто из незнакомого фильма со своим участием. Они были разрозненными, не связанными между собой, но тем не менее оставляли после себя чувство чего-то цельного, – такого, что Хисана никак не могла собрать в единую картину. Незнакомец то появлялся и был участником сна, то нет, но его незримое присутствие где-то рядом всегда было явно. Когда Хисана просыпалась и, наскоро приведя себя в порядок, ехала рисовать, то периодически ловила себя на мысли, что живёт какой-то двойной жизнью: дневной и ночной, – и точно не может сказать, какая из них реальнее. Потому что самым важным в этих снах оставалось ощущение невероятного единения и близости, поутру рассеивающихся, как дым.
Днём и до позднего вечера Хисана работала, как одержимая, стараясь успеть и не подвести Маи, но ей самой такой темп работы теперь был только в радость. Две недели прошли незаметно и сезон момиджи заканчивался. Клены полыхали ярким ковром, от нежно-жёлтого, солнечного, до бордового и коричневого. Ещё пара-тройка дней, и всё это великолепие, услаждающее глаз, будет лежать на земле, напоминая о бренности, суетности жизни и быстротечности времени. Но сейчас Хисана не уставала восхищаться буйством красок, мягкостью и теплом наступившей осени, дарившей удивительное настроение – смеси грусти, радости и ожидания.
В перерывах Хисана отдыхала на лавочке возле пруда, который был виден сквозь деревья, и сейчас был усыпан кленовыми листьями так, что поверхность напоминала пестрый платок, окаймлённый красной бахромой. Хисана тут же поймала себя на мысли, что было бы хорошо запечатлеть именно это разноцветное колышущееся на поверхности пруда чудо, оттенённое багрянцем ещё не опавших клёнов. Она принялась за работу, радуясь, что мазки ложатся как нужно и оттенки подбираются очень точно. Через некоторое время оторвавшись, она поняла: чего-то в работе явно не хватает. Прищурившись, сожалея, что не может ухватить это «что-то», Хисана снова бросила взгляд на поверхность пруда… и тут увидела своего самурая. Он стоял в нескольких шагах от воды, глядя на поверхность, и в тихом шелесте опадающих красных листьев был недвижим и казался застывшим во времени. Одна рука легко и привычно лежала на рукояти катаны, в опущенной он держал маленький резной кленовый лист. Он не обернулся к ней, не пошевелился, и тут Хисана поняла: это именно то, чего так не хватало её картине! Она схватила карандаш и кисти, боясь, что самурай исчезнет, а она ничего не успеет запечатлеть. Но он продолжал стоять, листья – тихо падать, и вокруг словно всё застыло, давая Хисане возможность сосредоточиться на работе. Вдохновение захватило её, штрих за штрихом, а потом мазок за мазком картина завершалась.
Когда Хисана в радостном волнении поняла, что почти закончила и остались сущие мелочи, она посмотрела на рисунок, удивляясь, что это вышло из-под её руки: картина дарила ощущение прекрасного, вечного, незыблемого и того самого ускользающего, которое Хисана так хотела найти.
Она неверяще оглядела её и снова взглянула на самурая. Он стоял там же, но теперь смотрел прямо на неё. Это был пронизывающий, ошеломляющий по силе и очень противоречивый взгляд: он притягивал и отталкивал одновременно. И Хисана растерялась. Ей хотелось обратиться к нему, поблагодарить, поговорить с ним, в конце концов, но взгляд останавливал и заставлял молчать.
«Бьякуя», - хотелось позвать ей, но сейчас Хисана была совершенно не уверена, что это его имя. Да и как назвать по имени того, кого видишь наяву второй раз в жизни? Она просто не могла – так и замерла, прижав кончики пальцев к губам и не дав с них сорваться ни единому слову. И тут увидела, как холодное и неприступное выражение его лица смягчилось, уголки губ чуть тронула улыбка, а глаза посмотрели ласково и грустно, словно прощаясь. С абсолютной точностью Хисана поняла в этот момент, что самурай и её незнакомец из сна – это один и тот же человек.
Вдалеке послышались шаги и громкий разговор, который словно щелчком разрушил тишину и невидимую стену вокруг. Хисана вздрогнула, отвела взгляд, неуверенно поправила волосы и снова посмотрела на то место, где стоял самурай. Никого не было. Ни одного человека поблизости, кроме тех, кто появился в конце короткой аллеи. Он исчез, словно растворился, как и в прошлый раз. И Хисана почувствовала, как из глаз безо всякого предупреждения полились слёзы.
Просидев в парке почти до заката, Хисана попыталась успокоиться и понять: что же она сделала не так? Что вообще произошло? Почему он не появлялся столько времени, а явился именно сейчас, словно нарочно помогая завершить картину и потом исчез со странной улыбкой, от которой у Хисаны зашлось сердце? Он что, вот так попрощался?
За две недели, пока её параллельные жизни – день и ночь, явь и сны – не пересекались, Хисана почти успокоилась. Но сейчас внутри снова всколыхнулась тревога, к которой почему-то примешивались горечь и боль потери. Очень знакомые, словно она уже ощущала их когда-то.
С другой стороны, реальность требовала признать, что таким странностям в жизни нормального человека вообще не место.
«Ты точно сходишь с ума».
Так и не разобравшись, чувствуя себя опустошенной и не в силах мыслить здраво, Хисана отправилась домой. А дома, решив, что не в состоянии ничего поделать с происходящим и разгадать подобные загадки, вернулась к необходимым делам: позвонила Маи, чтобы договориться о встрече и отобрать подходящие для выставки картины.
Подруга страшно обрадовалась и приказала ей не двигаться с места, так как она находится недалеко и сейчас сама заедет к ней. Приехав и даже отказавшись поесть, Маи сразу взялась за дело, пересмотрела все готовые работы, а также наброски и зарисовки. Она отобрала четыре картины, и, посмотрев на почти законченный пейзаж с фигурой самурая, сказала, что не уедет от неё, пока Хисана его не завершит.
- Знаешь, подруга, может он – твоя личная фантазия, но то, что он вернул тебя к жизни, – совершенно очевидно. Так что он вполне заслуживает того, чтобы красоваться на нашей выставке, - решительно сказала Маи и пошла готовить ужин, договариваться с устроителями выставки, предупредить мужа, что не приедет, давая Хисане возможность дописать картину.
И Хисана закончила её довольно быстро, несмотря на то, что перед глазами то и дело возникал брошенный им на прощанье взгляд. До выставки оставалась всего пара дней, и на следующий день Маи потащила её подбирать подходящие рамы для картин, присмотреть места с нужным освещением в выставочном зале и прочая и прочая.
Два дня прошли в сплошной беготне и легкой (а иногда и довольно сильной) нервозности, спорах, сборах и прочей мишуре, сопровождающей любую подготовку к важному событию. Времени вспоминать или думать о постороннем у Хисаны не было, только по ночам стало невозможно пусто и холодно оттого, что снов она теперь не видела. Самурай не появлялся, и ощущение его незримого присутствия тоже пропало с того самого дня, как она рисовала его возле пруда. В ночь перед открытием выставки Хисане думалось, что, может быть, ей это только показалось и она просто слишком занята в эти дни? Заснуть она так и не смогла.
Открытие выставки в небольшом, но уютном и светлом зале выставочного центра академии искусств, прошло для Хисаны более-менее спокойно, учитывая, что Маи была рядом и одним из спонсоров была фирма, в которой работал её муж. Он и Юу Томору присутствовали на церемонии открытия.
Они поговорили немного, Томору-сан выразил восхищение её картинами, и Хисана снова испытала то двоякое чувство: спокойной уверенности и непонятого дискомфорта рядом с ним.
Сама же выставка длинною в неделю прошла довольно успешно, посетителей приходило много даже в будние дни, книга отзывов была заполнена до отказа. Хисане, так же как и Маи, приходилось присутствовать на ней всю неделю, разговаривать с организаторами, спонсорами, журналистами, а также с простыми посетителями и даже школьниками, пишущими заметки, желающими познакомиться с художницами лично. Заинтересовался работами Маи и Хисаны журнал «Искусство сегодня» и предложил дать интервью для статьи в следующем номере. Успех свалился как-то неожиданно, Маи радовалась, а Хисана чувствовала себя слишком уставшей, чтобы правильно реагировать на происходящее. Тем не менее, когда Маи напомнила ей, что в будущее воскресенье они снова встречаются и ужинают вместе с Томору, Хисана только согласно кивнула, чтобы подруга не заподозрила, как тяжело для неё исчезновение другой, ночной жизни и её самурая, который за всю прошедшую неделю выставки больше так и не появился. Ни в реальности, ни во снах.
В воскресенье, в ожидании Маи стоя у окна, за которым уже бушевал ветер поздней осени, смахнувший за прошедшую неделю весь разноцветный покров с деревьев, Хисана решила, что с выдуманным, хоть и ставшим до боли близким, «её» самураем пора попрощаться. Тем более, что он сам оставил её.
В горах осенних — клен такой прекрасный,
Густа листва ветвей — дороги не найти!..
Где ты блуждаешь там? —
Ищу тебя напрасно:
Мне неизвестны горные пути…
К приходу Маи она уже была одета и собрана и встретила подругу с таким решительным выражением на лице, что та не на шутку встревожилась. Но Хисана заверила её: всё совершенно в порядке и она просто волнуется перед свиданием.
Сложив руки на коленях, Хисана внимательно слушала собеседника, изредка задавая нужные и правильные вопросы. Томору-сан был интересным, общительным, уверенным и респектабельным, без заносчивости и снобизма, так часто встречающихся у успешных людей, и Хисана не хотела обидеть его невниманием. Но сейчас ей больше всего хотелось тишины и покоя – предыдущая неделя была трудной, как и весь месяц в целом.
- А Вы, кажется, не совсем здесь, Хисана-сан? – негромко спросил Томору, наклоняясь к ней, и Хисана смутилась и вспыхнула.
- Простите меня, я сегодня немного рассеяна.
- С ней такое часто случается, Томору, не обращай внимания, – Маи выразительно посмотрела на неё. Хисана вспомнила, как решительно была настроена дома, и попыталась встряхнуться - ей неловко было поставить очень милого и внимательного мужчину в такое положение.
- Да, я знаю, со мной скучно, - грустно улыбнулся тот.
- Вовсе нет! – от стыда Хисана сгорала под выразительно-гневным взглядом Маи. – Международная торговля, сотрудничество с другими странами, поездки за рубеж – это всё очень интересно! Я бы хотела побывать заграницей, - мягко улыбнулась Хисана, чтобы хоть как-то сгладить ситуацию и подбодрить молодого человека.
- У вас удивительная улыбка, Хисана-сан. Почему вы так редко улыбаетесь?
Хисана промолчала, не зная, как реагировать.
- Ой, Томору, а расскажи про последнюю выставку, которую ты посетил в Нью-Йорке! – перебила Маи, выразительно дернув бровью в сторону подруги.
«Ох, кажется, мне от неё достанется потом за плохое поведение», - подумала Хисана и снова, незаметно для себя, погрузилась в созерцание окружающей обстановки, ненадолго возвращаясь взглядом к рассказчику, чтобы Томору-сан не счел, что он совсем не интересен и скучен.
Руки нетерпеливо зудели желанием схватить карандаш. Она уже видела возможные наброски: вон того старика с красивым гладким черепом и аккуратной ухоженной бородой или той красавицы-гейши в ярком кимоно. И тут ей показалось, что сквозь стеклянные двери, ведущие в холл, она увидела самурая. Хисана на мгновение задохнулась.
- Куда ты смотришь? Очнись, – тихо прошипела Маи, толкнув её под столом ногой.
Но она не отреагировала. Несколько секунд Хисана боролась сама с собой, но одна только мысль о том, что она сможет увидеть его, победила.
- Прошу прощения, я сейчас, – Хисана быстро выскочила из зала в небольшой холл.
Он был пуст. На улице тоже никого не было. Томору-сан, вышедший за ней, услышав: «Простите, мне просто показалось», - понял всё правильно и отвёз её домой. По дороге в машине они молчали. Хисане было неудобно за испорченный вечер. Томору-сан принял её вежливые извинения, но тоже замолчал. В машине повисла неловкость, сопровождавшая их до самой двери подъезда. Возле неё Хисана обернулась:
- Ещё раз простите меня, Томору-сан, сама не знаю, что со мной происходит. Наверное, я просто устала.
- Ничего, я всё понимаю. Вам нужно время?
- Время?..
- Чтобы Вы привыкли ко мне.
- Возможно, да… Нет… Вы удивительный, заботливый и очень хороший, но…
- Но Вы не готовы. Я знал это, просто понадеялся… Поторопился. Я буду ждать, Хисана-сан. Я очень терпеливый. Подумайте ещё раз, хорошо?
- Спасибо Вам. И простите меня, - искренне поблагодарила Хисана, поклонившись, и скрылась за дверью подъезда. В душе был полный разгром. Войдя в квартиру она сползла по двери на пол и разрыдалась. Её сердце рвалось на части и тянулось к призрачному, нереальному, несуществующему и не принимало живого, во многих отношениях замечательного, умного и заинтересованного в ней человека. Обхватив ноги руками и уткнувшись в колени, Хисана рыдала долго. Ей казалось, что она сейчас оплакивает всё: гибель Рена, отвергнутого Томору-сана, «своего» ушедшего самурая и бестолковую и какую-то несложившуюся жизнь.
Когда слезы кончились, Хисана ещё некоторое время просидела на полу, глядя в темноту, потом добрела до постели и забылась сном без сновидений.
Проснувшись утром, ещё до того, как открыть глаза, Хисана поняла, что не хочет абсолютно ничего – ни шевелиться, ни вставать, ни думать. Ей чересчур хорошо было знакомо такое состояние, но теперь причины были другими. Слишком жестоко было разочарование и окончательное осознание, что её самурай действительно оставил её. Слишком стыдно было, что она причинила боль Томору-сан. Но поделать ни с тем, ни с другим Хисана ничего не могла. И возвращаться к пропасти отчаяния она совершенно не хотела.
- И что это ты нюни распустила? Вставай! – воспоминания о Маи и её неуёмной энергии заставили Хисану подняться и отправиться в ванну. Но когда она увидела в зеркале бледное лицо с синяками под глазами, то слегка испугалась. Но решительно встряхнулась и, чтобы доказать самой себе серьёзность своих намерений, залезла в контрастный душ. А после заставила себя приготовить и съесть завтрак. Всё это отняло порядком сил, и допивая на кухне зелёный чай с лимоном и жасмином, Хисана подумала, что ей нужна прогулка.
То, что было вчера, осталось во вчерашнем дне. Кажется, теперь было самое время подвести итоги и решить, что делать дальше. На улице шёл дождь, но именно такая погода и была ей нужна сейчас. Хисана натянула свитер с высоким горлышком под прозрачный непромокаемый плащ – некогда любимую одежду для зарисовок в непогоду, и подхватила большой прозрачный зонт-трость. Сейчас всё это оказалось очень кстати.
Хисана шла вдоль своей улочки в ближайший сквер, мимо домов, магазинчиков и пустых кафе, и наслаждалась влажным, словно морским, воздухом и почти полным отсутствием прохожих. Она дошла быстро и снова порадовалась, что в сквере никого нет, принялась бродить от дерева к дереву, перепрыгивать лужи и вглядываться в пелену дождя. Мокрая листва уже не шуршала под ногами, капли шлепали по асфальту, взбивая большие пузыри – похоже, дождь зарядил надолго. И это было хорошо, потому что в дождь ей думалось лучше всего.
Нет, она не жалела, что отказала Томору-сан, – незачем давать человеку ложную надежду, если в сердце и душе раздрай. Она не жалела, что выбежала из ресторана искать своего самурая – в конце концов таким образом она поняла, что сны и встречи с ним значили для неё слишком много. Гораздо больше, чем Хисана хотела бы. И сейчас она пришла к выводу, что жалеет только о том, что нежданно-негаданная сказка, начавшаяся в сезон момиджи, вместе с сезоном и закончилась.
Это было наваждение, сон, и он прошёл. Где-то под рёбрами ныла пустота, но с другой стороны, сумасшествие завершилось, что тоже было по-своему неплохо. А ещё Хисана внезапно осознала: она больше не винит себя в смерти Рена и отпустила его. А вот это было уже достижение. Получалось, что её самурай, ворвавшийся в сознание и жизнь безумным вихрем, словно вымел оттуда всё лишнее и ненужное. И пусть он исчез, оставив после себя только картины и желание рисовать, зато теперь у Хисаны появилась возможность идти дальше. Самое время начать всё сначала.
Автор: wandering
Бета/гамма: moondrop
Фендом: Блич
Персонажи/пейринги: Бьякуя/Хисана
Жанр: гет, романтика, флафф, агнст, au
Рейтинг: R
Размер: миди, 33 стр.
Статус: в процессе
Предупреждения: оос, ОЖП, ОМП
Размещение: с разрешения
Дисклеймер: Права - у Кубо.
От автора: фантазия на тему: "Вот бы они случайно встретились в Генсее". Cказка, розовый флафф и мечта. Да, это не лечится.
Пролог
Сакураи Хисана, миловидная, невысокая, хрупкого телосложения молодая художница, задумчиво смотрела в окно своей маленькой однокомнатной квартиры на окраине Токио. Длинные чёрные волосы были уложены и заколоты в высокую, простую, но изящную прическу; взгляд больших глаз был сосредоточен и серьёзен, и это придавало её лицу выражение легкой грусти.
Впрочем, сейчас мысли Хисаны действительно были далеки от радостных. Скоро должна была заехать её подруга – Таканаси Маи, такая же молодая художница, как и она сама, чтобы вместе пойти в ресторан на встречу с мужем Маи и его приятелем, – отметить удачно прошедшую совместную выставку. Подруга намекнула, что Томору-сан хочет поговорить о чём-то серьёзном. Хисана догадывалась, что, скорее всего, речь пойдёт о предложении – это было их второе совместное свидание, которое Маи с упорством, достойным лучшего применения, им устраивала в надежде выдать Хисану замуж. Сказать, что Хисана не ждала этого, было нельзя, но и радости от возможной перемены не испытывала совершенно.
Лето завершило её двадцать шестой год жизни и давно закончилось, стояла поздняя осень, ноябрь подходил к концу. Хисана всегда жалела, что не родилась осенью – она была близка и дорога ей, и сезон момиджи* она любила почти так же, как ханами. Но если ханами неизменно приносил вместе с распускающейся красотой какую-то неясную, смутную тоску, то момиджи благодаря буйству красок дарил неизменную радость, пусть и напоминая о скорой зиме.
Но сейчас сезон уже закончился, похолодало. Зима приближалась, оповещая о себе порывистым ветром, сыростью и низкими тучами. Стоя у окна, Хисана думала о том, что слишком быстро в этом году опали клёны.
В горах осенних — клен такой прекрасный,
Густа листва ветвей — дороги не найти!..
Где ты блуждаешь там? —
Ищу тебя напрасно:
Мне неизвестны горные пути…**
Всплыло в её памяти одно из любимых стихотворений, и перед глазами тут же возникла её последняя картина, получившая на выставке множество похвал от зрителей: под алеющими подобно жаркому закатному солнцу кленами, на берегу пруда, поверхность которого была обильно усыпана опавшими листьями, стоял молодой самурай в доспехах, задумчиво глядя на воду.
Картина стала для Хисаны символом этой осени – момиджи в этом году выдался странным, необычным, и вместо ожидаемой радости принёс неожиданную и загадочную встречу. Такую, что Хисане впору было сомневаться в собственном рассудке.
***
* - сезон момиджи в Токио (районы Канто) проходит примерно с начала и до 20 чисел ноября, около двух с половиной-трех недель. А в целом длиться в Японии около трех месяцев, начинаясь в северных районах и двигаясь к южным. Ханами же начинается с южных районов и постепенно передвигается к северу.
** - Какиномото-Но Хитомаро, японский поэт, которого называли "чудотворцем песни", умер в начале VIII века.
глава 1
***
Впервые она увидела его, когда пришла с подругой на праздник «Первой курицы» в храм Отори*. Любимый в далёкой юности фестиваль, обязательно заканчивающийся фейерверком, приходился на первые выходные ноября – начало сезона момиджи в Токио, – и утопал в золоте, огне и бронзе клёнов.
В этот раз Маи заставила Хисану сделать сложную, почти традиционную причёску и надеть праздничное кимоно – нежно-сиреневое, в тонких веточках и стебельках белых цветов, со светло-салатовым нагадзюбаном и широким салатовым оби, подвязанным фиолетовым бантом. Цвет кимоно удивительным образом подчёркивал фиалковый оттенок глаз Хисаны. Подруга хлопала в ладоши от восторга, и, накидывая сверху теплую, насыщенного цвета сирени накидку, говорила, что вот теперь она точно познакомит её с каким-нибудь красавцем, способным оценить подругу по достоинству.
Хисана слегка морщилась, чуть отводила взгляд, но ласково улыбалась подруге: идти на праздник в этом году, равно как и в прошлом, она не хотела, а комплиментам и вовсе никогда не доверяла. Но Маи сказала, что хватит сидеть дома затворницей, ведь и темы для картин где-то нужно брать? Это стало аргументом – последний год Хисана пребывала в совершенном творческом ступоре, уже почти и не пытаясь браться за кисти.
Шумную толпу, праздничную суету Хисана разлюбила давно, она и сама уже не помнила почему. В толпе ей казалось, что она словно находится в стеклянной банке или в аквариуме – на всеобщем обозрении, но не часть происходящего. Это чувство Хисану тяготило, ей думалось, что без возможности быть незаметной, наблюдать со стороны она не сможет увидеть что-то важное.
Фестивальный вечер проходил прекрасно – они посидели в кафе, набрали по дороге сладостей, примерили маски, прошлись по ярмарке и накупили всяческих мелочей да безделушек, радующих сердца девушек, постояли в очереди к аттракционам, полюбовались фонтанами. Маи настояла и уговорила купить амулет – бамбуковые грабельки – символ процветания и богатства, заставив Хисану подойти и выслушать громкие благословения от продавца**.
С ними даже пытались пару раз познакомиться молодые люди, но у Маи был очень строгий критерий отбора, и если парни обращали внимание только на неё, игнорируя тихую и на первый взгляд незаметную подругу, то она очень быстро отшивала их. Хисана с благодарностью и нескрываемым облегчением вздыхала и, как могла, успокаивала Маи: всё-таки подруга была у неё очень заботливая и хорошая, хоть и одержимая идеей вытащить Хисану из добровольного заточения, которое случилось по причине смерти их общего друга. Они втроём – Таканаси Маи, Огава Рен и Хисана – дружили ещё с детского дома, вместе поступили в художественную академию, нашли работу. И Маи была уверена, что рано или поздно Рен и Хисана поладят, создадут семью и будут счастливы. Но этого не случилось. Отношения между Хисаной и Реном были близкими и тёплыми, доверительными, но не выходящими за рамки дружбы, как Маи ни старалась. А через несколько месяцев после окончания академии Рен, уехав в поисках новых идей, однажды просто не вернулся. Уехал и исчез. Спустя пару месяцев выяснилось, что он погиб – несчастный случай на съемках в горах. Даже на его похороны они не смогли попасть, потому что слишком поздно обо всём узнали. После отъезда Рена Маи не выдержала и рассказала ей о том, что всё это время он был влюблён в неё, Хисану, только боялся признаться из боязни разрушить их дружбу и лишиться возможности общения. Для Хисаны это стало не меньшим ударом, чем последующая весть о его смерти. Она решила, что во всем виновата только она, замкнулась в себе и перестала вообще писать картины, быстро потеряв работу.
Маи, при всём том, что её личная жизнь достаточно быстро наладилась – через год после окончания академии она вышла замуж, – после всего произошедшего старалась не оставлять Хисану надолго одну и, по мере сил, вытаскивала то на выставки, то на прогулки, то на праздники.
Этот праздник совершенно точно Маи удался: Хисана даже улыбалась, искренне радовалась хорошей погоде, потрясающей яркости и выразительности краскам природы, шуткам подруги и выглядела очаровательно, хоть и немного отстранённо, часто задумываясь.
- Эй, приём! Ну и где ты? Вечно в облаках витаешь! - пеняла ей Маи, но продолжала веселить и от души веселиться сама.
Впрочем, звание «не от мира сего» закрепилось за Хисаной ещё с учёбы. Она любила тишину. Умела, отключившись от окружающего, выхватывать мелочи, детали, чтобы потом преподнести их в рисунке в необычных сочетаниях. Преподаватель академии говорил, что этот её дар – увидеть малое во многом, выделить, подчеркнуть и показать в картинах другим – и это и есть её путь в искусстве. Способность Хисаны писать портреты, совмещая в них мелкие детали, вещи, предметы, подчёркивающие характер человека и его внутреннюю сущность, довольно быстро сделали её популярной.
Но даже это не спасло её от депрессии и безработицы – после смерти Рена кисти из рук валились, карандаш не слушался. Хисана кое-как перебивалась редкими подработками, не в силах измениться и сдвинуться с места. Невозможность рисовать убивала её, но рисуя, она чувствовала безмерную вину в смерти близкого друга, почти брата – не остановила его, не отговорила от рискованной затеи и глупой поездки, ведь она чувствовала: что-то не так. Грызла мысль, что если бы не она, не чувства к ней, он, возможно, и не рисковал бы так, и бесконечное чувство вины за то, что они так и не успели поговорить. Это был замкнутый круг: Хисана наказывала себя за его смерть и медленно и верно убивала в себе художника, от этого ещё больше увядая.
- Пойдём ближе к мосту, скоро фейерверк начнётся, - Маи потянула её за рукав в пеструю толпу, а Хисана стала оглядываться в поисках места поспокойнее и потише. И тут увидела его.
Дорожка, идущая вдоль деревьев, забегала вглубь, образуя небольшую круглую площадку, в центре которой бил невысокий, подсвеченный синим и зелёным фонтан. Вокруг фонтана стояло множество скамей, обычно облюбованных парочками, но сейчас пустующими: вот-вот должен был начаться фейерверк, и все подтягивались ближе к ограде и мостику, покинув насиженные места под сенью деревьев.
Сначала Хисана подумала, что ей почудилось: в рассеянной подсветке фонтана размыто и быстро мелькнули две тени – огромная, высокая и бесформенная и стройная мужская. Хисана застыла, распахнув глаза, и увидела мелькнувшие тени ещё раз: мужской силуэт завис в воздухе высоко над землёй, занеся катану прямо над бесформенной серой массой. Маи нетерпеливо дёрнула её за рукав, Хисане пришлось отвернуться, сделать шаг, но удивление, любопытство, а также неясное предчувствие, кольнувшее внутри, заставили её обернуться, хотя подруга тянула её дальше.
Хисана увидела, как возле фонтана на мгновение застыл тот самый воин в длинной черной одежде и белом хаори, с катаной в опущенной руке. Он стоял, полуобернувшись в их сторону. Длинные темные волосы, заколотые тремя странными белыми полосами, спадали на удивительно красивое, с тонкими чертами лицо, которое выражало изумление, широко раскрытые глаза смотрели прямо на Хисану.
Маи потянула её сильнее, притягивая ближе, туда, где было свободное место, Хисане снова пришлось отвернуться и сделать ещё пару шагов, но когда она оглянулась во второй раз, возле фонтана уже никого не было. И тут же небо осветилось вспыхнувшими огнями.
- Что с тобой? Тебе нехорошо? – забеспокоилась Маи. Хисана только покачала головой и сделала вид, что смотрит на фейерверк. Но перед глазами так и стояло изумлённое безупречно красивое лицо незнакомого воина в одежде прошлого века.
- Что-то случилось? Ты слишком много улыбаешься, - тормошила её Маи по дороге домой, когда Хисана изо всех сил старалась отвлечься, но никак не могла выкинуть увиденное из головы.
- Для меня это ненормально? Знаешь, кажется, мне захотелось рисовать, - ушла от прямого ответа Хисана, не желая беспокоить подругу рассказом о странном видении. Ещё подумает, что с ней не всё в порядке из-за постоянного сидения дома, напридумывает себе проблем. А заодно и ей тоже. А ведь Хисана и сама уже не была уверена, что увиденный мужчина не плод её богатого воображения. Вот только изумление на его лице было настолько неподдельным, настоящим, словно он был реальным, живым человеком. Всё выглядело так, как будто он узнал её и был поражён неожиданной встречей. Но только вот живые и настоящие не умеют висеть в воздухе в пяти-шести метрах над землёй, не исчезают из поля зрения за доли секунды и не расхаживают в одежде прошлого века с настоящей катаной наперевес.
Хисана расцеловала подругу на прощание, чем вызвала подозрительный взгляд, радостный смешок и ответный поцелуй, пообещала позвонить на неделе и обязательно прийти на выставку Маи в конце месяца. В очередной раз услышала, что выставку они могли бы провести и вместе, но даже не отреагировала на этот, ставший уже традиционным за последний год, упрёк от подруги.
Войдя в квартиру, Хисана почему-то не захотела включать свет и сразу прошла к мольберту, который давно и одиноко стоял возле окна. Луна светила ярко, прямо на чистый лист. Рука потянулась за карандашом, и Хисана, отрешённо глядя перед собой и одновременно на бумагу, начала накидывать портрет увиденного незнакомца.
Линии ложились чётко и быстро. Набросав овал лица, шею и плечи, легкими штрихами обозначив пряди длинных волос и странные заколки, Хисана стала прорисовывать глаза. Увиденные всего лишь на долю секунды, они получились неожиданно легко, точно и так выразительно, словно Хисана рисовала их не раз. Она остановилась и сделала шаг назад. С наброска на неё смотрел молодой красивый мужчина, с тонкими, аристократическими чертами лица, которое выражало сильное изумление, почти потрясение. «Может быть он меня с кем-то перепутал?» Хисана была абсолютно уверена, что никогда не видела этого мужчину – такое лицо она вряд ли смогла бы забыть. Немного постояв, она уверенно набросала рядом ветку цветущей сакуры и лезвие меча остриём вверх. Почему-то именно эти образы у неё напрашивались сами собой при взгляде на неизвестного.
- Нда, похоже, у тебя уже начались галлюцинации, дорогая, - подражая интонации Маи, поиронизировала над собой Хисана. – И пора тебе начать мангу рисовать, с твоим-то буйным воображением.
Она отложила карандаш и пошла приводить себя в порядок: снять праздничное кимоно - единственную вещь, оставшуюся на память от мамы, умершей очень рано, как ей потом объяснили в детском доме, - расплести сложную причёску, принять душ и лечь, наконец, спать. Праздничные вечера тем и отличаются, что устаешь от них гораздо больше обычного.
Но ночь, не желая давать долгожданного отдыха, неожиданно преподнесла сюрприз: сон заполонили странные образы. Но отнюдь не увиденного на фестивале: Хисана оказалась в незнакомом старинном богатом поместье, одетая, словно хозяйка. Она прогуливалась по дивному ухоженному саду, в ожидании кого-то важного, близкого и дорогого. И он появился рядом: взял её за руку, что-то спрашивал, внимательно слушал ответы, но она никак не могла рассмотреть его лица. Огромная радость от встречи никак не объяснила Хисане, кто же это. Но при том, что в жизни Хисана вообще предпочитала держаться от мужчин подальше, не подпуская даже добродушного Рена, во сне близость незнакомца не вызывала неприятия, прикосновения не пугали, а интонации голоса успокаивали. Они говорили о чём-то важном для них обоих, но о чём именно, Хисана так и не смогла запомнить, и больше всего в разговоре её поразило то, с какой нежностью он обращался с ней. Она купалась в ласковых, заботливых интонациях и безоговорочно верила в его доброту. Кажется, под конец разговора, уже поняв, что это сон, она спросила его имя, и он ответил ей, мягко улыбнувшись, дотронувшись и пропустив сквозь тонкие длинные пальцы прядь её волос. От этой улыбки у Хисаны до боли защемило в груди… и она тут же проснулась. Открыв глаза, она долго лежала с ощущением того, что продолжает находиться в своём сне, её обволакивали тепло и радость, таявшие постепенно, медленно, неохотно, как тают звезды в предрассветной дымке. Ни одного слова из разговора она так и не смогла вспомнить. Как и имя, которое она твердо запомнила во сне.
В это утро Хисана впервые за долгое время, одевшись теплее и взяв этюдник, поехала в облюбованный ею ещё во времена учёбы и творческого подъема парк Уэно. Её любимейшее время года – сезон момиджи – входил в свою силу, и желание рисовать, проснувшееся поутру, перекрыло все волнения и тревоги вместе взятые. Странный сон теперь казался просто сном. Она уже даже не была уверена, что приснившийся незнакомец был именно тем самым незнакомцем, привидевшимся ей на фестивале: чётко его лица во сне она так и не увидела, его черты были размыты словно дождём. И всё, что осталось от сна, – это ощущения нежности и волшебства. И только.
«Ты просто сходишь с ума от одиночества», - вынесла себе приговор Хисана, снова вспомнив Маи.
Найдя в парке наименее оживлённое место, благо день был будний, она решила, что попробует написать пейзаж: всё ещё зелёные и уже пожелтевшие клёны, кусочек яркого неба, беседку и виднеющиеся вдали над всем этим небоскрёбы. День выдался неожиданно жаркий для ноября, солнце изрядно припекало, и Хисана даже пожалела, что оделась так тепло.
Она быстро сделала набросок, взялась за акварель и вдруг поняла, что перед глазами у неё стоит совершенно другая зарисовка: на фоне деревьев и яркого осеннего неба лицо портрет незнакомца с фестиваля. Это было уже не удивлённое или ошарашенное неожиданной встречей лицо, а спокойный, в пол-оборота профиль с задумчивым взглядом. Хисана представила его так чётко, словно видела много раз до этого. Она быстро сменила лист и набросала представшую перед внутренним взглядом картину. Закончив, она подумала, что акварели здесь будет явно недостаточно, чтобы в полной мере выразить то, что она видит, и решила, что дома попробует другие краски, но сначала завершит набросанный пейзаж. Она уже потянулась за ним, но внутри словно что-то взбунтовалось и накрыло понимание, что сейчас вернуться к пейзажу она просто не сможет, поскольку профиль незнакомца так и маячил перед глазами. Хисана принялась заканчивать портрет, добавляя всё больше деталей, тщательно подбирая оттенки, неожиданно поняв, что больше всего подходят для выражения видения и передачи ощущений от незнакомца именно пастельные тона. В который раз Хисана удивилась сама себе и происходящим с ней переменам.
Когда она оторвала глаза от бумаги, солнце стояло в зените, жара была нестерпимой. «Пожалуй, на сегодня хватит», - подумала Хисана и стала складывать этюдник. И внезапно почувствовала на себе пристальный взгляд. Она резко подняла голову, окинула взглядом неподалёку стоящую пустую беседку и её резную трехъярусную коричневую с зелёным крышу, бездумно задержалась на её верхней части, потом тряхнула головой – на секунду ей показалось, что она увидела на крыше фигуру в чёрном.
«Покажется же с жары. Зря я так тепло оделась. Всё-всё, на сегодня достаточно».
По дороге домой Хисана отзвонилась Маи. Послушала, улыбнулась, вздохнула и покачала головой на восторженные крики из трубки о том, какая она, Хисана, умница, и что если она успеет сделать довольно много набросков, а из них пару-тройку картин, то работы обязательно попадут на выставку в конце месяца, уж Маи об этом договорится; рассмеялась на замечание и похвалу подруги «себе, любимой»: «Ай, какая я всё-таки молодец, что вытащила тебя вчера!» и пообещала постараться «так держать».
Вчерашняя полувстреча-полувидение определённо встряхнула Хисану, и теперь она считала, что это, несомненно, только к лучшему.
***
* - начало ноября, "праздник в храмах Отори-дзиндзя, именующийся торинойти. Главный храм Отори-дзиндзя находится в городе Сакаи (преф. Осака), но он имеет более 40 филиалов, в том числе в Токио, где этот праздник особенно известен. Известность ему создает не богослужение, а базар, открывающийся в этот день неподалеку от храма, в Асакуса, который и дал название празднику (ити — базар, рынок). По обе стороны улицы, веду-
щей от храма к базару, выстраиваются ларьки, где продаются всяческие талисманы и амулеты, среди которых особой известностью пользуются
кумадэ — слегка изогнутая бамбуковая палочка с грабельками на конце, к которой подвешены миниатюрные маски бога счастья, крошечные вее-
ра и т. п. Благодаря этому базару торинойти считается одним из самых многолюдных праздников в Токио. Он называется еще ити-но тори 'пер-
вая курица'. "
Н. И. Фельдман
"ЯПОНСКИЕ ПРАЗДНИКИ"
** - по свидетельству туристов, покупающий оберёг должен громко попросить благословения, ибо "японские божества робость не приемлют", и продавцы так же громко в ответ благословляют, чтобы как можно больше народу это услышало. Какой шум при этом стоит на ярмарке, можно только догадываться.)))
глава 2
***
Вернулась домой Хисана уставшая, но довольная. Видимо, долгий перерыв в работе сильно сказался на ней, а проведённое на природе время, как ни странно, отняло последние силы, и она свалилась на кровать и уснула, едва успев положить этюдник рядом. И снова вчерашний незнакомец появился, и снова сон наполнился радостью встречи и удивительным уютным спокойствием.
Проснувшись, Хисана достала акварель с портретом, пытаясь понять, его ли видела во сне? Но сколько ни вглядывалась в нарисованные черты, ответа так и не получила. Зато поняла, что портрет практически закончен. Неясное желание заставило подойти к мольберту, и Хисана быстро накидала ещё один рисунок незнакомца: снова в профиль, но теперь уже в полный рост. Подумав, добавила тёмное облачное небо и выглядывавшую из-за облака сияющую полную луну. И тут её словно прошило током: схватила карандаш и альбом для набросков и следующие два часа изрисовала его весь: в профиль, анфас, фигурой в разных позах, в полный рост, в пол-оборота, и с различным выражением глаз. Его глаза почему-то давались ей с особым эффектом и выразительностью.
Хисана остановилась и всерьёз задумалась над тем, что же такое с ней происходит? Галлюцинации? Навязчивая идея? С чего бы? Или в её жизни настолько не хватает мужчины, что она уже грезит наяву? Незнакомцами с катаной, странными заколками и глазами потрясающей красоты? Нет, писать портреты она всегда любила больше, чем пейзажи. И ей много раз заказывали портреты именно потому, что лица людей, их внутренняя сущность в её работах были очень яркими, колоритными. Но чтобы её вот так преследовал образ, причём совершенно неизвестного человека? Да и человека ли? Фантазии? Личной грёзы? Мечты?
Ситуация напоминала сцену из плохого фильма о призраках или навязчивых идеях, но Хисана очень надеялась, что к врачу ей пока рано. В конце концов, увиденный мужчина был красив, так почему бы и не написать несколько его портретов? С чего-то надо начинать выходить из депрессии? А уж потом она займётся чем-то серьёзным. Определённо.
И Хисана, открыв новый альбом для набросков, принялась рисовать его руки: кисти с длинными, тонкими, изящными пальцами, шероховатые ладони, истертые до мозолей о рукоять катаны, руки, держащие оружие, книгу, просто лежащие сложенными на коленях или на столе. И гладящие её волосы. Почему-то этот жест из сна приписывался незнакомцу с фестиваля безоговорочно.
«Надо назвать его как-то покороче. Кого же он мне напоминает?»
По размышлении, единственное, что отозвалось её внутреннему ощущению и показалось верным, было «самурай». И хотя одежда была на нем вовсе не самурайская, Хисана решила, что и осанкой и статью, и исходящим ощущением силы он подобен именно самураям из древних легенд и сказок, а также историй, столь любимых ею в юности. Она тут же попыталась набросать его в полный рост в самурайских доспехах, наскоро найдя в интернете несколько старых фотографий самураев и выбрав наиболее приглянувшиеся доспехи, с жуткой оскалившейся маской. Получилось красиво: он стоял к ней лицом, чуть отставив назад ногу, рука свободно лежала на рукояти меча, в опущенной второй руке держал маску. Его глаза смотрели прямо на неё. И от этого взгляда по спине пробежали мурашки. На мгновение Хисану пробрал непонятный страх – ей показалось, что это не она нарисовала его, а он сам возник на бумаге, и теперь пристально изучает её. Она помотала головой, отгоняя наваждение.
«И всё же, для самурая он слишком красив. Похож на настоящего героя из легенд, – она с укором покачала головой. - Ох, Хисана… Неужели всё настолько плохо, что ты уже не только придумываешь себе принцев, но и видишь их во сне? И даже наяву?»
На эти вопросы ответить ей было нечего. Со вчерашнего дня Хисану не покидало ощущение, что она проснулась от долгого и тяжёлого сна и теперь в жизни что-то должно поменяться. Собственно, уже менялось... Нет, то, что она вернулась к рисованию, было потрясающе. Оказывается, она до невозможности скучала по этим ощущениям и состоянию вдохновенной одержимости! Но то, как она вернулась к этому, слегка нервировало…
Первый и последний мужчина, бывший с ней рядом – Рен, – на принца или героя не походил никак. Он был очень живой, весёлый, непосредственный, даже непоседливый, и они с Маи составляли прекрасную, на взгляд Хисаны, пару. Он не строил чрезмерно грандиозных планов, как многие из их группы в академии, искал себя и пробовал браться за любую работу, планировал стать дизайнером, подрабатывал фотографом в одном малоизвестном журнале. И Хисана была до последнего уверена, что он влюблён в Маи. А в тот день, когда подруга призналась ей, что всё это время он сох по ней, Хисане, изводя Маи нерешительностью и признаниями, так и не доходящими до адресата, он уехал. С тех пор Хисана перестала обращать внимание и видеть мужчин в принципе – они стали для неё чем-то вроде серой массы, не нуждающейся в её внимании и с легкостью отвечавшей ей тем же.
И вот теперь с ней начало происходить нечто странное. Видение. Сон. Рисунки. Незнакомо-знакомые ощущения… «Может, Маи права, и мне надо чаще бывать в обществе?»
Хисана взяла телефон и нерешительно набрала подруге письмо о том, что, пожалуй, согласна сходить с ней, её мужем и его приятелем на новое шоу группы барабанщиков «Аска», на которое подруга звала её ещё вчера. Радости Маи не было предела, и она пообещала приехать к Хисане ночевать в пятницу, чтобы «привести её в надлежащий вид», но Хисана подозревала, что Маи просто боится, что она передумает – несколько раз такое уже было.
До пятницы оставалось всего три дня, и Хисана снова выбралась в Уэно. Довела до ума начатый пейзаж, начала ещё несколько. Её словно прорвало, и проведённый без рисунка год казался теперь тёмным кошмаром. Она обошла почти весь парк, выбирая наиболее живописные места, благо эти дни погода позволяла, и, закончив с пейзажами, просто рисовала отдыхающих людей. Но стоило ей задуматься, как рука уже непроизвольно набрасывала легкий поворот головы и большие выразительные глаза.
В пятницу, засидевшись в парке допоздна – Маи должна была приехать только поздно вечером, – Хисана задремала на скамейке, прислонившись к растущему прямо за ней старому и раскидистому дереву. Неожиданно ей приснился Рен: он шёл по тонкому мосту через пропасть, и Хисана застыла от ужаса, что он точно упадёт вот прямо сейчас, на её глазах, а она не успеет ничего сделать. В самое тяжёлое мгновение увиденное заслонила размытая фигура в чёрно-белом, которая, наклонившись к ней, чётко произнесла: «Это сон. Просто сон. Проснись», - и Хисана почувствовала, как по её волосам и щеке пробежала сухая прохладная слегка шершавая ладонь. Она вздрогнула и открыла глаза.
«Снова самурай? Или незнакомец? Или всё-таки это один и тот же человек? - голова всё ещё сохраняла остатки сна, она помнила, что видела Рена. – Боже, неужели я схожу с ума? И мне настолько нужна защита, что я уже выдумываю себе «героя на белом коне»? Нет, в данном случае – в белом хаори и с катаной?.. Хаори? Так всё-таки самурай…»
Она посидела под деревом ещё, приходя в себя.
«А голос был красив».
- Конечно, красив, - вслух произнесла Хисана. – Выдуманным героям положен красивый голос. Мимо неё прошла парочка, и даже не оглянулась на сидящую на скамейке и разговаривающую с собой девушку. Хисана в который раз порадовалась техническому прогрессу, который произвел мобильные телефоны и гарнитуры к ним, ведь ещё не так уж и давно человека, разговаривающего с самим собой, сочли бы как минимум «не в себе».
- Да ты всегда была странной, - сказала Хисана и стала собираться домой.
Она только-только закрыла за собой дверь в квартиру, как раздался звонок. Маи ворвалась подобно вихрю, сразу залезла в холодильник, убедилась, что ничего не меняется, сгрузила привезённые с собой продукты, загремела посудой.
- Ты решила уморить себя голодом? И так уже почти на мумию похожа, - ворчала она, гремя кастрюлями и сковородкой.
- Ты же знаешь, я мало ем, - улыбалась, глядя на это, Хисана.
- Ага, и в основном – себя. Сколько ещё я буду с тобой возиться, как с малым ребёнком? – продолжала бурчать Маи, но скорее по привычке, чем всерьёз – Хисану она любила, как сестру.
- Да ладно тебе, - Хисана подошла со спины, обняла подругу, положив подбородок ей на плечо – Маи была выше на полголовы, – и примиряющее произнесла: – А я тебе покажу рисунки, хорошо?
- Точно! – обрадовалась Маи, сразу перестав быть похожей на буку и засветившись радостью. – Сразу же после ужина!
Поужинав и быстро прибравшись, они уселись на полу в небольшой комнате, служившей Хисане и спальней, и гостиной, и кабинетом, и мастерской, и Хисана открыла папку с рисунками, отложив в сторону тетрадь с набросками.
Маи внимательно вглядывалась в акварели.
- Твой стиль определённо изменился. Даже не знаю, хорошо это или плохо. Прежняя манера мне очень нравилась, но и эта интересна. Да, мастерства явно прибавилось, - серьёзно сообщила она. Хисана с замиранием сердца смотрела, как Маи берётся за последний пейзаж, окидывая его взглядом профессионального художника.
- Ой, а это что такое? – подруга выхватила снизу тот самый профиль самурая на фоне неба и зелени. - Кто это?
- Да так, случайный прохожий, - Хисана опустила глаза.
- Солнце моё, ты никогда не умела врать, - подбоченилась было Маи, но снова уставилась на портрет: - Какой красавец, однако… А глаза!.. Где ты такого откопала? Колись, подруга!
- Ты решишь, что у меня галлюцинации… - и Хисана сбивчиво рассказала об увиденном на фестивале в прошлое воскресенье, поскольку хваткой Маи в такие моменты напоминала бультерьера – если уж вцепится, то ни за что не отпустит, пока не выяснит всё. Но про свои сны Хисана почему-то рассказывать пока не торопилась.
- Да, интересно, - Маи, прищурившись, смотрела на подругу. – Но знаешь, что? Пойдём-ка спать! У нас завтра свидание, и мы не можем испугать мужчин огромными синяками от недосыпа. Марш в душ!
Спала Хисана спокойно. Никаких снов, страхов, воспоминаний и незнакомцев. Но под утро она услышала песню: низкий бархатный баритон выводил мелодию – медленную, плавную, неспешную и грустную, напоминающую легкий осенний морской бриз, плеск волн и печальный крик чаек. Он пел о любимой, о потере, о верности, о расставании и ожидании, о ночном небе и о том, как душа его мечется и тоскует без неё… Голос призывал, обволакивал, уводил за собой. И Хисана, словно вспомнив что-то забытое, но до боли родное, в ответ зашептала имя того, кому принадлежал этот голос.
Проснулась она в слезах, Маи озабочено трясла её за плечо, внимательно и встревожено заглядывая в глаза.
- Кто это «Бьякуя»? – Маи вопросительно смотрела на подругу, стирая слезы с её щёк подушечками пальцев. – И не просто, а «Бьякуя-сама»! Чего ещё я не знаю?
- Бьякуя? – прошептала Хисана. Имя осело на губах легким, мягким и потрясающе знакомым прикосновением. – Нет, постой… Я сама толком ничего не знаю.
И Хисана рассказала о том, как незнакомец стал приходить ей во снах.
- Знаешь, я не очень понимаю сама – это один и тот же человек или двое? Тот, кого я увидела – самурай – потрясающе неприступен. Знаешь, такая холодная, замораживающая красота. Ну ты видела сама, я попыталась её передать. А незнакомец из сна – ласков, заботлив и нежен. Но я ни разу не успела толком рассмотреть его лицо. Я вот думаю, может, это моя фантазия спроектировала в мои сны прекрасного и любящего героя из холодного красавца?
Хисана протянула подруге тетрадь с набросками, от начала и до конца заполненную рисунками самурая. Маи остановилась на фигуре в самурайских доспехах, потом задумчиво посмотрела на подругу.
- Знаешь, ты всегда была… необычной. Но как-то на сумасшествие это, вроде, не похоже… - она продолжала рассматривать Хисану. – Я ужасно рада, что ты начала рисовать. Это просто замечательно! – Маи обняла и потискала подругу, а отпустив, снова прищурилась: - Но одно ясно: тебя срочно нужно познакомить с реальным мужчиной. Глядишь, все видения и фантазии пройдут. И такого человека ты увидишь прямо сегодня! Юу Томору – партнёр моего мужа по бизнесу, и он просто замечательный! Ты ему обязательно понравишься. И скажу тебе по секрету, он успешен и сейчас подыскивает себе жену!..
Маи болтала, помогая Хисане причесываться и одеваться, рассказами пытаясь сбить её нервозность – малообщительной подруге всегда было сложно сходиться с людьми, хотя в общении Хисана была приятной: спокойна, искренна, мало говорила сама, умела внимательно слушать и запоминать.
Мужчины ждали их в небольшом кафе, неподалёку от зрительного зала, в котором должно было проходить шоу. Маи шумно и весело представила всех, сразу оговорив, что называть они друг друга будут по именам. Невысокий, с внимательным взглядом карих глаз Томору – «Томору-сан» тихо подкорректировала Хисана присущую Маи фамильярность, – улыбнувшись, вежливо согласился.
В небольшом концертном зале проходило выступление ансамбля барабанщиков «Аска» с новой программой, с которой они собрались ехать в мировое турне. Войдя, Хисана пробежала глазами находящихся в зале – её уже несколько дней не отпускало чувство присутствия рядом и внимательного взгляда, следящего за ней.
- Ищите знакомых? – Томору-сан, мягко улыбаясь, протягивал ей руку, чтобы помочь спуститься по длинной лестнице к первым рядам, где у них были места.
- Нет. Просто впервые здесь, - Хисана одернула себя и улыбнулась в ответ, едва прикоснувшись маленькими пальчиками к протянутой руке – она совершенно не привыкла к такому мужскому вниманию. – Благодарю, Вы очень заботливы, Томору-сан.
- Вы такая хрупкая, о Вас хочется заботиться, - снова улыбнулся мужчина. Ему явно понравились и тихая скромность, и неизменная вежливость, и легкая отрешённость Хисаны. Странно, это какое-то заклинание сработало? Как только её саму стал интересовать мужчина, пусть и скорее всего придуманный, она сама стала интересной для мужчин? Маи глянула на них, удовлетворённо кивнула, взяла мужа под руку, и они прошли вперёд, усаживаясь на нужные места.
Выступление барабанщиков ошеломило Хисану. Она любила музыку, традиционную в том числе, но ей никогда в голову не приходило, что с помощью барабанов можно создать целое шоу. Более того, что барабаны умеют не просто создавать ритм и задавать темп, но их звучание может складываться в музыку, рисующую перед глазами удивительные и разнообразные картины. Одна из мелодий просто поразила Хисану – это был ритм боя, зажигающий, проникающий внутрь, заставляющий сдерживать себя, чтобы не вскочить и не кинуться вперёд. Перед глазами нарисовалось сражение, идущие в наступление войска, сам бой, победа. Хисана, распахнув и без того большие глаза, полностью отдалась своему воображению, тут же нарисовавшему самурая, на коне, в самой гуще боя. Она настолько погрузилась в представившуюся картину, что не сразу поняла, что номер закончился.
- Понравилось? - Томору-сан наклонился так близко, что Хисана вздрогнула. Но тут зазвучал совершенно другой ритм и другая мелодия, она растерянно улыбнулась, кивнула и показала, что не слышит его. Он понимающе кивнул в ответ и отстранился, усевшись удобнее в своём кресле. В этот момент Хисане показалось, что она увидела недалеко от сцены, за кулисами фигуру в длинной черной одежде и белой накидке. Хисана поймала на себе внимательный взгляд Маи и её подбадривающий кивок, и устыдилась того, что, несмотря на все усилия подруги, она так и продолжает цепляться за свои видения.
После концерта Томору-сан вызвался проводить её и подвёз Хисану на машине прямо к дому. По дороге Хисана описывала ему свои ощущения от концерта, только бы не молчать и не показаться невежливой. Он вызвал у неё двоякое чувство: уверенности и беспокойства – как-то уж слишком пристально он наблюдал за ней, такое внимание Хисану слегка пугало. Но это было первое впечатление, вполне возможно, что вежливый и мягкий в общении Томору-сан не заслуживал такого отношения с её стороны. Впрочем, он казался вполне довольным, и, прощаясь, выразил пожелание встретиться ещё раз. Хисана, сославшись на занятость по подготовке к выставке, предложила встретиться после неё, и, с облегчением от того, что он не пытался поцеловать или как-то ещё выразить свой интерес к ней, скрылась за дверью.
Её поразила стоящая в квартире тишина. Пожалуй, впервые за долгое время, Хисана почувствовала, насколько здесь пусто и одиноко. Она попыталась вспомнить ощущения, подаренные ей концертом, и в ритме барабанов ей снова представился её самурай – грозный, бесстрашный, опасный, завораживающе прекрасный. «Ты стала называть его своим. Это плохо». Она мотнула головой, пытаясь хотя бы таким образом вытряхнуть из неё смущающие мысли и видения, и вспомнила улыбку Томору-сана – спокойную и мягкую, словно нежаркое осеннее солнце. Замечательную улыбку уверенного в себе человека, который заинтересован в ней. И тут же поймала себя на мысли о том, что ей жаль будет разочаровывать его отказом. Отказом?
- Да, Хисана, ты – тяжёлый случай. И что тебе в жизни нужно? Выдуманный герой или настоящий, живой мужчина? Пора возвращаться в реальный мир, как сказала бы Маи.
Хисана заставила себя немного поесть, и, решив, что в душ пойдёт уже утром, легла на кровать и закрыла глаза. Барабаны зазвучали в ушах снова, она окунулась в темноту зала, прожекторы освещали сцену, барабанщики исполняли свой ритмичный, зажигательный танец, и уже погружаясь в сон, она увидела, как за кулисами развернулась фигура в черном, мелькнув на прощание белоснежным хаори с кандзи «Шесть» на спине.
глава 3
До выставки оставалось всего две с хвостиком недели, и Хисана принялась за работу. Маи не уставала бомбардировать её письмами и звонками, требуя, чтобы не позднее, чем через десять дней она закончила несколько акварелей. Сезон момиджи шёл полным ходом, и Хисана практически поселилась в Уэно, попадая домой только для того, чтобы поспать. Природа дарила невероятные подарки в виде несильного, иногда порывистого, но теплого ветра, утренней прохлады и солнечной погоды, перемежающейся с внезапными, но короткими дождиками.
Парк был заполнен большим количеством туристов и отпускников, рвущихся насладиться прекрасным сезоном, но это не помешало Хисане увидеть то, что ей было нужно: алые, всех оттенков красного и бордового клёны на ветру; мостик через пруд, усеянный каплями дождя; беседка в опавших листьях; прохожие, прячущиеся под прозрачными зонтами на фоне пылающих деревьев; девочка на роликах, бегущая по асфальтовой дорожке в венке из кленовых листьев, растрёпанная и счастливая.
Наброски рождались один за другим, – Хисане только оставалось довести их до ума. Но отведённое ей время подходило к концу, а она так и не могла придумать завершающую, самую основную из этих картин. Нет, того, что уже написано, было вполне достаточно, но Хисане казалось, что она должна найти и выразить что-то важное, как бы сделать завершающий аккорд; не покидало чувство, что она должна поймать нечто ускользающее, утекающее, словно песок сквозь пальцы.
Со дня концерта самурая она больше не видела. Но каждую ночь этих пролетевших дней любимого сезона Хисана, падая и засыпая от усталости практически сразу, без сновидений, под утро обязательно видела реальный и яркий кусочек словно какой-то другой своей жизни, будто из незнакомого фильма со своим участием. Они были разрозненными, не связанными между собой, но тем не менее оставляли после себя чувство чего-то цельного, – такого, что Хисана никак не могла собрать в единую картину. Незнакомец то появлялся и был участником сна, то нет, но его незримое присутствие где-то рядом всегда было явно. Когда Хисана просыпалась и, наскоро приведя себя в порядок, ехала рисовать, то периодически ловила себя на мысли, что живёт какой-то двойной жизнью: дневной и ночной, – и точно не может сказать, какая из них реальнее. Потому что самым важным в этих снах оставалось ощущение невероятного единения и близости, поутру рассеивающихся, как дым.
Днём и до позднего вечера Хисана работала, как одержимая, стараясь успеть и не подвести Маи, но ей самой такой темп работы теперь был только в радость. Две недели прошли незаметно и сезон момиджи заканчивался. Клены полыхали ярким ковром, от нежно-жёлтого, солнечного, до бордового и коричневого. Ещё пара-тройка дней, и всё это великолепие, услаждающее глаз, будет лежать на земле, напоминая о бренности, суетности жизни и быстротечности времени. Но сейчас Хисана не уставала восхищаться буйством красок, мягкостью и теплом наступившей осени, дарившей удивительное настроение – смеси грусти, радости и ожидания.
В перерывах Хисана отдыхала на лавочке возле пруда, который был виден сквозь деревья, и сейчас был усыпан кленовыми листьями так, что поверхность напоминала пестрый платок, окаймлённый красной бахромой. Хисана тут же поймала себя на мысли, что было бы хорошо запечатлеть именно это разноцветное колышущееся на поверхности пруда чудо, оттенённое багрянцем ещё не опавших клёнов. Она принялась за работу, радуясь, что мазки ложатся как нужно и оттенки подбираются очень точно. Через некоторое время оторвавшись, она поняла: чего-то в работе явно не хватает. Прищурившись, сожалея, что не может ухватить это «что-то», Хисана снова бросила взгляд на поверхность пруда… и тут увидела своего самурая. Он стоял в нескольких шагах от воды, глядя на поверхность, и в тихом шелесте опадающих красных листьев был недвижим и казался застывшим во времени. Одна рука легко и привычно лежала на рукояти катаны, в опущенной он держал маленький резной кленовый лист. Он не обернулся к ней, не пошевелился, и тут Хисана поняла: это именно то, чего так не хватало её картине! Она схватила карандаш и кисти, боясь, что самурай исчезнет, а она ничего не успеет запечатлеть. Но он продолжал стоять, листья – тихо падать, и вокруг словно всё застыло, давая Хисане возможность сосредоточиться на работе. Вдохновение захватило её, штрих за штрихом, а потом мазок за мазком картина завершалась.
Когда Хисана в радостном волнении поняла, что почти закончила и остались сущие мелочи, она посмотрела на рисунок, удивляясь, что это вышло из-под её руки: картина дарила ощущение прекрасного, вечного, незыблемого и того самого ускользающего, которое Хисана так хотела найти.
Она неверяще оглядела её и снова взглянула на самурая. Он стоял там же, но теперь смотрел прямо на неё. Это был пронизывающий, ошеломляющий по силе и очень противоречивый взгляд: он притягивал и отталкивал одновременно. И Хисана растерялась. Ей хотелось обратиться к нему, поблагодарить, поговорить с ним, в конце концов, но взгляд останавливал и заставлял молчать.
«Бьякуя», - хотелось позвать ей, но сейчас Хисана была совершенно не уверена, что это его имя. Да и как назвать по имени того, кого видишь наяву второй раз в жизни? Она просто не могла – так и замерла, прижав кончики пальцев к губам и не дав с них сорваться ни единому слову. И тут увидела, как холодное и неприступное выражение его лица смягчилось, уголки губ чуть тронула улыбка, а глаза посмотрели ласково и грустно, словно прощаясь. С абсолютной точностью Хисана поняла в этот момент, что самурай и её незнакомец из сна – это один и тот же человек.
Вдалеке послышались шаги и громкий разговор, который словно щелчком разрушил тишину и невидимую стену вокруг. Хисана вздрогнула, отвела взгляд, неуверенно поправила волосы и снова посмотрела на то место, где стоял самурай. Никого не было. Ни одного человека поблизости, кроме тех, кто появился в конце короткой аллеи. Он исчез, словно растворился, как и в прошлый раз. И Хисана почувствовала, как из глаз безо всякого предупреждения полились слёзы.
Просидев в парке почти до заката, Хисана попыталась успокоиться и понять: что же она сделала не так? Что вообще произошло? Почему он не появлялся столько времени, а явился именно сейчас, словно нарочно помогая завершить картину и потом исчез со странной улыбкой, от которой у Хисаны зашлось сердце? Он что, вот так попрощался?
За две недели, пока её параллельные жизни – день и ночь, явь и сны – не пересекались, Хисана почти успокоилась. Но сейчас внутри снова всколыхнулась тревога, к которой почему-то примешивались горечь и боль потери. Очень знакомые, словно она уже ощущала их когда-то.
С другой стороны, реальность требовала признать, что таким странностям в жизни нормального человека вообще не место.
«Ты точно сходишь с ума».
Так и не разобравшись, чувствуя себя опустошенной и не в силах мыслить здраво, Хисана отправилась домой. А дома, решив, что не в состоянии ничего поделать с происходящим и разгадать подобные загадки, вернулась к необходимым делам: позвонила Маи, чтобы договориться о встрече и отобрать подходящие для выставки картины.
Подруга страшно обрадовалась и приказала ей не двигаться с места, так как она находится недалеко и сейчас сама заедет к ней. Приехав и даже отказавшись поесть, Маи сразу взялась за дело, пересмотрела все готовые работы, а также наброски и зарисовки. Она отобрала четыре картины, и, посмотрев на почти законченный пейзаж с фигурой самурая, сказала, что не уедет от неё, пока Хисана его не завершит.
- Знаешь, подруга, может он – твоя личная фантазия, но то, что он вернул тебя к жизни, – совершенно очевидно. Так что он вполне заслуживает того, чтобы красоваться на нашей выставке, - решительно сказала Маи и пошла готовить ужин, договариваться с устроителями выставки, предупредить мужа, что не приедет, давая Хисане возможность дописать картину.
И Хисана закончила её довольно быстро, несмотря на то, что перед глазами то и дело возникал брошенный им на прощанье взгляд. До выставки оставалась всего пара дней, и на следующий день Маи потащила её подбирать подходящие рамы для картин, присмотреть места с нужным освещением в выставочном зале и прочая и прочая.
Два дня прошли в сплошной беготне и легкой (а иногда и довольно сильной) нервозности, спорах, сборах и прочей мишуре, сопровождающей любую подготовку к важному событию. Времени вспоминать или думать о постороннем у Хисаны не было, только по ночам стало невозможно пусто и холодно оттого, что снов она теперь не видела. Самурай не появлялся, и ощущение его незримого присутствия тоже пропало с того самого дня, как она рисовала его возле пруда. В ночь перед открытием выставки Хисане думалось, что, может быть, ей это только показалось и она просто слишком занята в эти дни? Заснуть она так и не смогла.
Открытие выставки в небольшом, но уютном и светлом зале выставочного центра академии искусств, прошло для Хисаны более-менее спокойно, учитывая, что Маи была рядом и одним из спонсоров была фирма, в которой работал её муж. Он и Юу Томору присутствовали на церемонии открытия.
Они поговорили немного, Томору-сан выразил восхищение её картинами, и Хисана снова испытала то двоякое чувство: спокойной уверенности и непонятого дискомфорта рядом с ним.
Сама же выставка длинною в неделю прошла довольно успешно, посетителей приходило много даже в будние дни, книга отзывов была заполнена до отказа. Хисане, так же как и Маи, приходилось присутствовать на ней всю неделю, разговаривать с организаторами, спонсорами, журналистами, а также с простыми посетителями и даже школьниками, пишущими заметки, желающими познакомиться с художницами лично. Заинтересовался работами Маи и Хисаны журнал «Искусство сегодня» и предложил дать интервью для статьи в следующем номере. Успех свалился как-то неожиданно, Маи радовалась, а Хисана чувствовала себя слишком уставшей, чтобы правильно реагировать на происходящее. Тем не менее, когда Маи напомнила ей, что в будущее воскресенье они снова встречаются и ужинают вместе с Томору, Хисана только согласно кивнула, чтобы подруга не заподозрила, как тяжело для неё исчезновение другой, ночной жизни и её самурая, который за всю прошедшую неделю выставки больше так и не появился. Ни в реальности, ни во снах.
В воскресенье, в ожидании Маи стоя у окна, за которым уже бушевал ветер поздней осени, смахнувший за прошедшую неделю весь разноцветный покров с деревьев, Хисана решила, что с выдуманным, хоть и ставшим до боли близким, «её» самураем пора попрощаться. Тем более, что он сам оставил её.
В горах осенних — клен такой прекрасный,
Густа листва ветвей — дороги не найти!..
Где ты блуждаешь там? —
Ищу тебя напрасно:
Мне неизвестны горные пути…
К приходу Маи она уже была одета и собрана и встретила подругу с таким решительным выражением на лице, что та не на шутку встревожилась. Но Хисана заверила её: всё совершенно в порядке и она просто волнуется перед свиданием.
Сложив руки на коленях, Хисана внимательно слушала собеседника, изредка задавая нужные и правильные вопросы. Томору-сан был интересным, общительным, уверенным и респектабельным, без заносчивости и снобизма, так часто встречающихся у успешных людей, и Хисана не хотела обидеть его невниманием. Но сейчас ей больше всего хотелось тишины и покоя – предыдущая неделя была трудной, как и весь месяц в целом.
- А Вы, кажется, не совсем здесь, Хисана-сан? – негромко спросил Томору, наклоняясь к ней, и Хисана смутилась и вспыхнула.
- Простите меня, я сегодня немного рассеяна.
- С ней такое часто случается, Томору, не обращай внимания, – Маи выразительно посмотрела на неё. Хисана вспомнила, как решительно была настроена дома, и попыталась встряхнуться - ей неловко было поставить очень милого и внимательного мужчину в такое положение.
- Да, я знаю, со мной скучно, - грустно улыбнулся тот.
- Вовсе нет! – от стыда Хисана сгорала под выразительно-гневным взглядом Маи. – Международная торговля, сотрудничество с другими странами, поездки за рубеж – это всё очень интересно! Я бы хотела побывать заграницей, - мягко улыбнулась Хисана, чтобы хоть как-то сгладить ситуацию и подбодрить молодого человека.
- У вас удивительная улыбка, Хисана-сан. Почему вы так редко улыбаетесь?
Хисана промолчала, не зная, как реагировать.
- Ой, Томору, а расскажи про последнюю выставку, которую ты посетил в Нью-Йорке! – перебила Маи, выразительно дернув бровью в сторону подруги.
«Ох, кажется, мне от неё достанется потом за плохое поведение», - подумала Хисана и снова, незаметно для себя, погрузилась в созерцание окружающей обстановки, ненадолго возвращаясь взглядом к рассказчику, чтобы Томору-сан не счел, что он совсем не интересен и скучен.
Руки нетерпеливо зудели желанием схватить карандаш. Она уже видела возможные наброски: вон того старика с красивым гладким черепом и аккуратной ухоженной бородой или той красавицы-гейши в ярком кимоно. И тут ей показалось, что сквозь стеклянные двери, ведущие в холл, она увидела самурая. Хисана на мгновение задохнулась.
- Куда ты смотришь? Очнись, – тихо прошипела Маи, толкнув её под столом ногой.
Но она не отреагировала. Несколько секунд Хисана боролась сама с собой, но одна только мысль о том, что она сможет увидеть его, победила.
- Прошу прощения, я сейчас, – Хисана быстро выскочила из зала в небольшой холл.
Он был пуст. На улице тоже никого не было. Томору-сан, вышедший за ней, услышав: «Простите, мне просто показалось», - понял всё правильно и отвёз её домой. По дороге в машине они молчали. Хисане было неудобно за испорченный вечер. Томору-сан принял её вежливые извинения, но тоже замолчал. В машине повисла неловкость, сопровождавшая их до самой двери подъезда. Возле неё Хисана обернулась:
- Ещё раз простите меня, Томору-сан, сама не знаю, что со мной происходит. Наверное, я просто устала.
- Ничего, я всё понимаю. Вам нужно время?
- Время?..
- Чтобы Вы привыкли ко мне.
- Возможно, да… Нет… Вы удивительный, заботливый и очень хороший, но…
- Но Вы не готовы. Я знал это, просто понадеялся… Поторопился. Я буду ждать, Хисана-сан. Я очень терпеливый. Подумайте ещё раз, хорошо?
- Спасибо Вам. И простите меня, - искренне поблагодарила Хисана, поклонившись, и скрылась за дверью подъезда. В душе был полный разгром. Войдя в квартиру она сползла по двери на пол и разрыдалась. Её сердце рвалось на части и тянулось к призрачному, нереальному, несуществующему и не принимало живого, во многих отношениях замечательного, умного и заинтересованного в ней человека. Обхватив ноги руками и уткнувшись в колени, Хисана рыдала долго. Ей казалось, что она сейчас оплакивает всё: гибель Рена, отвергнутого Томору-сана, «своего» ушедшего самурая и бестолковую и какую-то несложившуюся жизнь.
Когда слезы кончились, Хисана ещё некоторое время просидела на полу, глядя в темноту, потом добрела до постели и забылась сном без сновидений.
Проснувшись утром, ещё до того, как открыть глаза, Хисана поняла, что не хочет абсолютно ничего – ни шевелиться, ни вставать, ни думать. Ей чересчур хорошо было знакомо такое состояние, но теперь причины были другими. Слишком жестоко было разочарование и окончательное осознание, что её самурай действительно оставил её. Слишком стыдно было, что она причинила боль Томору-сан. Но поделать ни с тем, ни с другим Хисана ничего не могла. И возвращаться к пропасти отчаяния она совершенно не хотела.
- И что это ты нюни распустила? Вставай! – воспоминания о Маи и её неуёмной энергии заставили Хисану подняться и отправиться в ванну. Но когда она увидела в зеркале бледное лицо с синяками под глазами, то слегка испугалась. Но решительно встряхнулась и, чтобы доказать самой себе серьёзность своих намерений, залезла в контрастный душ. А после заставила себя приготовить и съесть завтрак. Всё это отняло порядком сил, и допивая на кухне зелёный чай с лимоном и жасмином, Хисана подумала, что ей нужна прогулка.
То, что было вчера, осталось во вчерашнем дне. Кажется, теперь было самое время подвести итоги и решить, что делать дальше. На улице шёл дождь, но именно такая погода и была ей нужна сейчас. Хисана натянула свитер с высоким горлышком под прозрачный непромокаемый плащ – некогда любимую одежду для зарисовок в непогоду, и подхватила большой прозрачный зонт-трость. Сейчас всё это оказалось очень кстати.
Хисана шла вдоль своей улочки в ближайший сквер, мимо домов, магазинчиков и пустых кафе, и наслаждалась влажным, словно морским, воздухом и почти полным отсутствием прохожих. Она дошла быстро и снова порадовалась, что в сквере никого нет, принялась бродить от дерева к дереву, перепрыгивать лужи и вглядываться в пелену дождя. Мокрая листва уже не шуршала под ногами, капли шлепали по асфальту, взбивая большие пузыри – похоже, дождь зарядил надолго. И это было хорошо, потому что в дождь ей думалось лучше всего.
Нет, она не жалела, что отказала Томору-сан, – незачем давать человеку ложную надежду, если в сердце и душе раздрай. Она не жалела, что выбежала из ресторана искать своего самурая – в конце концов таким образом она поняла, что сны и встречи с ним значили для неё слишком много. Гораздо больше, чем Хисана хотела бы. И сейчас она пришла к выводу, что жалеет только о том, что нежданно-негаданная сказка, начавшаяся в сезон момиджи, вместе с сезоном и закончилась.
Это было наваждение, сон, и он прошёл. Где-то под рёбрами ныла пустота, но с другой стороны, сумасшествие завершилось, что тоже было по-своему неплохо. А ещё Хисана внезапно осознала: она больше не винит себя в смерти Рена и отпустила его. А вот это было уже достижение. Получалось, что её самурай, ворвавшийся в сознание и жизнь безумным вихрем, словно вымел оттуда всё лишнее и ненужное. И пусть он исчез, оставив после себя только картины и желание рисовать, зато теперь у Хисаны появилась возможность идти дальше. Самое время начать всё сначала.
@темы: Кучики, Блич, фанфики, князь, в обзоры, Бьякуя и Хисана
понедельник, 13 апреля 2015
10:53
Доступ к записи ограничен
Любовь — это твоя сознательная способность ставить свои недостатки ниже, чем недостатки близкого человека (с)
Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра
воскресенье, 22 февраля 2015
16:34
Доступ к записи ограничен
Любовь — это твоя сознательная способность ставить свои недостатки ниже, чем недостатки близкого человека (с)
Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра
вторник, 03 февраля 2015
13:38
Доступ к записи ограничен
Любовь — это твоя сознательная способность ставить свои недостатки ниже, чем недостатки близкого человека (с)
Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра
суббота, 31 января 2015
10:29
Доступ к записи ограничен
Любовь — это твоя сознательная способность ставить свои недостатки ниже, чем недостатки близкого человека (с)
Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра
воскресенье, 25 января 2015
00:06
Доступ к записи ограничен
Любовь — это твоя сознательная способность ставить свои недостатки ниже, чем недостатки близкого человека (с)
Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра
четверг, 22 января 2015
11:17
Доступ к записи ограничен
Любовь — это твоя сознательная способность ставить свои недостатки ниже, чем недостатки близкого человека (с)
Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра
суббота, 03 января 2015
17:15
Доступ к записи ограничен
Любовь — это твоя сознательная способность ставить свои недостатки ниже, чем недостатки близкого человека (с)
Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра
среда, 03 декабря 2014
12:24
Доступ к записи ограничен
Любовь — это твоя сознательная способность ставить свои недостатки ниже, чем недостатки близкого человека (с)
Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра
вторник, 02 декабря 2014
19:14
Доступ к записи ограничен
Любовь — это твоя сознательная способность ставить свои недостатки ниже, чем недостатки близкого человека (с)
Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра
понедельник, 01 декабря 2014
Любовь — это твоя сознательная способность ставить свои недостатки ниже, чем недостатки близкого человека (с)
Название: Дежавю
Автор: wandering
Бета/гамма: moondrop
Фендом: Noblesse
Персонажи/пейринги: Су Юна, М-21
Жанр: гет, романтика, агнст
Рейтинг: PG-13
Размер: мини, 6 стр.
Статус: закончен
Предупреждения: оос
Размещение: с разрешения
Дисклеймер: Права - у Сон Джехо и Ли Гвансу .
От автора: уж прости, ничего умнее не придумала, как пойти по твоим стопам. Это тебе ответ на твой подарок по моей заявке двухлетней давности, хотя, скорее, приквел к твоему подарку. Может быть, они всё ещё входят в число твоих любимых пар?)
читать дальше
Последний год перед выпуском из школы решил преподнести Юне сюрприз: просыпаясь каждое утро и засыпая каждый вечер, её будоражило неясное ощущение, словно она что-то упускает. Что-то крайне важное.
Нет, в её жизни всё было хорошо: учеба, родители, друзья - Суйи, Ик Хан и Шинву, Сейра и Регис, посещения директора Ли и Рея, Тао-оппа и Такео-оппа. И, конечно, аджосси. Который, к слову, совершенно не обращал на неё внимания, и Юне не становилось от этого легче — она давно и прочно была влюблена, врать самой себе в таких вопросах не стоило. Правда, она не была уверена, что то тягуче-нежное и теплое чувство, рождающееся в груди при виде стройной мужской фигуры в официальном костюме, с серебристыми волосами и шрамом на лице, — и есть та самая любовь. Та самая, о которой пишут в тинейджерских журналах, рисуют манхву, снимают фильмы, про которую шепчутся на всех углах девчонки. Юне же просто хотелось быть рядом, иметь возможность говорить с ним и увидеть его улыбку, обращённую именно к ней... Аджосси так редко улыбался, а точнее — почти никогда. Разве что усмехался изредка, но по отношению к ней не позволял себе даже этого. Эти детали скребли и царапали, напоминая, что чувства не взаимны. Но даже так, вопреки, а может быть, именно благодаря этой неразделённой любви, её жизнь была ярка и интересна.
Одно мешало: с самого начала осени с Юной начало происходить странное. По какой-то неизвестной причине периодически она чувствовала себя так, словно попадает в некую параллельную реальность. Для этого нужно было совсем немного, иногда просто сущая мелочь, например, стук резко захлопнувшейся двери или напряженные взгляды обернувшихся к ней одновременно Шинву и Ик Хана, звук бьющегося стекла или легкий взмах руки скупого не только на слова, но и на изящно-грациозные движения Рея...
В такие моменты действительность дрожала и двоилась, как будто она попадала на фильм 3D без очков. Это проявилось совсем недавно, после того, как однажды она неуклюже споткнулась и чуть не распласталась в коридоре прямо перед ненаглядным аджосси. Спасибо, что он успел удержать её и не дал впечататься носом в потертый школьный линолеум на потеху отдыхающим ученикам. Он, неуловимым глазу движением, подхватил её почти возле самого пола — парни восхищенно хмыкнули, девчонки завистливо ахнули, а аджосси тут же поставил на ноги и бегло оглядел на предмет ушибов. Во взгляде не было ничего нескромного, только сосредоточенность и внимание, но Юна отчаянно покраснела: от осознания постыдности всей ситуации в целом и от до сих пор ощущаемых прикосновений его рук к своему телу в частности, - и пролепетала:
- Благодарю вас, аджосси. Извините, аджосси.
- Не за что. - М-21 не знал, куда деваться от её лучащегося взгляда, дрожащих губ и румянца, покрывшего нежные щеки, и, чтобы не застыть камнем, присел, помогая собрать рассыпавшиеся учебники.
- Вот стерва! Ещё сопля зелёная, а с аджосси заигрывает, - раздалось шипение со стороны проходящих мимо старшеклассниц из параллельного потока, и Юна тихо прошептала:
- Спасибо, аджосси, не нужно, я сама.
М-21 кивнул, отдал Юне собранную стопку и быстро удалился по коридору сторону кабинета директора, чтобы не показать, насколько ему неловко даже от легкого соприкосновения их пальцев. Эта девочка, служившая постоянным напоминанием кошмарного прошлого, непозволительно часто привлекала его взгляд. Притягивала как будто. Хотя М-21 предпочитал думать, что это из-за непроходящего чувства вины перед ней, но не хватало ещё, чтобы это хоть кто-нибудь да заметил. Особенно Тао.
Вот с тех самых пор «выпадения» Юны из реальности и начались. Она ловила себя на том, что, по совершенно непонятной и неизвестной причине, пространство вокруг превращается в стекло и за этим стеклом продолжает бурлить ненастоящая, искусственная жизнь, что вот ещё мгновение - она исчезнет и Юна увидит... Что-то. Возможно, другой мир, а возможно - то, что она некогда знала, но забыла. Однако мгновение проходило, ощущение улетучивалось, звуки возвращались и жизнь продолжала идти своим чередом; и Юна не обратила бы на эту странность внимания, если бы не ловила на себе хмурый, из-под сдвинутых бровей взгляд Шинву и не замечала, как переглядываются в такие моменты Сейра и Суйи. Но она предпочитала думать, что друзья у неё слишком заботливые, и старалась в такой момент пошутить, чтобы сгладить неловкость.
Всё текло мирно и своим чередом. Посещения дома директора Ли для Юны сопровождались большой нервотрёпкой, волнениями и переживаниями, но и служили замечательным поводом наблюдать за молчаливым, сдержанным и загадочным аджосси, чьё имя не смогли узнать даже самые отъявленные интриганки и сплетницы их школы.
Он всегда выглядел отстранённо, даже дома, а уж в присутствии директора Ли и Рея становился и вовсе незаметным, едва не сливаясь со стенами, особенно цветом своих пепельно-серых, почти седых волос. В такие моменты для Юны он выглядел ещё более... одиноко. И больше всего на свете ей хотелось оказаться рядом, возможно, взять за руку или - самое затаённое и неприличное! - нежно прикоснуться кончиками пальцев к его шраму, прижаться к груди и застыть вот так на ближайшие лет сто, только бы смягчить неприступное и отсутствующее выражение его глаз.
Впрочем, мысли это были постыдные и смущающие, Юна отгоняла их, как могла, довольствуясь короткими взглядами из-под ресниц и случайными прикосновениями при уборке на кухне. Хотя аджосси вел себя предельно корректно, он всегда аккуратно и незаметно отодвигался и перепоручал совместную с ней работу кому-нибудь из двоих оппа. Юна не была ни дурочкой, ни слепой — она прекрасно видела, что отстраняется и держит дистанцию аджосси намеренно. Это огорчало её. И радовало, потому что Юна предпочитала утешаться мыслью, что он взрослый и таким образом защищает её. Неприятным холодком в груди отзывалось его безразличие, и в тоже время Юна не могла объяснить себе, почему ей упорно кажется, что эта его отстранённость, столь привычно исходящая от него в обыденной жизни, по отношению к ней напускная и искусственная. Поводов так думать не было совершенно, ну то есть абсолютно никаких, но и чувство это не отпускало: что-то на уровне подсознания, бороться с которым чрезвычайно сложно.
М-21, старательно игнорирующий намеки Такео и откровенные смешки Тао, не то чтобы держался из последних сил, но напрягался прилично, хотя старался этого не показывать, едкими прибаутками и отточенным ехидством отбиваясь от друзей, в школе же и со всеми остальными соблюдая привычное хмурое молчание. Его тянуло к этой девочке, сильно и необратимо, но он старался не придавать этому особого значения. Это была не любовь, однозначно не она, просто потому, что М-21 давно забыл как это – любить. А ещё – он не имел такого права. Только не такое генно-модифицированное чудовище, как он. Но его чувство было не похоже ни на благодарность и уважение, с которыми он относился к Франкенштейну; ни на преклонение, которое он испытывал перед его Мастером - Кадисом Этрамой ди Рейзелом, для школьников просто «Реем»; ни на почтение, что неизменно внушали ему все Ноблесс; ни на тесную связь, скрепляющую его, Такео и Тао; ни на покровительственную заботу и ответственность, которую вызывали в нём школьники в целом и компания Шинву в отдельности. Желание защищать, острая потребность в том, чтобы она была счастлива, всегда и везде, и совсем не важно, с ним ли — даже лучше всего, чтобы не с ним, — вот таким было это чувство, если вкратце выразить его словами. Она слишком целомудренна, простосердечна и бесхитростна. И кроме того, Юна по-прежнему оставалась ученицей школы Ё-Ран. И его бывшей жертвой. М-21 прекрасно понимал, что и первое похищение, и тот жуткий подвал с безумным Джейком, где он практически умер у неё на руках, лучше всего держать в глубинах беспамятства Юны. Вспоминая те события, где он ринулся, не имея ни малейшего шанса на победу, защищать ребят от Джейка и его команды, защищать её – это тоже было вызвано чем-то сродни искуплению вины, — он и сам не мог объяснить, почему смертельно раненый, уже практически покинув тело, вернулся с того света на отчаянный зов Юны и плач по нему. Не мог. Да и не хотел. В тот единственный раз, когда он сам себе разрешил над этим задуматься, лучшего вывода, чем «Я был им нужен», он не придумал. «Не ей, а именно им», — сказал он себе. Рукотворным монстрам не место рядом с невинными ангелами вроде этой девочки с ясным и чистым взглядом. «Вот тебе и вся арифметика», — устало усмехался он самому себе. И хоть методы Франкенштейна, обычно стирающего память быстро и без последствий, до сих пор были безупречны для всех ребят, в отношении Юны почему-то заставляли М-21 упорно держаться на расстоянии. Может срабатывал его инстинкт и чутьё оборотня? Кто знает?
А Юна между тем так и продолжала «выпадать» и видеть обрывочные сны, в которых она была связанной и брошенной на холодный бетонный пол, Ик Хан - очень испуганным, а Шинву - избитым и страшно злым. Аджосси в таких снах появлялся в виде непонятного хищного существа - то ли огромного волка, то ли оборотня с безумным взглядом и жуткими когтищами - и был настолько диким и устрашающим, что Юна неизменно просыпалась в холодном поту. Она бежала в душ, под теплые струи, чтобы успокоиться и по возможности выгнать засевший в грудной клетке ледяной ком страха, а в школе, исподволь посматривая на спокойного и уравновешенного аджосси, убеждала себя, что ей просто нужно меньше играть в компьютерные страшилки, чтобы не быть последней идиоткой, придумывающей себе разные кошмарные разности и пугающейся неизвестно чего.
Точку - окончательную, бесповоротную и страшную - в этой пытке из «выпадений» и снов поставил случай.
Класс готовился к вечеринке по поводу грядущего Рождества, ожидался фестиваль и кафе, и, как обычно, готовить надписи и плакаты и украшать класс остались девочки. Было шумно и весело, класс пестрел завалами разноцветной мишуры и бумаги, красками, кисточками, фломастерами, украшениями, открытками и прочими атрибутами самодеятельной подготовки. Несколько мальчишек, в том числе Шинву и Ик Хан, остались не то чтобы за компанию, а наученные ласковым, но весьма убедительным приказом директора Ли, который, мягко улыбнувшись, непререкаемым тоном изрёк: «Не давать таскать тяжести девочкам и проводить их домой». Ослушаться его почему-то не смел никто.
Девочки радовались, но недолго. Парни бездельничали и вскорости затеяли возню: смяли и скатали из обрезков бумаги подобие мяча и стали играть в нечто среднее между футболом и волейболом, перепрыгивая через коробки, стулья и рисующих плакаты. В это время Суйи стояла на довольно высокой стремянке и подрисовывала праздничную надпись над входом в класс. Парни разошлись не на шутку, поднялся визг и гам, Юна просила их остановиться, Суйи кричала о том, что может упасть, и на весь этот бардак и шум пришёл аджосси. Он появился в дверях рядом со стремянкой настолько внезапно, что Шинву не успел остановить бросок, а Ик Хан поймать бумажный мятый шар, заменяющий им мяч. Аждосси инстинктивно отбил запущенный в него предмет, и чересчур резкое движение его руки задело лестницу, на которой стояла Суйи. Та вскрикнула, покачнулась, выронив баночку с краской, схватилась за стену, аджосси тут же придержал и лестницу, и её саму, но на его волосах и лице появились брызги, а на белой рубашке растеклось несколько довольно больших ярко-алых пятен гуаши. Девчонки заахали, кинулись вытирать, помогать, ухаживать, Шинву, Ик Хан и Суйи принялись извиняться, шум поднялся ещё больший, чем до возни мальчишек... И только Юна, стоящая в этот момент у окна, застыла столбом, словно вросла в пол. Она во все глаза смотрела на М-21, его заляпанные алыми будто бы каплями крови белоснежную рубашку и лицо. Она вспомнила. И подвал. И похищение. И жутких нелюдей, пытавших их. И аджосси, лежащего у неё на коленях, окровавленного, с хриплым свистом выталкивающего воздух пополам с бордовыми сгустками из разорванных легких.
Никто ничего не заметил, только М-21 кинул внимательный взгляд, но даже не подумал останавливать её, когда побледневшая Юна, зажав ладонью рот, чтобы не стошнило прямо здесь и сейчас, мышкой юркнула из класса.
На следующий день в школу на фестиваль она не пошла, сказалась больной. Благо, близились выходные и у Юны было несколько дней, чтобы прийти в себя, хорошенько всё вспомнить и обдумать. Эти несколько дней выдались крайне тяжёлыми. Воспоминания хлынули потоком, словно память навёрстывала упущенное, и Юна потерялась в обрывках из страха, боли, ужаса, надежды, отчаяния и снова страха. Она отчётливо вспомнила, как аджосси со своим громадным приятелем похитили её, связали и оставили как приманку для Шинву. Вспомнила, как получеловек-полузомби-полувампир, будто из фильма ужасов, дрался с ним. Неизвестно, чем бы всё это закончилось, однозначно, ничем хорошим. Надежды уже и не было, но тут появлись директор Ли с Реем. Рей почему-то называл директора «Франкенштейн», а директор почтительно обращался к тому: «Мастер». С их появлением всё очень быстро закончилось. А затем, спустя время их троих - Шинву, её и Ик Хана - снова похитили, и, кажется, похитители уже не хотели развлечений, а только смерти. И смерть в тот раз была повсюду, она почти добралась и до Шинву, и до аджосси, теперь уже защищавшего их изо всех сил. Когда отчаяние захлестнуло с головой и остаться в живых не надеялся уже никто, снова появился директор со своим Мастером, и спасение оказалось реальным. Юна вспомнила, как погиб, давая возможность им уйти, друг-гигант аджосси, которого тот называл почему-то «М-24». И наконец поняла, почему ни одна девчонка из их школы до сих пор не узнала, как на самом деле аджосси зовут. Потому что его именем был номер: М-21.
До сих пор в жизни Юна никогда столько не плакала, никогда столько не размышляла. Она сопоставляла воспоминания, желая восстановить в памяти самые мало-мальские и незначительные мелочи и детали, вертела и крутила в голове события и так, и сяк. И думала, думала... О чём? Для чего? Она и сама толком не понимала, не знала до конца. Когда М-21 похитил её, он был бесжалостен, от него исходила ярость и ненависть. Но всё равно не тронул её. И в том страшном подвале, пусть и вёл себя жестоко, он защищал их, так же, как и его товарищ. До последнего. И всё же... Всё же он был чудовищем. Правда, меньшим, чем, к примеру, Джейк...
Когда выходные закончились, в школу пришла уже значительно повзрослевшая, совсем другая Юна.
Она больше не краснела при виде аджосси, не вздрагивала, слыша его голос, и провожала задумчиво-внимательным взглядом, раз за разом понимая, что, в сущности, для неё мало что изменилось. Тот, кто однажды похитил её, тот, кто пытался спасти, кто полумёртвый открыл глаза на её зов, и тот, кому она отдала своё сердце, — один и тот же человек. Возможно, и не совсем человек, но для неё это было уже неважно. Слишком многое стало ей понятно: и его поведение, и отстранённость, и молчание. Многое из того, о чём даже сам М-21 вряд ли догадывался, для неё стало предельно ясно. Теперь ей оставалось додуматься, каким же образом донести, что она ни в чём не винит его, что он давно искупил перед ней любую вину. За несколько дней Юна выросла, и её любовь повзрослела вместе с ней.
На фестивале было не до этого, а вот выходные М-21 провёл очень несладкие, когда, переделавший все возможные поручения Франкенштейна, просьбы Такео и даже предусмотрев возможные жалобы Тао, скрылся с книгой в библиотеке. Вместо слов и предложений перед глазами упорно всплывали посеревшее лицо и выражающий ужас взгляд Юны, когда его так вероломно, без всякого предупреждения полили красной краской. Нет, вспомнить она не могла, подсказывал ему разум, а сердце, волчье сердце оборотня, выло о противоположном. Он не находил себе места, расхаживал из угла в угол, всерьёз подумывал пойти к Франкенштейну. Вот только что он ему скажет? Что девочка испугалась краски? Что её чуть не вырвало, когда она увидела его лицо в ярких брызгах алой гуаши? И чем всё это может обернутся для самой Юны? Особенно если память у неё всё же восстановилась?
На себя самого ему давно было плевать. Даже если она возненавидит его. От такого предположения внутри неприятно заныло, но с ненавистью он как раз-таки знал, как жить; с ненавистью управляться и уживаться он давно научился. Вот только с привязанностью и любовью понятия не имел что делать...
Он даже обрадовался, когда Юна, как ни в чём не бывало, пришла вместе с компанией к ним домой после уроков. Приглядывался исподтишка: так же смеётся, тем же привычным жестом заправляет выпавшие прядки за ухо, всё так же ласково и по-взрослому снисходительно поглядывает на Шинву и Ик Хана, так же мило смущается и краснеет, когда что-то идёт не так. Всё по-прежнему. Вот только... Вот только на него не смотрит совсем. Не пытается приблизиться, не ищет взглядом. Словно его нет. Он выдохнул облегчённо - значит, всё-таки ненависть. Сердце протестующе сжалось, но М-21 в очередной раз лишил его права голоса. Может ему вообще всё придумалось, привиделось и почудилось. «Стареешь, становишься параноиком». Он почти успокоился, когда она тихо и неожиданно появилась у него за спиной.
- Аджосси, проводите меня, пожалуйста, я плохо себя чувствую.
Услышав это, Тао быстро дернул за рукав Такео и, сунув в руки приятелю моментально выуженный откуда-то розовый фартук, не дав опомниться, потащил к раковине - посуду мыть. Франкенштейн, властно сверкнув на М-21 взглядом из-за стекол очков - слух у всех в этом доме был поразительный, даже можно сказать, сверхъестественный, особенно когда не надо, - милостиво кивнул, отпуская.
«Предатели», - взгляд М-21 не сулил Тао с Такео ничего хорошего по возвращении.
Они с Юной шли по пустынной ночной улице, которая в электрическом свете фонарей поблескивала и переливалась, словно вокруг рассыпали драгоценности, а не лежал обычный, правда невесть откуда взявшийся снег. Юна, зябко кутаясь в шарф, смущённо улыбнулась:
- Холодно сегодня.
М-21 окинул её быстрым и незаметным взглядом: выбившаяся из-под пестрой - в тон шарфу и варежкам - шапки прядь каштановых волос, длинное пуховое пальтишко, не портившее, а как-то даже подчёркивающее стройную фигуру. Молчать было неудобно, но выгодно - так больше шансов тянуть время и делать вид, что всё в порядке. Как разобраться с этой ситуацией по-другому, он просто не знал. Юна решила по-своему. Посмотрев на его тонкую куртку и качнув неодобрительно головой, решительно стянула с себя варежки и протянула М-21.
- Вот, возьмите, аджосси, хотя бы руки согреете. А то простудиться можете.
«Не могу», - подумалось ему, но вряд ли она могла знать об этом. Если честно, то ему очень нравился её голос — мелодичный, негромкий; нравилось, как она мягко произносит это своё «аджосси», округляя губы словно в легком поцелуе, но он упорно продолжал молчать, и только отрицательно мотнул головой. Пусть щебечет. Устанет добиваться от него ответов - сама прекратит.
- Ой, и правда... Они же маловаты вам... - смущённо пробормотала Юна и, сделав пару шагов, решительно остановилась прямо перед ним. Лицом к лицу. Он так оторопел, что при всех уже практически врождённых, натренированных и отработанных инстинктах даже не сопротивлялся, когда она быстро сняла свой шарф и накинула ему на шею. Для этого ей пришлось потянуть его за куртку слегка на себя, и в нос ему ударил её, слишком резкий для него сейчас, запах. Нет, при его обострённом чутье он и так ощущал его на достаточно большом расстоянии, но сейчас, на улице, при легком морозце, расслабился, да и таких решительных действий от всегда робкой девушки не ожидал. Запах стал вторым неожиданным ударом, потому что всегда привлекал его: ромашка («Шампунь, скорее всего»), мята («Паста или леденцы», - отмечал машинально) и что-то пряное, скорее всего, корица... Голова слегка закружилась, он прикрыл глаза и тут до него дошло, что Юна так и стоит, накинув ему на шею шарф, всё ещё удерживая его пушистые пестрые концы. «Ты не посмеешь тронуть её». И в это же мгновение Юна потянула шарф на себя и до щеки М-21 дотронулись мягкие тёплые губы.
- Вы нравитесь мне, аджосси.
Его словно окатило ледяной водой. «Что ты творишь. Не смей. Ты ни хрена не понимаешь. Беги от меня подальше, девочка!»
- Ты... - голос охрип и не слушался. - Ты не понимаешь о чём говоришь, - прокашлялся он и решительно глянул ей в глаза. И осёкся. Она улыбалась, а в глазах стояли слёзы.
«Дура! - хотелось заорать ему. - Ты просто ничего не знаешь!» - но он продолжал молчать. Потому что её глаза просили, даже молили его об этом. Он понял это и почему-то послушался.
- Я всё помню, - прошептала она, и по щекам черкнули слезинки, блеснувшие в свете фонарей не меньшими драгоценностями, чем снег. - И похищение. И особенно подвал, где вы чуть не погибли, защищая нас с ребятами. Меня.
От её слов внутри плеснулся даже не страх - ужас. Первое, что захотелось, это оказаться подальше отсюда. Нет, вернуться в прошлое. Всё изменить. Ну почему всё именно так?! Он не мог смотреть ей в глаза, но и не смел отвести взгляд от её лица - ему казалось, что сейчас это было бы ещё большей трусостью, чем всё предыдущее, - и взгляд невольно задержался на губах. Она улыбалась. Плакала и улыбалась. Ему. Ему! Это было неправильно. Всё было неправильно. С самого начала. Но то, что происходило сейчас, — самое неправильное из всего возможного. М-21 дернулся, но оказалось, что ни ноги, ни тело совершенно не собираются двигаться, не хотят даже на шаг отойти. Он был в полнейшей растерянности, близок к панике, но вместе с этим ни одна клеточка его существа не хотела отодвинуться от исходящего от неё, льющегося на него потоками физически ощутимого душевного тепла.
- Вы думаете, что я ещё маленькая? - продолжала шептать Юна, и от этого шёпота внутри у М-21 кувыркались и перекатывались раскалённые уголья. - Я знаю, что у вас страшное прошлое, но мне не нужно ваше прошлое. Мне нужно будущее. И я не требую от вас ответа сейчас и не буду навязываться. Просто знайте, что я рядом и буду ждать вас столько, сколько потребуется.
«Зачем ты это говоришь? Не смей... Почему плачешь? Не надо, только не из-за такого, как я...»
Он не слышал её. Отказывался. Не мог. С какого-то момента просто категорически не воспринимал смысл произносимых ею слов. Они просто оседали снежинками на асфальт, её шапочку и пальто, на его куртку. И прямо в сердце, минуя разум. Сердце дрожало и замирало, переполнялось чем-то незнакомым, и М-21 боялся, что оно остановится и разорвётся, поэтому он даже дышать старался не глубоко.
«Пожалуйста, молчи. Не надо. Не так. Не сейчас».
Видимо, Юна всё поняла по его потрясённому взгляду. Она быстро привстала на цыпочки, снова наклонила его к себе - ошалевшего, растерянного и совершенно перед ней беспомощного - и притронулась губами к его шраму.
- Простите меня, аджосси. И спасибо, что проводили, - она улыбнулась и, вытирая слёзы, взбежала по ступенькам к двери своего дома, оставляя М-21 наедине с его бешено колотящимся сердцем и вывернутой наизнанку душой.
Тогда он ещё не мог допустить мысли, что однажды она дождётся его.
Здесь ссылка на замечательный арт Эмыча, но я не знаю, как его сюда поместить, сорри)))fav.me/d6u2rem
Автор: wandering
Бета/гамма: moondrop
Фендом: Noblesse
Персонажи/пейринги: Су Юна, М-21
Жанр: гет, романтика, агнст
Рейтинг: PG-13
Размер: мини, 6 стр.
Статус: закончен
Предупреждения: оос
Размещение: с разрешения
Дисклеймер: Права - у Сон Джехо и Ли Гвансу .
От автора: уж прости, ничего умнее не придумала, как пойти по твоим стопам. Это тебе ответ на твой подарок по моей заявке двухлетней давности, хотя, скорее, приквел к твоему подарку. Может быть, они всё ещё входят в число твоих любимых пар?)
читать дальше
Последний год перед выпуском из школы решил преподнести Юне сюрприз: просыпаясь каждое утро и засыпая каждый вечер, её будоражило неясное ощущение, словно она что-то упускает. Что-то крайне важное.
Нет, в её жизни всё было хорошо: учеба, родители, друзья - Суйи, Ик Хан и Шинву, Сейра и Регис, посещения директора Ли и Рея, Тао-оппа и Такео-оппа. И, конечно, аджосси. Который, к слову, совершенно не обращал на неё внимания, и Юне не становилось от этого легче — она давно и прочно была влюблена, врать самой себе в таких вопросах не стоило. Правда, она не была уверена, что то тягуче-нежное и теплое чувство, рождающееся в груди при виде стройной мужской фигуры в официальном костюме, с серебристыми волосами и шрамом на лице, — и есть та самая любовь. Та самая, о которой пишут в тинейджерских журналах, рисуют манхву, снимают фильмы, про которую шепчутся на всех углах девчонки. Юне же просто хотелось быть рядом, иметь возможность говорить с ним и увидеть его улыбку, обращённую именно к ней... Аджосси так редко улыбался, а точнее — почти никогда. Разве что усмехался изредка, но по отношению к ней не позволял себе даже этого. Эти детали скребли и царапали, напоминая, что чувства не взаимны. Но даже так, вопреки, а может быть, именно благодаря этой неразделённой любви, её жизнь была ярка и интересна.
Одно мешало: с самого начала осени с Юной начало происходить странное. По какой-то неизвестной причине периодически она чувствовала себя так, словно попадает в некую параллельную реальность. Для этого нужно было совсем немного, иногда просто сущая мелочь, например, стук резко захлопнувшейся двери или напряженные взгляды обернувшихся к ней одновременно Шинву и Ик Хана, звук бьющегося стекла или легкий взмах руки скупого не только на слова, но и на изящно-грациозные движения Рея...
В такие моменты действительность дрожала и двоилась, как будто она попадала на фильм 3D без очков. Это проявилось совсем недавно, после того, как однажды она неуклюже споткнулась и чуть не распласталась в коридоре прямо перед ненаглядным аджосси. Спасибо, что он успел удержать её и не дал впечататься носом в потертый школьный линолеум на потеху отдыхающим ученикам. Он, неуловимым глазу движением, подхватил её почти возле самого пола — парни восхищенно хмыкнули, девчонки завистливо ахнули, а аджосси тут же поставил на ноги и бегло оглядел на предмет ушибов. Во взгляде не было ничего нескромного, только сосредоточенность и внимание, но Юна отчаянно покраснела: от осознания постыдности всей ситуации в целом и от до сих пор ощущаемых прикосновений его рук к своему телу в частности, - и пролепетала:
- Благодарю вас, аджосси. Извините, аджосси.
- Не за что. - М-21 не знал, куда деваться от её лучащегося взгляда, дрожащих губ и румянца, покрывшего нежные щеки, и, чтобы не застыть камнем, присел, помогая собрать рассыпавшиеся учебники.
- Вот стерва! Ещё сопля зелёная, а с аджосси заигрывает, - раздалось шипение со стороны проходящих мимо старшеклассниц из параллельного потока, и Юна тихо прошептала:
- Спасибо, аджосси, не нужно, я сама.
М-21 кивнул, отдал Юне собранную стопку и быстро удалился по коридору сторону кабинета директора, чтобы не показать, насколько ему неловко даже от легкого соприкосновения их пальцев. Эта девочка, служившая постоянным напоминанием кошмарного прошлого, непозволительно часто привлекала его взгляд. Притягивала как будто. Хотя М-21 предпочитал думать, что это из-за непроходящего чувства вины перед ней, но не хватало ещё, чтобы это хоть кто-нибудь да заметил. Особенно Тао.
Вот с тех самых пор «выпадения» Юны из реальности и начались. Она ловила себя на том, что, по совершенно непонятной и неизвестной причине, пространство вокруг превращается в стекло и за этим стеклом продолжает бурлить ненастоящая, искусственная жизнь, что вот ещё мгновение - она исчезнет и Юна увидит... Что-то. Возможно, другой мир, а возможно - то, что она некогда знала, но забыла. Однако мгновение проходило, ощущение улетучивалось, звуки возвращались и жизнь продолжала идти своим чередом; и Юна не обратила бы на эту странность внимания, если бы не ловила на себе хмурый, из-под сдвинутых бровей взгляд Шинву и не замечала, как переглядываются в такие моменты Сейра и Суйи. Но она предпочитала думать, что друзья у неё слишком заботливые, и старалась в такой момент пошутить, чтобы сгладить неловкость.
Всё текло мирно и своим чередом. Посещения дома директора Ли для Юны сопровождались большой нервотрёпкой, волнениями и переживаниями, но и служили замечательным поводом наблюдать за молчаливым, сдержанным и загадочным аджосси, чьё имя не смогли узнать даже самые отъявленные интриганки и сплетницы их школы.
Он всегда выглядел отстранённо, даже дома, а уж в присутствии директора Ли и Рея становился и вовсе незаметным, едва не сливаясь со стенами, особенно цветом своих пепельно-серых, почти седых волос. В такие моменты для Юны он выглядел ещё более... одиноко. И больше всего на свете ей хотелось оказаться рядом, возможно, взять за руку или - самое затаённое и неприличное! - нежно прикоснуться кончиками пальцев к его шраму, прижаться к груди и застыть вот так на ближайшие лет сто, только бы смягчить неприступное и отсутствующее выражение его глаз.
Впрочем, мысли это были постыдные и смущающие, Юна отгоняла их, как могла, довольствуясь короткими взглядами из-под ресниц и случайными прикосновениями при уборке на кухне. Хотя аджосси вел себя предельно корректно, он всегда аккуратно и незаметно отодвигался и перепоручал совместную с ней работу кому-нибудь из двоих оппа. Юна не была ни дурочкой, ни слепой — она прекрасно видела, что отстраняется и держит дистанцию аджосси намеренно. Это огорчало её. И радовало, потому что Юна предпочитала утешаться мыслью, что он взрослый и таким образом защищает её. Неприятным холодком в груди отзывалось его безразличие, и в тоже время Юна не могла объяснить себе, почему ей упорно кажется, что эта его отстранённость, столь привычно исходящая от него в обыденной жизни, по отношению к ней напускная и искусственная. Поводов так думать не было совершенно, ну то есть абсолютно никаких, но и чувство это не отпускало: что-то на уровне подсознания, бороться с которым чрезвычайно сложно.
М-21, старательно игнорирующий намеки Такео и откровенные смешки Тао, не то чтобы держался из последних сил, но напрягался прилично, хотя старался этого не показывать, едкими прибаутками и отточенным ехидством отбиваясь от друзей, в школе же и со всеми остальными соблюдая привычное хмурое молчание. Его тянуло к этой девочке, сильно и необратимо, но он старался не придавать этому особого значения. Это была не любовь, однозначно не она, просто потому, что М-21 давно забыл как это – любить. А ещё – он не имел такого права. Только не такое генно-модифицированное чудовище, как он. Но его чувство было не похоже ни на благодарность и уважение, с которыми он относился к Франкенштейну; ни на преклонение, которое он испытывал перед его Мастером - Кадисом Этрамой ди Рейзелом, для школьников просто «Реем»; ни на почтение, что неизменно внушали ему все Ноблесс; ни на тесную связь, скрепляющую его, Такео и Тао; ни на покровительственную заботу и ответственность, которую вызывали в нём школьники в целом и компания Шинву в отдельности. Желание защищать, острая потребность в том, чтобы она была счастлива, всегда и везде, и совсем не важно, с ним ли — даже лучше всего, чтобы не с ним, — вот таким было это чувство, если вкратце выразить его словами. Она слишком целомудренна, простосердечна и бесхитростна. И кроме того, Юна по-прежнему оставалась ученицей школы Ё-Ран. И его бывшей жертвой. М-21 прекрасно понимал, что и первое похищение, и тот жуткий подвал с безумным Джейком, где он практически умер у неё на руках, лучше всего держать в глубинах беспамятства Юны. Вспоминая те события, где он ринулся, не имея ни малейшего шанса на победу, защищать ребят от Джейка и его команды, защищать её – это тоже было вызвано чем-то сродни искуплению вины, — он и сам не мог объяснить, почему смертельно раненый, уже практически покинув тело, вернулся с того света на отчаянный зов Юны и плач по нему. Не мог. Да и не хотел. В тот единственный раз, когда он сам себе разрешил над этим задуматься, лучшего вывода, чем «Я был им нужен», он не придумал. «Не ей, а именно им», — сказал он себе. Рукотворным монстрам не место рядом с невинными ангелами вроде этой девочки с ясным и чистым взглядом. «Вот тебе и вся арифметика», — устало усмехался он самому себе. И хоть методы Франкенштейна, обычно стирающего память быстро и без последствий, до сих пор были безупречны для всех ребят, в отношении Юны почему-то заставляли М-21 упорно держаться на расстоянии. Может срабатывал его инстинкт и чутьё оборотня? Кто знает?
А Юна между тем так и продолжала «выпадать» и видеть обрывочные сны, в которых она была связанной и брошенной на холодный бетонный пол, Ик Хан - очень испуганным, а Шинву - избитым и страшно злым. Аджосси в таких снах появлялся в виде непонятного хищного существа - то ли огромного волка, то ли оборотня с безумным взглядом и жуткими когтищами - и был настолько диким и устрашающим, что Юна неизменно просыпалась в холодном поту. Она бежала в душ, под теплые струи, чтобы успокоиться и по возможности выгнать засевший в грудной клетке ледяной ком страха, а в школе, исподволь посматривая на спокойного и уравновешенного аджосси, убеждала себя, что ей просто нужно меньше играть в компьютерные страшилки, чтобы не быть последней идиоткой, придумывающей себе разные кошмарные разности и пугающейся неизвестно чего.
Точку - окончательную, бесповоротную и страшную - в этой пытке из «выпадений» и снов поставил случай.
Класс готовился к вечеринке по поводу грядущего Рождества, ожидался фестиваль и кафе, и, как обычно, готовить надписи и плакаты и украшать класс остались девочки. Было шумно и весело, класс пестрел завалами разноцветной мишуры и бумаги, красками, кисточками, фломастерами, украшениями, открытками и прочими атрибутами самодеятельной подготовки. Несколько мальчишек, в том числе Шинву и Ик Хан, остались не то чтобы за компанию, а наученные ласковым, но весьма убедительным приказом директора Ли, который, мягко улыбнувшись, непререкаемым тоном изрёк: «Не давать таскать тяжести девочкам и проводить их домой». Ослушаться его почему-то не смел никто.
Девочки радовались, но недолго. Парни бездельничали и вскорости затеяли возню: смяли и скатали из обрезков бумаги подобие мяча и стали играть в нечто среднее между футболом и волейболом, перепрыгивая через коробки, стулья и рисующих плакаты. В это время Суйи стояла на довольно высокой стремянке и подрисовывала праздничную надпись над входом в класс. Парни разошлись не на шутку, поднялся визг и гам, Юна просила их остановиться, Суйи кричала о том, что может упасть, и на весь этот бардак и шум пришёл аджосси. Он появился в дверях рядом со стремянкой настолько внезапно, что Шинву не успел остановить бросок, а Ик Хан поймать бумажный мятый шар, заменяющий им мяч. Аждосси инстинктивно отбил запущенный в него предмет, и чересчур резкое движение его руки задело лестницу, на которой стояла Суйи. Та вскрикнула, покачнулась, выронив баночку с краской, схватилась за стену, аджосси тут же придержал и лестницу, и её саму, но на его волосах и лице появились брызги, а на белой рубашке растеклось несколько довольно больших ярко-алых пятен гуаши. Девчонки заахали, кинулись вытирать, помогать, ухаживать, Шинву, Ик Хан и Суйи принялись извиняться, шум поднялся ещё больший, чем до возни мальчишек... И только Юна, стоящая в этот момент у окна, застыла столбом, словно вросла в пол. Она во все глаза смотрела на М-21, его заляпанные алыми будто бы каплями крови белоснежную рубашку и лицо. Она вспомнила. И подвал. И похищение. И жутких нелюдей, пытавших их. И аджосси, лежащего у неё на коленях, окровавленного, с хриплым свистом выталкивающего воздух пополам с бордовыми сгустками из разорванных легких.
Никто ничего не заметил, только М-21 кинул внимательный взгляд, но даже не подумал останавливать её, когда побледневшая Юна, зажав ладонью рот, чтобы не стошнило прямо здесь и сейчас, мышкой юркнула из класса.
На следующий день в школу на фестиваль она не пошла, сказалась больной. Благо, близились выходные и у Юны было несколько дней, чтобы прийти в себя, хорошенько всё вспомнить и обдумать. Эти несколько дней выдались крайне тяжёлыми. Воспоминания хлынули потоком, словно память навёрстывала упущенное, и Юна потерялась в обрывках из страха, боли, ужаса, надежды, отчаяния и снова страха. Она отчётливо вспомнила, как аджосси со своим громадным приятелем похитили её, связали и оставили как приманку для Шинву. Вспомнила, как получеловек-полузомби-полувампир, будто из фильма ужасов, дрался с ним. Неизвестно, чем бы всё это закончилось, однозначно, ничем хорошим. Надежды уже и не было, но тут появлись директор Ли с Реем. Рей почему-то называл директора «Франкенштейн», а директор почтительно обращался к тому: «Мастер». С их появлением всё очень быстро закончилось. А затем, спустя время их троих - Шинву, её и Ик Хана - снова похитили, и, кажется, похитители уже не хотели развлечений, а только смерти. И смерть в тот раз была повсюду, она почти добралась и до Шинву, и до аджосси, теперь уже защищавшего их изо всех сил. Когда отчаяние захлестнуло с головой и остаться в живых не надеялся уже никто, снова появился директор со своим Мастером, и спасение оказалось реальным. Юна вспомнила, как погиб, давая возможность им уйти, друг-гигант аджосси, которого тот называл почему-то «М-24». И наконец поняла, почему ни одна девчонка из их школы до сих пор не узнала, как на самом деле аджосси зовут. Потому что его именем был номер: М-21.
До сих пор в жизни Юна никогда столько не плакала, никогда столько не размышляла. Она сопоставляла воспоминания, желая восстановить в памяти самые мало-мальские и незначительные мелочи и детали, вертела и крутила в голове события и так, и сяк. И думала, думала... О чём? Для чего? Она и сама толком не понимала, не знала до конца. Когда М-21 похитил её, он был бесжалостен, от него исходила ярость и ненависть. Но всё равно не тронул её. И в том страшном подвале, пусть и вёл себя жестоко, он защищал их, так же, как и его товарищ. До последнего. И всё же... Всё же он был чудовищем. Правда, меньшим, чем, к примеру, Джейк...
Когда выходные закончились, в школу пришла уже значительно повзрослевшая, совсем другая Юна.
Она больше не краснела при виде аджосси, не вздрагивала, слыша его голос, и провожала задумчиво-внимательным взглядом, раз за разом понимая, что, в сущности, для неё мало что изменилось. Тот, кто однажды похитил её, тот, кто пытался спасти, кто полумёртвый открыл глаза на её зов, и тот, кому она отдала своё сердце, — один и тот же человек. Возможно, и не совсем человек, но для неё это было уже неважно. Слишком многое стало ей понятно: и его поведение, и отстранённость, и молчание. Многое из того, о чём даже сам М-21 вряд ли догадывался, для неё стало предельно ясно. Теперь ей оставалось додуматься, каким же образом донести, что она ни в чём не винит его, что он давно искупил перед ней любую вину. За несколько дней Юна выросла, и её любовь повзрослела вместе с ней.
На фестивале было не до этого, а вот выходные М-21 провёл очень несладкие, когда, переделавший все возможные поручения Франкенштейна, просьбы Такео и даже предусмотрев возможные жалобы Тао, скрылся с книгой в библиотеке. Вместо слов и предложений перед глазами упорно всплывали посеревшее лицо и выражающий ужас взгляд Юны, когда его так вероломно, без всякого предупреждения полили красной краской. Нет, вспомнить она не могла, подсказывал ему разум, а сердце, волчье сердце оборотня, выло о противоположном. Он не находил себе места, расхаживал из угла в угол, всерьёз подумывал пойти к Франкенштейну. Вот только что он ему скажет? Что девочка испугалась краски? Что её чуть не вырвало, когда она увидела его лицо в ярких брызгах алой гуаши? И чем всё это может обернутся для самой Юны? Особенно если память у неё всё же восстановилась?
На себя самого ему давно было плевать. Даже если она возненавидит его. От такого предположения внутри неприятно заныло, но с ненавистью он как раз-таки знал, как жить; с ненавистью управляться и уживаться он давно научился. Вот только с привязанностью и любовью понятия не имел что делать...
Он даже обрадовался, когда Юна, как ни в чём не бывало, пришла вместе с компанией к ним домой после уроков. Приглядывался исподтишка: так же смеётся, тем же привычным жестом заправляет выпавшие прядки за ухо, всё так же ласково и по-взрослому снисходительно поглядывает на Шинву и Ик Хана, так же мило смущается и краснеет, когда что-то идёт не так. Всё по-прежнему. Вот только... Вот только на него не смотрит совсем. Не пытается приблизиться, не ищет взглядом. Словно его нет. Он выдохнул облегчённо - значит, всё-таки ненависть. Сердце протестующе сжалось, но М-21 в очередной раз лишил его права голоса. Может ему вообще всё придумалось, привиделось и почудилось. «Стареешь, становишься параноиком». Он почти успокоился, когда она тихо и неожиданно появилась у него за спиной.
- Аджосси, проводите меня, пожалуйста, я плохо себя чувствую.
Услышав это, Тао быстро дернул за рукав Такео и, сунув в руки приятелю моментально выуженный откуда-то розовый фартук, не дав опомниться, потащил к раковине - посуду мыть. Франкенштейн, властно сверкнув на М-21 взглядом из-за стекол очков - слух у всех в этом доме был поразительный, даже можно сказать, сверхъестественный, особенно когда не надо, - милостиво кивнул, отпуская.
«Предатели», - взгляд М-21 не сулил Тао с Такео ничего хорошего по возвращении.
Они с Юной шли по пустынной ночной улице, которая в электрическом свете фонарей поблескивала и переливалась, словно вокруг рассыпали драгоценности, а не лежал обычный, правда невесть откуда взявшийся снег. Юна, зябко кутаясь в шарф, смущённо улыбнулась:
- Холодно сегодня.
М-21 окинул её быстрым и незаметным взглядом: выбившаяся из-под пестрой - в тон шарфу и варежкам - шапки прядь каштановых волос, длинное пуховое пальтишко, не портившее, а как-то даже подчёркивающее стройную фигуру. Молчать было неудобно, но выгодно - так больше шансов тянуть время и делать вид, что всё в порядке. Как разобраться с этой ситуацией по-другому, он просто не знал. Юна решила по-своему. Посмотрев на его тонкую куртку и качнув неодобрительно головой, решительно стянула с себя варежки и протянула М-21.
- Вот, возьмите, аджосси, хотя бы руки согреете. А то простудиться можете.
«Не могу», - подумалось ему, но вряд ли она могла знать об этом. Если честно, то ему очень нравился её голос — мелодичный, негромкий; нравилось, как она мягко произносит это своё «аджосси», округляя губы словно в легком поцелуе, но он упорно продолжал молчать, и только отрицательно мотнул головой. Пусть щебечет. Устанет добиваться от него ответов - сама прекратит.
- Ой, и правда... Они же маловаты вам... - смущённо пробормотала Юна и, сделав пару шагов, решительно остановилась прямо перед ним. Лицом к лицу. Он так оторопел, что при всех уже практически врождённых, натренированных и отработанных инстинктах даже не сопротивлялся, когда она быстро сняла свой шарф и накинула ему на шею. Для этого ей пришлось потянуть его за куртку слегка на себя, и в нос ему ударил её, слишком резкий для него сейчас, запах. Нет, при его обострённом чутье он и так ощущал его на достаточно большом расстоянии, но сейчас, на улице, при легком морозце, расслабился, да и таких решительных действий от всегда робкой девушки не ожидал. Запах стал вторым неожиданным ударом, потому что всегда привлекал его: ромашка («Шампунь, скорее всего»), мята («Паста или леденцы», - отмечал машинально) и что-то пряное, скорее всего, корица... Голова слегка закружилась, он прикрыл глаза и тут до него дошло, что Юна так и стоит, накинув ему на шею шарф, всё ещё удерживая его пушистые пестрые концы. «Ты не посмеешь тронуть её». И в это же мгновение Юна потянула шарф на себя и до щеки М-21 дотронулись мягкие тёплые губы.
- Вы нравитесь мне, аджосси.
Его словно окатило ледяной водой. «Что ты творишь. Не смей. Ты ни хрена не понимаешь. Беги от меня подальше, девочка!»
- Ты... - голос охрип и не слушался. - Ты не понимаешь о чём говоришь, - прокашлялся он и решительно глянул ей в глаза. И осёкся. Она улыбалась, а в глазах стояли слёзы.
«Дура! - хотелось заорать ему. - Ты просто ничего не знаешь!» - но он продолжал молчать. Потому что её глаза просили, даже молили его об этом. Он понял это и почему-то послушался.
- Я всё помню, - прошептала она, и по щекам черкнули слезинки, блеснувшие в свете фонарей не меньшими драгоценностями, чем снег. - И похищение. И особенно подвал, где вы чуть не погибли, защищая нас с ребятами. Меня.
От её слов внутри плеснулся даже не страх - ужас. Первое, что захотелось, это оказаться подальше отсюда. Нет, вернуться в прошлое. Всё изменить. Ну почему всё именно так?! Он не мог смотреть ей в глаза, но и не смел отвести взгляд от её лица - ему казалось, что сейчас это было бы ещё большей трусостью, чем всё предыдущее, - и взгляд невольно задержался на губах. Она улыбалась. Плакала и улыбалась. Ему. Ему! Это было неправильно. Всё было неправильно. С самого начала. Но то, что происходило сейчас, — самое неправильное из всего возможного. М-21 дернулся, но оказалось, что ни ноги, ни тело совершенно не собираются двигаться, не хотят даже на шаг отойти. Он был в полнейшей растерянности, близок к панике, но вместе с этим ни одна клеточка его существа не хотела отодвинуться от исходящего от неё, льющегося на него потоками физически ощутимого душевного тепла.
- Вы думаете, что я ещё маленькая? - продолжала шептать Юна, и от этого шёпота внутри у М-21 кувыркались и перекатывались раскалённые уголья. - Я знаю, что у вас страшное прошлое, но мне не нужно ваше прошлое. Мне нужно будущее. И я не требую от вас ответа сейчас и не буду навязываться. Просто знайте, что я рядом и буду ждать вас столько, сколько потребуется.
«Зачем ты это говоришь? Не смей... Почему плачешь? Не надо, только не из-за такого, как я...»
Он не слышал её. Отказывался. Не мог. С какого-то момента просто категорически не воспринимал смысл произносимых ею слов. Они просто оседали снежинками на асфальт, её шапочку и пальто, на его куртку. И прямо в сердце, минуя разум. Сердце дрожало и замирало, переполнялось чем-то незнакомым, и М-21 боялся, что оно остановится и разорвётся, поэтому он даже дышать старался не глубоко.
«Пожалуйста, молчи. Не надо. Не так. Не сейчас».
Видимо, Юна всё поняла по его потрясённому взгляду. Она быстро привстала на цыпочки, снова наклонила его к себе - ошалевшего, растерянного и совершенно перед ней беспомощного - и притронулась губами к его шраму.
- Простите меня, аджосси. И спасибо, что проводили, - она улыбнулась и, вытирая слёзы, взбежала по ступенькам к двери своего дома, оставляя М-21 наедине с его бешено колотящимся сердцем и вывернутой наизнанку душой.
Тогда он ещё не мог допустить мысли, что однажды она дождётся его.
Здесь ссылка на замечательный арт Эмыча, но я не знаю, как его сюда поместить, сорри)))fav.me/d6u2rem
Записки совсем не одинокого странника
Авторизация
Главное меню