Название: Неравная борьба
Автор: wandering
Бета/гамма: moondrop
Фендом: Блич
Персонажи/пейринги: Масаки/Иссин
Жанр: гет, романтика, флафф
Рейтинг: PG-13
Размер: драббл, 3 стр.
Статус: закончен
Предупреждения: оос
Размещение: с разрешения
Дисклеймер: Права - у Кубо.
От автора: >Hime<, это для поднятия настроения. ООС, конечно, полнейший, но я просто пребывала в шоке, что Карин и Юзу - двойняшки...

За окнами глубокая, темная, звёздная и жаркая летняя ночь. Четырёхлетний Ичиго в своей спальне видит уже десятый сон, а двухмесячная Юзу мирно посапывает в своей люльке – она гораздо спокойнее и тише своей старшей двойняшки. Карин же, орущая уже больше часа, через каждые пару минут передаётся из рук Иссина на руки Масаки и обратно для утрясания-успокоения-укачивания-укладывания. Любящие и заботливые родители постепенно подходят к стадии глубокого зомбирования.
Масаки, бледная и невыспавшаяся, но по-прежнему неунывающая, держится из последних сил, когда Иссин внезапно и решительно, вспомнив старое и испытанное средство, перехватывает инициативу: снимает с себя футболку, забирает малышку и прижимает голым пузом к себе. Дочь внезапно затихает, распластавшись лягушкой на широкой и теплой груди папы.
Родители замирают. Через некоторое время в тишине раздается смачный «пу-у-у-к» и Карин, блаженно причмокнув, уплывает, наконец, в объятия Морфея.
- Памперс менять будем? – смастерив на лице жалостливое выражение, Иссин умоляюще смотрит на Масаки. Такой его взгляд попадает у Масаки в категорию «лучше пристрели сразу», и с измученной, но понимающей улыбкой она подходит к мужу, легонько чмокает в кончик носа, шепчет: «Ты мой герой!» Иссин самодовольно ухмыляется и хмыкает, но тихонечко – не дай бог разбудить дочек! Масаки же аккуратно оборачивает малышку прямо у него на руках в теплый плед, забирает и осторожно перекладывает к сестре в небольшую светло-салатовую люльку с симпатичными белыми силуэтами зверушек, стоящую рядом с их кроватью, накрывает дочку сверху одеялком, подтыкает плотнее: чем теплее, тем больше шансов, что Карин поспит подольше. Ласково пригладив мягкие волосики и поцеловав уснувшую дочурку, Масаки распрямляется и замирает, уставившись в одну точку: полчаса-час — в лучшем случае — два у них есть, а потом кто-то из двойняшек обязательно проснётся, нужно будет покормить и переодеть; надо проверить Юзу, не вспотела ли, и зайти, глянуть, не свалился ли с кровати Ичиго… И нужно подумать, что приготовить завтра на обед…

- А как же я? А меня поцеловать? - Иссин уже стоит позади, обхватывает её крепко, и, качнувшись, роняет вместе с собой на стоящую рядом двуспальную кровать.

- Ай!
- Попалась!

Все звуки, эмоции и слова – максимум возмущенным шёпотом, на другие сил не осталось, да и долгожданную тишину уж очень хочется продлить, но от такого падения затылок Масаки врезается Иссину в нос, он сдавленно охает, мычит, но жену не отпускает и утыкается ей в макушку.

- Больно?
- Не-а.
- Знаю, что больно. Дай посмотреть.
- Не-а, лежи.

Масаки даже не пытается устроиться поудобнее в совсем не крепких сейчас объятиях мужа, просто расслабляется, да так, что безвольной куклой перекатывается на живот и утыкается лицом в подушку. Всё. Аллес капут.
На несколько минут в комнате повисает тишина, нарушаемая только тихим, размеренным дыханием, сопением Карин и Юзу. Надо бы выключить свет, но ни желания, ни сил встать, похоже, нет ни у одного из родителей. Хотя и сна у обоих ни в одном глазу. Масаки готова вот так пролежать пару-тройку лет, но Иссин тихонечко приподнимает голову, убирает медные пряди, упавшие на её лицо, и склоняется ближе.
- Спишь?
- Да.
- Точно?
- Отстань. Я смертельно устала.
- Не могу, – в голосе Иссина сквозит лукавство, разбавленное желанием подурачиться. - Раньше надо было думать, до замужества.
«Уж кто бы говорил!» - хочется съехидничать в ответ Масаки, но она заталкивает обратно подступающий смешок и желание дать ему подзатыльник – для весёлой потасовки не слишком подходящее время и место. Но Иссин уже по-хозяйски подгребает её ближе, нащупывает ребра, тыкает – несильно, вроде, но чувствительно, здоровенный ведь, силища немереная, – щекочет, залезает под кофту. Масаки дергается, смеётся беззвучно, шипит придушенно:
-Уйди, медведь здоровый... Прекрати!.. Сколько раз тебе повторять – соизмеряй силу… Девочек разбудишь!..
-Не-а, это ты их можешь разбудить, - Иссин прихватывает ей мочку уха, мычит преувеличенно страстно, но, опять же, негромко, снова ухмыляясь противненько: – Жена у меня пылкая, горячая… Может, заделаем ещё мальчика?
Масаки прямо-таки видит затылком эту глумливую физиономию, возмущение придаёт сил, и она разворачивается в его объятиях к нему лицом и хлопает ладошкой по лбу:
- Хватит дурачиться! Только что помирал здесь! Откуда такая прыть? – опять же, тихо, но возмущенно шепчет: сон у близняшек чуткий.
- Хм, - в ответ Иссин только довольно улыбается – похоже, своего он добился, и теперь преспокойно преступает к дальнейшему плану действий: начинает водить носом, губами по её лицу, прикусывает слегка зубами, скользит языком, спускается по шее к груди, повторяет те же действия там, куда дотягивается.
- Хватит баловаться, - Масаки снова расслабляется, запускает пальцы в его волосы. – Я не помню, когда высыпалась – у меня уже даже не круги, а мешки под глазами, с утра не успела даже причесаться, живот после родов не уберётся никак …
- Зато ты больше не требуешь салат из мороженого, селёдки и апельсинов. Посреди ночи, - тихо бормочет Иссин.
- Что?
- М-м? - муж увлеченно исследует её тело губами, пальцы постепенно забираются под одежду. – Моя жена – самая прекрасная женщина на свете… Ты разве этого не знаешь?
- Болтун, - улыбается Масаки. Всё она прекрасно расслышала, просто ещё не решила, остановить его, перевести в шутку или оставить, как есть? - Эх, - почти сдаётся она, - ты не меняешься, Шиба…
В объятиях мужа тепло, прикосновения успокаивают и рассказывают что-то важное и нужное для неё.
- А должен? – его ладонь скользит по нежной коже. – И я – Куросаки, помнишь? – шепчет он ей на ухо уже довольно хриплым, но донельзя довольным голосом.
- И когда ты повзрослеешь? – Масаки закрывает глаза, уплывая по течению: кажется, он снова победил – несносный, великовозрастный мальчишка…
- Хм, никог…
- Тс-с! - Масаки вытягивается в струнку и прислушивается. В соседней комнате то ли скрип, то ли шорох.
Иссин вскидывает голову, и они с Масаки встречаются взглядами – ни сна, ни расслабленности, ни возбуждения: они оба – сплошной слух. Шум повторяется, и Масаки выразительно поднимает брови.
- О, нет… - разочарованно и беззвучно стонет муж, страдальчески скривив губы. Сейчас он похож на обиженного бурого медвежонка, которого хочется пожалеть, погладить и положить к себе под бочок. Кто бы знал, что именно так будет выглядеть один из сильнейших капитанов Готея спустя несколько лет супружеской жизни?
- Твоя очередь, - довольно подтверждает Масаки, кивая, одергивает одежду, накрывается одеялом и добавляет, посмеиваясь: - А ещё у нас нет ничего на завтрак, закончилось молоко и памперс остался последний…
- Не добивай меня, жестокая женщина! Я ещё вернусь! – громким шёпотом не сдается Иссин, почти на цыпочках выбегающий из комнаты, подгоняемый уже вполне слышным ревом Ичиго.
Масаки улыбается, укутывается поплотнее и тут же проваливается в чуткий, быстрый сон с мыслью, что нет никого лучшего, чем этот безалаберный, нежный, легкомысленный и заботливый оболтус, отец её детей.


Возня, вопли, тихое сопение и возмущённые возгласы прерываются едва слышным хлопком, громким: «Ай!» и внезапной тишиной. Когда утром Масаки, потирая глаза, выходит на кухню, то застает Ичиго и Тацки, кидающихся шоколадными звездочками и отбирающих друг у друга пакет с молоком. Иссин в кухонном кресле, запрокинув голову, мирно похрапывает под устроенный детьми бардак.

- А папа спал у меня на ковлике! – громким шёпотом заговорчески сообщает Ичиго, и Тацке, пользуясь ситуацией, отбирает-таки у Ичиго молоко. Сын куксится, пытается не зареветь. «Обижать девочек нельзя!» - это твердое правило, внушаемое отцом. И что тогда делать с этой несносной подругой, упорно приходящей и отбирающей у него завтрак каждое утро?!

- Кто умоется и помоет руки первым – будет выбирать мультик, - предотвращает катастрофу Масаки, одновременно вытирая пролитое молоко и подхватывая другой рукой падающую коробку с шоколадным лакомством. Дети уносятся в ванную, Масаки бросает тряпку в раковину, водружает коробочку на полку, но повернуться и уйти не успевает, – руки мужа смыкаются на её талии и притягивают. Рефлекс у него такой, что ли?

- Доброе утро, - Масаки чмокает ещё не открывшего глаза Иссина в лоб и пытается разнять железную хватку загребущих мужниных рук, но не тут-то было.
- Я всё помню, - бормочет сонный Иссин.
- Сейчас проснутся девочки, - сразу производит контрольный выстрел Масаки. А вдруг сработает?
- Угу, минутка у меня есть, - уже поблёскивает глазами Иссин, заставляет наклониться, притягивая ближе.
- Надежда умирает последней? – успевает иронично дёрнуть бровью и улыбнуться Масаки до того, как муж закрывает ей рот поцелуем.
- Наши дети – лучшее тому доказательство, - усмехается Иссин, когда отпускает её. За что тут же получает легкий щелчок по носу.

Похоже, очень мало шансов на то, что эта борьба когда-нибудь прекратится.

@темы: Блич, фанфики, в обзоры, ИссинМасаки

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

с фикбука

Название: Её вечность
Автор: wandering
Бета/гамма: moondrop
Фендом: Блич
Персонажи/пейринги: Бьякуя/Хисана
Жанр: гет, романтика,
Рейтинг: PG-13
Размер: драббл, 1 стр.
Статус: закончен
Предупреждения: оос
Размещение: с разрешения
Дисклеймер: Права - у Кубо.

Она необыкновенно, неописуемо, несказанно – счастлива.

Сейчас.

Шипящий клубок змей, ежедневно силящийся пожрать её изнутри, затихает, когда муж засыпает у неё на коленях. Хисана смотрит в сияющее голубое небо и ей кажется, что она растворяется в нём. А ещё кажется, что за спиной вырастают крылья. И стоит ей пошевелиться – они раскроются и унесут её. Далеко. Надолго.

Хисана всматривается в родное, до каждой морщинки и чёрточки любимое лицо, и удивляется тому, что не умирает в этот же момент. Потому что это как сон, потому что это не её жизнь, потому что не с ней это должно происходить. Но происходит. Сердце в такие минуты не выдерживает, сбивается с ритма и трескается, как стекло под ногой.

«Жизнь моя – что ты? Откуда ты? Куда – ты?»

Как возможно такое счастье и безудержное, бесконечное горе в один и тот же миг? В одном и том же сердце?

Реальная нереальность - у неё на коленях спит бог.

Разлитая акварель рассвета над кромкой леса и полная, светящаяся луна... Хисана чувствует мягкие шаги – рядом ли, позади, вокруг ли? – это подступает вечность. Радость, красота, томление, тоска – надолго ли всё это? Сейчас Хисане кажется, что навсегда.

Сколько уже сказано, сколько не будет сказано никогда. Почему? Зачем? Надо ли?

Сколько таких, как они, было до них? Сколько ещё будет? Где они? Кто они? Прошёл ли миг, канули ли в Лету страны и города – а люди всё так же обманчиво хрупки и нескончаемо слабы. Где бы они ни были. Везде. Всегда.

Нежно-розовые облака в лазоревом небе выстраиваются в загадочную, яркую, безгранично, бесконечно, незыблемую и ломкую картину. Бьякуя чуть шевелится, его тонкие и сильные пальцы находят её ладонь, сжимают. Он улыбается во сне.

Хисана смотрит на мужа, и внутри разливается тепло, что-то горячее подкатывает к горлу, какая-то неведомая сила поднимается изнутри, мучая садняще-сладко и заставляя желать сохранить этот момент, остаться в нём.

Нет, они сейчас одни во Вселенной. Они - единственные. Они были, они будут. Они никогда не закончатся. Тишина ночи – зыбка и вечна. Сияние солнца – хрупко и навсегда. Они - такие же.

Бьякуя открывает глаза, и Хисана видит в них отражение своих мыслей, плескающуюся вечность. А потом он целует её, и вечность замирает, отступая.

Вечность ещё возьмёт своё.

@темы: Кучики, Блич, фанфики, князь, в обзоры, Бьякуя и Хисана

---

с фикбука

Название: Обычно
Автор: wandering
Бета/гамма: moondrop
Фендом: Блич
Персонажи/пейринги: Бьякуя/Хисана
Жанр: гет, романтика, pwp
Рейтинг: R
Размер: драббл, 2 стр.
Статус: закончен
Предупреждения: оос
Размещение: с разрешения
Дисклеймер: Права - у Кубо.

Обычно Хисана уже спала. Последнее время Бьякуя всё чаще возвращался в поместье тогда, когда она уже уснула, но жена оставалась верна себе – никогда не ложилась в постель без него.
Вот и сейчас – одетая, сидя за низким столиком, подложив маленькие ладони под щеку – ждала его, даже во сне. А рядом – расстеленный футон. При взгляде на неё такую Бьякую волной накрывала нежность, и он снова терялся, хотя это повторялось из раза в раз.

Обычно дотронуться до неё, даже спящей, означало больше не отпустить, а он только с дежурства, пыльный и грязный. Раздеться и принять ванну – значит оставить её так, в неудобной позе, такую беззащитную, уязвимую, ожидающую именно его…

Обычно на этой мысли он проигрывал: вытаскивал и опускал на подставку Сенбонзакуру, сдергивал Гинпаку, сбрасывал хаори и косоде, бросал всё это хоть и как можно аккуратнее, но на пол и подхватывал Хисану на руки. Легкую, маленькую. Его.

Она просыпалась – она всегда спала чутко. Прижималась, обнимала тонкими руками, бормоча что-то ласковое спросонья о том, что он снова поздно, что он устал. Он соглашался с ней: «Да, устал» – и опускал на футон, вдыхая её неповторимый аромат, вызывающий у него легкое головокружение; скользя губами по нежной коже, а пальцами – под тонкую ткань её одежды и чувствуя, как улетучивается усталость, невесомей становится тело и закипает кровь.

Обычно от этого она просыпалась окончательно, и, тихо улыбаясь, просила подождать, пока она выплетет из его волос кенсейкан. Он, опять же, соглашался: «Конечно, я подожду» - и, сажая её к себе на колени, спускал с хрупких, в темноте отливающих молочной белизной плеч домашнее юката. А она в ответ, высвободив руки из рукавов, склоняла к себе на плечо его упрямую голову. И к тому моменту, как кенсейкан был выпутан из его длинных, цвета воронова крыла волос, её глаза уже затуманивались, дыхание прерывалось, а ловкие маленькие пальцы ослабевали оттого, что он и не собирался останавливаться, обжигая, лаская, дурманя своими прикосновениями. И кенсейкан с тихим фарфоровым стуком падал на футон, но оба даже не слышали этого.

Он приходил в себя лишь тогда, когда её невесомые прикосновения становились нетерпеливее в желании приникнуть к нему ближе, почувствовать его без одежды, кожа к коже, а губы мягко касались шеи и груди в вырезе ситаги*. Тогда, неимоверным усилием воли он разгонял туман, царивший перед глазами и в голове, подхватывал её на руки, игнорируя своё заходящееся истомой тело, заворачивал Хисану во что-нибудь, подвернувшееся под руку, и нес в баню.

Обычно она очень смущалась, боясь повстречать на пути слуг, но те, как правило, в такое позднее время уже спали или, учуяв обстановку, тщательно делали вид, что спят. И Бьякуя со смущённой Хисаной благополучно попадали в ещё теплую баню, где он, не желая опускать её на каменный пол, кидал ей под ноги свою одежду. Она снова смущалась, теперь уже его наготы, краснела, но ласково и твёрдо усаживала его на маленькую скамью, чтобы помочь смыть усталость прошедшего дня. Долго он не выдерживал, потому что терпеливо сносить ласковые касания маленьких ладошек и тоненьких пальчиков, даже сквозь пенную губку было выше его сил; не говоря уже о случайных столкновениях и открывающихся, таких желанных выпуклостях и изгибах её маленькой, но гибкой фигурки.

Он вскакивал, обливался, фыркая и смывая с себя пену, ловил жену, смеющуюся и мокрую, и погружался вместе с ней в большую круглую о-фуро**, где очень скоро она, подчиняясь его взгляду, потемневшему от желания, мягким движением покорно клала руки ему на плечи.

Обычно от этой покорности у него снова мутился рассудок, он властно притягивал её за талию, сжимал сильнее, запускал пальцы в волосы на затылке, жадно ловя губами её удивленно-нежный вздох. И вот тогда игры заканчивались, а начиналось сумасшествие, где каждое прикосновение означало признание в любви, а каждый поцелуй – клятву верности.

Бьякуя шептал что-то непередаваемо-нежное, беспомощное и жаркое и ловил её тихие вздохи и стоны губами, когда она таяла от его слов и ласк, и рывком погружался в неё, когда она в изнеможении шептала его имя.

Они соединялись, сплетались, срастались телами и сердцами, стучащими в унисон в бешеном ритме, ведь душа у них давно была одна на двоих.

И, обычно, когда Хисана резко выдохнув и дрожа, ослабевала в его объятиях, прижимаясь к Бьякуе теснее, словно желая переплестись навсегда и не разделяться, он со стоном отпускал себя и его мир разлетался на тысячи осколков, оставляя ему единственное право: сжимать в своих руках самое ценное – её.

И обычно же, спустя время, первой начиная улавливать посторонние звуки очнувшейся вселенной, уже Хисана шептала признания и слова благодарности, а ещё - что нужно всего лишь дойти до спальни, ни в коем случае не засыпать прямо здесь, в ванной. Уговаривала, тормошила, целовала, уворачивалась от его объятий, желающих схватить, не дать двигаться и заставить затихнуть. Вытирала полотенцем его мокрые волосы, целовала веки и краешки губ, шептала, что он простудится, гладила по щекам, проводила пальчиками по тонким соболиным бровям и говорила, говорила – только бы Бьякуя послушался и не уснул.

И он слушался, с усилием отгоняя усталость, заставляя себя выйти из ванной, не давая себе опереться на жену – такую самоотверженную и хрупкую. И, дойдя до спальни, падал на футон, увлекая Хисану за собой, прижимая, не отпуская, даже мысли не допуская, что может заснуть без неё. А, засыпая, думал о том, что готов отдать всё что угодно, чтобы вот такое их «обычно» длилось всегда. Вечность.

@темы: Кучики, Блич, фанфики, в обзоры, Бьякуя и Хисана

---

с фикбука

Название: Осколочки
Автор: wandering
Бета/гамма: moondrop
Фендом: Shingeki no Kyojin / Attack on Titan / Вторжение гигантов (Атака гигантов)
Персонажи/пейринги: Ханджи Зоэ, Ривай (Леви) Аккерман
Жанр: гет, романтика, флафф, повседневность
Рейтинг: PG-13
Размер: драббл, 5 стр.
Статус: закончен, возможно будет пополнятся
Предупреждения: оос, au
Размещение: с разрешения
Дисклеймер: Права - Хадзимэ Исаяма
От автора: семейные постканонные зарисовки. Чтобы от ужасов канона немного отдохнуть)

о превратностях судьбы и домашнем использовании капрала

Хитро улыбающаяся Зоэ смотрела на то, как бывшего «сильнейшего воина человечества» едва не разрывают на части: двойняшки тянули его в разные стороны. Причём девочка настаивала на: «Папа! Запусти кораблик!», а мальчик на: «Папа, папа! Почитай книжку!» - два минитайфуна в действии были явно сильнее опытного и бывалого капрала.
- Знал бы, что именно к этому придём, – скормил бы тебя гигантам в самом начале, женщина! – рычал на неё Ривай, чуть не хватаясь за сердце: двойняшки обладали настойчивостью и оптимизмом мамы и несгибаемым упрямством папы.
- То ли ещё будет! – радостно смеялась Зоэ, поглаживая круглый большой живот.

***

Когда пришло время двойняшкам появляться на свет, Ривай, под мучительные стоны Зоэ из соседней комнаты, чуть не напился и не проклял всё на свете. Положение, как ни странно, спас Эрен, которого Микаса притащила с собой, но так и не пустила помогать при родах.
Эрен заставил бывшего капрала выпить, а потом забалтывал рассказами о своей трехлетней черноволосой красотке и родах Микасы, при которых ему пришлось присутствовать.

***

- Петра. Давай назовём дочку Петрой? - проговорила Зоэ, прижимаясь к капралу и кладя голову ему на плечо, а его руку - к своему животу, в котором кто-то не иначе как играл в футбол.

Ривай молчал, прищурившись, и только спустя пару минут обронил: - А если будет мальчик?

- А вот мальчик будет Ирвином!

- Ну уж нет! - закашлял Ривай, и Зоэ хитро улыбнулась. Уж кто-кто, а она хорошо знала, как отвлечь мужа от тяжёлых мыслей.

когда

***

Когда мама и папа спят, дочка, со строгим взглядом серых глаз, быстренько скармливает жизнерадостному и неунывающему братцу сахар столовой ложкой, чтобы он не рассказывал родителям о том, что его рубашка изрезана на военную форму для кукол.

***

Когда Зоэ смотрит на чёткий силуэт мужа, появляющийся в дверях темной спальни двойняшек, и означающий, что его терпение на исходе, она не может подавить внутренний трепет и радостное предвкушение, но чтобы скрыть его, шипит: «Куда делась твоя выдержка, капрал? Дай детям уснуть!»

***

Зоэ всё ждёт, когда Ривай научится улыбаться. Но он только смотрит на спящих детей странным, беззащитным, больным и очень нежным взглядом. И тогда она просто прижимается к его спине, успокаивая без слов.

***

Когда Ривай готовит, женщин – дочь и жену – он выгоняет. И оставляет только сына, в который раз повторяя, что «бабам на кухне не место». Сынишка весело кивает, громит кухню в своё удовольствие, чтобы потом, под строгим взглядом отца, отмывать пол дочиста. У Зоэ щемит сердце, глядя на то, как четырехлетний карапуз развозит по полу грязь, но в воспитание не вмешивается – кто-то в их семье всё-таки должен следить за уборкой.

***

Когда Ривай впервые запускает для детей воздушного змея и застывает, глядя в голубое небо, Зоэ точно знает, что он видит там не солнце и не облака. Она «спускает с цепи» двойняшек, шепнув: «Что-то папа тормозит, ну-ка, помогите ему!» и дальше с улыбкой наблюдает, как пыхтит и сердится бывший капрал под напором двух энергичных, не знающих устали малышей, но мертвенная, холодная тоска из его взгляда уходит.

***

Зоэ осознаёт, что попала, когда находит Ривая и пятилетнюю дочь сидящими на полу и увлечённо разбирающими какой-то мотор.

***

Ривай сознаёт, что попал, когда обнаруживает на стерильной кухне жену и сына, увлечённо препарирующих лягушку.

разное

Ривай подозрительно хмыкает, пряча растерянную улыбку за язвительностью, глядя на светловолосую макушку и голубые глаза третьей по счёту новорождённой, торжественно врученной ему Зоэ.
Жена, подхватывая настроение, пожав плечами и покачав головой, заявляет на его молчаливый прищур:
- Нет, эта дочь у тебя определённо не от меня!*

***

Когда бывший отряд Ривая собирается в кафе, капрал неизменно опаздывает. Его, упирающегося и хмурого, притаскивает Зоэ, с традиционно жизнерадостной улыбкой и отмазками про пробки и остановившиеся часы. Но к концу вечера даже он, слегка подвыпивший, ибо спиртное на него не действует совсем, ухмыляется шуткам жены, комментариям Саши, Армина и Жана, подкалывает Эрена и задумчиво разглядывает остальных, радующихся мирной жизни.

***

- Песенье, песенье, песенье, песенье, песенье… - гундосит на одной ноте очень настойчивая и неунывающая младшая дочь под руку Зоэ, пытающейся готовить обед на их немаленькую семью.
- Где я возьму сейчас печенье? - безнадёжно спрашивает мама, вымотанная готовкой, нытьём и бессонной ночью. – Может, сушку?»
- Суску, суску, суску, суску, суску, - радостно подхватывает на той же ноте маленькое голубоглазое, никогда не сдающееся чудовище.

***

- Чудовище - это от слова «чудо», - объясняет уставшая Зоэ, пластом лежащая на кровати, зашедшей в гости Микасе.

***

Когда Зоэ, застав старших двойняшек, весело обстригающих светлые волосы младшей, придя в себя, отобрав ножницы, спрашивает: «Зачем?!», в ответ слышит радостное: «Нам нужно было сено для лошадки!»

***

Зоэ не удивляется, когда находит ночью место в постели рядом с собой пустующим. Она поднимается, приходит на кухню, отбирает у мужа сигарету и тащит его на улицу: прогулки под луной – это их давняя и устоявшаяся традиция.

***

Зоэ танцует, прыгает, и вообще громко выражает свой восторг, когда Ривай однажды привозит её к морю. Она брызгается, шлепает босыми ногами по прибрежным волнам, кружится, чертит что-то пальцем на мокром песке, а потом, резко повернувшись к мужу, прищурившемуся и молчаливому, внезапно начинает рыдать, уткнувшись ему в плечо. А он, так же молча, обнимает и гладит её по волосам, и в такой момент ему до невозможности хочется закурить, хотя он, пообещав жене, давно бросил.

***

Когда однорукий командор Ирвин, ставший для их детей дедушкой, обвешанный коробками и пакетами с подарками, и оттого похожий на Рождественскую ёлку, заваливается к ним, на нём тут же с громкими воплями на нём повисают и малыши. И тогда все дружно падают на пол, под радостные ахи Зоэ и язвительные замечания бывшего капрала.

о превратностях семейной жизни капрала, и о том, кто кого воспитывает

Ривай, случайно заснувший в кресле в ожидании ужина, просыпается оттого, что тихая детская возня рядом превращается в пытку: голова болит и складывается ощущение, что с него сняли скальп. Он открывает глаза и видит, как дочки, изобразив на лицах выражение «нас здесь не стояло» и быстренько прыснув в стороны, занимаются якобы совсем другими делами. Хмыкнув и тяжело встав с кресла, Ривай проходит на кухню спросить у жены что-нибудь «от головы» и, желательно, не топор. И только проходя мимо зеркала, он вздрагивает, понимая, в чём дело: на его голове красуется множество хвостиков, украшенных резинками и заколками всех цветов радуги.

***

- Мама, мама! Там папе плохо! – с круглыми от ужаса глазами влетает в комнату старшая дочь, с улицы доносится рёв младшей и странное молчание сына. Когда побледневшая Зоэ выскакивает из дома, то застаёт Ривая сидящим на земле возле качелей и держащимся за голову. Он поднимает на неё страдальческий взгляд и убирает руку со лба: на нём красуется огромная, уже побагровевшая шишка.
Зоэ сгибается от облегчения и хохота и, отсмеявшись, выдаёт:
- Да, дети, вы сильны! С одного удара уложить сильнейшего воина человечества! Такого даже гигантам не удавалось!*

***

- Можно тортик? Мам, тортик можно? Ну мам?! У папы же день рождения! – настойчивый громкий шёпот будит Зоэ ранним утром. На часах шесть утра, рядом без задних ног спит не более пары часов назад заснувший капрал.
Трем бодрым и жизнерадостным отпрыскам с сияющими счастливыми мордяхами, заглядывающим в щелку двери родительской спальни, вряд ли можно объяснить, что родители провели бессонную ночь.
- Можно! Только чтоб тихо, – со стоном выдыхает Зоэ, плюя на воспитание, диеты, рационы и прочее, и чувствует, как по-хозяйски подгребает её к себе муж, который, кажется, не встанет, даже если им будет грозить нападение гигантов.

***

- Ну-у-у па-а-а-ап! – раздаётся стройный хор сразу трёх детских голосов, с интонацией, способной уломать и разжалобить даже фонарный столб.
- НЕТ! – рявкает Ривай, одаривая невозмутимого Ирвина, прижимающего к груди одной рукой петарды и хлопушки, многообещающим «риваевским» взглядом. – Мы ещё с прошлого раза сарай не починили!
Зоэ заинтересованно выглядывает во двор, желая видеть продолжение спора. Ирвин саркастически хмыкает, зная, чьей именно капитуляцией всё закончится. Ривай грозно оборачивается к детям, и Зоэ зажимает ладошкой рвущийся наружу смех, снова прячется обратно, увидев, как в ответ на эти слова на него устремляются точно такие же, пронзительно и холодно прищуренные три пары детских глаз.

@темы: фанфики, Шингеки, Атака Титанов, РивайХанджи

---

с фикбука

Название: ОСКОЛКИ
Автор: wandering
Бета/гамма: moondrop
Фендом: Shingeki no Kyojin / Attack on Titan / Вторжение гигантов (Атака гигантов)
Персонажи/пейринги: Ханджи Зоэ, Ривай (Леви) Аккерман
Жанр: гет, драма, романтика, флафф, повседневность
Рейтинг: R
Размер: мини, 4 стр.
Статус: закончен
Предупреждения: оос,
Размещение: с разрешения
Дисклеймер: Права - Хадзимэ Исаяма

Утро в отряде, только прибывшем в лесную хижину, не задаётся с самого начала. Тарелки летают и разбиваются, кастрюли падают, ножики втыкаются под очень опасным углом и не туда, заготовки для супа оказываются в самых разнообразных местах, но только не в сковородке и не в мисках.
Саша, заглянув на кухню на предмет возможности что-нибудь стащить, быстро ретируется.
Ривай почему-то в срочном порядке затевает внеплановую генеральную уборку, перед этим не обращаясь ни к кому конкретному и процедив сквозь зубы тоном, от которого хочется зарыться поглубже, желательно – на другом конце света:
- Кто назначил Ханджи дежурной по кухне?
Армин, уменьшившись настолько, насколько, казалось бы, уже невозможно, лепечет:
- Но… сегодня ведь… её очередь была…
Ривай невидяще скользит по нему взглядом, а потом почти прожигает насквозь, уставившись в недоумении:
- Очередь?
- Как вы приказали, капрал: все, кто хоть как-то умеют готовить, должны быть привлечены к работе на кухне, - стараясь, чтобы слова звучали чётко, а дрожь в коленках была не так заметна, рапортует за Армина Саша.
- Очкастой это не касалось, - тихо цедит Ривай, заставляя присутствующих покрыться липким холодным потом.
- Но она так решила сама, - вклинивается Микаса, вызывая огонь на себя. Капрал, по какой-то неизвестной всем причине, Аккерман гоняет исключительно на тренировках, в повседневной жизни то ли допуская, что к его убийственному взгляду у неё уже есть иммунитет, то ли признавая приемлемость её доводов, то ли считая, что одного придурка-братца с неё вполне достаточно.
Идиотизм ситуации, на взгляд капрала, состоит в том, что Ханджи действительно «почти» и «хоть как-то» умеет готовить, поэтому придраться вроде и не к чему.
- Тебя что-то не устраивает? – из двери в кухню выглядывает донельзя счастливая Зоэ, со сковородкой в одной руке, и внушительным тесаком, лишь отдалённо напоминающим ножик, – в другой.
Ривай окидывает её взглядом «Заткнулась бы ты лучше, женщина» и цедит:
- Всё не устраивает. И особенно то, что кухню после тебя придётся неделю отдраивать.
Проигнорировав тот факт, что капрал откуда-то знает, как готовит Ханжди, отряд Ривая молча наблюдет, как командир подходит к Зое, вырывает у неё из рук сковородку и тесак и, развернув её на сто восемьдесят градусов, толкает в дверной проём, ведущий на кухню, входит сам и захлопывает дверь.
Но перед этим застывший на месте отряд слышит: «Я сам осколки соберу, ты же порежешься, безрукая».
- Вы тоже это видели? – ошалело бормочет Армин. Остальные предпочитают промолчать: так проще всего сделать вид, что они хоть что-то поняли, - и молча же принимаются за уборку.

***

В душном маленьком кабинете июльская жара и странная, неподобающая тишина. Ривай удивляется только на секунду, ещё в процессе открывания двери. Когда же дверь отворяется, он мягко усмехается, но со стороны кажется, что он только зло прищуривается на открывшуюся ему картину. Он делает шаг внутрь и, плотно прикрывая дверь, защёлкивает замок изнутри. В коридоре повисает тишина, и если кто и заметил странные действия капрала, то только сонная мышь – отряд, изнывая и дурея от солнца, про себя поминая неуёмную энергию и чрезмерную старательность капрала, обливается потом на полигоне.
Ханджи спит. Сидя за столом, прямо на разложенных на столе бумагах, сжимая в руке очки в тонкой оправе. Послеполуденный луч отбрасывает от стёкол на деревянную стену два размытых и неясных блика, похожих на солнечных зайчиков – они явно устали сидеть на месте, в такую-то жару.
Ривай несколько секунд смотрит на эту картину, снова усмехается и неслышно подходит к Ханджи.
Аккуратно высвобождает очки, отодвигает их на край стола – солнечные зайчики благодарно перепрыгивают на другую стену, но снова разочарованно застывают. Ривай собирает в стопку разбросанные листы – все, кроме тех, на которых покоится голова Зоэ, и, немного поразмыслив, аккуратно убирает с лица упавшую прядь волос. Ханджи смешно морщится во сне, пытается перевернуть голову; смятый лист, прилипший к щеке, шуршит и поворачивается вместе с ней. В тишине повисает её тихий недовольный стон.
- Вот ведь придурочная, - вопреки словам, голос Ривая звучит тихо, вкрадчиво и необычайно тепло. – Кто ж спит в такое время?
Ханджи вздрагивает и поднимает голову. Удивлённо и сонно моргает, снимает со щеки листок, трёт переносицу и виновато улыбается.
- Я заснула, что ли?.. Вот ведь чёрт… Надо заканчивать ночные эксперименты после вылазок.
- Угу, - кивает Ривай, шагает ближе и одним движением разворачивает её вместе со стулом к себе.
Он никогда и ни за что не признается, что её беззащитный и сонный вид действует на него, как выстрел – сразу и безоговорочно.
- Что ты… - недоумённо вскидывается Ханджи, когда жесткие пальцы скользят на её затылок, а губы капрала впиваются в далёком от нежности поцелуе. Он опирается коленом на стул между её расслабленных ног, перехватывает за запястье её замахнувшуюся для удара руку, целует торопливо и жадно и отпускает только тогда, когда она начинает задыхаться.
- Ну ты и…
- Не мог не воспользоваться ситуацией, - усмехается ей в губы Ривай. – И у нас очень мало времени.
- Я уже говорила, что ты невыносим? - жмурится Ханджи в ответ, вскидывает руки ему на шею – он так редко бывает несдержан, что все проявления его страсти для неё на вес золота. Он подхватывает её под бедра, усаживает на стол.
Сложенные бумаги вскоре падают на пол, но педантичному и чрезмерно аккуратному капралу сейчас не до них. Тяжёлая, густая жара наполняется почти ощутимым стуком сердец, тягучими вздохами и резкими выдохами. Солнечные зайчики, словно выпущенные на волю, в такт с полузадушенными стонами, весело прыгают по стене.
Лето с самом разгаре – красивое, безумное, жаркое, безупречно-зелёное, с безбрежным небом и облаками, похожими на растрескавшийся на осколки лёд. Словно нет смерти, стоящей за спиной; нет безвыходности и безысходности, а есть только потрясающая, удивительная женщина в его руках; женщина-безумие, женщина-жизнь, смех которой ценнее его дрянной шкуры, а сияние глаз стоит тысячи солнц. Но об этом он никогда ей не скажет.

***

- Зачем тебе это нужно, Зоэ? – спрашивает он у неё после первого раза, когда она, беззастенчиво ворвавшись к нему ночью в полнолуние, вырвала из рук початую бутылку из запасов самого Ирвина и утащила вечером в открытое поле «любоваться луной». Он даже не очень понял, как у неё это получилось. «Пойдём, кое-что покажу тебе». И уж тем более не понял, почему согласился на «предложение, от которого он не сможет отказаться».
- Да ладно тебе, капрал. Можешь называть меня по имени, - усмехается Ханджи.
- Разбежалась. Так и?..
«Так я тебе и сказала…»
- Просто использую тебя… - почти нараспев произносит Ханджи.
«…для того, чтобы выжить».
- Чёрт, - морщится капрал. - Ты меня опередила.
Ханджи приподнимается на локте и внимательно смотрит в невозмутимое, ничего не выражающее лицо человека, бок о бок с которым она провела бесконечно-длинно-короткую жизнь; человека, которого она знает, как свои собственные пять пальцев и реакцию которого может понять по нахмуренным бровям и мимолётному взгляду; человека, которого считают сильнейшим воином человечества, а она, Ханджи, вслух называет педантом, коротышкой и занудой, и ни за что не признается, что его жизнь для неё - важнее своей собственной.
- Ты был настолько любезен, что уступил мне это право, как старшей по званию, - дёргает бровью Зоэ и снова укладывается на смятую тёплую траву. – То, что происходит между нами – всего лишь вынужденная необходимость и возможность дать телу разрядку.
- Точно, - его форма помята, так же, как и её, но Ривай кладёт руки за голову, закидывает ногу на ногу, блаженно закрывает глаза, закусывает травинку. Никто не видит их, а рядом лежащая женщина не нуждается в том, чтобы расшифровывать ей свои тайные мысли. У двух смертников нет будущего. У двух постоянно выживающих воинов, которые возвращаются, оставив растерзанных новичков на территории гигантов без возможности похоронить, – нет права на счастье. У них нет права выбрать тихую смерть в окружении внуков. У них нет права даже на то, чтобы иметь хоть какую-то личную жизнь. И даже выжить – для них не право, а необходимость, ибо «жить в долг» надо по правилам. И это правило: «Сделать всё, что в твоих силах. И то, что не в твоих силах – сделать тоже».

«Да уж, это точно не любовь», - нашаривая в траве его руку, думает Ханджи.
«Верно», - мысленно отвечает Ривай, накрепко сжимая её пальцы.

Если любовь – это цветы, конфеты, нежности, ухаживания и вздохи под луной, то это точно не про них.
Выхватить из пасти гиганта и с полувзгляда перехватить мысль – это про них. Насмешничать, зубоскалить, доводить до белого каления днем, и задыхаться друг от друга ночью – это про них.
Не говорить того, что думаешь, и знать наперёд, что будет, – это про них. Фыркать, окатывать ледяным взглядом и бесконечно поддерживать друг друга, помогая собирать душу по осколкам – это про них.
Ну, и где здесь любовь?

***

Ривай вздрагивает и резко открывает глаза. Белый цвет внезапно режет и заставляет прищуриться, запах медикаментов бьёт в нос. Он пытается вспомнить, как и почему оказался здесь, но память молчит, словно не желая нарушать больничную тишину.
Капрал пытается сесть и оглядеться, и, спустя сотни приложенных усилий, у него это получается. Он ощупывает повязку на голове, аккуратно и медленно проводит ладонью по сломанным и затянутым бинтами ребрам и всё пытается вспомнить.
Вспомнить. Когда тишина становится уже невыносимо звенящей, Ривай, хмурясь, откидывается на подушки, оглядывается в надежде, что хоть кто-нибудь зайдёт и поможет заполнить стерильно-белый, похожий на эту палату, лист памяти, и натыкается взглядом на тумбочку, стоящую рядом с кроватью.
На ней стакан с водой и очки. Узкие стекла в тонкой оправе, надтреснутые с левой стороны и перемазанные чем-то тёмным. Рука, против воли потянувшаяся к этим очкам, начинает дрожать, а разум всё ещё удивленно взирает на находку. Ривай подносит на раскрытой ладони очки ближе к лицу и тщательно игнорирует дрожь, расходящуюся по всему телу. Это очень знакомые очки. Такие очки он не раз стягивал с носа невозможной, бешеной, дурной женщины, перед тем, как поцеловать. Такие очки он не раз вытаскивал из её рук, перед тем, как перенести эту сумасшедшую в постель, когда находил её заснувшей на рабочем месте. Он знает эти очки по тонким и изогнутым дужкам, не раз ремонтированным им самим, ведь, по сравнению с ремонтом привода, починить их – сущий пустяк. И эта трещина, маленький скол на правом стекле – это когда при одном эксперименте один из гигантов умудрился сбить их с придурочной женщины, заглядывавшей тому прямо в пасть.

А вот этих тёмных пятен, очень похожих на запёкшуюся, давно высохшую кровь, Ривай точно не знает. И то, что эти очки явно лежат здесь давно, ожидая его пробуждения…
Перед глазами вспыхивает их последняя стычка с гигантами, и разрозненные осколки воспоминаний собираются воедино.

Уши закладывает от медленного, сводящего с ума хруста стёкол и тонкой оправы в ладони, резко сжавшейся в кулак. Осколки стёкол впиваются, остро разрезают живую плоть. Словно нехотя выползают сквозь пальцы струйки красной, теплой крови, смешивающейся с засохшей, коричневой.
И тишину палаты нарушает резкий, дикий, вымораживающий и заставляющий застыть кровь в жилах у живых нечеловеческий крик.

@темы: фанфики, Шингеки, Атака Титанов, РивайХанджи

---

с фикбука

Название: Причины
Автор: wandering
Бета/гамма: moondrop
Фендом: Shingeki no Kyojin / Attack on Titan / Вторжение гигантов (Атака гигантов)
Персонажи/пейринги: Ханджи Зоэ, Ривай (Леви) Аккерман
Жанр: гет, агнст, романтика, повседневность
Рейтинг: PG-13
Размер: драббл, 2 стр.
Статус: закончен
Предупреждения: оос
Размещение: с разрешения
Дисклеймер: Права - Хадзимэ Исаяма

«На всё есть свои причины», - напоминает себе Ханджи, с размаху втыкая длинное копье в глаз шестиметрового гиганта. Они почти не чувствуют боли, в отличие от неё самой. В отличие от всех тех, кто прошёл перед глазами Ханджи и остался за Стеной навсегда. В отличие от тех, кто ещё останется там, – об этом тоже приходится себе напоминать, но несмотря на это, она каждый раз вздрагивает, словно вонзает оружие в саму себя, а не в бесчувственную особь неопределённого пола.
Зоэ будет продолжать забивать в гигантов гвозди, крошить на куски и делать всё то, от чего обычного человека уже как минимум вывернуло бы на изнанку, а максимум – захотелось бы четвертовать её саму. И будет продолжать. Просто потому, что кому-то нужно делать грязную работу; просто для того, чтобы у детей, уходящих с оружием за Стену, появился хотя бы маленький шанс. Если она сможет его найти, то жизнь будет потрачена не зря. Пусть её считают сумасшедшей, бешеной, дикой, фанатичной. Да какой угодно! Лишь бы сдвинуться с мёртвой точки хоть на самую малость, хоть на каплю, и отсрочить приближение общего конца, настигающего их, как океанская волна, накрывающая с равнодушно-неизбежным постоянством и мощью.
«На всё есть свои причины», - думает Ханджи, глядя в потрясающей красоты безбрежное лазурное небо, и ненавидит его до дрожи в руках. Эта вечная красота, спокойно взирающая на трагедии, непрекращающуюся войну, смерти, предательство, зависть, подлость, обман, не изменится и через тысячу лет. Которых у неё, Зоэ, просто нет. Возможно, у Хаджи нет даже года. А, может быть, даже дня. Но и в этот день Ханджи будет зло и весело щуриться на яркое солнце в васильковом небе, смеяться навстречу ветру, злить неприступного и опасного капрала и бормотать себе под нос что-то вроде: «Врёшь, не возьмёшь».
Так, по крайней мере, слышится Риваю, когда он окидывает её после вылазки, по обыкновению, холодно-цепким, острым, как сталь, взглядом: эта ненормальная цела? Относительно в духе?
Без её бесконечного, неунывающего оптимизма, подозрительного смахивающего на шизофрению, ему придётся туго. Просто потому, что он давно, привычно, почти профессионально мёртв. А она – жива. И без её поразительного, порой убийственного взгляда на жизнь… он справится, сомнений нет. Вот только вопрос – как?
- На всё есть свои причины, - беззаботно-весело бросает Ханджи в один привычно непрекрасный день готовому сорваться с катушек капралу. Всегда равнодушно-невозмутимому, собранному, видевшему всё на свете капралу-смертнику - бросает слова в лицо, внезапно посеревшее от ярости и невозможности что-то исправить. Зоэ почти знает, что будет. И не удивляется, когда он грубо, с размаху припечатывает её к стене. Она отлично знает, какая сила скрыта в его обманчиво тщедушном, поджаром и сухом теле – вытаскивал-то он её из боя не раз.
- И у тебя - тоже, - продолжает смеяться Ханджи, глядя в расширившиеся от желания уничтожить её на месте глаза, не пытаясь расцепить его побелевшие от напряжения пальцы – на предплечьях, определённо, останутся синяки, но сейчас это совершенно неважно. Важнее достучаться до него, вытащить из пропасти почти-отчаяния и успокоить.
- Зачем ты это делаешь? - тихо рычит Ривай, встряхивая, не ослабляя хватки. Даже если вопрос риторический – сейчас ему нужен ответ. Кто угодно уже провалился бы под землю от одного только сквозь зубы шипящего голоса, от вымораживающего, бьющего наотмашь взгляда. Но только не она.
- У меня, как и у тебя, свои причины, - отвечает Зоэ, прищурившись и глядя капралу прямо в глаза и, пользуясь заминкой, распрямляет ладони сжатых мертвой хваткой рук и легко гладит кончиками пальцев его китель на груди. И чувствует, как расслабляется железный захват, в его глазах зажигается немой вопрос, и, постепенно, уже совсем другая жажда, нежели жажда убийства.
«У меня точно есть на это причины», - последнее, что мелькает в голове у Ханджи, прежде чем несгибаемый и неприступный капрал становится обычным мужчиной.
А уж Зоэ позаботится о том, чтобы в её присутствии он таким и оставался.

@темы: фанфики, Шингеки, РивайХанджи

---

с фикбука

Название: Газпром по-сейрейтейски или «бойтесь того, о чём мечтаете»
Автор: wandering
Бета/гамма: moondrop
Фендом: Блич
Персонажи/пейринги: фанатка/Кучики Бьякуя
Жанр: стёб, юмор
Рейтинг: PG-13
Размер: драббл, 2 стр.
Статус: закончен
Предупреждения: оос
Размещение: с разрешения
Дисклеймер: из моего только сочетание слов. Права - у Кубо.
От автора: Эллане Найт - подателю идеи и разделителю этой шизы посвещается


Вот скажите мне, люди добрые, кто, ну кто дергал меня за язык?! Эх, говорила мне мама: «Молчи, за умную сойдешь, ибо молчание - золото!» И почему я её никогда не слушаю?..
Дело было так. Посидели мы с девочками в кафе, поржали, "Блич" обсудили, за героев пободались. Потом в скверике пивка добавили - и по домам! Напоследок повздыхали, конечно, мол, нет в нашем мире мужиков, хоть в аниме беги. Вот тут я и ляпнула, что хоть в качестве мебели, на денёк в поместье Кучики, на князя полюбовалась бы...
Пришла домой и бухнулась спать - завтра ведь на работу.
Открываю глаза: солнышко, зелень, птички! Мать моя женщина - Сейрейтей!
Я, почему-то, на заборе – висю. Вишу. Болтаюсь, короче.
Шинигами бегают.
Вон стена рухнула – это Зараки-тайчо опять заблуд... с навигатором не сладил. Хорошенький такой навигатор, маленький, розоволосый. С ним спорить себе дороже, вот Кенпачи и не спорит уже.
Что-то ухнуло, мимо пролетело, а за красные перепончатые лапы этого «чего-то» Маюри-тайчо держится. И лыбится. Довольный! А чего это он довольный-то такой, коль его перепончатокрылое чудовище только что газон обгадило, чуть его самого в полёте не задев?
Кстати, чей газон-то? Менос Гранде!!! Да это ж газон самого Кучики-тайчо! Ни дать, ни взять, я аккурат на заборе в его поместье зависаю! А ну как заметят? Что тогда?!
Но дальше мои мысли были прерваны тем, что меня, аккуратно так, перевернули. И почему-то оставили в покое. Эй, вы чего?! Я вам что, мебель, чтоб со мной так обращаться?!
Так. Стоп. Мебель? Что-то смутно припоминаю... Мебель? Мебель?! Нет!
Слуга обернулся, будто услышал, осмотрел меня критическим взглядом с головы до ног и, пожав плечами, ушёл. Бросить девушку одну?! Гад.
Так, опять стоп. «С головы до ног»? Ну-ка, что там у меня из ног в наличии? А-а-а! У меня нет ног!!! Их нет!!! Нет!!!
Да, по сути, откуда им у футона взяться-то... Футон? Футон?!
Эх, какой менос меня дёрнул? И ляпнула же: «Эх, вот бы в Хлорку попасть! Хоть одним глазком посмотреть!» Посмотрела, меносы полосатые! И глазок-то нет, и ножек нет, и рук - тоже нет! И голоса – нет!
Помоги-и-и-те-е-е!
Ага, ты сама себе злая буратина. Сказала: «Мебель», - значит мебель! Бли-и-ин, что ж делать-то теперь?
Что делать, что делать... Думай – не думай, теперь только ковриком на заборе...
Ну, девчонки! Что б я ещё раз с вами по пиву?! Ни в жисть! Только водку – и что б сюда всех и сразу! Что б мы тут рядком повисели...
Ага, и что бы Кучики-тайчо удар хватил?! Кстати, а где он?
Но тут мои размышления опять-таки грубо прервали, сняли с забора и куда-то потащили.
Эй, люди! Тьфу, шинигами! Тьфу, слуги! Положьте на место, я тайчо жду!
Не слышат. Несут. Далеко?..
Ой, принесли! Куда это? Подставка под меч... Доспехи самурайские... Ух, ты! Сенбонзакура!!!
Эй, эй! И зачем так об пол шмякать-то? Ну и что, что я футон!
Ой, простыночка! Ой, подушечка! Симпатичненькие, с веточками сакуры... Стоп. А что это сейчас будет? А кто это сюда идет-то? Мамочки... Тайчо... Тайчо?! А что это вы такое делаете? Раздеваетесь? Нет, тайчо, стойте! Хотя... Ух ты! Продолжайте...
А! Больно! Это что, пятка? Ой! Вторая пятка? Ой, тайчо, какие у вас коленки острые... Ой, а это мягкое, это то, о чём я подумала, да? Впрочем, не такое уж и мягкое. Какой вы, тайчо, костлявый однако. Ох, что это на меня улеглось? Торс? Какие плечи, мамочки! Какая спина! А мне хорошо-о-о... Какие руки... Сильные, нежные... Ой, продолжайте, тайчо... Можете перевернуться даже... Ага, почти что так... Ещё немного... Не так. Перевернуться. Нет, ну перевернуться же! Нет, тайчо, не спать... Не спать! НЕ СПАТЬ!!!
Уснул? Блин. Ну что за жизнь?! Девчонки, что бы я ещё раз с вами куда-нибудь!.. Когда-нибудь!.. Такой шанс! Тут тайчо, а я... футон.
Уж лучше бы одеялом стала.
Э-эх, самой спать хочется, припекло меня за день на солнышке, да и тайчо такой теплый...
А завтра работу никто не отменял...
Какой вы легонький всё же, тайчо... И локти у вас острые... Покормить бы... А у меня глаза закрываются... Ну ничего, тайчо! Вот в следующий раз!.. Покормлю...



Открываю глаза – утро. Я на полу, кот - на диване. И лыбится, зараза! То ли видел всё, то ли заранее обо всём знал.
У, морда усатая! Вот выкрашу тебе голубой хайр, будешь у меня Гриммджоу!
Да, девочки, мечты сбываются... Чего бы в следующий раз пожелать?

@темы: Кучики, Блич, фанфики, князь, в обзоры, крышаедетдомстоит

---

с фикбука

Название: Единственный свет
Автор: wandering
Бета/гамма: и снова много кто помогал, спасибо)
Фендом: Блич
Персонажи/пейринги: Кучики Бьякуя, Сенбонзакура, намёк на Рукия/Ичиго
Жанр: джен, агнст
Рейтинг: PG-13
Размер: мини, 8 стр.
Статус: закончен
Предупреждения: оос
Размещение: с разрешения
Дисклеймер: из моего только сочетание слов. Права - у Кубо.
От автора: замечательной SHADOWDANCER к прошлому Рождеству, чтобы всё у неё было хорошо)

Ки-но Цураюки
Сердце моё
Унеслось от меня и скиталось
По вешним горам,
Долгий-долгий день
Оно прожило сегодня.

Свет полной луны в бархатном небе не давал спать. Бьякуя давно привык к тому, что полнолуние ранней весной приносит бессонницу. Всё бы ничего, да тёмные ночи в сочетании с пробуждающимися весенними запахами бередили нежеланные воспоминания.

Бьякуя вышел на энгаву и прислонился плечом к откосу раздвинутых сёдзи. Прохладный ночной воздух бодрил; старые, гладкие, за столетия словно отполированные босыми ногами доски приятно холодили ступни. Свет из приоткрытых створок неярко освещал кусочек энгавы. Невысокие каменные светильники мерцали возле пруда, довольно далеко от спальни Бьякуи, поэтому темнота за границей освещённого участка казалась ощутимой, густой, словно её можно было потрогать руками. Безветрие набросило на сад тёмное покрывало, и он спал, наслаждаясь тишиной. В воздухе висел тонкий запах ночных фиалок и свежесть ночной зелени. Ни стрекота сверчков или цикад, ни голосов ночных птиц – всё мирно и спокойно, будто в противовес настроению Бьякуи.

Он прикрыл глаза и прислушался к себе: внутри лениво, но опасно ворочался какой-то дикий зверь, грозя проснуться и вытворить нечто такое, отчего не поздоровится ни окружающим, ни самому Кучики. Надо с этим что-то делать.

«Господин, позвольте мне воплотиться?» – негромкий голос застал Бьякую врасплох. Меч нечасто позволял себе заговорить первым.

«Сенбонзакура? Ты вовремя... – невесело усмехнулся Бьякуя. – Хочешь поговорить?»
Лёгкий вихрь лепестков пронёсся рядом, колебания воздуха слегка задели одежды Бьякуи.

– Может, потренируемся? – воплотившийся самурай снял маску, присел на край энгавы, опустив ноги на усыпанную гравием землю.
– Ночью? Впрочем, почему бы и нет. Давно я не держал в руках боккэн.

Бьякуя ушёл в комнату, переоделся и, захватив пару переносных светильников, спустился к ожидавшему его занпакто. Он вручил один фонарь Сенбонзакуре и неторопливо зашагал в сторону додзё. Гравий тихо шуршал под ногами, темнота разбегалась в стороны от мягкого сияния светильников в их руках. Дорожка свернула влево от сада, и они прошли мимо одинокой, покрытой мхом трёхъярусной светящейся пагоды на развилке. Тропинка перешла в вымощенную плоскими камнями неширокую дорожку, ведущую к скрытому среди зелени зданию додзё. Бьякуя слегка поморщился, ступив с гравия на гладкий камень. Сенбонзакура покосился на босые ноги господина: вряд ли отсутствие обуви было простой небрежностью. Доставлять себе неудобства, когда он слишком волнуется или не может с чем-либо справиться, было одной из основных черт в характере Бьякуи.

Они подошли к освещённому невысоким фонарём цукубаи, расположенному у изгороди, которая отделяла додзё от сада. Здесь Бьякуя задержался. Опустившись на колени, он зачерпнул из продолговатого камня воду, пригубил, провёл мокрыми ладонями по лицу, встал, и, проведя всё ещё влажными руками по волосам, собрал их в хвост. Сенбонзакура только молча постоял рядом и полюбовался: видеть господина без кенсейкана, в простом тренировочном кимоно и хакама – это напоминало о временах их общей юности, когда он первый раз воплотился.
Бьякуя забрал из рук Сенбонзакуры светильник, они обогнули высокую бамбуковую ограду и, подойдя к додзё, поставили светильники на энгаву.

– Может, тренировка в темноте? Как когда-то давно? – предложил Сенбонзакура, раздвигая сёдзи и пропуская Бьякую внутрь. Занпакто чувствовал, что господину нужно выговориться, а в темноте сделать это ему будет значительно легче.

– Да? Пожалуй, – задумчиво отозвался тот.

«Значит, не показалось - его что-то мучает», – убедился Сенбонзакура. Он взял со стойки пару самых старых, утяжелённых боккэнов, потрёпанных и проверенных временем, вручил с поклоном один из них Бьякуе. Традиционную медитацию они по молчаливому обоюдному согласию пропустили, и Сенбонзакура, поклонившись, начал бой. Светильники они погасили и оставили снаружи, а потому отсутствие света в тренировочном зале, освещённом только луной, рождало фантастические, жуткие тени. Это заставляло концентрироваться.

Схватка проходила ровно, словно Сенбонзакура и Бьякуя выступали на сцене: замах, удар, свист рассекаемого воздуха, слегка задетое кимоно или край хакама. Стойка, выпад, поворот, удар, снова замах, снова выпад, деревянный стук мечей, снова боевая стойка. И только когда боккэн Бьякуи прошёлся в миллиметре от лица Сенбонзакуры, Кучики спокойно заметил:

– Надень маску. Ты сегодня рассеянный.

«Кто бы говорил!» – хотелось пробурчать Сенбонзакуре, но занпакто только молча подчинился.

– Продолжим?

– Вас что-то беспокоит, хозяин?

Глаза Бьякуи сверкнули в темноте, но он, не сказав ни слова, продолжил тренировку. Его удары стали отточеннее и сильнее, движения стали напоминать скольжение ловкого, быстрого, смертельно опасного дракона.
О, такое молчание и подобная реакция господина были хорошо знакомы Сенбонзакуре! С некоторых пор так он молчал только об одном человеке – своей сестре. И это не могло не радовать! Его господин, который был словно покрыт льдом и давно умертвил в себе сердце, стал постепенно оживать под напором пробивающихся чувств: братской привязанности и любви. Хотя сам он, похоже, этого не замечал, оттого и любое проявление эмоций считал проблемой.

– С ней всё будет в порядке, она очень сильная, – обронил Сенбонзакура и едва не пропустил удар, потому что Бьякуя после этих слов сделал неожиданный и резкий выпад.

«В порядке? Конечно, в порядке. Это же Рукия! – Бьякуя сам не заметил, как боккэн в его руках начал яростную пляску, нанося молниеносные, мгновенные удары. – Дело совсем не в этом!»

– Я знаю.

Перед глазами всплыло лицо сестры, которая сегодня прощалась с Ичиго: полное сдержанности, с открытым взглядом и нервно прикушенной губой. Она накрепко сцепила за спиной пальцы в замок, когда Ичиго, уходя, повернулся к ней спиной... Да, в присутствии брата Рукия старательно держала себя в руках, но своих чувств от Бьякуи спрятать не смогла.

– Господин? – боккэн Сенбонзакуры вскользь прошёл по плечу хозяина.
Давненько такого не было.

– Почему именно он? – внезапно вырвалось у Бьякуи.
Сенбонзакура не ответил: эмоции и мысли хозяина на этот счёт были ему хорошо известны.

Бьякуя помнил, как впервые увидел Ичиго. Тогда, в Каракуре, получив приказ арестовать Рукию, он хотел только одного – убить того, кто осмелился встать на пути клана Кучики и лишил силы его сестру. И убил при первой же возможности, несмотря на то, что Ичиго напоминал Кайена, несмотря на то, что Рукия явно была привязана к этому недошинигами. Без оглядки и сожалений, даже не как врага – как жалкую и недостойную помеху. А Ренджи, помнится, тогда догадался о его ненависти...

– Да кто он такой?! – боккэн Бьякуи со свистом рассёк воздух и наткнулся на боккэн Сенбонзакуры.

– Шиба. И этим, пожалуй, всё сказано, – занпакто опустил оружие. – Поговорим?

Бьякуя на мгновение остановил замах, мотнул головой и снова принял боевую стойку.

– Нет. Продолжим.

Шиба. Шиба Иссин и Шиба Кайен. Куросаки Ичиго. И он тоже – Шиба.
Иссин. Бьякуя прекрасно помнил этого безалаберного и несерьёзного на вид, но крепкого, сильного, талантливого капитана. Шиба на удивление ладил с капитанами всех отрядов и одинаково естественно смотрелся как в обществе Укитаке с Кьёраку, так и в компании Зараки или Хирако. Он не был образцовым командиром: свалил всю бумажную работу в отряде на третьего офицера Хитсугаю, откровенно баловал своего лейтенанта Матсумото, но это не мешало ему пользоваться безграничным уважением в отряде и доверием среди капитанов. Иссин вёл себя не просто безрассудно – вызывающе, не скрываясь, наслаждался своей силой, девизом имея понятие «Всех защищу сам». И в этом, пожалуй, Ичиго полностью пошел в отца...
Когда Иссин пропал, замену ему подыскивали долго, а отряд сильно жалел о пропавшем капитане. С Бьякуей Иссин близок не был, но кроме совета капитанов им постоянно приходилось сталкиваться на собраниях кланов и всевозможных встречах аристократии. К слову сказать, Иссин пользовался вниманием женщин и делал это с удовольствием. Хотя, надо отдать ему должное, рамок он не переходил никогда. Свой клан он любил, семейство защищал всеми силами и очень тяжело переживал смерть молодого племянника. Об этом в Готее знали все, хотя Иссин и после его гибели изо всех сил сохранял свои безрассудство, жизнерадостность и ребячливую дурашливость.
А вот в этом Ичиго на отца совершенно не походил, разве что безрассудство у них семейное!

Бьякуя сделал ложный выпад и следующим движением выбил из рук Сенбонзакуры боккэн. От последовавшего удара тот ускользнул, перекувырнувшись через голову и подхватив упавшее оружие, но подняться с колена так и не успел. Боккэны тяжело и глухо схлестнулись.

– Соберись. Что с тобой сегодня?

«Да это не со мной – использовать шунпо и даже не заметить этого», – мысленно вздохнул Сенбонзакура.

– А Вы о чём задумались, господин?

– Задумался? Ни о чём, – отрешённо отреагировал Бьякуя, похоже, даже не поняв вопроса, и продолжил бой.

Кайен. Ещё в бытность свою лейтенантами они с Бьякуей отличались как небо и земля. Выросший в Руконгае, грубоватый, лишённый изящества и малейшего намёка на аристократичность, он неизменно привлекал открытостью, дружелюбием и оптимизмом. Да и внешностью Кайен обижен не был. Не уважать и не ценить по достоинству этого гения Бьякуя, несмотря на неприязнь, всё же не мог. На собраниях знати и на лейтенантских посиделках происходило одно и то же: Кайен притягивал к себе людей. В отряде его обожали, среди лейтенантов других отрядов он был нарасхват. И хотя знатные семейства рассматривали Бьякую как лучшую партию для своих дочерей, тянулись девушки именно к Кайену, который со всеми был общителен и приветлив. В отличие от сдержанного и внешне холодного Бьякуи.
Кайен был единственным, кто вёл себя с Бьякуей на равных. Он как-то сразу перешагнул черту, за которую не могли зайти остальные. А для Шибы, видимо, никакой черты и не существовало, его радушное сердце было открыто для каждого. И Бьякуя при всей своей замкнутости так и не смог оттолкнуть или отодвинуть Кайена подальше. Наверное, ещё и потому, что тот был интересен и притягателен для него самого.
По силе и способностям они были примерно равны, и Кайен был достойным противником. Надо ли говорить, что этот Шиба вызывал противоречивые чувства? Бьякую, наделённого от природы такой же непоседливостью и энергией, но вынужденного сдерживаться, непосредственность Кайена раздражала.
А как же достойное поведение и образец для подражания? Но Шибу, похоже, эти вопросы не мучили. А вот Бьякуя, наблюдая за Кайеном, изводился от чувства неприятия с одной стороны, и восхищения – с другой. То, что Бьякуе давалось с трудом, для Кайена было чем-то само собой разумеющимся: лёгкость общения, внимание к людям и способность выражать свои эмоции. Переживая подобный внутренний разлад, Бьякуя и сам не замечал, как пристально-болезненно наблюдает за каждым шагом лейтенанта Кайена.
Они часто спорили. Тема была неважна, Бьякуя просто искал повод схлестнуться, будь то отношения с подчинёнными, главенство кланов, оформление бумаг, стиль боя или сочинение хокку. И чем эмоциональнее становился Кайен, тем выдержаннее и спокойнее становился в спорах Бьякуя. Но дружелюбие Шибы и его нежелание ссориться всегда брали верх. Глядя на него, Кучики всегда думал, что лучшего главы клана просто не найти: открытый, располагающий к себе, сильный, талантливый. Бьякуя помнил (хоть и стыдился этого), что втайне вздохнул с облегчением, когда Кайен отказался становиться главой своего клана и Иссин взвалил на себя это бремя.
Да ведь и знакомством с Хисаной Бьякуя был обязан Кайену, точнее, его супруге Мияко. Первая встреча с будущей женой произошла именно в доме Шиба, когда Бьякуя застал у них в гостях хрупкую, невысокую незнакомку с удивительно мягким взглядом фиалковых глаз...

Боккэн Сенбонзакуры сильно стукнул по лодыжке, Бьякуя ушел от него в прыжке, но удар был чувствительным. Думать о покойной жене во время боя - не самое правильное занятие.
Сенбонзакура застыл в стойке с занесенным над головой мечом, выжидательно глядя на Бьякую.

– Продолжаем, – упрямо мотнул головой Кучики.

Сенбонзакуре оставалось только вздохнуть и возобновить схватку: переубедить господина в таком состоянии не представлялось возможным. Не поранить бы только.

– Может, принести свет?

– Нет. Пусть будет так.

Если быть честным, то Кайен был его единственным другом. Вернее, человеком, которого Бьякуя уважал, которому доверял и с которым втайне от самого себя соревновался. Кайен был одним из тех немногих для Бьякуи, чьи слова, мнение и поддержка имели вес. Это касалось даже решения Бьякуи жениться на Хисане. И это же стало одной из причин того, что он практически перестал общаться с Шибой после её смерти. Перефразируя старинную мудрость: «Что позволено Юпитеру, то не позволено Марсу» - после смерти жены Бьякуя лишний раз убедился, что просто не имеет права на то, что могут позволить себе остальные.
Зато Рукию под присмотр Кайена в тринадцатый отряд Бьякуя передал с облегчением: вот уж кто найдёт к ней подход, подбодрит и поможет! Несмотря на разлад в отношениях с Шибой, Бьякуя не мог не понимать, что лучшей защиты и поддержки просто не найти. Кто же знал, что изголодавшаяся по нормальным человеческим отношениям Рукия найдет в Шибе не только прекрасного наставника, но и свою любовь?
Помнится, однажды, обеспокоенный глубокой влюбленностью сестры, Бьякуя тайком появился на тренировке Рукии и Кайена. Перед глазами до сих пор с легкостью возникала поляна, на которой они тренировались: Кайен, строго, но по-дружески муштрующий Рукию, первый танец Соде но Шираюки – «Белая луна».
Стоя в тени деревьев, Бьякуя тогда убеждал себя в том, что не хочет мешать тренировке и подойдёт к ним позже. Он навсегда запомнил момент, когда рука сестры подружилась со своим «ледяным клинком» – танец Соде но Шираюки, который после множества попыток наконец получился.
Бьякуя смотрел на Рукию и не мог не гордиться ею; он смотрел на сестру, а перед глазами вставал образ Хисаны, давно, словно в другой жизни, танцевавшей перед ним...
Кучики понял, что именно щекочет щёки и подбородок только тогда, когда стёр солёные капли белой перчаткой. Больше на тренировки Рукии Бьякуя не приходил и в её отношения с Кайеном не вмешивался.

– Ямэ! – Бьякуя резко вскинул руку, останавливая бой. Не имело смысла продолжать дальше, поскольку этот поток воспоминаний тренировкой было не остановить.

Сенбонзакура застыл, потом выдохнул с облегчением. Кажется, господин что-то для себя решил? А если и нет, то ночь ещё длинная, придётся помочь ему понять и принять, что чувства госпожи Рукии не менее сильны, чем у него самого.
Бьякуя порядком вспотел: бой на деревянных мечах – это ведь не духовной энергией пользоваться, это совсем другая усталость. Да и сражаться с Сенбонзакурой всё равно что с самим собой. Надо как-то успеть привести себя в порядок до утра. Во всех смыслах. Откуда появилось чувство, что Бьякуя что-то упускает?

Сенбонзакура подошёл, поклонился, забрал из рук Бьякуи боккэн, подал полотенце.

– Может, приготовить ванну?

– Было бы неплохо, – почти измученно улыбнулся Бьякуя. – Но потом – чай.

Бьякуя наблюдал за тем, как занпакто вернул оружие на место, а потом зажёг светильники и приготовился закрыть додзё.
Они вышли на энгаву, Сенбонзакура задвинул сёдзи и подал Бьякуе плетёные сандалии.

– И когда ты успел? – удивленно вскинул брови Кучики.

Занпакто довольно промолчал - удивить господина было делом редким и трудным. Сенбонзакура не стал говорить, что нашел запасные в додзё.

Они двинулись по направлению к главному дому. Луна из гигантского и жёлтого куска сыра, довлеющего над землёй, превратилась в светящий в вышине огромный и яркий фонарь. Небо стало того самого неопределённого тёмного цвета, какое бывает перед рассветом. Опять беззвучие и безветрие. Только серые тени метались по дорожке в такт их шагам.

– Вы подождёте в спальне, господин? – спросил Сенбонзакура, когда они подошли к дому.

– Прости, что тебе приходится это делать, совершенно не хочется поднимать кого-нибудь из слуг, – тихо отозвался Бьякуя. – Я побуду возле пруда.

– Не стоит переживать, мне полезно попрактиковаться в этом.

Самурай глянул сочувственно из-под маски. Он бы сделал всё что угодно, чтобы помочь. Но ничего не изменить, если главный враг Бьякуи сейчас – он сам. Как, впрочем, в большинстве случаев.

– Вам лучше переодеться, – поклонился Сенбонзакура и ушёл в дом готовить ванну и чай.

Переодеваться Бьякуя не стал, а медленно двинулся к освещённому пруду, вернувшись к воспоминаниям, прерванным в додзё. Перед глазами возникло мертвенно-бледное лицо Рукии с безжизненным, потухшим взглядом. Такой она стала в тот день, когда её клинок прервал жизнь Кайена. Бесполезно было объяснять ей, что так сложилось, так требовали обстоятельства, так выбрал сам Шиба, в конце концов. Всё, чем Бьякуя смог её утешить – это словами: «Он умер у тебя на руках. Цени это» – и предоставить ей полную свободу, разрешить не ночевать в поместье, набрать дежурств. Он не мог да и не знал, как по-другому объяснить ей, что гораздо тяжелее, когда близкие погибают где-то вдали. Рукия, помнится, поблагодарила его тогда деревянным голосом с ничего не выражающим лицом, и боль сестры легла на сердце тяжелым, ощутимым грузом. Так же, как смерть некогда лучшего друга.

Приносить смерть тем, кто дорог, тем, кого любишь – проклят их род, что ли?

Бьякуя хорошо представлял себе чувства Рукии, понимал, каким горем она придавлена, но совершенно не знал, как ей помочь. Всё, что он мог тогда, так это предоставить Рукию самой себе - как ни странно, в возложении на себя бремени вины она была такой же Кучики, как и он сам. Много, очень много времени прошло, прежде чем Рукия снова начала улыбаться, но печаль, поселившаяся в глубине её глаз, уже не исчезала...

К мостику, на котором стоял Бьякуя, приблизился Сенбонзакура.

– Всё готово, господин.
Бьякуя, стряхнув задумчивость, проследовал за занпакто в дом.



Не теряя времени, Бьякуя быстро вымылся и с наслаждением погрузился в горячую воду. Может, хотя бы о-фуро принесёт долгожданный покой? Но отрывочные мысли и образы и здесь не уходили. Почему Бьякуе упорно казалось, что он упускает что-то важное?
В жизнь сестры он и так старался без необходимости не вмешиваться. По возможности. До встречи с Ичиго.
И снова – Ичиго. Не он ли причина злости и раздражения? С появлением этого… рыжего - Рукия изменилась. Она ожила, словно засветилась изнутри. В Генсей она теперь уходила с такой охотой и быстротой, что Бьякую это стало задевать. Нет, он, конечно, от всего сердца желал сестре счастья и искренне надеялся, что когда-нибудь в одном из аристократических кланов найдётся достойный претендент на её руку. Но ведь не этот же!.. Хотя, если быть честным, то Куросаки, так или иначе, принадлежал именно к такому клану. Разве нет?

«Ты сражался с ним. И знаешь ему цену. Не обманывай себя, Бьякуя».
Но ведь Куросаки – человек! Человек! И недошинигами...

«Кхм... И то, и другое – вопрос времени, господин, – вклинился в его мысли Сенбонзакура. – Я жду Вас, чай готов».

«А ты сегодня деликатностью не отличаешься», – констатировал Бьякуя. И точно знал, что занпакто сейчас улыбнулся.

Прогревшись, отдохнув и душой, и телом, Бьякуя вышел из ванной обновлённым. Горячая вода смыла половину забот, даже мысли стали яснее и легче. Завернувшись в домашнее юката и набросив тёплую накидку, Бьякуя направился в спальню. Сенбонзакура ждал его, невысокий столик был накрыт к чаепитию.
Через раздвинутые сёдзи был виден ещё дремлющий сад. Луна бледнела и уменьшалась. Тонкая полоса светлеющего неба над чёрными деревьями вытесняла темноту. Ночь уступала место утру.

«Странная была ночь», – Бьякуя окинул взглядом сад и слегка задвинул сёдзи.

– Ты умеешь сервировать стол? – с лёгкой улыбкой отметил он, опустившись и обхватив чашку тонкими пальцами, вбирая тепло.

– Я долго наблюдал, как этому искусству учится госпожа, – поклонился Сенбонзакура.
Бьякуя пристально глянул на меч: Сенбонзакура бестактностью никогда не отличался, тогда к чему он это?

– Которая? – с заминкой спросил он. Слишком уж непривычно было произносить вслух то, о чём они оба знали и молчали десятилетиями.

– Ваша жена, господин.

– О чём ты?

– О том, что Вас никто и ничто не смогло остановить, когда Вы нашли свою судьбу. Госпожа Рукия такая же.

Бьякуя вскинулся было, желая возразить, но остановился, опустил взгляд на чашку в своей руке.

«Рукия такая же...»

Да, это так же верно, как и то, что без жены жизнь Бьякуи потеряла смысл. Но если бы встречи с Хисаной не случилось, эта жизнь была бы ещё более бессмысленной.
Тот внутренний свет, который в последнее время излучала Рукия, подарил ей Куросаки Ичиго, сомнений в этом не было. За десятилетия Бьякуя слишком хорошо изучил свою сестру: для Рукии Ичиго – её единственный свет. Так же как для него самого – Хисана.
Так имеет ли право Бьякуя ограждать сестру от подобных ошибок? Да и ошибки ли это?

В саду запели птицы. Их утренняя перекличка словно разбудила солнце, и небо резко посветлело, разливая над кромками деревьев жёлто-зелёную акварель, внося светлую радость в наступающее утро. В пруду зашевелились разбуженные карпы, лениво и всё ещё сонно всплёскивая водой. Ушедшая бессонная ночь унесла с собой растревоженного зверя, оставив в душе Бьякуи обретенное спокойствие. Наступающий новый день обещал быть светлым.

«Пожалуй, ты прав, Сенбонзакура», – подумал Бьякуя и вслух не сказал ничего.

@темы: Кучики, Блич, фанфики, князь, в обзоры, Сенбонзакура

---

с фикбука

Название: Странная
Автор: wandering
Бета/гамма: сама пока)
Фендом: Блич
Персонажи/пейринги: Улькиорра Шифер (Куатро Эспада), Иноуэ Орихиме
Жанр: гет, романтика, флафф
Рейтинг: PG-13
Размер: драббл, 2 стр.
Статус: закончен
Предупреждения: оос
Размещение: с разрешения
Дисклеймер: из моего только сочетание слов. Права - у Кубо.
От автора: прекрасной и любимой Givsen к прошлому Дню рождения написано)))

Странная она, странная... Девушка, почти вприпрыжку пересекающая торжествующую весной, цветущую аллею. Волосы, расцелованные солнцем, синие лепестки заколок в них – всё подпрыгивает в такт за жизнерадостными шагами девушки со стройной фигуркой и пышной грудью. Мужчины оборачиваюся ей вслед, но окликуть или подойти не спешат – странная она всё же.

В голубых глазах – свет, нездешний какой-то, неземной. Кто-то скажет, что вид уж больно легкомысленный, но это не так, совсем не так... Особенно, если рассмотреть поближе.

Взгляд её скользит по листве, по голубому небу, улыбается прохожим – всем. Просто потому, что весна. Потому что это радость, а в жизни и так слишком много тягостей, чтобы упускать возможность полюбоваться красотой.

Ведь нельзя проходить мимо цветущей сакуры или расцвеченного осенью клинового листка, упавшего под ноги; мимо осенней лужи, отражающего голубое небо. Нельзя не полюбоваться ожившей после дождя листвой или отражающегося в стеклах домов летнего заката. Нужно не пройти мимо проросшего сквозь асфальт цветка; не сорвать, вдоволь налюбовавшись, нежную незабудку, непонятно откуда выросшую среди деревьев в парке.

Девушка внезапно останавливается, срывает с ближайшего куста маленький листок и подбирает им ползущего по дороге жука – не раздавили бы. Переносит его на газон, тихо шепчет что-то об осторожности и снова продолжает свой путь.

Нет, непонятная она, странная. Не пройдет мимо упавшего ребенка, не ответит на грубость, не покажет никому своих слез. Улыбнется только, и снова в путь – подпрыгивающей, легкой, словно летящей походкой.

Такая она – Орихиме. Застывает, когда взгляд натыкается в толпе на чьё-нибудь лицо с зелеными глазами. Задумывается о чём-то, мгновенно исчезает где-то в своем внутреннем мире. Словно тень пробегает по её спокойному лицу, по всегда ясным глазам.

Но, проходит минута – и она, тряхнув рыжими волосами, уже снова сияет, излучая тепло. Столько радости в этом мире, что сердце переполняется благодарностью – нужно прожить эту жизнь и налюбоваться ею за всех тех, кто ушел.

Маленькое солнышко в короткой школьной юбке: слабая и сильная, неуклюжая и изящная, непредсказуемая и обыкновенная. С большим любящим сердцем, в котором вместились радость и боль, друзья и враги, отвага, верность и мужество и обыкновенная женская слабость.

Но никто не должен догадаться, что всё это время она ждёт. Ждёт того, кто перевернет и расставит всё на места в её застывшей во времени жизни, в которой она по крохам собирает крупицы радости. Никто и не догадывается, никто.

Кроме не менее странного мужчины в белом костюме, с бледной кожей и невероятными зелеными глазами, на которого Орихиме налетает, задумавшись. Он всё понимает разом, когда её застывший, неверящий взгляд оживает, а по щекам начинают литься слезы, которых она не замечает. А он задумчиво и спокойно стирает их подушечками пальцев, словно вокруг нет никого...

«Очень странная пара», - подумает кто-то и пробежит мимо. Оно и верно – странности ведь притягиваются. И никто не знает, что замершее время для Орихиме, наконец, ожило, начиная отсчитывать минуты новой, совсем другой жизни.

Двое продолжают путь по весенней аллее вместе: странная, чересчур жизнерадостная, сияющая девушка, словно поцелованная солнцем, и до странности хладнокровный мужчина, со спокойным, ничего не выражающим лицом, не отрывающий от Орихиме вгляда изумрудно-зелёных глаз.

@темы: УльХиме, Блич, фанфики, в обзоры

---

с фикбука

Название: Ты только танцуй
Автор: wandering
Бета/гамма: много кто помогал, всем спасибо)
Фендом: Блич
Персонажи/пейринги: Сенбонзакура, Соде но Широюки
Жанр: гет, романтика, флафф
Рейтинг: PG-13
Размер: драббл, 3 стр.
Статус: закончен
Предупреждения: оос
Размещение: с разрешения
Дисклеймер: из моего только сочетание слов. Права - у Кубо.
От автора: замечательной crazy belka28 к прошлому Дню Рождения)

Кагава Кагэки

Чудится, словно
С неба на землю летят
Лунные блёстки, -
Ночью ложится снег
Путнику на рукава.

Их ничего не связывает, кроме танца. Долгое-долгое время ничего, кроме...
Розовые лепестки кружатся в воздухе, словно снегопад. Легкий, тихий, словно снег на Рождество. Словно танец. Медленный танец для неё.

Соде но Широюки кружится внутри этого розового вихря, не замечая его – белоснежная, стремительная, холодная. Движения отточены, струящиеся белые одежды только подчёркивают плавную грацию. Взмахи белых рукавов – словно крылья большой белой птицы или порывы метели, ледяной зимней стужи. Светло-голубые волосы струятся, качаются вслед за то грациозными, а то и резкими движениями гибкой фигуры Соде. У неё в руке – веер, но если бы Сенбонзакура не знал об этом, то подумал бы, что это кинжал. Снежная королева...

Медленный ритм, который слышится откуда-то издалека – то ли хлопки ладоней, то ли глухой стук барабанов – постепенно ускоряется. Сенбонзакура подчиняется ему. Нельзя не подчиниться, когда белая танцовщица-метель с синими заколками в голубых волосах ускоряет свой темп. И Сенбонзакура уверен, что именно от этого начинает так биться сердце. Конечно, от этого. И вовсе не потому, что у Соде, на мгновение застывшей в танце, соскользнувший белый рукав открыл тонкую руку с фарфоровой кожей. И не оттого, как соблазнительно фурисоде приоткрыло выступающие на склонённой шее Соде позвонки и линию плеч...

Когда Соде но Широюки танцует, она никогда не смотрит на Сенбонзакуру. Взгляд её голубых глаз следит только за веером в руке. И Сенбонзакура, кружась рядом, всегда угадывает, где взмахнет этот веер, где застынет, раскрывшись, когда упадёт. Он продолжает кружиться рядом, лишь бы она не останавливалась. «Только танцуй!» - просит его сердце. И ему чудится, будто он слышит ответ, хотя Соде молчит, чуть улыбаясь.

Когда это началось? Сенбонзакура уже не помнит. Да и какая разница? Просто однажды ночью по весне, когда цвела слива и только зацветала сакура, Сенбонзакура увидел её танец. Видимо, госпожа Рукия, наконец, вернулась домой. Увидела ли Соде его тогда? Почувствовала ли? Танец не прервался. Белые одежды в ночи сверкали серебром, опадающие лепестки сливы кружились рядом. Свет полной луны придавал этой картине зыбкой нереальности – то ли ветер взвихрил тонкие лепестки, играя и складывая в тонкую девичью фигуру, а то ли зацветающая сакура ожила и решила танцевать...

Сенбонзакура тогда только смотрел. Просто стоял и смотрел заворожённо, боясь даже дышать, не то что с места сдвинуться. В груди разлилось что-то такое, от чего ему захотелось и взлететь, и заплакать одновременно. Он смотрел, как танцует Соде но Широюки, и думал, что в Сообществе Душ и вправду нет никого прекраснее этого белого ледяного клинка. Они тогда так и не произнесли ни слова. Танец закончился, и Соде развернулась к нему, гордая и спокойная, глядя Сенбонзакуре прямо в глаза, словно и не было на нём жуткой самурайской маски. И он только и смог, поклонившись, убраться восвояси, смущенный, напуганный даже немного. Как будто его поймали за преступлением.

Сенбонзакура потом нырнул с головой в тренировки, борясь с рассеянностью и желанием ещё раз выйти ночью в сад. Он ведь только занпакто, а разве занпакто касается весенняя любовная лихорадка? Это просто танец. Очень красивый танец. Ведь так?

В следующий раз они встретились зимой. Глубокой зимой, в ту пору, когда лежалый, осевший снег уже не радует. Когда ветра несут запахи приближения весны, и зима, чуя свою близкую смерть, лютует беспощадно. Сад с голыми, почерневшими деревьями не спасали даже старинные каменные фонари, хранящие шапки снега на своих крышах-грибах и теплящийся свет зажжённых лампадок. Да и луна – далёкая, неприступная – была какой-то чужой. Сенбонзакура так и не понял, что же тогда потянуло его в сад? И даже не сразу осознал, что в глубине сада кто-то есть: холодный ветер раскачивал деревья, и они поскрипывали и стонали на сильном ветру.
Соде но Широюки снова танцевала, но это был совсем другой танец. Не было в нём яркой, проснувшейся силы, не было радости, была только печаль. Медленные, грациозные движения Соде но Широюки были прекрасны, но переполнены грустью и ожиданием. Чем дольше смотрел на танец Соде Сенбонзакура, тем сильнее внутри разливалось, бурля и перекатываясь, желание сорваться с места и очутиться рядом с ней: сжать холодные пальцы в своих руках, обхватить худенькие плечи, согревая. Соде развернулась в танце, и, слегка присев, протянула в его сторону руки, словно призывая... Он так и не понял, как оказался рядом, а уже кружился вокруг неё, не касаясь стальной розовой красотой, успокаивая. И Соде впервые улыбнулась. Тихо, мягко, снова не глядя на него – как будто себе улыбнулась, но танец ожил, закружился в ритме с ветром и с Сенбонзакурой.

Так и повелось у них с тех пор: молчаливый призыв и безмолвный танец. Но ведь это же ничего не значит? Как не значат легкие, невесомые прикосновения веера; как не значит пойманный взгляд из под опущенных ресниц, от которого сердце Сенбонзакуры замирает. Не имеет значения даже то, что на душе становится пусто и холодно, когда он не видит её. Вся радость и печаль давно поселились у Сенбонзакуры в этом желании – слиться в совместном танце. Но и это, право, ничего не значит. Верно?

Танец Соде сейчас подобен первой бушующей весенней грозе или первой снежной буре: быстрые взмахи-всполохи, резкие поклоны и движения, замедленные подъёмы. Гибкость и грация Соде на пределе возможного – так отдаваться танцу может только она. И Сенбонзакура отступает, воплощаясь, подчиняясь тайному желанию разглядеть каждое её движение, каждый взмах, поворот головы, изящную линию спины, гибкий стан.

Ничего кроме танца, ничего... А его маска очень даже кстати, ведь она помогает скрыть волнение, порозовевшие скулы, даже сбившееся дыхание. Ведь Сенбонзакура отступил не потому, что устал – слишком нестерпимо разгорелось желание сжать Соде в объятиях, а объятия розовых лепестков смертельны. Нет, он хочет, чтобы она танцевала! Ведь сейчас она танцует только для него.

Соде но Широюки поворачивается, проблеском сверкают заколки в светлых волосах, легко всплескивают рукава, отвлекая внимание – мгновение, - и она оказывается рядом. Легкая быстрая рука снимает с самурая маску и мягкие, теплые губы легко приникают к губам Сенбонзакуры.

«До следующего танца», - слышит оглушённый произошедшим самурай, не успевший поймать исчезнувшую Соде, пальцы хватают только воздух. Ему это не привиделось?! Отчаянно стучащее в ребра сердце утверждает: «Нет!»

- Ты только танцуй! – шепчет в пустоту сада Сенбонзакура, и, закрыв глаза, со счастливой улыбкой приваливается к стволу дерева.
«До следующего... До следующего танца!»

@темы: Блич, фанфики, в обзоры, СенбонзакураСоде,

---

с фикбука

Название: ПИТЕР
Автор: wandering
Соавторы: AmuDaria(Oxus)
Фэндом: Ориджиналы
Пэйринг или персонажи: Я, Питер и неизвестная художница
Рейтинг: G
Жанры: Джен, Философия
Размер: Мини, 3 страницы
Статус: закончен
От автора: по настоянию и в соавторстве с замечательным автором написано, после прошлогодней поездки в любимый город)

"Я странник на пустынном перекрестке,
Я странник, что покинул отчий дом,
Я просто человек без званий хлестких,
Живущий в этом мире непростом.

Я каждый день ищу себе дорогу,
И с новой ночью не найду покой.
И тихо плача, вновь взываю к Богу,
Чтобы помог найти свой путь земной.

Надежд разбитых видел я страдания,
Любви растоптанной угасшее тепло,
Бился об стену недопонимания,
И злости чувствовал позорное клеймо.

Но раз за разом продолжаю подниматься,
И пряча боль, вновь продолжаю путь.
В надежде, что сумею оказаться,
Где счастье есть и можно отдохнуть"
AmuDaria



Новые города, новые люди... Зачем мы ищем встречи с ними? Зачем рвёмся в неведомые дали? Чего так жаждет наша душа? К чему стремится? Что именно движет нами? Поиск новых впечатлений? Может, родственных душ? А может – себя?

И как мы определяем их? Эти самые родственные души и места?

Непостижимая тайна - прикосновение души к душе. Один взгляд, несколько слов – и ты уже знаешь, что этот человек поселился внутри, стал частью тебя раз и навсегда. (Может быть, именно поэтому мы так боимся порой смотреть друг другу в глаза и говорить искренне, боясь привязанности...)
А кто-то так и проходит мимо незамеченный, да так и остаётся за гранью твоего восприятия.
А бывает и по-другому: встречаешься, разговариваешь – и не видишь, словно ослеп. Но потом, по прошествии времени, вспоминаешь и помнишь всю свою жизнь.

Вот и с городами так же. И как душа определяет место, где ей хорошо? Откуда просыпается чувство, что ты, если бы мог, остался здесь навсегда? Что тебе дорог каждый переулок, каждый дом, вместе со всеми кучами мусора и обвалившимися стенами? И что каждый человек, живущий здесь – особенный? Ты можешь не доверять этому чувству, игнорировать его, но, однажды поселившись, оно не покинет тебя.

Покидая Дворцовую площадь, на удивление немноголюдную и тихую сегодня, обхожу Мариинский дворец. Глаза выхватывают группу художников, рисующих портреты быстро и недорого. Мгновение внезапно растягивается и застывает, когда из этой группы взгляд выхватывает старушку. Сгорбленная – временем ли, болезнью? – она сидит на невысокой табуретке и рисует. Сморщенные, почерневшие от загара руки, почти шоколадного цвета, умело и хватко делают набросок. Вся она, старенькая, будто скукоженая, но об этом моментально забываешь, стоит только взглянуть ей в лицо. Из под старинной крохотной шляпки с вуалью, с бледного, увядшего лица смотрит пронзительный, цепкий молодой взгляд. Смотрит дерзко, с лукавством и мудростью приобретённых лет.

Сколько ей? Семьдесят? Двадцать пять? Сто пятьдесят?

Она совершенно не знакома мне, я вижу её в первый раз, но отчего-то мне кажется, что наша встреча – далеко не первая и мы знакомы уже лет сто... Кажется, что если я сейчас закрою глаза, что услышу её старческий, но весьма мелодичный ещё голос, рассказывающий о себе, вспомню её историю...

...Каждое утро начинается для нее с привычной чашки кофе и сваренного вкрутую яйца. Только правильного, настоящего кофе, с густым, терпким ароматом хорошо прожаренных и свежеперемолотых зёрен. Процесс приготовления для нее - словно магический ритуал. Хоть и известный наизусть, с отработанными до автоматизма движениями, но каждый раз приносящий в неизвестность нового утра некую незыблемость и надёжность.
Она пьет его маленькими глоточками – ложечка сахара и немного сливок – из крохотной, тонкого прозрачного фарфора, практически невесомой чашки, которая настолько же древняя, как и она сама. Каждый раз она думает об этом, и каждый раз подсмеивается над собой.

- Глупая старуха, и все тебе неймётся! Только кофе подавай спозаранку, а то вдохновение не проснется, - необыкновенно молодым голосом произносит она свою обычную фразу и ухмыляется, глядя в окно на своих ровесниц, расфуфырившихся и отправляющихся «по делам» в столь ранний час и традиционно обменивающихся любезностями подле парадного. Она дожидается, пока они исчезнут из её поля зрения и видимости окна, допивает кофе, тщательно моет чашку, насухо протирает ее и убирает к остальным, сверкающим чистотой, фарфоровым сестрам, томящимся за стеклянными дверьми таких же старинных кухонных шкафчиков. Очередная привычка, насильно привитая ее мужем-чистюлей уже Бог знает сколько десятилетий назад, давно и окончательно въелась в эту творческую личность и пережила даже самого достопочтенного супруга.

Старушка быстро собирается, еще раз проверяет, все ли принадлежности для рисования она собрала, а то память уже шалит в таком возрасте, впрочем, как ей, памяти, и положено.
Не смотря на обманчиво чистое утреннее небо, художница убирает в сумку небольшой зонтик. Потому что всю жизнь, прожитую в дорогом сердцу Ленинграде - а для нее он навсегда останется именно Ленинградом и никем иным - привыкла к переменчивой погоде и всегда была готова к появляющейся из ниоткуда мороси.
Последним штрихом сборов является шляпка – маленькая, с короткой вуалью, лет сто как вышедшая из моды, но всё ещё «интересная» – которая неизменно дожидается ее на старом комоде, рядом с фотографией улыбающегося мужа, которому она неизменно подмигивает и спрашивает:

- Ну, что, Ёсик? Как думаешь, какие занимательные физиономии попадутся мне сегодня? А? Не знаешь? Вот и я не знаю, но тем и интереснее! Поэтому поспешу, а то вдруг пропущу кого-нибудь занятного? – она еще раз хитро подмигивает ему и вскоре покидает квартиру, бодро шагая к себе «на работу», как добродушно называют дети ее любимое занятие – рисование. Именно «рисование», а не живопись или прочие пафосные слова, которые она бросала в молодости или слушала с натянутой улыбкой в праздничные, партийно-верные речи, которые открывали выставки её работ. Которые и теперь выставляются где-то или пылятся в музейных архивах, но их судьба уже давно художницу не интересует. Ее интересуют теперь лишь люди, их лица и характеры, метки жизни, прожитой этими людьми, отпечатавшиеся на них к моменту, когда она запечатлеет их. Внимательно и зорко она выискивает в чертах незнакомцев интересные моменты, пытаясь разгадать, какие тайны прячутся в сосредоточенных, улыбающихся, грустных, спокойных, радостных взрослых или детских глазах напротив.

Нет, ей не нужны деньги, потому что у нее их ровно столько, сколько ей необходимо. И не от одиночества после смерти мужа она пошла «в люди» - дети и внуки не давали ей скучать, - а потому что всю свою жизнь она искала вдохновения. И теперь находила его в том, чтобы встречать и провожать незнакомых людей, становясь ближе к ним, рисуя их портреты.
Скрюченная от времени, сморщенная старушка, с коричневыми от загара, натруженными старческими руками. Осенний, всё ещё теплый ветерок выбивает из-под некогда модной шляпки седую прядь, подхватывая и откидывая вуаль и открывая удивительные, умные, внимательные, с легким лукавым прищуром молодые глаза. Может, если подольше вглядеться в эти удивительные, полные молодого задора и старческой мудрости глаза, он расскажут нам свою, необыкновенную историю этого города?

Историю о том, как её ещё девочкой вывозили в мороз по тонкому трескучему льду из блокадного Ленинграда; как она выжила и вернулась обратно уже студенткой... Или о том, как нелепо украшался этот гордый, аристократический старинный город красными флагами, транспарантами и аляповатыми бумажными цветами к любому социалистическому празднику?.. Или о людях... О семьях, детях, одиноких прохожих и группах туристов; о больших шишках и надменных бизнесменах; о нищем старичке с Васильевского, о барде с Петроградской... Об Алеше-художнике, каждый раз пристраивающемся с ней рядышком подработать для семьи – авось, повезет... Обо всех тех, кто заказывал у неё портреты... Сколько их прошло перед её глазами? Но, кажется, она помнит каждого...
Она может сходу теперь определить теперь насколько приехал человек в её родной город; и даже, кажется, определить – откуда. Здесь, на Дворцовой, проведя долгие часы за работой, художница умеет определить род занятий, и, даже частично разгадать семейную историю...
И если разговорить её, то эта маленькая старушка сможет рассказать такие удивительные, интересные, загадочные, странные и сказочные истории, как и она сама. Наверное, она знает каждый уголок своего старого, строгого города. А может, даже является его Ангелом-хранителем?

Покидаю Невский с сожалением от того, что не смогла приблизиться и поговорить с этим чудесным, необыкновенным человеком. Прохожу по любимым местам, любуюсь неброской, пастельной красотой любимого города. Удивляюсь резным чугунным решеткам балконов и парадных, неожиданным цветным изразцам в серой стене дома; почти живым стеклянным ландышам в витрине магазина; дворцу, неожиданно оказавшемуся Суворовским училищем.

И только приехав домой я понимаю, что всё еще стою на Дворцовой площади в Питере, под еле пригревающим осенним солнышком, решившем порадовать нас напоследок, и удивительно голубым для осени небом, и наблюдаю за маленькой седой художницей с юными глазами.

@темы: фанфики

---

с фикбука

Название: Зелёный листок
Автор: wandering
Беты (редакторы): Chibi_Massacre
Фэндом: Karneval
Основные персонажи: Хирато, Цукумо
Пэйринг или персонажи: Хирато/Цукумо
Рейтинг: PG-13
Жанры: Гет, Романтика, Флафф
Предупреждения: OOC
Размер: Мини, 3 страницы
Статус: закончен
Дисклеймер: на героев Карнавала не претендую
От автора: Для Oxus написано)))

Огромный крылатый корабль гостеприимно распахнул перед капитаном свои двери, впуская стройную, элегантную фигуру Хирато в старую и до боли знакомую обстановку.

- Я дома, - привычно произнёс капитан и усмехнулся про себя: «Похоже, Ёги тихо и незаметно втянул в свою игру всех».
Хотя ничего против Хирато не имел, ему даже нравилось, возвращаясь, погружаться в домашнюю атмосферу их боевого корабля. Дружественная, почти семейная атмосфера в команде давала возможность чувствовать себя не уникальной боевой единицей, а кем-то живым, нужным, не стертым из этого мира. Да, они – он, Ева, Ёги, Цукумо, – давно чувствовали себя семьёй, а с появлением на корабле Ная и Гареки ощущение только усилилось. И, возможно, именно поэтому Ёги удавалось постепенно прививать в команде всё больше тихих домашних привычек, таких как совместные трапезы, вечерние посиделки, вечеринки, совместные походы по магазинам и вот такие, простые и уютные слова пароля-приветствия.
Впрочем, последнее время эти слова обрели для Хирато новый смысл и стали произноситься им по-особенному. А изменилось всё с недавних пор: того самого дня, как он нашел отравленную Цукумо в состоянии временной смерти.

Хирато выдернул себя из размышлений, накинувшихся на него по прибытии домой, и, озадачив барашков необходимым списком дел, двинулся в сторону своей комнаты, почему-то решив снова пройти мимо ботанического сада.
Последнее время, возвращаясь после заданий, ему необходимо было некоторое время для того, чтобы собраться с мыслями. Покоя не давали недавние события, грозя перерасти в настоящую проблему для всегда собранного капитана.
Хирато, прошедший огромное количество миссий, собственными руками расправившийся с бесчисленным количеством монстров, убивавший людей, заражённых мутантами, привыкший, казалось бы, уже ко всему - не мог забыть мертвенно-бледного лица Цукумо. Её приоткрытых холодных губ, обмякшего тела, ледяных рук и всепоглощающей пустоты и отчаяния, на несколько мгновений захвативших его целиком, от сознания того, что он не успел.
Капитан не испытывал подобного очень давно, наверное, с тех самых пор, как начал работать в Циркусе. За те первые несколько секунд, которые он прижимал помертвевшее тело Цукумо к себе, перед глазами пронеслась вся её жизнь, которая прошла практически у него на глазах.
Он был свидетелем множества горьких и светлых моментов, её неудач и побед, памятных мгновений с самого её детства. Хирато помнил Цукумо малышкой, смущенной и целеустремлённой, только пришедшей на корабль. Как бы Цукумо ни храбрилась, она отчаянно нуждалась в заботе и тепле. И корабль стал ей домом, а команда – её семьей. По неизвестной причине, Цукумо привязалась именно к нему, хотя Ёги проводил с ней гораздо больше времени: занимался, играл, веселил. Но девочка упорно тянулась именно к капитану. Хирато помнил, как она, стесняясь, просила купить ей мягкую игрушку или как она принесла ему свою первую неумелую выпечку, как горели её щёки и как подрагивали пальчики, передавая красиво перевязанный пакет... Она всегда заходила пожелать спокойной ночи, ждала с трудных миссий, всегда спрашивала, не устал ли он; после удачно выполненной работы в первую очередь искала глазами именно его, Хирато, ожидая одобрения. Он видел всё это и не мог отрицать, что испытывает удивительную нежность к этому ребёнку. И, уговаривая сам себя, считал, что относится к Цукумо просто как к младшей сестрёнке – с заботой и любовью и чувством гордости за неё, как и положено старшему брату. К тому же он был капитаном, а, следовательно, и речи не было о чём-то более серьезном, да и разница в возрасте была не маленькой.
Но в тот момент, когда в его отчаянных объятиях Цукумо, очнувшись, открыла глаза и пропавшим от слабости голосом, с трудом попыталась произнести его имя – оно, это имя, электрическим разрядом прошлось по его телу. И молнией пронзила мысль о том, что он мог потерять её. Навсегда. Не увидеть больше её удивительных, слишком серьезных глаз, не коснуться ненароком шелковистых волос, не окинуть взглядом тонкую фигурку, ставшую такой женственной в последнее время. Цукумо давно выросла, расцвела на его глазах, а он по привычке всё считал её маленькой. И мог потерять...
«Цукумо! Моя девочка! Что, если бы...» - билoсь в мозгу, пока он изо всех сил пытался сдержать нахлынувшее облегчение от того, что она жива, и вместе с этим облегчением – внезапные, непрошенные слёзы. А он-то был уверен, что уже давным-давно разучился плакать...

Почему Хирато вспоминал этот момент каждый раз, ступая на борт корабля? Может потому, что он вдруг осознал, насколько привязан, насколько зависим от этой хрупкой, строгой и очень сильной девочки, которая давно уже считала корабль своим домом? А, может, потому, что, сжимая всё в груди, его ужасала мысль о том, как опустел бы этот дом без неё...

От размышлений Хирато отвлек шорох, донесшийся откуда-то сверху. Он подобрался и почти не вздрогнул, когда среди зелени мелькнуло легкое кружевное платье и длинные светлые волосы цвета спелой ржи.

- Цукумо? Что ты там делаешь? – Хирато даже не пришлось маскировать замешательство, до того неожиданно спокойно и ровно прозвучал его голос.

- Хирато?.. Юккин застрял среди веток, - удивленно произнесла Цукумо и, прижав робота к себе, ловко спрыгнула с высоты, аккуратно приземлившись в паре шагов от капитана. - С возвращением.

Она подняла на него фиалковые глаза, такие сосредоточенные, спокойные:
- Сегодня я побывала в городке Керка. Как выяснилось, Уро использовал местный завод... – Цукумо продолжала отчитываться о проделанной сегодня работе, а Хирато только и слышал повторявшееся в голове эхом: «С возвращением... с возвращением...»
Цукумо стояла перед ним - слишком ответственная, чересчур серьёзная, но живая, теплая. Здесь. Сейчас.

- Хирато? Ты слушаешь?

Рука непроизвольно потянулась к ней, пальцы скользнули на затылок, притягивая. «Что ты делаешь, Хирато? Остановись...» Вторая рука, не удержавшись, скользнула на тонкую талию, притянула Цукумо ближе. «И как ты ей это объяснишь?» Хирато, потерявший на пару секунд контроль, наклонился к её волосам, вдыхая уже такой знакомый, едва уловимый запах ландыша. Её, Цукумо, запах. И схватился за спасительную соломинку в виде застрявшего в волосах листка:

- У тебя в волосах... застрял маленький листик. Цукумо. – Предательски севший голос звучал низко, выдавая Хирато с головой. Хорошо, что Цукумо ещё молода и неопытна, и не поймёт, отчего у капитана перехватило дыхание и дрогнули пальцы.
«Что ты творишь, Хирато? Немедленно отпусти её, - капитан слышал свой собственный внутренний голос, но несколько мгновений не мог подчиниться ему. – Пожалей девочку, возьми себя в руки...»

Настойчивый голос разума выдернул наконец Хирато из желанного, пленительного девичьего тепла, и он, подчиняясь, распрямился и выпустил ошеломлённую Цукумо.
«Быстрее, Хирато... Надо что-то сказать... Придумай что-нибудь... – взгляд зацепился за тонкие пальчики, сжимающие Юккина. – Ах да, робот...»

- Скажи барашкам, чтобы занялись починкой. – Зазвучал его уже спокойный голос. Пусть так, даже эта ерунда подойдёт сейчас. – И ещё... проследи, чтобы отослали Гареки, хорошо?
Хирато вынул из-за пазухи и протянул Цукумо телефон, который она вот уже несколько дней настойчиво просила купить для уехавшего на учебу Гареки, быстро развернулся и ушел.

- ...А... – Цукумо очнулась, получив коробочку из рук капитана. - Да, конечно! – взволнованная, растерянная, потрясённая девушка уже бежала в противоположную сторону. Ну, естественно, для того, чтобы выполнить поручение капитана! Для чего же ещё?!
Только забежав за угол, она остановилась и, застыв, растерянно посмотрела на маленький зелёный листик в её руке, на коробку с телефоном для Гареки в другой... И отчаянно покраснела, вспомнив, как на мгновение остановилось сердце, а потом бешено понеслось вскачь, когда она оказалась в объятиях Хирато. И, почему-то, захотелось вернуть то необыкновенное тепло, разлившееся по всему телу слабостью и покалыванием в ладонях, от его низкого, мягкого голоса и ласковых, нежных, настойчивых прикосновений...

«Что это было, Цукумо? Что. Это. Было?..»

Может - то самое, о чём она подумала? Может ей не показалось? Может, игра в семью, такая необходимая для всей команды, перерастёт для неё в нечто большее?..
А этот листок - маленький и зелёный, Цукумо обязательно сохранит в надежде, что когда-нибудь он станет для них с Хирато одним общим воспоминанием.

@темы: фанфики

---

с фикбука

Название: Ветер
Автор: wandering
Бета/гамма: сама пока)
Фендом: Блич
Персонажи/пейринги: Урахака Киске, Шихоин Йоруичи
Жанр: гет, романтика, флафф
Рейтинг: PG-13
Размер: драббл, 2 стр.
Статус: закончен
Предупреждения: оос
Размещение: с разрешения
Дисклеймер: из моего только сочетание слов. Права - у Кубо.
От автора: Для замечательной GreenRain написано))) Люблю я эту парочку, да)))

Она просто Йоруичи: стремительная, грациозная, неповторимая. Неуловимая, как ветер. Это банальное сравнение приходит ему в голову даже тогда, когда он крепко держит её в своих объятиях. Йоруичи так близко, что каждый изгиб её желанного, совершенного тела, кажется, проникает сквозь одежду и под кожу. Урахара держит крепко, куда уж крепче, а она ускользает всё равно. Взмахом темных ресниц, мечтательностью в золотых с искоркой глазах – она уже не здесь, не с ним. Миг – и в его руках только пустота.

«Попробуй, поймай!» - смеётся её взгляд. Взгляд даже не принцессы – королевы.

Для Урахары никогда это не изменится: ни когда она, серая от усталости, засыпает раньше, чем голова коснётся подушки, ни когда её движения и блеск золотых кошачьих глаз становятся смертельно опасными.

И уж тем более не тогда, когда она, словно играючись, задумчиво водит пальцами у него по груди, пробираясь под ткань юката. Он сдаётся на милость победителя раньше, чем она даже подумает о победе, потому что для неё - он верный рыцарь, навсегда отдавший сердце своей единственной.

Йоруичи смеётся:

- Ох уж эта твоя вечная шляпа, отдай!

Это значит – ему нужно убегать. Значит, у неё что-то идёт не так, и ей просто нужно движение и скорость.
Урахара давным-давно достойный противник для неё: играть в кошки-мышки столетиями с королевой шунпо кого угодно научит быть непобедимым. Они летят по крышам, мчатся переулками, дворами, напоминая безумную игру теней. И пусть он будет для неё «мышкой». Для неё он готов быть кем угодно, хоть пылью у ног, лишь бы она возвращалась.

Несносная, непокорная, игривая, несущая гибель. И спасающая его одним своим присутствием. Отверженный гений, изгой и принцесса клана Шихоин.

«Красавица и чудовище», - усмехается Урахара, вспоминая детский мультик, который очень любит смотреть Уруру.

Он бы давно сошёл с ума без своей красавицы с золотом в глазах. Без её смеха, без мягкой, вкрадчивой грации хищной кошки, без проницательного и быстрого ума. Он может ждать её годами, лишь бы знать, что дождётся.

Всегда неожиданная и внезапная, иногда обманчиво спокойная, она умеет быть настолько беззащитной и податливой, что он просто тонет в ней, вбирает её в себя каждой клеткой тела и каждой частицей души. Никто и никогда кроме него не видел её такой, в такие минуты Урахара понимает, что ждал не зря, и что он единственный, к кому она возвращается всегда, несмотря ни на что.

И когда Йоруичи неизменно настигает его в их безумной, безудержной азартной гонке, срывая невозможную панаму-шляпу, и смеётся:

- Попался! Не уйдешь от меня!

Он отвечает шутливо, но взгляд сохраняет серьезность:

- Как прикажете, моя Королева.

Только тогда его серые глаза пленяют её, и побеждённый становится победителем.

А она совсем, вовсе не против такого плена. Не против его крепких рук и нежных губ. Её душа принадлежит ему, а уж тело – подавно. И пусть она – ветер. Ветру тоже надо иногда отдыхать.

@темы: УрахараЙоруичи, Блич, фанфики, в обзоры

---

с фикбука

Пара старых коротких драбблов по Микасе Аккерман. Люблю её)
Название: Цель
Автор: wandering
Бета/гамма: Chibi_Massacre
Фендом: Shingeki no Kyojin / Attack on Titan / Вторжение гигантов (Атака гигантов)
Персонажи/пейринги: Микаса Аккерман
Жанр: повседневность, агнст
Рейтинг: PG-13
Размер: драббл, 1 стр.
Статус: закончен
Предупреждения: оос,
Размещение: с разрешения
Дисклеймер: Права - Хадзимэ Исаяма
Тамлайн: задолго до того, как у Ривая появилась фамилия
Её глаза следят только за ним. Днём ли, ночью, утром ли, вечером, – только за ним, опущены ресницы, закрыты ли веки... В снегопад, в холод, в зной и при шквальном ветре девочка с глазами цвета беззвездной ночи не упускает свою цель. Её взгляд, словно обращенный внутрь себя, видит только его.

Смысл в жизни? Да: не упустить. Уберечь, вытащить – из когтей хищника, из беснующейся толпы, из пасти гиганта. Да хоть с самого дна ада Микаса сможет достать его, потому что в нём вся её жизнь. И другой ей не нужно. Она пойдёт за ним куда угодно, лишь бы быть рядом.

Дружба? Любовь? Так ли уж это важно? У человека, которому подарили вторую жизнь, настолько ли большой выбор? Микасе нельзя ошибиться, и для этого она делает всё. Микасе ли не помнить, как умерла она тогда, вместе с родителями. Как валялась, связанная на полу, уже даже не ожидающая своей участи, – мёртвая. Душа едва не погибла: никому не нужна, некуда идти, некуда вернуться, незачем жить...

Он дал ей всё: защиту, тепло, дом, семью, надежду. Но главное – цель в жизни. И силу. Силу бороться до конца, бороться, когда надежды нет, бороться, когда по пояс в собственной крови, и даже в смерти – бороться. Ибо дух победить нельзя, даже если тело можно убить.

Микаса помнит об этом. Помнит каждую минуту и каждую секунду своей жизни, неотступно следуя за ним. И пусть он сопротивляется, борется с ней, пусть злится. Пусть даже ненавидит, если хочет, – для неё выбора больше нет. Она стала отточенной боевой машиной, лучшей из лучших именно затем, чтобы никогда не выпустить из поля своего зрения, не отвести от него взгляда, чтобы не исчезло в её черных глазах отражения единственно нужного человека, только его - Эрена.

Название: Микаса
Автор: wandering
Бета/гамма: Chibi_Massacre
Фендом: Shingeki no Kyojin / Attack on Titan / Вторжение гигантов (Атака гигантов)
Персонажи/пейринги: Микаса Аккерман
Жанр: повседневность, агнст
Рейтинг: PG-13
Размер: драббл, 1 стр.
Статус: закончен
Предупреждения: оос,
Размещение: с разрешения
Дисклеймер: Права - Хадзимэ Исаяма
Тамлайн: задолго до того, как у Ривая появилась фамилия.

Серое промозглое утро. Дождь. Еще даже не рассвело. Микаса и сама не знает, почему проснулась так рано. Почему стоит сейчас возле казарм, когда можно ещё хоть пару часов поспать. Утро обещает быть недобрым – походы за Стену добрыми не бывают.
Микаса поднимает к небу лицо, подставляет дождю раскрытые ладони. Она не любит дождь. Дождь заставляет вспоминать о том времени, когда Микаса умела плакать. Она не любит дождь, но сейчас никуда не уйдет, давая возможность прозрачным небожителям, хлынувшим на землю, стекать по мокрым волосам, щекотать губы, залезать под рубаху. В этом мире, где жизнь может оборваться каждую секунду, такие мгновения нужно ценить.
Микаса, всё так же с закрытыми глазами и запрокинутой головой, чуть поводит плечами, давая каплям стечь за воротник и по спине. Чувствовать – это не думать. Мысли отогнать ещё можно, чувства – только вырвать. А сейчас она кожей чувствует не дождь, а ребят - там, в казармах. Чувствует, как ворочается, пытаясь вырваться из сумбурного и страшного сна Эрен. Чувствует, как в тишине курит странный капрал, с пристальным, острым как сталь, усталым и одиноким взглядом.
Микаса мотает головой, и мокрые пряди несильно хлещут по лицу, разбрызгивая капли, прилипают к щекам, к глазам. Не думать – это целое искусство. Сейчас, вымокнув до нитки, можно вернуться и спокойно заняться тем, чтобы привести себя в порядок. До подъема ведь осталось немного. И тогда точно не нужно будет думать ни об Эрене, ни о странном капрале Ривае...
Ни о том, что, возможно, на свете и не существует человека, которого она может позвать с собой в этот дождь...
Повинуясь внутреннему импульсу Микаса разворачивается уже в дверях: дождь всё ещё идет, но сквозь рваные края серых туч видно, как, просвечивая сквозь них, встаёт огромное, красное, расцвечивающее серый, блёклый, дождливый мир солнце.

@темы: фанфики, Шингеки, Атака Титанов, Микаса Аккерман

---

с фикбука

Название: Тот самый день
Автор: wandering
Бета/гамма: Chibi_Massacre
Фендом: Блич
Персонажи/пейринги: Бьякуя, намёком Рукия/Ичиго
Жанр: гет, агнст, au
Рейтинг: PG-13
Размер: мини, 6 стр.
Статус: закончен
Предупреждения: оос
Размещение: с разрешения
Дисклеймер: из моего только сочетание слов. Права - у Кубо.
От автора: Время действия: после казни Рукии, но до арранкаров. Оклемавшийся после ранения Бьякуя посещает могилу жены.
Огромная благодарность Hono cho - за возможность общения и массу полезной информации,
sniwmer - спасибо за внимание, советы и поддержку!

Этот день обещал быть нелёгким с самого утра. А точнее, ещё с вечера, когда Бьякуя узнал, что этот рыжий... риока снова в Сообществе.
И за что ему такое наказание в виде Куросаки Ичиго? Ками всю дорогу будто развлекались, сталкивая с Бьякуей на жизненном пути людей совершенно не его круга, но быстро и прочно входящих в его жизнь; а может, они исполняли его тайные желания?

Впрочем, конечно, Бьякуя понимал, за что именно ему Ичиго. И не ему было указывать сестре, с кем общаться. В одном теперь Кучики был уверен - Рукию до утра ему не дождаться. Ну что ж, по крайней мере, теперь Бьякуя мог провести свободное время с книгой в руках.
Ничего, что завтра тот самый день, он был даже рад, что сегодня ночью, скорее всего, спать ему не придётся.
Закончив с документами, Кучики устроился в библиотеке поместья, совершенно неожиданно для себя выбрав сказки. Старые добрые сказки, которые ещё дед читал ему вслух.
И вовсе Бьякуя не сестру поджидал, просто ночь сегодня такая. Опасная.

Он лег только тогда, когда почувствовал реяцу Рукии, появившуюся на рассвете в саду. Пара часов сна, и Бьякуя снова был на ногах. Тщательно - сегодня тщательнее, чем обычно, - привёл себя в порядок, медленно оделся, взял приготовленные незабудки, благовония и любимые лакомства Хисаны, отправился на кладбище. Сегодня был день её смерти.

За десятилетия этот день уже успел превратиться в традицию: Бьякуя шёл сначала на кладбище, недолго разговаривал с женой, а после уходил в лес и оставался наедине с Сенбонзакурой, давая возможность мечу показать свои способности, а себе – забыться в движении. Сенбонзакура в такие дни показывал предел своих возможностей, и иногда Бьякуе казалось, что вот сейчас меч не выдержит и рассыплется на лепестки, да так и останется лепестками, лежащими у его ног мёртвой розовой красотой.

Началось это ещё с тех времён, когда Бьякуя, закаменев от горя, искал выход, а точнее, пытался спрятаться от утраты и вины. И памяти. Со временем такой порядок превратился в простую привычку, не потому, что горе притупилось или Бьякуя свыкся с потерей, а потому, что научился заковывать себя в броню равнодушия. Ведь всем известно, что если тело испытывает невыносимую боль, то мозг отключает сознание. А что происходит, если невыносимую боль испытывает душа?..

Бьякуя шёл по знакомой аккуратно убранной тропинке, вдыхая запах приближающейся весны – он всегда отличал смену времён года по запаху, особенному, присущему каждому из сезонов.
Да, сегодняшний день, по странному стечению обстоятельств, располагал к воспоминаниям. Сегодня впервые Бьякуе захотелось не забыть – вспомнить. Вспомнить с самого начала.

Подойдя к могиле Хисаны, Бьякуя зажег благовония, поставил цветы, положил печенье, но заговаривать с женой не спешил. Слишком много воспоминаний, запретных мыслей и образов, давно и глубоко запечатанных внутри, просились сегодня наружу.

Она напевает негромко своим чудным, мягким голосом какую-то песню и легко перебирает его волосы, пропуская длинные черные пряди сквозь пальцы, а Бьякуя дремлет, положив голову ей на колени...

Он вздрогнул от слишком яркого образа, возникшего, будто и не было стольких лет. Но Бьякуя и так уже понял, что день сегодня будет не простой, а потому постарался не отвлечься, а расслабиться. Так, как расслабляется воин, противостоя сильному ветру, – единственный способ не промерзнуть до костей и выдержать противоборствующую стихию.

Он перевёл взгляд на надгробие. Четкие выгравированные буквы, простой камень с надписью «Кучики».

Хисана... Она была подобна белоснежной лилии в грязных и мутных водах пруда – так он подумал, разглядев её внимательнее. Маленькая, хрупкая, ласковая, уютная. Она дарила, распространяла тепло вокруг себя. Такое ненужное, невостребованное в Инудзури, и такое необходимое для него. И Бьякуя, лишённый этого тепла с самого детства, понял, какую драгоценность нашёл. Очень скоро он почувствовал, что для него Хисана - как воздух, что без неё он просто не сможет жить как раньше, что она должна принадлежать только ему, и никак иначе.

Думал ли он о том, что поступает неправильно? Нет, он просто стремился к своей цели, сметая на пути любое сопротивление. Закон, клан, обычаи, традиции – неважно. Чем сильнее было высказанное недовольство, тем уверенней он был в своей правоте. Он силён, у него достаточно средств к достижению этой цели. Кучики вообще всегда были склонны получать всё, что требуется, а Бьякуя – в особенности.

«Я смогу!» - это было даже не девизом, а железной, непоколебимой уверенностью.

О том, сможет ли Хисана, он не думал тогда...

Они сидят в большом зале для церемоний, в традиционных одеждах, рядом, на полу. Напротив – семеро вассалов, управляющий и несколько членов семей. Церемониальное знакомство задумано нарочно, во избежание неприятностей и неожиданностей на свадьбе.

Гости осыпают вежливо-ласковыми комплиментами Хисану, но Бьякуя не обманывается – её появление для большинства из них крайне нежелательно. Особенно для тех, чьи дочери по умолчанию прочились ему в жёны. Разговор течёт медленно и плавно, постепенно переходя на деловые и хозяйственные темы. Хисана отмалчивается, не в силах поднять глаз из-за растерянности, неловкости, и потому, что считает себя не в праве вмешиваться, да и в принципе здесь находиться, тоже.

Разговор неожиданно поворачивает в сторону давнего спора – строительства моста в одной горной местности, испещренной мелкими речушками и одной быстрой и широкой рекой. Никто не хочет начинать это весьма трудоёмкое и дорогостоящее дело, приводя всевозможные доводы. Бьякуя молчит, сохраняя спокойно-непроницаемое выражение, внимательно слушая приближённых, по нему нельзя догадаться, как он напряжён.

- А что на это скажет уважаемая госпожа? – неожиданно звучит вежливый вопрос, и Бьякуя догадывается об истинных намерениях спросившего.

Хисана взволнованно оглядывается на Бьякую. Он слегка поворачивает к ней голову, и выражение его глаз на пару секунд меняется: в них мелькает ласковое ободрение и легкая улыбка. Хисана вздыхает и отвечает, снова опуская взгляд:

- Думаю, что строительство нового моста, вместе с новой дорогой, приведёт к увеличению населения в этой местности, и, следовательно, к развитию торговли. А значит, строительство моста будет выгодно и этому поселению, и всему клану в целом.

Глаза Бьякуи, заранее уверенного в её ответе, чуть прищуриваются, пряча довольную усмешку: так не соответствует тихий голосок произнесённым словам. Затем взгляд его тяжелеет и обращается на присутствующих, давая понять, что терпение его не безгранично и «пора бы гостям и честь знать». Задавший вопрос быстро прячет недовольный взгляд и поджимает губы: для него да теперь и для всех гостей очевидно, что будущая жена будет служить главе поддержкой.

Присутствующие, оценив обстановку, вежливо кивают, соглашаясь с Хисаной, и начинают постепенно откланиваться...



Потом, много лет спустя после смерти Хисаны, глядя на успехи Рукии, Бьякуя часто думал о том, в какой диковинно-прекрасный цветок могла бы вырасти жена, получи она необходимое воспитание и образование. Она была достаточно умна. Конечно, знаний ей явно не хватало, но она схватывала всё на лету, умела делать выводы и вычислять последствия, даже предугадывала события, но всё это было придавлено сознанием собственной никчёмности и безмерным чувством вины. Первое время, по крайней мере. Потом, когда она оттаяла и полностью доверилась ему, оказалось, что Хисана обладает удивительной, спокойной силой настоящего терпения и смирения, а так же необыкновенным даром - умением радоваться каждой минуте жизни.

Она просит научить её обращаться с оружием. Глаза полны решимости стать сильнее, стать достойной женой даймё: недавно он читал ей историю клана и обороны одной из крепостей. Бьякуя, улыбаясь, соглашается, несмотря на то, что отлично понимает - любое оружие не для неё. Но отказать такому горячему желанию со стороны обычно тихой Хисаны не может, каждая её улыбка для него на вес золота.

Они приходят в додзё, и Бьякуя показывает несколько простых движений, вручает ей боккэн. Хисана растерянно смотрит на оружие, потом пытается повторить показанное, но быстро теряется: насколько красиво и органично движения смотрелись у мужа, настолько, кажется, угловато и бестолково – у неё.

Тогда Бьякуя приходит на выручку: он ставит Хисану перед собой, обхватывает тонкие запястья и заставляет двигаться вместе, превращая тренировку в совместный полутанец. У Хисаны выходит не очень, пока она не закрывает глаза и не расслабляется в руках мужа, следуя за ним. Это будоражит Бьякую не хуже вина, ведь Хисана единственная, в чьём присутствии ему весьма трудно сосредоточиться, но так даже интереснее...



Да, тогда, особенно первый год после свадьбы, ему казалось, что он победил; что всё остальное неважно, и он сможет научить её всему; что он сорвал диковинный цветок счастья. А то, что этот цветок был необычным, словно из другого мира, появившимся не в то время, не в том месте, Бьякуя понял уже много-много времени спустя...



Однажды, возвращаясь из Руконгая, Хисана привела с собой маленького мальчика лет десяти. Уступив просьбе жены, Бьякуя оставил его прислуживать. Мальчик отогрелся и прижился, очень стараясь услужить, оживив периодическими ребяческими выходками устоявшуюся жизнь поместья.

А два месяца спустя оказалось, что этот маленький слуга регулярно поил Хисану ядом, под видом особенного травяного чая, а она догадывалась об этом.

Бьякуя вспомнил, как утратил контроль над собой от ярости и страха потерять жену, когда это раскрылось; как сорвался на крик и тряс её, требуя объяснений, не в силах в тот момент понять, что она даже пошевелиться не может от чудовищного всплеска его реяцу. И как остановился, словно от пощечины, с трудом разобрав шёпот:

- Ты же... унич...тожил бы.. его, а он... всего... лишь... выпол...нял... чей-то приказ...

Бьякуя очнулся от воспоминаний, провёл ладонью по лицу, прижал пальцами внезапно потяжелевшие веки. Виновных он тогда, разумеется, нашел, быстро разобравшись, чьих ревнивых рук это дело... Именно с тех самых пор в поместье резко сократилось количество прислуги и не появлялось ни одного нового или лишнего человека.

Да, иногда рядом с Хисаной он чувствовал себя чудовищем, посадившим в клетку маленькую певунью-пташку. Но это было сильнее него, никто другой ему был не нужен, и отпустить её Бьякуя был просто не способен.

А Хисана была вполне довольна и не жаловалась. Она обустраивала территорию возле своего крыла усадьбы, отведённого ей с самого начала; разбивала клумбы, попросила выстроить беседку. Она много читала, даже писала стихи. Короткие, яркие, полные печали и надежды. Они обменивались ими: Бьякуя оставлял для неё листок рано утром, рядом с её подушкой, а Хисана приносила написанное вечером в его кабинет и оставляла на рабочем столе, зная, что Бьякуя будет засиживаться допоздна.

Бьякуя спрятал потом эту тетрадь с её стихами и записками далеко, так далеко, чтобы даже самому не найти.

Он вообще после её смерти вел себя... странно.

Кто сказал, что нельзя похоронить себя заживо? При желании, очень даже можно. Бьякуя превратил для себя поместье в сплошную изощрённую, изысканную пытку, запретив убирать и трогать с места её вещи.

Вот её любимое кресло, а из этой чашки она любила пить; её заколки, её расческа, её домашнее юката, её таби... Это её праздничное кимоно, первое, которое он подарил ей... Она тогда, помнится, отчаянно смущалась его яркой красоты и настойчивости Бьякуи, долго отказывалась его надеть... За этим котацу они грелись вдвоём промозглой зимой и в дожди... Она любила, усевшись напротив него за этим самым котацу, пока он читал вслух, прилечь на стол и, протянув руку, переплести свои пальцы с его... Это её любимая сакура, сидя под которой она впервые прошептала ему: «Люблю...» Это её беседка, её пруд, её постель... Он сходил с ума от воспоминаний об общих ночах, о её нежности и податливости, от снов, разбивающихся и разбивающих его самого об утреннюю реальность...

Это продолжалось год. Днем – спокойный, окруженный ледяной стеной отчуждения и закованный в броню равнодушия капитан, ночью – мечущийся, смертельно раненный зверь.

«Твоя вина, Бьякуя! Это всё твоя вина!»

И тут появилась Рукия. Она мешала ему. Бьякуя избавился бы от её присутствия, если бы только мог. Ох, как она ему мешала! Бередя воспоминания и заставляя вздрагивать, отводить глаза при одном своём появлении.

Бьякуя вспомнил, как примчался сюда, на кладбище, в день, когда встретился с Рукией, бессильно упал на колени и вопрошал холодный камень: «Зачем, Хисана?! За что?!»

Рукия, сама того не подозревая, стала его карой и причиной, началом выздоровления. Потому что заставляла его меняться, заставляла одним своим присутствием, необходимостью с ней общаться и думать о настоящем. Жить.

И он снова уступил. Уже совершенно другой, практически навязанной ему женщине. Сестре.

А потом Бьякуя привык. Привык наблюдать, защищать, охранять; радоваться успехам, тревожиться от неудач – на расстоянии, издалека. Спустя годы неожиданно поняв, что случилось то, чего так боялся – он снова, опять привязан. Неожиданно, против воли, а затем уже совершенно сознательно.

И когда Рукии вынесли приговор, оказалось, что без неё своего существования Бьякуя уже не мыслит. Вряд ли Рукия догадывалась об этом, он ведь сделал все, чтобы держаться как можно дальше. Когда Бьякуя понял это, было уже поздно, расстояния было не сократить, и, казалось, совершенно невозможным, ни в его, Бьякуи, силах ничего изменить. Растерявшись, совершенно запутавшись, он окончательно превратился в монстра – ледяное и жестокое существо, не разбирающее ни своих, ни чужих...

Куросаки Ичиго изменил всё.

И как бы ни противно Бьякуе было это признавать – он должен быть и, глубоко внутри, был благодарен этому рыжему недошинигами.

События у Соукьеку, бой с Куросаки, решение спасти Рукию, то признание перед сестрой. Всё это окончательно перевернуло в душе Бьякуи вверх дном... и расставило по местам.
Выдернув сестру из-под меча Гина и посмотрев Рукии в глаза, Бьякуя не увидел в них ни ненависти, ни желания отомстить. Почувствовал только, как она, прижимая его раненого к себе, пытается защитить...
Да, он понял, как ошибался. Раны надо лечить, очищать, перевязывать. Их нельзя прятать и закрывать наглухо, иначе они начинают гноиться. И душевные раны тому не исключение.

Вот только по-другому он давно уже не умел...

Рассказав Рукии о сестре, о себе, признавшись в своей слабости перед всеми, включая Куросаки, попросив у Рукии прощенья, Бьякуя почувствовал наконец такое облегчение, которого не давали ни изнуряющие тренировки, ни сильнейшие противники, ни ненависть к самому себе. Облегчение, после которого можно было почти заново начать жить.

Хисана оказалась права, когда говорила, что признание вины никак не унижает гордости. Впрочем, как и всегда оказывалась права в подобных вопросах...



Бьякуя очнулся от ощущения приближения знакомых реяцу. Послышался негромкий разговор, и по тропинке к нему направились Ичиго, с цветами в руках, и Рукия, с небольшой корзинкой.

- Эм, Бьякуя, можно? Мы тоже хотим навестить могилу, ты не против? – вклинился фамильярный риока раньше, чем Рукия успела что-то сказать. Она пихнула его в бок локтем, требуя замолчать:

- Простите, нии-сама, мы можем прийти позже.

Бьякуя перевел на Ичиго тяжелый взгляд, помолчал, мельком глянув на Рукию (как это, всё-таки, для него до сих пор неимоверно трудно!) и промолвил:

- Не нужно. Я уже ухожу. – Сегодня у Рукии ничуть не меньше прав для того, чтобы впервые навестить могилу старшей сестры. А он может прийти ещё раз, чтобы позже поговорить с женой.

И, повернувшись, Бьякуя пошел по тропинке, чувствуя спиной, как, переглянувшись между собой, провожают его взглядами Рукия и Ичиго.

Нет, одного раза и одной благодарности, произнесённой в день спасения Рукии вполне достаточно. Рукия всё понимает, а рыжему недошинигами вовсе не обязательно знать, что вдвоём они спасли его от чего-то более опасного и более страшного, чем смерть.

@темы: Блич, фанфики, князь, в обзоры, Бьякуя и Хисана

---

с фикбука

Название: Его цветок
Автор: wandering
Беты (редакторы): Chibi_Massacre
Фэндом: Толкин Джон Р.Р. «Властелин колец»
Основные персонажи: Фарамир, Эовин
Пэйринг или персонажи: Эовин, Фарамир, другие
Рейтинг: PG-13
Жанры: Гет, Романтика
Предупреждения: OOC
Размер: Мини, 6 страниц
Статус: закончен
Размещение: с разрешения
Дисклеймер: все права у Профессора, упаси Бог мне хоть на что-то претендовать.
От автора: kolombina_ist - человеку, который их любит, подал идею и заставил это написать. Спасибо!)
* - означает, что фраза взята из самой книги, диалога Фарамира и Эовин, главы "Король и Правитель"

Совсем уже по-летнему теплое солнце пригревало землю, Итилиен стоял в легкой зеленой дымке, словно набросил тончайшее шёлковое покрывало, принарядившись к встрече поздней весны.
В княжеском дворце тоже вовсю шла уборка и наведение праздничного порядка: король Гондора должен был пожаловать вскоре с визитом. Суета подготовки парила в воздухе, радостное возбуждение слуг только способствовало неразберихе, хотя и не мешало каждому выполнять свое дело.
– Госпожа! Госпожа! Да где же она? Куда же девать подводу с привезенными саженцами цветов? – по садовой аллее бежал мальчик-слуга, посланный на поиски Эовин. Мальчика взяли во дворец всего несколько дней назад, и Эовин он видел пару раз, в торжественной и нервозной обстановке, а потому, обегав почти все комнаты в небольшом дворце и не увидев нигде богатого одеяния, растерялся. Он уже порядком отчаялся, когда, выбежав в сад, увидел возле большой раскидистой клумбы девушку в простом крестьянском платье с передником, с испачканными по локоть в земле руками, и решился спросить хотя бы у неё.
– Ты не видела госпожу? Я уже забегался! Саженцы из леса привезли, и никто не знает, куда их девать!
Девушка, сидевшая к нему спиной, согнутой в локте рукой отбросила назад пряди золотых непослушных волос, выбившихся из тяжелого пучка на затылке, и обернулась.
– Везите сюда, – раздался низкий бархатный голос, и на Йонхельма, внука Йорет, глянули серые лучистые глаза Эовин.
– Госпожа Эовин! Простите меня!
– Я уже просила тебя не называть меня так, помнишь, Йонхельм? - Эовин встала, стряхивая землю с испачканных рук и чуть улыбаясь недоумению, с которым наблюдал за ней мальчуган. – Фарамир приехал?
– Князя ещё нет, госпожа, - упрямо игнорируя несоответствие вида Эовин с этим титулом и её предыдущую просьбу, поклонился Йонхельм, - но цветы уже привезли.
– Хорошо. Мне нужно закончить эту клумбу, поэтому беги скорей, скажи, чтобы подводу привели сюда, Йонхельм.
Мальчик развернулся и резво побежал по дорожке, ведущей к боковым воротам, используемым для хозяйственных нужд, через которые доставлялись продукты, дрова и многое другое. Поэтому он не увидел, как побледнела и качнулась Эовин, прижав руку к груди.
– Совсем плохо... - пробормотала она. – Лишь бы Фарамир не заметил...
Она постояла немного, стараясь не обращать внимания на слабость в ногах и сердце, колотящееся где-то в горле, и спустя минуту только легкая бледность отражала её состояние. Эовин стала отряхивать руки и запачканный на груди передник, окинула взглядом приобретающую нарядный вид клумбу: белые подснежники уже отцвели, как и их голубые двойники – сциллы, а вот нежные белоцветники, крепкие сиреневые крокусы и солнечные нарциссы только входили в силу. Она решила привезти и добавить лесных незабудок между пробивающимися ростками красных, жёлтых и белых тюльпанов, чтобы добавить в разноцветную палитру нежно-голубого цвета.
Эовин с удовлетворённой улыбкой осмотрела труды рук своих, уже прикидывая в уме, где и какие новые цветники разобьёт и как принарядит их привезенными из леса виолами, примулами и маргаритками, и почувствовала, как внутри рождается радостное нетерпение. Даже не в приезде короля Арагорна и королевы Арвен было дело, а в том, что эта работа приносила спокойствие душе и возвращала жизненную силу. К тому же, растения тоже любили Эовин, чувствуя в ней заботливую хозяйку и словно отвечая взаимностью: цветы приживались быстро, кусты расцветали, и даже поломанные ростки, перевязанные её рукой, снова шли в рост и зеленели на радость всем. Эовин любовалась зеленью, разговаривала с растениями, ощущая с ними удивительную связь, и никогда не чувствовала себя такой счастливой, как сейчас. Если бы не одно «но»: всё чаще последнее время заходилось сердце, беспокоило головокружение и немела правая рука. Эовин худела, бледнела, и от сознания того, что не понимает причины недуга, всё больше теряла силы. За две недели отсутствия Фарамира её состояние только ухудшилось, и Эовин с трепетом и волнением ждала возвращения мужа. Меньше всего на свете сейчас ей хотелось прибавлять ему забот и отвлекать от дел собственным здоровьем. Больше года прошло с тех пор, как сгинула Тьма, но установленный в Гондоре, Рохане, Шире и всех окрестных землях мир все ещё требовал огромного количества сил для поддержания: от всех правителей, включая князя Итилиена Фарамира.
Справившись со слабостью и дурнотой, Эовин обернулась на цокот копыт. Йонхельм шёл рядом с крестьянином, ведущим под уздцы лошадь с подводой, наполненной плетёными корзинами с саженцами цветов, и казалось, что лошадь везет за собой разноцветный пушистый ковер. Эовин показала крестьянину, куда нужно разгружать корзины, а Йонхельму – какие цветы и куда относить. Отпустив обоих, отказавшись от помощи, Эовин принялась высаживать незабудки. Простенькие на вид голубые нежные цветы невольно навевали воспоминания. Прошлой весной в госпитале она с Йорет точно так же принаряжала клумбы, готовясь к встрече и будущей коронации Короля. Эовин как сейчас помнила тот день, когда Фарамир сказал, что любит её, а она согласилась выйти за него замуж. Словно это было вчера. Эовин задумчиво погладила голубые лепестки и, улыбаясь смущенно, прикрыла глаза. Какой же несмышлёной девчонкой она была тогда! И какое счастье, что она согласилась! Подумать страшно, где она была бы сейчас и что бы с ней было, откажи она Фарамиру. Теперь это казалось странным, даже непонятным, но тогда самым главным внутренним чувством, остановившим её, было нежелание причинить своим отказом лишнюю и ненужную боль. Уж чего-чего, а боли в жизни этого удивительного, прекрасного человека и так было достаточно.
Эовин продолжала задумчиво улыбаться, щеки постепенно окрасились легким румянцем, а во всем облике обычно строгой и холодной красавицы появилась удивительная нежность. Король Эомер сейчас вряд ли бы узнал свою сестру в излучающей женственность и мягкость молодой княгине Итилиена.
Фарамир оказался превосходным мужем: деликатным, чутким, заботливым. Впрочем, это не мешало ему подтрунивать и поддразнивать Эовин с завидной регулярностью, порой доводя до настоящего негодования. Но, нужно заметить к его чести, любой зарождающийся конфликт он тут же стремился погасить, сгладить лаской, шуткой или просьбой о прощении. Эта черта его характера была удивительной для Эовин: муж был для неё загадкой, противоположностью, защитой и опорой, но регулярно лишающей её душевного равновесия. Эовин не совсем понимала, сердит её это или нравится, но устоять перед таким проявлением внимания со стороны мужа не могла, смиряясь раз за разом. И в то же время чувствуя, как под его напором рушатся ледяные оковы её сердца. И раньше, и сейчас она не уставала поражаться тому, настолько слова, поступки, объятия этого крепкого мужчины и сильного воина могут быть мягкими и нежными. От одного воспоминания о взгляде Фарамира, обращённом на неё и наполненным лаской и огнем, у Эовин подкашивались колени. Когда она ловила на себе подобный взгляд, то снова ощущала себя пойманной в клетку, вот только из этой клетки она сама не хотела бы выбраться ни за что на свете...

– Ну где ещё тебя можно застать, если не здесь? Узнаю свою жёнушку! – раздался полный веселья и радости голос Фарамира, шагов которого она в задумчивости не услышала. Эовин радостно ахнула и обернулась. Муж, в пыльной дорожной одежде, быстро приближался к ней по выложенной камнями дорожке.
– Ты только приехал?! Подожди, я сейчас! – Эовин бережно опустила не посаженный цветок на землю и, отряхивая руки, резко поднялась.
Последнее, что она помнила - тревожный взгляд и стремительное движение Фарамира к ней. Когда он подхватил её на руки, темнота поглотила Эовин.

***

Очнулась Эовин у себя в спальне. Она лежала в своей кровати, Фарамир сидел рядом и гладил её по волосам.
– Вот так приветствие: бах и в обморок, - шутливо, с грустной улыбкой проговорил он, увидев, что она пришла в себя. – Или это от радости?
Он наклонился и поцеловал её в лоб, затем нежно провел ладонью по щеке. Эовин попыталась что-то сказать, но Фарамир остановил её:
– Не разговаривай, не трать силы. Ты ела? Хорошо спала? Просто кивни.
Эовин улыбнулась и, перехватив его руку, задержала её на своей щеке.
– Всё хорошо, – прошептала она от слабости одними губами, досадуя, что выдала себя с головой и только прибавила мужу хлопот.
– Конечно, – пряча беспокойство в глазах, снова улыбнулся Фарамир. – Я так рад, что наконец вернулся! Ужасно скучал.
Послышался тихий стук, звук открываемой двери, и в комнату вошел Целитель, навещавший кого-то из слуг и, к счастью, оказавшийся недалеко. Он поклонился, пристроил свой чемоданчик на ближайшем столике и вопросительно глянул на Фарамира.
– Да, я понял. Покидаю вас ненадолго. – Фарамир, наклонившись к Эовин, легко прикоснувшись губами к её щеке, тихо прошептал: - Веди себя хорошо, я скоро.
Сама не зная почему Эовин вспыхнула, внезапная злость придала ей сил и она села на кровати. Но Фарамир уже ушёл, а лекарь, присев на его место, уже прощупывал запястье, ища пульс, и ласково уговаривал Эовин не волноваться, лечь и «вообще заботиться о своём здоровье».

***

Когда, спустя примерно полчаса, умывшийся и переодетый Фарамир подходил к спальне Эовин, то застал Целителя выходящим из её дверей.
– А я как раз шёл к Вам, - поклонился Целитель и, отвечая на молчаливое беспокойство в глазах князя, продолжил: – С Вашей женой всё в порядке. Поздравляю Вас с ожиданием наследника. Госпоже нужно следить за питанием, отдыхать и больше радоваться. Если я понадоблюсь, сразу присылайте за мной, но я очень надеюсь, что этого не случится. Я сам навещу вас в следующем месяце.
Глядя на ошеломлённого Фарамира, всё ещё не произнёсшего ни слова, Целитель улыбнулся:
– Ещё раз поздравляю. Я и сам ничуть не меньше был удивлен, когда жена сообщила мне о пятом ребёнке. А ведь нам с ней уже немало лет!
Фарамир отмер, поблагодарив и скомкано попрощавшись с Целителем, взялся за ручку двери в спальню Эовин. Новость была необыкновенной и слишком радостной. Передумав за эти полчаса обо всём на свете, перебрав возможные причины, отгоняя тревогу насколько это возможно, Фарамир убеждал себя, что они вместе справятся со всем, что бы это ни было. А сейчас, остановившись перед закрытой дверью, Фарамир в который раз корил себя за то, что не слушает свое сердце, когда дело касается Эовин, ведь глубоко внутри он знал, чувствовал, что именно с ней происходит!
Но самым важным сейчас было то, как к этой новости отнесётся жена?
За несколько месяцев их совместной жизни Фарамир убедился в том, что Эовин будто бы создана для него: именно такой гордый и хрупкий цветок он искал, чтобы защищать всю свою жизнь. С ней было интересно и сложно. Привыкшая во всём полагаться только на себя, быть сильной, Эовин, прячущая свои желания, была беспомощна во всём, что касалось отношений и выражения чувств. Фарамиру часто приходилось объяснять ей казалось бы совершенно очевидные события и фразы, разъяснять причины своих поступков и учить выражать её собственные ощущения и эмоции в словах. Умение Эовин с легкостью управлять людьми, относиться к ним с пониманием и заботой, разбирать и решать проблемы и тяготы сводились на нет, когда дело касалось её самой.
Вот и сейчас Фарамир задержался возле двери, стараясь предугадать реакцию Эовин и приготовиться к любым её проявлениям. Распахнув дверь, он понял, что не ошибся: Эовин сидела на кровати, опустив босые ноги на пол, застыв и широко раскрытыми глазами глядя в никуда.
«Так и есть, она в ужасе. Сейчас, наверное, думает, что у неё ничего не получится», - усмехнулся про себя Фарамир и тихо притворил за собой дверь. Он мягкими шагами подошёл к кровати и опустился перед женой на колени, взяв её руки в свои, перевернул и поцеловал каждую узкую и ледяную на ощупь ладонь.
– Спасибо, - произнёс Фарамир и мягко улыбнулся. Эовин очнулась и непонимающе глянула на мужа, а он, увидев, что она ожила, уткнулся лбом в её ладони и продолжил:
– Я так этого ждал. Мне и сейчас не верится, что это случилось, - Фарамир поднял голову. - Ты. Подаришь. Мне. Наследника, - глядя ей прямо в глаза глубоким и проникновенным взглядом, медленно и тягуче, словно пробуя каждое слово на вкус, проговорил Фарамир. – Или наследницу. Неважно.
Эовин слушала, впитывая каждое слово, а в глазах постепенно таяли остатки страха, сменяясь вниманием.
– Что тебя мучает? – тихо спросил Фарамир. – Поделись?
– Не знаю, - прошептала Эовин.
– И всё же? Попробуй, скажи мне. Не думай, просто скажи.
Эовин нахмурила брови, словно мысли требовали усилий, и нервно сглотнула, будто переступая через себя:
– Я не могу... У меня не получится... Я не умею... Я совсем не знаю как! Я ничего не смогу!
Её голос постепенно с шёпота перешёл почти на крик, и она, задохнувшись, с ужасом глянула на Фарамира - что теперь он скажет?! - и замерла, увидев его ласковую улыбку и серьезный взгляд.
– Всё правильно. Я тоже ничего не умею. Никогда не был отцом и не знаю, каково это, - в его взгляде промелькнула тень и улыбка сошла с лица, но он продолжил: – Я только хочу, чтобы мой ребенок чувствовал, что его любят. Что мы его любим. Мы ведь сможем? Ты и я?
– Да, - прошептала Эовин, не замечая, что слёзы потекли по щекам. Соскользнув с кровати, она нырнула в объятия мужа, положив голову ему на плечо. Он был совершенно прав: они оба, она – рано потерявшая родителей, он – выросший в нелюбви, рано оставшийся без матери – не знали ничего о том, как растить детей. Но уж любить-то они смогут! Тем более – вместе! Всё оказалось так просто после его слов: она не одна, он рядом, и у них всё обязательно получится.
– Нет, это не дело, - закрыв глаза, Фарамир обнял её крепче, прижимая теснее, - тебе нельзя сидеть на полу... А мне сейчас так хорошо...
– Ничего, мы немножко, – Эовин счастливо засмеялась сквозь слезы и уткнулась ему в шею. – Всё будет в порядке. Я не такая слабая, как тебе кажется.
- Угу, не такая. Только иногда не вредно и слабой побыть, - пробормотал Фарамир, находя её губы для поцелуя.

***
На следующее утро князь Итилиена, не застав жену в спальне, обнаружил Эовин в холле, в простом рабочем платье и обычном переднике, поправляющую перед зеркалом прическу. Судя по всему, она опять собиралась возиться с цветами, причём – собственноручно. Но со вчерашнего дня она явно изменилась: из глаз ушла тревога, Эовин словно засияла изнутри, хотя бледность всё ещё не сошла с прекрасного лица. Немного полюбовавшись этим новым сиянием, Фарамир подошёл к ней сзади, и, оглядевшись по сторонам на предмет посторонних, притянул Эовин к себе: вдохнул запах её волос, поймал себя на желании распустить тугой пучок на затылке и получить за это нагоняй, поцеловал в висок.
– Прошу тебя, не перетруждайся.
– Я не больна. И скоро приедет с визитом твой Король. – И, видя, как Фарамир вздохнул и поднял глаза к небу, как бы призывая его в свидетели, что он сделал с упрямством жены всё, что мог, добавила: – И мне нужно любоваться на прекрасное! А что может быть прекраснее цветов?
– Тогда я обяжу тебя взять двух помощниц, – и, видя, что Эовин пытается возразить, прибавил строгим голосом: – Это приказ.
В ответ последовало красноречивое молчание, и Фарамир, видя как надменно вздёрнулась бровь на прекрасном лице жены, добавил почти жалобно: – Я ведь волнуюсь.
Эовин развернулась к мужу лицом, не разрывая кольца его рук, и, ласково глянув в глаза, мягко поцеловала в уголок губ:
– Как странно видеть бесстрашного Капитана таким покорным, – хитро улыбнулась она.
– Это насмешка? Ты быстро учишься! - Фарамир отпустил Эовин и быстрым движением вынул шпильки из прически. Волна золотых волос рассыпалась по плечам жены.
– Ах! Я столько её делала! – негодование пополам с досадой, последнее время вспыхивающие всё внезапнее, заставили Эовин прикусить губу.
– Ну же, моя Леди, Вам нужно любоваться на красоту! – Фарамир снова притянул жену к себе и провел рукой по светлым локонам, пропуская сквозь пальцы золотой шёлк. – Не сердись. Я просто счастлив от того, что тебе лучше и нам есть чем обрадовать Арагорна и Арвен по приезду. И это не только твои прекрасные цветы! Улыбнись?
Фарамир прижался лбом к её лбу и дождался, пока Эовин, вздохнув, не сдалась и не положила голову ему на плечо.
– Ты должна беречь себя, слышишь? – тихо, но настойчиво проговорил он.
– Конечно, буду. Я же не маленькая, - всё ещё обиженно проворчала Эовин. Находится в объятиях мужа было уютно и тепло, нигде и никогда Эовин не чувствовала себя настолько защищённой; сердится на него совсем не хотелось, и бурчала она просто по привычке.
– Хм, серьёзно? – лукаво улыбнулся Фарамир, но тут же продолжил твёрдо: – Не отказывайся от помощи и не бери всё на себя, больше отдыхай, ладно? – он взял в ладони её лицо и вгляделся в глаза. – Я очень переживаю, для меня нет никого, важнее тебя... Нет, теперь уже вас.
«Самые красивые глаза на свете», - подумалось Эовин и она с нежностью улыбнулась, а вслух произнесла: – Обещаю. И отпусти меня уже наконец, а то кто-нибудь войдёт и мне придётся краснеть.
Фарамир вздохнул и отступил было, но мгновенно передумал, и снова притянув к себе Эовин, прижался к её губам. Поцелуй вышел сильным и страстным, и Эовин потерялась в ощущениях, в которых перемешивались желание оттолкнуть мужа и невозможность оторваться от близости и ласки родного человека. Когда Фарамир отпустил её, трепещущую и покрасневшую, она прошептала, не поднимая глаз: - Что ты творишь? – и, развернувшись, зашагала к выходу, на ходу скручивая дрожащими пальцами волосы в пучок.
А Фарамир молча стоял, с улыбкой глядя на стремительно и легко удаляющуюся стройную фигуру жены, и подавлял в себе желание догнать, остановить, увести её в какой-нибудь тихий и неприметный уголок сада, чтобы провести день наедине, наслаждаясь обществом друг друга. В который уже раз он благодарил небеса за то, что чудо произошло, они с Эовин не только оба остались живы, но и встретились, а теперь к этому чуду прибавилось неожиданное, но такое желанное счастье, которое вскорости появится на свет. Ещё один его собственный цветок. В том, что это будет золотоволосая маленькая красавица, Фарамир почему-то не сомневался.

@темы: фанфики, Властелин колец

---

с фикбука

Название:Путь сердца
Автор: wandering
Беты (редакторы): Аля Гетто
Фэндом: Толкин Джон Р.Р. «Властелин колец»
Основные персонажи: Фарамир, Эовин
Пэйринг или персонажи: Эовин, Фарамир, другие
Рейтинг: PG-13
Жанры: Гет, Романтика, Ангст, Психология
Предупреждения: OOC
Размер: Миди, 47 страниц
Кол-во частей: 10
Статус: закончен
Размещение: с разрешения
Дисклеймер: все права у Профессора, упаси Бог мне на них претендовать.
От автора: с фикбука, корявое и старое, но нежно любимое. во второй раз такое не решусь ни за что написать)))
* - означает, что фраза взята из самой книги, диалога Фарамира и Эовин, главы "Король и Правитель"

ч.10 Признание

Фарамир, серьезно уставший, но довольный и проделанной работой, и теплым солнцем, и ярким весенним небом, и тем, что нашел Эовин, а особенно тем, что она сидела на ИХ скамейке, и немного тем, что она всё-таки не в Кормаллене, лёгкой и быстрой походкой приближался к Эовин.

Узнав, что она в госпитале, Фарамир удивился тому, что Эовин всё ещё здесь и очень обрадовался, увидев её в саду живой и здоровой. Он обратился к Эовин на «ты» нарочно, чтобы сразу преодолеть возможную неловкость и заодно увидеть, как она отреагирует на это. Как-то ненужно совсем и вовсе не хотелось возвращаться к «вы», а вот перешли ли они окончательно на «ты», ему и предстояло ещё узнать.

Так же как необходимо было узнать, что же происходило с ней в эти несколько дней? Ведь он понятия не имел, к какой Эовин он вернулся. Волноваться было о чём – на Кормалленское поле она могла не поехать по многим причинам. И они, причины, могли быть очень разные: от простой слабости и серьёзных последствий после травмы до сильных душевных мук. Могла, конечно, быть и ещё одна причина, заключающаяся в нём самом, и, в глубине души Фарамир очень надеялся, что это так и есть, но думать себе об этом пока запрещал. Надежда – существо крылатое, унести может слишком далеко.

Настроение было ликующее, хотелось пошутить, но, услышав её ответ, Фарамир приостановился, удержав стремительную радость, и внимательнее вгляделся в глаза. Неужели?

Это «ты» от неприступной и обычно холодной Эовин очень и очень о многом сказало ему, так что даже слегка перехватило дыхание: она думала о нём и помнила о том дне, когда всё изменилось. И, возможно, всё, что произошло между ними тогда важно и для неё? Он остановил себя – разговор был ещё впереди.

Но, по крайней мере, чужим за время отсутствия он для неё не стал. Хотя её тихий и усталый ответ подсказал Фарамиру, что тяжкие думы совсем изнурили её; что он пришел в очень нужный, а, возможно, и в самый последний момент.

Но куда привело Эовин её внутреннее сражение, и кто в нём победил?

Заданный ею вопрос показался ему похожим на крик о помощи и одновременно на вынесенный приговор. Вот только кому?

Не дав воли вновь дрогнувшему и замершему сердцу, Фарамир посерьёзнел и внутренне собрался. Похоже, сейчас состоится очень важный для него разговор. Тот самый, которого он опасался. И который был неизбежен.

Он подумал, что прямо сейчас, в этот момент, для него наконец всё и решится. Не так он себе это представлял, не так планировал. Но, судя по тому, как лихорадочно блестели у Эовин глаза, настроена она была решительно. О, он хорошо помнил этот взгляд! Точно так её глаза блестели в их самую первую встречу, а значит, ему снова придётся сражаться с её страхами.

И, твердо глядя Эовин в глаза, Фарамир ответил:

- По крайней мере две причины могу я назвать, но какая верна, не знаю. Тебя позвал только брат, а ты ждала другого приглашения – это раз; другая причина в том, что я не поехал в Кормаллен, и ты решила остаться вместе со мной. Впрочем, допускаю, что виновны обе причины, и ты сама не знаешь, какая важнее.*

Растерянный взгляд Эовин показал ему, что он попал в прямо в цель.
Но это было ещё не всё, а потому, не дав ни себе, ни ей перевести дыхание, он задал самый главный вопрос, который мучил его с самого дня Победы:
- Эовин, ты не любишь меня или не хочешь любить?*

Спросил и почувствовал, что то, чего так боялся с самого начала – разбить в ней что-то невидимое и хрупкое - сейчас, кажется, и случится...

«Не люблю? Или не хочу? Вот так просто?» - у Эовин даже слова закончились и мысли разбежались, осталось только ощущение того, что, появившись перед ней после стольких дней отсутствия, Фарамир прочитал её, как раскрытую книгу. А самое главное - расставил всё на места, будто добавил в головоломку необходимый потерянный кусочек.

«Что это?» - Эовин почувствовала, что произнесённые им слова приобрели форму и одним движением проникли ей в грудную клетку, прямо под рёбра, разбив что-то внутри, но боли при этом не было.

Поняв, что Фарамир уложил в две фразы её размышления нескольких дней, она удивилась тому, как легко ей вдруг стало: он всё знает. Знает даже то, что неясно было для неё самой. Знает о её любви к Арагорну, знает о том, как важны для неё были эти проведённые вместе с ним семь дней, знает о её сомнениях... Оказывается, он знает всё!
На мгновение стало так легко, что захотелось смеяться. И все же что-то остановило её.

Что же насчет него самого? Хочет... чтобы она любила его? Он вправду этого хочет? Но...
Но что тогда чувствует он сам?
Эовин была в такой растерянности, что не знала, что же ему ответить. И мысли и чувства так быстро сменяли друг друга, что в этом вихре оставалось только говорить то, что сейчас важнее всего, выхватывая самую суть:

- Я хотела бы, чтобы меня любил другой, а жалости мне не нужно*, - вышло у неё тихо, но твердо. Голос, почему-то, слушался с трудом.

«Мне хотелось бы… Хотелось. В самом деле?» - но эту мысль пришлось отогнать, сейчас было просто не до неё, ибо все важные слова были уже произнесены. Не было смысла скрывать то, что так для Фарамира очевидно, и если сейчас он развернётся и уйдет, сдавшись, то сейчас, наверное, ещё не поздно, и она соберёт себя по осколкам. Она справится. Главное будет понять, как же ей жить дальше?

«Уйдёт?..»

Эовин вдруг показалось, что вокруг неё и Фарамира образовалось безвоздушное пространство: дышать стало тяжелее, а каждое слово давалось с трудом. В этом пространстве слова ложились на плечи ощутимым грузом, добавляющим напряжение и отнимающим воздух – ни исправить, ни вычеркнуть. Напряжение вокруг них было так сильно, что поднять глаз на Фарамира Эовин не могла и ждала его слов, словно приговора, молча потупив взор.

- Знаю, - ещё одна тяжесть, придавившая к земле.

«Тогда зачем ты пришел?! Неужели это никогда не закончится? Скажи уже, что ты уходишь и уходи!» - мысленно Эовин почти кричала, но горло сдавило и слова не шли.

- Ты хотела бы любви Арагорна. Он велик и знатен, а ты стремишься к славе и презираешь обычные земные дела… Тебе досталось от него понимание и жалость… и тогда ты отправилась искать смерти…*

Фарамир говорил, а Эовин чувствовала, как их общее безвоздушное пространство уже тихонько дрожит от напряжения. Еще немного, и оно взорвётся вместе с ней, разметав слова-камни и оставив только пустоту. И снаружи, и внутри.
Всё так. Всё как он говорит. Он знает про неё, оказывается, всё. И как давно? С самого начала? Тогда зачем это всё? Чего же он хочет от неё? Чего добивается?

- Теперь посмотри на меня, Эовин!* - столько силы зазвучало в этих словах Фарамира, что она невольно подняла на него взгляд, да так и замерла, пораженная.

- Ты отважная, знатная Всадница, уже заслужила великую славу, и ты прекрасна так, что даже эльфийский язык не в силах описать твою красоту!*

Фарамир замолчал, подошёл ближе, цвет его глаз сейчас напоминал грозовое небо, и Эовин не смогла оторваться от них. Помедлив, он произнёс тихо и ласково:

- Я люблю тебя, Эовин... Да, сначала при виде твоей скорби жалость пронзила моё сердце, но теперь в нём только любовь. – Он взял её руку в свои, и Эовин почувствовала, как дрожат его пальцы. Совсем тихо он продолжил, - И будь ты королевой Гондора, моя любовь не стала бы слабее.*

И, глядя в её распахнутые глаза, повторил самый важный вопрос:

- Любишь ли ты меня, Эовин?*

Эовин смотрела на Фарамира и не могла поверить тому, что услышала...
Он... любит её?! Любит и хочет, чтобы она любила его?! Вот так запросто? Зная её слабости, тайные мысли, зная про её влюблённость?

Вот тут в груди разлилось что-то невыносимо горячее, настолько, что даже кровь прилила к щекам.
Ей показалось, что безвоздушное пространство кто-то невидимый разом вспорол мечом, и воздух наполнился ароматом цветов и трав, и от этого закружилась голова.

«Я люблю тебя, Эовин… Я… Люблю… Тебя! Любишь ли ты меня?» - эхом повторялось в её голове.

Да, Арагорн – великий воин и недостижимая мечта. Но с этим человеком, стоящим сейчас рядом с ней, и трепетно ожидающим от неё ответа, ей хочется смеяться и плакать; благодаря нему она полюбила прекрасную землю потомков Нуменора. Это он, его стойкость, сила и жизнелюбие помогли ей бороться; это рядом с ним ей захотелось исцелять и дарить жизнь! Да и сама жизнь наполнилась теплом и смыслом именно рядом с Фарамиром! Разве она осталась в Минас Тирите не для того, чтобы услышать от него вот эти самые, последние, вот только сейчас услышанные слова?!
Да, именно так и никак иначе!
Эовин вдруг стало так легко, что захотелось запеть, да она почти и запела, когда звонкие слова сорвались с её губ:

- Я по своей воле осталась в Минас Аноре – крепости Солнца!* - А в голове пронеслось: «И тогда, и сейчас». И пусть Фарамир знает, что теперь это и её мечта – вернуть городу прежнее имя! Она не забыла ничего из того, о чём он рассказывал ей.

– Я не хочу больше зваться щитоносцем Рохана!.. Отныне я стану целительницей и буду любить всё, что растёт и плодоносит!*

«Ведь это потому, что ты рядом со мной...»

Эовин замолчала на секунду и добавила, глядя ему в глаза, совсем тихо, но уверенная, что Фарамир всё равно услышит:

- И я не хочу быть королевой Гондора.*

В ответ на эти слова Фарамир только рассмеялся беззвучно, сделал ещё шаг и, подхватывая, закружил в воздухе. У Эовин не было другого выхода, как только рассмеяться вместе с ним, а потом, уже оказавшись на земле, крепко ухватиться за него, потому, что снова кружится голова. Да и просто потому, что очень-очень этого хочется.

- Вот и прекрасно! Ведь я-то - не Король! - отвечает Фарамир отсмеявшись, и добавляет тише, но в голосе всё равно слышен радостный смех, - Но, думаю, это не помешает мне взять в жены прекрасную дочь Рохана, если она того пожелает.*

На лице Эовин вспыхивает румянец, из чисто девичьего смущения и стыда она гордо вздергивает подбородок, и произносит, не понимая ещё, что даёт согласие:

- Чтобы все говорили, что ты укротил гордую дочь Рохана?

«Значит всё-таки согласна!» - ликует Фарамир, а вслух отмахивается:

- Пусть говорят что хотят!

И сердце Эовин вторит: «Действительно, пусть!»

Эовин смотрит на сияющего глазами Фарамира, выражение её лица смягчается и на губах появляется лёгкая улыбка. Заметив эту улыбку, Фарамир берет в ладони её лицо и делает то, о чем мечтал сделать, уезжая - легко целует, едва касаясь своими губами её губ. Да, именно так, потому что не может себе представить более хрупкого цветка в своих руках, чем она.
Ему совсем не до того, видит ли их кто-нибудь, хоть они и стоят на городской стене, и даже наоборот, хочется, чтобы все увидели! Ведь сейчас сбылась самая заветная и втайне от самого себя хранимая мечта о мире, о счастье и о любимой!
Глаза Эовин отчего-то наполняются слезами и она плачет, уткнувшись ему в грудь. Но Фарамир не спешит утешать её, только обнимает, крепко прижав к себе, и, улыбаясь, смотрит куда-то вдаль, в сторону моря...
Есть слезы, которые не имеют отношения к горю, и их просто надо выплакать... А то, что она ещё не сказала ему, что любит... Так ведь теперь у них всё впереди!


Вместо эпилога

Держа на руках зеленоглазую и темноволосую девчушку, отроду двух-трех лет (и откуда только в их семье зеленые глаза? Не иначе, как от бабушки достались), князь Итилиена тихонько входит в просторную, светлую спальню.
Он прижимает палец к губам дочери и шепчет, что если та будет вести себя тихо, то сможет увидеть своего новорождённого брата, будущего наследного принца. Девочка делает серьезное лицо и важно кивает, показывая, что сознаёт всю ответственность момента. Фарамир, наверное, улыбнулся бы, глядя на этот обманчиво серьёзный вид, если бы его взор не был устремлен на широкую резную деревянную кровать.
На ней мирно спят молодая золотоволосая мама и такой же золотокудрый младенец. Мягко ступая, Фарамир подходит ближе и, показав малышке брата с высоты своего роста, опускает её на пол, прося немного подождать. Но Эланор - так зовут его дочь - ждать не любит, Фарамир знает это. Поэтому быстро наклоняется, легко прикасается губами к её щеке жены и вдыхает родной запах - он уже успел соскучиться.
Потом аккуратно дотрагивается до крохотных пальчиков малыша, слегка приглаживает растрёпанные волосёнки и распрямляется, глядя с нежностью на обоих.
Но Эланор уже устала и требует внимания, а потому Фарамир подхватывает её на руки и, снова взглянув на спящих, быстро уходит, чтобы дочь не разбудила их требованием дать ей брата «на лучки». Впереди у них ещё долгое лето, и Эланор успеет налюбоваться на Эльборона, а сейчас им обоим - и сыну, и Эовин нужно дать отдохнуть.
Он тихо улыбается, слушая лепет дочурки о том, что они должны вернуться и посмотреть на брата «исё лаз», и обещает ей обязательно сделать это чуть позже.

За окнами – буйная весенняя зелень цветущего сада их дворца в Итилиене и пятый год правления истинного Короля.

запись создана: 04.11.2014 в 21:43

@темы: фанфики, Властелин колец

---

с фикбука

Название:Путь сердца
Автор: wandering
Беты (редакторы): Аля Гетто
Фэндом: Толкин Джон Р.Р. «Властелин колец»
Основные персонажи: Фарамир, Эовин
Пэйринг или персонажи: Эовин, Фарамир, другие
Рейтинг: PG-13
Жанры: Гет, Романтика, Ангст, Психология
Предупреждения: OOC
Размер: Миди, 47 страниц
Кол-во частей: 10
Статус: закончен
Размещение: с разрешения
Дисклеймер: все права у Профессора, упаси Бог мне на них претендовать.
От автора: с фикбука, корявое и старое, но нежно любимое. во второй раз такое не решусь ни за что написать)))
* - означает, что фраза взята из самой книги, диалога Фарамира и Эовин, главы "Король и Правитель"

ч.6 Обретённое воспоминание

Вернувшись вечером в свою палату Эовин впервые заснула крепким сном без сновидений.

А Фарамир, наоборот, провел первую ночь без сна. Шаг за шагом, слово за словом перебирая в памяти прошедший день, он словно мозаику собирал для себя образ Эовин.
День, проведённый с ней, оказался длинною в его собственную жизнь, и ему казалось, что он и себя так же собирает по кусочкам. Фраза за фразой, мысль за мыслью воскрешали в нём то воспоминания детства и юности, то недавние события: разговоры с Боромиром и его отъезд, споры с отцом, встречу с Фродо, сдачу Осгилиата. Фарамир вновь попытался лечь и заснуть, и вот тут на него нахлынули образы, которых он совсем не ждал.


Он летит стрелой на верном боевом коне, рядом с ним мчатся боевые товарищи. В ушах от скорости свистит ветер. Рука сама выхватывает меч и протягивает его в сторону врага. Фарамир что-то кричит, пытаясь собрать всю ярость в этот крик и передать её всем тем, кто скачет сейчас рядом с ним на верную смерть. Но ветер размывает, разносит, развеивает этот крик, заталкивает слова обратно. Хотя сейчас они не важны. Теперь уже нет. Им всё равно не успеть. Два сильных удара в грудь – орочья стрела и отравленный дротик южанина достигают своей цели – и Фарамира поглощает темнота.

Синее, нет, ярко-голубое небо и ещё более яркое, но не слепящее солнце. Какое-то удивительное бескрайнее поле и безмятежное спокойствие, даже радость окружают Фарамира. Он бежит с Боромиром куда-то по зелёной-зелёной траве, а рядом с ними, весело галдя, бегут ещё дети. Высокая по пояс трава и полевые цветы совсем не мешают бегу, тело лёгкое, почти воздушное, и двигается, не замечая препятствий. А впереди, там, куда они стремятся, их ждёт кто-то важный и случится что-то очень-очень хорошее. Кто-то из бегущих детей оборачивается к нему, окликая по имени: «Фа-ра-ми-ир! Быстре-ей!» – слышит он, но, почему-то, Фарамир не может разглядеть его лица.

«ФА… РА… МИ-ИР». Голос растягивается, густеет, ухает вниз, превращается в низкий гул и неожиданно бросается на него огромной пастью гигантского огненного варга. Фарамир пытается увернуться от зверя, чувствуя одновременно лёгкость и безмерную, бесконечную тяжесть, сковывающую движения, будто он погружён в воду. Вокруг уже темнота. Нет, не так. Просто непроглядная темень. И единственный источник света – этот гигантский, в два раза выше него самого, огненный варг без всадника, который, пролетев мимо и, немного задев когтями, снова разворачивается для прыжка. В голове у Фарамира ни одной мысли. Внутри него самого и снаружи всё будто покрыто густым туманом – настолько неожиданным стал для него переход от солнечного неба к кромешной тьме. Время то тянется бесконечностью, то проглатывает минуты не жуя. Воздух как кисель, тяжело даже думать, не то что двигаться или бороться. Фарамир только чувствует, но чувства кричат об опасности – нужно уворачиваться, бежать! Этот враг не по силам ему, но он не может повернуться к нему спиной. Всё пространство будто пропитано отчаянием, безнадёжностью, страхом. С голыми руками это чудище не победить, но остановиться и подумать у Фарамира просто нет ни времени, ни сил. Судорожно ища выход, он наблюдает, как зверь разворачивается бесконечное число мгновений и медленно присаживается, группируясь для нового прыжка. Фарамир тоже весь подбирается, чуть приседает, перенося вес на одну ногу, интуитивно выбирая позу удобную для рывка.
Воздух накаляется, пышет жаром и становится нестерпимо горячим. Чувство опасности обостряется до предела и вот тут, наконец, приходит первая мысль: «Жаль, нет меча». Нет? Да вот же он, за спиной у варга, нужно только добраться – в кромешной темноте серебряным лучом мерцает его оружие. Время опять ускоряется, потому что в этот момент зверь прыгает, и тогда же Фарамиру удаётся кубарем пролететь под ним и схватить меч. «Получилось!» Теперь есть шанс победить. Или хотя бы подольше сопротивляться. Время снова замедляется и растягивается. Фарамир успевает отметить несколько кровоточащих порезов от когтей и удивиться, что не чувствует боли. Несколько долгих мгновений зверь и человек смотрят друг на друга – тяжёлые, наполненные безумием смерти мгновения. В глазах огненного монстра – холодная, безжалостная жажда убийства, – он его цель. «Мне не уйти», – понимает Фарамир, но отступать не собирается. Чувствуя противную слабость, он сжимает меч уже двумя руками, держа его перед собой, и понимает – это последний шанс. Если сейчас ему не удастся ранить зверя, то он погиб. В эту секунду монстр прыгает, Фарамир бросается к нему на встречу, а сверху на них обрушивается дикий, вымораживающий вопль.

Пространство закручивается вихрем, скручивается в спираль, зверь куда-то исчезает и Фарамир неожиданно оказывается стоящим в поле. Солнце едва пробивается сквозь тяжёлые, серые как свинец, низкие тучи. Вокруг творится какое-то безумие, двигаются в рваном беспорядке размытые фигуры. Разглядеть Фарамир может только то, что сейчас перед его глазами – гигантский поверженный дракон с отрубленный головой и чёрная, вызывающая панический, безотчётный ужас высокая фигура в чёрном балахоне, увенчанным короной. А напротив этой фигуры – высокая золотоволосая девушка-воин, в напряжении, но с бесстрашием в глазах, ожидающая удара. Фигура замахивается огромной булавой и Фарамир понимает, что девушке не увернуться. Он изо всех сил пытается броситься к ней, чтобы заслонить, закрыть собой, но ему не удаётся даже пошевелиться, а воздух вокруг превращается в стеклянную стену. Последнее, что он видит, как вдребезги разбивается щит, которым заслонялась воительница, и она падает на колени, схватив сломанную руку. А коронованный Призрак снова замахивается. Фарамир кричит от ужаса и горя, не успевая осознать, почему увиденное причиняет ему такую невыносимую боль, а пространство вокруг снова искажается.

Теперь Фарамир чувствует себя словно стоящим на вершине утёса, да, собственно, на нём и стоит. Ветер резкими порывами треплет волосы, которые лезут в глаза, но убрать их он не может, потому что двумя руками еле удерживается за острые выступы камня, прижимаясь к скале спиной. Край скалы, на которой едва помещаются его ступни, такой маленький, острый и узкий, что нельзя даже пошевелиться, иначе рухнешь вниз. Но шевелиться как-то не хочется, потому что перед глазами Фарамира проносятся, сменяя калейдоскопом друг друга образы: картины городов, люди, знакомые и незнакомые места, речушки и водопады Итилиена, Минас Тирит в огне, захваченный Осгилиат, огромные боевые элефанты, разрушенные дома, незнакомые воины верхом на лошадях, всюду полутьма, копоть, гарь, кровь, война. Потом всё это перекрывает образ отца.

«Боромир! Почему этот жребий выпал тебе, а не твоему брату?! Боромир, ты так нужен мне!!!» – звучит в ушах Фарамира, а вслед за голосом приближается лицо, искажённое страданием: Денетор стоит, держа в руках Палантир, и языки пламени лижут его руки. Забыв себя, Фарамир с криком бросается к отцу – спасти, выхватить из огня – и летит с утёса в пропасть, падая в темноту.

Он летит настолько долго, что успевает привыкнуть к ощущению падения. Даже пытается рассмотреть, куда именно он падает, но вокруг только серая дымка. Каким-то образом Фарамир чувствует приближение дна и пытается сгруппироваться, готовясь к удару, хотя и понимает – это бесполезно, он всё равно разобьётся. И тут же – неожиданно мягко – приземляется. Тело ноет, как после долгой болезни. Холод в груди от страха падения постепенно проходит. Глаза привыкают к полумраку и Фарамир, даже не пытаясь понять, где находится, с трудом поднимается. Чувствует только, что надо идти. Куда и зачем - он не знает. Но надо идти. И он идёт.

«Ты не нужен… не нужен… уходи… » – шелестит пространство до боли знакомыми голосами.

Не пытаясь вспомнить, сориентироваться или подумать, чувствуя только безмерную усталость, спотыкаясь о придорожные камни, Фарамир пытается идти. Хотя какая здесь дорога – просто голая, унылая, пустынная равнина с потресканной, будто каменной землёй. Голова гудит, с каждым шагом тело всё тяжелеет, но нет возможности ни лечь, ни отдохнуть.

«Чужой… уходи… »

И мысли, и движения даются с трудом, будто он пробирается сквозь колючий кустарник. Ему надо что-то найти, но он не знает, не помнит, что. Поэтому остаётся только брести по этой каменной пустыне, с каждой минутой всё больше и больше уходя в темень и тишину каких-то чёрных отвесных гор. От сгущающейся темноты мысли путаются и окончательно замирают. Он ничего не помнит, не может думать, только знает – нельзя ложиться на эту каменную землю. Даже чувства притуплены, а тело сантиметр за сантиметром сковывает холод. И вот, шаг за шагом двигаясь неизвестно куда, Фарамир снова оказывается в кромешной тьме. Только невозможность продолжить движение и страх заледенеть окончательно заставляют его поднять голову и оглядеться. Но вокруг только непроглядная тьма, и это заставляет Фарамира ужаснуться.

«Где я?»

Кажется, наконец очнулся инстинкт самосохранения, и вернувшееся ощущение опасности заставляет мысли проснуться. Его бьёт крупная дрожь.

«Как выйти отсюда?»

Он оборачивается в поисках хоть какого-нибудь ответа и вдруг видит маленькую, светящуюся где-то вдалеке точку.

«… ир… ара -... мир… » – едва слышен далёкий-далёкий голос. Не думая, инстинктивно, Фарамир начинает двигаться в сторону светящегося вдали огонька. Сначала идти, потом уже бежать, каким-то неведомым образом зная, что ему нужно туда, что там спасение и там его ждут. Получается не очень, он спотыкается, падает, встаёт и падает снова, но, даже обессилев, пытается ползти. Туда, к свету. И вот, когда силы уже не просто заканчиваются, а исчерпываются до дна, до самой последней капли, и он падает окончательно, неожиданно слышит чёткое: «Фарамир».

«Фарамир» – зовущий голос твёрд, но в нём слышится тревога. За него, Фарамира. А ещё в голосе слышна сила. Властная, подчиняющая, но, откуда-то Фарамир знает это, добрая сила. И эта сила постепенно вливается в него, заставляя сначала встать на колени, а затем, подняться и продолжить идти. Холод постепенно отступает, в груди разливается радость, будто сейчас он встретит старого доброго друга. Маленькая светящаяся точка постепенно увеличивается и, приближаясь всё быстрее, неожиданно оказывается человеком. Высоким, стройным и сероглазым, в светящихся серебром одеждах и звездой Элендила, увенчавшей царственное чело – Король Запада и Владыка Белого Дерева предстаёт перед ним во всей своей силе и власти. И Фарамир узнаёт его, хотя раньше никогда не видел.
«Я нашёл тебя», – с облегчением выдыхает Король и протягивает руку, – «Пойдём, ты нужен мне».

Чувствуя неимоверное облегчение, Фарамир закрывает глаза и на мгновение снова проваливается во тьму, а когда снова открывает их, то видит себя в госпитале, а рядом с собой - серого от напряжения, с ввалившимися от усталости глазами, но спокойного Арагорна. Физическая боль настоящего мира обрушивается на Фарамира со всей своей реальностью, но даже она не способна убить радость оттого, что чудо произошло, и он спасён.
И Фарамир с сияющими глазами еле слышно, из последних сил, шёпотом произносит: «Вы звали меня, и я пришёл. Приказывайте мне!»*


Фарамир внезапно открыл глаза и резко сел на кровати, тяжело дыша. Лоб покрывала испарина, мышцы ломило, словно после долгой скачки: видимо ненадолго, но он всё же заснул. Но ощущение было таково, будто сон происходил с ним наяву.
Внезапное открытие обрушилось на него снежной лавиной - увиденное, совершенно точно сном не было! Точнее, он уже видел и ощущал всё это! Все эти события или видения происходили с ним во время забытья, после того, как он был ранен, пытаясь выполнить приказ отца и отбить Осгилиат.
Так вот почему Эовин показалась ему смутно знакомой - он видел её! Это была она! На том поле перед поверженным драконом и королем-Призраком, он видел именно её!

Незаметно для себя Фарамир встал и в волнении заходил по комнате. Он забыл всё произошедшее, когда пришел в себя в госпитале, но теперь точно всё вспомнил!
Радость и потрясение от этого открытия недолго владели им, их сменила задумчивость: собственно, теперь это мало что меняло. По крайней мере, для Фарамира – он с первой встречи почувствовал, что связан с Эовин. Теперь всё проще... и сложнее одновременно. И уснуть теперь Фарамир не смог, продолжая беспокойно вышагивать по комнате, с трепетом ожидая утренней встречи.
Наутро, дождавшись Эовин, после приветствия он осторожно притронулся к её правой руке:

- Она всё ещё болит?

Его голос немного дрогнул от переполнявших чувств горечи и сожаления. Перед глазами всё ещё стояла картина боя Эовин с Верховным назгулом – разлетевшийся вдребезги щит, она сама, падающая на колени...

- Нет. Мне просто трудно шевелить ей, она почти не чувствует, - Эовин с удивлением и некоторой робостью посмотрела на Фарамира. Что за непонятные новые интонации? В груди что-то встрепенулось и отозвалось на такой вот его голос, и, чтобы спрятать собственную неловкость, Эовин тут же попросила рассказать о чем-нибудь. О себе, о детстве, о Гондоре, о Гендальфе – о чём угодно, лишь бы не молчал и перестал вот так смотреть на неё.
Фарамир и сам уже корил себя за несдержанность, ведь ей невозможно было понять его порыв, а объяснить его причину Эовин он не мог. По крайней мере, пока. Надо было успокоить взволнованную его поступком девушку, и, похоже, сегодня настала очередь его рассказов. Благо ожившие за ночь воспоминания были совсем свежи.

И он стал рассказывать. Эовин понравилось слушать его мягкий, спокойный голос, будто созданный именно для таких рассказов, описывающих красочные образы природы, картины и события из прошлого, портреты людей и их характеры. Это оказалось настоящим удовольствием, ибо Фарамир обладал талантом рассказчика. Его описания представали перед глазами реальными людьми и не менее реальными событиями, а описания водопадов, перелесков, пейзажей и лесной жизни рисовали перед глазами живые картины. Они очаровали Эовин. Слушая Фарамира она даже немного позавидовала тому, что выросла не здесь, а в пустынных степях Рохана, хотя и её край – с широкими степями, цветущими полями, далекими пиками горных хребтов и зелёными холмами – тоже был красив.

Фарамир любил Гондор: свою историю, Белый Город, Осгилиат, Итилиен. И щедро делился с Эовин этой любовью. Он рисовал картины прошлого так, будто они происходили сейчас, и она, погрузившись в них, шаг за шагом открывала для себя историю этого замечательного народа.
Особенно ярко представилась Эовин история создания двух прекрасных, величественных и мощных крепостей - Минас Итиль и Минас Анор, Крепости Солнца и крепости Луны, построенных во времена расцвета потомков Нуменора. Фарамир мечтал о том, что когда-нибудь, если война прекратиться, возможно, эти названия вернутся и, вместе с ними Гондор вернет свое былое величие.

Глядя на ясную улыбку, горящие глаза и вдохновенное выражение его лица, Эовин невольно залюбовалась Правителем. Сейчас она думала, что понимает, почему люди уважают его и с радостью подчиняются – его вдохновение было заразительным. И хотя она не могла представить его суровым и грозным военачальником, отдающим команды на поле боя и ведущим за собой сотни людей, всё равно понимала, что он может быть и таким. И должно быть в сражении, в минуту подъема, Фарамир мог выглядеть и яростным, и опасным.
Пожалуй, при желании Эовин могла себе это представить. Особенно сейчас, в эту минуту, когда чуть заметная тень, пробежавшая по лицу, придала ему выражение суровой сосредоточенности и сделала старше. Фарамир остановился на мгновение, и, тяжело глянув куда-то в сторону Темной страны, коротко объяснил, почему теперь их город носит название Минас Тирит, упомянув, что крепость-близнец называется Минас Моргул, и сразу сменил тему, вернувшись к описанию красоты Итилиена.
Эовин поняла только, что за этим стоит какая-то жуткая история, но сейчас, в ожидании неизбежного Конца и близости Мордора, расспрашивать Фарамира об этом совсем не хотелось. Поэтому она попросила рассказать его побольше о своем детстве и о Боромире, из собственного опыта помня, что рассказы о брате только облегчат для Фарамира боль от его потери.

Так прошел ещё день – в разговорах, молчании, раздумьях и наблюдениях, снова в разговорах. Изредка они поднимались на стену, чтобы посмотреть на восток, но теперь уже все чаще возвращались к узорной скамье, полюбив проводить здесь часы отдыха и трапез. Оба определённо ощущали странную связь, но старательно не замечали этого так же, как избегали воспоминаний о первом дне их знакомства. Фарамир больше не говорил ей о своих чувствах и её красоте, а Эовин перестала упоминать, что хотела бы присоединиться к войскам и считает госпиталь тюрьмой.

ч.7 Перелом судьбы

Пятое утро их встреч ознаменовалось резко ухудшившейся погодой, сильным ветром, а потому так кстати оказался приготовленный Фарамиром подарок. Фарамир поджидал с ним Эовин с утра, возле такой уже привычной для обоих скамейки.

- Я хочу подарить Вам эту накидку. Некогда она принадлежала моей матери. Сестры у меня нет… Мне бы очень хотелось, чтобы Вы носили её, Эовин.

Эовин подняла на него глаза, не совсем понимая, как реагировать. Несколькими днями раньше она совершенно точно подарок не приняла бы, но сейчас… Что-то действительно изменилось…

- Это очень дорогой подарок, - в её голосе звучало сомнение, потому что обидеть Фарамира отказом она не решалась.

- Он достоин Вас. К тому же, ветер усилился, а в ней вы сможете гулять до вечера, - улыбнулся Фарамир. Но Эовин почему-то казалось, что его мысли витают далеко.

Немного, совсем чуть-чуть колеблясь, Эовин протянула руку и погладила мягкую темно-синюю ткань, расшитую серебряными звездами:

- Она очень красива, - неясное ощущение важности происходящего не давало ей покоя, но решимости не придавало, скорее наоборот, пугало.

- Под стать Вам, - снова мягко улыбнулся Фарамир, всё ещё думая о чем-то своём. - Наденьте и поднимемся на стену. У меня странное предчувствие.

Глянув на его серьезное, сосредоточенное лицо, Эовин не колеблясь больше взяла накидку. Фарамир перехватил бархатную ткань и, накинув ей на плечи, помог застегнуть её. Такой, уже знакомый жест, и близость склонившегося к ней сосредоточенного лица, по непонятной причине взбудоражило Эовин. И вызвало весьма странные, незнакомые дотоле чувства: душа обмерла от легкого испуга и волнительного ожидания чего-то...
Эовин поблагодарила Фарамира и поспешно отвернулась, почувствовав, что кровь прилила к щекам. И стала подниматься по лестнице – не время обращать внимание на всякие свои странности! - ей тоже передались задумчивая сосредоточенность и тревога Фарамира.

Они стояли на стене молча. Эовин вглядывалась в небо на далеком севере – она смотрела в сторону Черных врат. Фарамир уже научился понимать и узнавать эти взгляды за прошедшие дни. Теперь ему желалось узнать, какие именно мысли за ними стоят. И он спросил:

- Что Вы надеетесь увидеть там, Эовин?*

Эовин повернулась на звук его голоса и мимолетно задумчиво улыбнулась Фарамиру.

«Она так близко и так далеко», - от этой мысли в его груди всё неожиданно болезненно сжалось. Сердце уже не хотело принимать того, что она, находясь рядом, думает о другом. Но может сердце обманывает, а Эовин думает о брате?

Эовин же за прошедшие дни поняла только одно – стоящему рядом с ней человеку она может сказать всё. Не таясь, не боясь быть осмеянной или непонятой, даже если не слишком будет подбирать слова. Эовин догадывалась, что Фарамир замечал и знал больше, чем говорит: она уже успела разглядеть его проницательность и оценить тактичность. И была благодарна ему за то, что он принимал её такой, какая она есть. Наверное, думала она, это и называется дружбой – возможность отдыхать душой рядом с другим человеком. И потому, с ответом она не замедлила:

- Он ведь оттуда должен прийти? Семь дней прошло…*

«И всё же о нём», - даже не ревность, ибо не имеет смысла ревновать к более достойному сопернику, а сознание того, что она снова причиняет себе боль, была мучительна для Фарамира. Но ведь именно за этим он и пригласил её в самом начале – говорить об ушедших? Кто же знал, что всё так изменится для него самого... Её последние слова резанули, как по-живому, но и он сам считал дни до сражения и возможного возвращения. И всё же его это задело. Нет, Фарамиру не нужно думать об этом...

«Она сказала семь дней…Всего семь дней?» - пришедшая мысль поразила Фарамира.

Для него как целая вечность! И как один миг... Столько всего произошло! И будто другая жизнь началась... Но неясная тревога внутри Фарамира нарастала, вытесняя мысли, холодком пробегая по спине, а от близости Эовин сладко щемило в груди.
Ну что за изощрённая пытка?! Он знал, конечно, знал и видел, что Эовин любит другого. Недоступного, недосягаемого.
Но Фарамир видел и то, как светло она стала улыбаться ему при встречах, как доверчиво тянулась к нему, как легко принимала теперь его заботу и помощь, как не желала расставаться по вечерам, хотя вряд ли она сама подмечала это. Да и заметит ли когда? Возможно, она так и не поймет, что влюбленность в Арагорна не имеет ничего общего с тем теплым и сильным чувством, которое возникло между ними. И это знание постепенно становилось для Фарамира пыткой. Но избежать её он не мог. Да, скорее всего, и не хотел.
Волнение, висящее в воздухе, вкупе с тревогой, принесенной ветром с востока, дошло до предела после откровенного ответа Эовин. Такого невинного в своей открытости. Она, скорее всего и не подозревает, что он чувствует, услышав её слова. Сдерживать себя Фарамиру стало просто невмочь, а потому он позволил себе перенести ощущения в слова:

- Конечно, велика наша тревога за ушедших, но мне эти дни даровали радость и боль, которых я не ждал совсем.*
Но этих слов оказалось всё равно недостаточно, чтобы выразить всю полноту нахлынувших чувств. А потому он продолжил:

- Мне радостно видеть Вас, и горько от прихода Тьмы… Сейчас как никогда я боюсь конца мира, потому что страшусь потерять то, что едва обрел.*

Да, она тоже это чувствовала: её собственный мир обрел цвета, стал теплее, несмотря на сгущающуюся Тьму вокруг. За эти несколько дней Эовин, совсем уж неожиданно для себя стала ощущать радость мирной жизни – прогулок, совместных трапез, тихих, спокойных разговоров, без необходимости быть начеку каждую минуту. Несомненно, всем этим она обязана Фарамиру. И только ему. Интересно, он чувствует так же? Об этом ли он говорит?

- Что же вы обрели, Правитель? Что можно обрести, находясь в тех же стенах, о потери чего можно сожалеть?* – мягче чем хотела, спросила Эовин.

Её разум не давал возможности проникнуть и лучику надежды, стремительно расправляясь с любой светлой мыслью, любой зарождающейся мечтой. А сердце шептало о чуде, о том, что всё ещё возможно, что всё впереди. Эовин старалась не слушать его. Сейчас она думала, что просто благодарна Фарамиру за его доброту и нежность, и, помимо воли, всё это отразилось и в её голосе, и в её взгляде.
Но нельзя поддаваться чувствам. Слишком странно, слишком быстро, слишком неожиданно было бы принять всё то, что происходило между ними двумя – это была бы измена себе. И тому, другому, что ушел к Черным вратам. Да и до того ли сейчас, в конце концов?!

Почти убедив себя, Эовин повернулась, глянула на Фарамира в упор и задрожала, сама не понимая отчего: от глубины его взгляда и сосредоточенного выражения лица или от повисшей в воздухе тишины. Ей безотчетно захотелось уйти, спрятаться. Уже в который раз взгляд Фарамира приводил её в смятение, но сейчас к нему добавлялось и напряжение, повисшее во вдруг сгустившемся и застывшем воздухе:

- Давайте уйдем отсюда. Мне холодно. Только я не знаю, откуда этот холод. Я будто стою на краю пропасти, ожидая решения своей судьбы.*

- Все мы сейчас думаем о судьбе, – осторожно ответил Фарамир, боясь спугнуть пойманный им нежный и ласковый взгляд, страшась обманутся и желая этого обмана. Неужели ему не показалось? У него есть надежда?

«Хватит! О чём я вообще сейчас думаю? Наш мир висит на волоске!»

Он протянул Эовин руку, чтобы помочь спуститься со стены, но отчего-то обернулся и застыл, глядя на север. Эовин вложила свою руку в его, но, мельком взглянув на Фарамира, тут же обернулась в направлении его взгляда.

В замершем воздухе не было и малейшего дуновения. Солнца давно уже не было видно за свинцовыми тучами, а сейчас, казалось, оно гаснет совсем. Тишина, которая и так стояла над городом, стала предельно звенящей, почти невыносимой.

Эовин невольно подалась к Фарамиру, а он крепче сжал её руку, но оба даже не заметили этого. Все так же глядя в одну сторону, затаив дыхание, оба замерли в ожидании чего-то неведомого. Это длилось всего минуту, но она показалась им вечностью. Со стороны гор поднялась невидимая гигантская воздушная волна и лавиной устремилась к Минас Тириту, казалось, сметая всё на своем пути. Фарамир и Эовин стояли и не могли пошевелиться, ожидая её наплыва. Не было слов, не было даже мыслей, только ожидание. Их плечи соприкоснулись, пальцы сжались крепче, когда стены города мелко задрожали и волна, налетев на стены, распалась, разлетелась и осыпалась невидимыми мелкими брызгами.

И снова наступила тишина.
Но это была уже не прежняя предельная, натянутая и звенящая тишина. Новая тишина засветилась пробившимися сквозь тучи яркими дорожками и лучами солнца, прикоснулась легкими, мягкими, ласкающими касаниями весеннего ветерка и рассыпалась сначала робкими, а затем радостными трелями невесть откуда взявшихся птиц.

Оказалось, что оба, и Фарамир, и Эовин замерли, задержав дыхание, и сейчас полной грудью вдыхали свежий, с ворвавшимися в него весенними запахами, воздух. Поняв это, и глянув друг на друга, они отчего-то легко улыбнулись друг другу, почти засмеялись. Но разнять рук не спешили, хотя Эовин приложила свободную руку к груди, переводя дыхание.

Фарамир, придя в себя первым, упомянул о том, что всё это напоминает ему конец Нуменора и поглощенную волной Эленну, и вот тут Эовин стало по-настоящему страшно, несмотря на ощущаемую внутри необъяснимую радость. Разум снова вступил в свои права, отметая доводы сердца, шепнув, что возможно, это и есть то самое начало конца.
Все остальное стало совершенно неважно. Эовин приникла к Фарамиру, как приникают дети в поисках защиты или любимые в поисках ласки и тепла, с единственным вопросом, важнее которого не было сейчас:

- Ты думаешь, Тьма наступит снова? Тьма, которой не избежать?* - вот сейчас и она тоже ощутила, что ей есть что терять. Весь мир будто бы исчез, и не осталось никого, кроме Фарамира, крепко сжимающего её ладонь.

Не холодная красавица и не рвущийся в сражение воин, а нежная, ранимая, и, как он уже признался самому себе, любимая девушка, - доверчиво припала к его плечу и с надеждой заглядывала Фарамиру в глаза.
Её «ты» вырвалось незаметно, само по себе и прозвучало так естественно, как будто по-другому никогда и не было. И это дало его надежде расправить свои крылья. Впервые он увидел в ней отблеск тех чувств, на которые так надеялся и впервые почувствовал, как она уступает его желанию защищать её. Что сказать ей? Только то, что на сердце. Он ему, в отличие от Эовин, доверял:

- Рассудок кричит мне о великом бедствии, а сердце твердит – нет, и тело верит сердцу, ему легко, в нём надежда и радость вопреки всяким доводам. Эовин, Эовин, белый цветок Рохана! В этот час я не верю, что придет Тьма!* - сдерживаться больше не было сил, чувства переполняли его и Фарамир наклонившись, прижался губами к её лбу.

А ветер будто только этого и ждал, и теплым, радостным вихрем закружился вокруг них, переплёл и смешал темные и золотые волосы.

Эовин замерла от этого прикосновения, от мягкости этих губ, от душевного тепла, окутавшего её изнутри и снаружи. От светлой радости и надёжной силы, исходящей от Фарамира. Если бы на свете были подходящие под все нахлынувшие чувства слова, то она всё равно сейчас не нашла бы их. Ей просто хотелось стоять вот так, как можно дольше. А ещё, ей очень хотелось ответить ему, но она не знала - как. И одновременно чувствовала, что это и не нужно сейчас.

Фарамир тоже молчал. Он распрямился и с улыбкой отвел золотые пряди от её лица, а потом, запустив пятерню в свои волосы, попытался их удержать. Но ветер был неумолим, и Фарамир легко рассмеялся на свои неудачные попытки справиться и с ветром, и с волосами.
Эовин никогда не видела его таким - переполненным светлой радостью и, казалось, готового запеть. Она опять поймала себя на том, что любуется им.
Сейчас Эовин думала, что впервые в жизни поняла, как это – быть единой душой с другим человеком настолько, что слова становятся ненужными. Захотелось продлить эти мгновения, и она, с легким вздохом, прижалась щекой к его плечу. Он так и не отодвинулся и не отпустил её руки.

ч.8 Радость и сомнения

Сколько они простояли так на стене, неизвестно. Только когда Эовин зябко повёла плечами, Фарамир предложил спуститься. Эовин, глянув ему в глаза, молча кивнула, соглашаясь. И он снова увидел наполненный благодарностью и нежностью ласковый взгляд, в эту минуту, совершенно точно, предназначенный только ему.

Спускаясь со стены, они молчали, будто старались не спугнуть, запомнить и сохранить эти минуты взаимного счастья как можно дольше. Попрощались они так же тихо, как-то не сговариваясь решив дать друг другу время осмыслить, принять произошедшее, подумать и отдохнуть.

Они условились пообедать вместе, и когда Эовин уходила, Фарамир пристально глядел ей вслед. Для себя он уже всё решил. В себе и своих чувствах к Эовин уже не сомневался: в целом мире не было больше девушки, которая бы настолько сильно притягивала его. Рядом с Эовин он становился самим собой, и – лучшим собой. Она будоражила в нём давно забытые чувства, дарила ощущения прекрасного, воскресила в нём радость жизни. Без Эовин становилось пусто, он считал минуты до их встреч, и ему казалось, что уходя к себе, она каждый раз забирает с собой часть него самого.
Нет, он не собирался обманывать ни себя, ни её, даже если конец близок – она для него стала дороже целого мира и всё, что есть у него, Фарамир готов разделить с ней, до самой последней минуты. Вот только захочет ли Эовин принять это? Захочет ли признать то, что так очевидно для него?

Эовин обернулась и, поймав его взгляд, лишь задумчиво склонила голову и мимолетно улыбнулась на прощанье.

В любом случае, думал Фарамир, торопить её не имеет смысла. Даже если до окончательного прихода Тьмы он просто сможет быть рядом – для него этого достаточно. Да, он не хочет торопить её, но что-то подсказывало ему, что совсем не во времени дело. Хотя, если каким-то чудом, как говорило ему сейчас сердце, время у них всё же будет, решит ли Эовин оставить прошлое и смело шагнуть вперед? И, хотя ещё неизвестно, какие перемены их ждут, радость или горе принесут - теперь уже точно скорые, он в этом не сомневался – вести. Повернёт Эовин назад, не сумев оставить позади первую влюблённость, побороть задетую гордость и преодолеть печаль? Сможет ли позволить Фарамиру остаться рядом, уступит ли дружбе и доверию, зародившимся в ней?

Но эти мысли недолго владели им, ибо в город наконец, вместе с победной Песней исполинского Орла, ворвалась радость Победы, начало новой жизни и настоящая весна!

Теперь Фарамира призывали его обязанности – война окончена, от него требовалось вступить в должность и приготовить город к достойной встрече Короля. Торжествующее и просветленное сердце не хотело слушать ни одной грустной или печальной мысли, и даже серьезным размышлениям стали присущи бодрость и жизнерадостное волнение.

Фарамиру сейчас казалось, что уж теперь-то у всего на свете будет хороший конец! И, раз случилось невозможное, невероятное и немыслимое, то теперь, возможно, и его мечты осуществятся?!
В один миг нечаянное и, всё-таки долгожданное будущее стало возможным, и теперь Фарамиру предстояло много, очень много работы. А значит, и конец их встречам с Эовин? Ну, нет! Хотя бы сегодняшний обед он в силах не отменять!
И Фарамир, поблагодарив Целителя и попрощавшись с ним, срочно покинув госпиталь, погрузился в дела.


Эовин же, вернувшись к себе, пребывала в радостном, трепетном волнении.
Она тоже слышала Песнь Победы! Самые желанные, самые сокровенные и спрятанные глубоко даже от самой себя мысли, самые смелые мечты о будущем внезапно оказались реальностью и ожили с новой силой!
Радостью так хотелось поделиться, что ноги сами понесли её искать Правителя. Не найдя его и узнав, что он уже уехал, Эовин, втайне для себя огорчилась, но тщательно от самой себя это скрывая, вернулась в свою комнату. Она ходила из угла в угол, не смея остановиться или лечь, а мысли то плавно, то скачками уносили её то в прошлое, то в будущее.

Брат Эомер вернется и станет Королем Рохана. Ему много, очень много придётся сделать, но он справиться, Эовин была уверена в этом!

Вернется и Арагорн, чтобы воссесть на трон Гондора истинным и долгожданным наследником Исилдура.

Больше не будет Черной тени - давящей, убивающей мирную, спокойную жизнь!
Да, потери велики, и утрат не восполнить, но они выжили! Теперь можно возрождать любимый край и Гондор тоже обязательно расцветет! Конечно! При таком Короле и таком Правителе!

Король.

О, да! Арагорн будет великим Королём. Сильным, добрым, могущественным. Таким Королём, о котором слагают легенды. Таким, о котором поют песни, которые передаются из поколения в поколение и хранятся в истории. Долгожданным Королём!

Вот только... себя рядом с ним таким Эовин совершенно представить не могла... В таком вот его будущем ей, совершенно точно, места не было...

Правитель…

Что-то необъяснимое для неё произошло сегодня на стене, когда они вместе с Фарамиром ожидали Конца. Что-то странное, смущающее и прекрасное... Похожее на сказку и воплощение мечты... Что-то, что было страшно спугнуть и от чего хотелось убежать...

Пытаясь осмыслить и дать произошедшему название, Эовин приходило в голову только одно объяснение: Фарамир.

Так или иначе, всё, что происходило с ней за последние дни связано только с ним. Любое волнение, тревоги, сомнения, радость, горечь, печаль и смех – всё обрело связь с этим именем, с этим человеком и пропускалось через него.

До сих пор с Эовин такого не случалось. Даже её любовь к Арагорну была похожа на попытку достичь звезды – настолько далек и недосягаем он был, не смотря на понимание и заботу, которые проявил к ней.

Что двигало им? Жалость? Возможно… Скорее всего именно она. От неожиданного осознания Эовин сжала себе виски. Неужели всё именно так, и Арагорн действовал просто из жалости, как если бы увидел птичку, запертую в клетке?!

Вот тут уже вступила в свои права гордость и заставила Эовин заметаться от стыда и досады. Всё вот так просто, да? И она со стороны выглядела просто жалкой влюблённой дурочкой?! Что же думал про неё брат? А сам Арагорн?!

Ей вдруг отчетливо вспомнились все их диалоги и его короткие реплики. И теперь ей увиделось, как терпеливо и тактично вёл себя Следопыт, и, казалось, глупо и по-детски - она сама.
Теперь бурное воображение выставило всё в таком неприглядном свете, что щёки Эовин заполыхали. Нет, нельзя думать об этом! Тогда о чём?!

Неожиданно вспыхнувший внутри гнев развернул её мысли в другую сторону. А что же тогда испытывает к ней Фарамир? Неужели то же самое?!
То, что Правитель испытывает к ней, нечто схожее, Эовин не сомневалась. Та же жалость?! Снова?! Неужели она не может вызывать ничего, кроме неё?!


Похоже, на сегодня предел выносливости Эовин - количество эмоций и новостей - было превышен, и она, упав на кровать, разрыдалась.

Плакала она, пока не уснула. Сон оказался неожиданно коротким, но очень бодрящим. И, проснувшись, Эовин смогла вернуться к своим размышлениям уже более спокойно. Особенно когда увидела на маленьком столике кем-то принесённый, но явно бережно и аккуратно поставленный Йорет в небольшую глиняную кружку, букет полевых цветов. Под ним лежала записка, написанная красивым и твердым почерком:

«Для тебя. Первые цветы новой жизни. Ф.»

С мягкой, полной нежности улыбкой Эовин смотрела на букет и представляла себе, как Фарамир, по дороге в тот же Осгилиат, свернув, собирает на какой-нибудь небольшой поляне цветы, а потом отсылает с кем-то из сопровождающих – для неё. Просто порадовать.

Да, он весь был в этом поступке. Не упускать мелочи и быть внимательным ко всем бедам и горестям людских сердец.
Это она поняла и увидела в нём за эти несколько дней. А к ней он был просто непозволительно внимателен. И безгранично нежен. Настолько, что хотелось, забывшись, кинутся в эту нежность с головой...

Но имеет ли она право на это? Ведь, судя по всему, он догадывается, что она влюблена в Арагорна...

Арагорн.
Прекрасный, мужественный. При всей его кажущейся простоте, рядом с ним просто невозможно было не ощущать его величия. Избранности. И любая толика его внимания воспринималась, как подарок судьбы.
Если подумать, то Арагорн относился к ней с уважением. С пониманием и, как ни горько это было принимать, с жалостью – и только.
Но как выяснилось, Эовин этого мало, ей нужно нечто большее. Существенно большее...

И... разве от Фарамира исходит только жалость?
Уважение – да. Сочувствие, понимание, забота... И нежность.
Но что же нужно самому Фарамиру? И что движет этим заботливым, мягким, но, теперь она точно в этом уверена, мужественным и благородным витязем?


Вечером, когда они встретились на назначенном обеде, всё в том же саду, на той же скамье под яблоней, Эовин не покидало чувство, что она видит Фарамира впервые. Её удивлял и спокойный, ласковый голос, и плавные, размеренные, мягкие движения, и необычный взгляд, и теплая улыбка при взгляде на неё.

Несомненно, всё это она уже видела, но, ей казалось, разглядела по-настоящему только сейчас. И это открытие поразило её – никогда с ней рядом не было хоть сколь-нибудь похожего на него человека!

Ни Арагорн, ни Теоден никогда не были мягкими по отношению к ней. Учтивыми, вежливыми, заботливыми - да, но не ласковыми и нежными. Уж теперь-то она видела разницу, хотя и не очень пока понимала, что с этим знанием делать.

А Фарамир, вымотанный сегодняшними поездками, но донельзя довольный тем, что успел вернуться к назначенному времени, сидя напротив, терялся под её взглядом, впервые ставшим пристальным и изучающим.
Радоваться или печалиться этому, он пока не знал, а времени выяснять причину не было совершенно: ему предстоял новый отъезд, теперь уже в Итилиен, дел обрушилось слишком много, и приниматься за них надо было сразу, не мешкая. Привести в порядок несколько городов, разрушенных войной, позаботиться о жителях, собрать провизию, проводить беженцев, устроить тех, кто потерял кров. Всё это было довольно сложно за такое короткое время: у него в запасе было всего несколько дней до возвращения основных сил и пара-тройка недель до Коронации.
Да и по возвращении войск забот вряд ли станет меньше, хорошо, если за месяц со всем управятся. Он предупредил Эовин, что видеться теперь будет трудно и, возможно, он не сможет приезжать чаще, чем раз в неделю, и это несказанно огорчает его – ведь она снова останется одна.

На что Эовин, всё так же пребывая в состоянии отрешенного раздумья, пообещала, что найдет себе дело и скучать не собирается. Пусть Фарамир не переживает, с ней всё будет в порядке. Да и Эомер скоро приедет, найдется и ей применение. И что (Эовин попыталась смягчить эти слова улыбкой) она, несомненно, благодарна Фарамиру за эти дни, и ей вряд ли найдется, чем отплатить за всю его доброту к ней.

Как в эту секунду Фарамир жалел, что он не может остаться! С Эовин явно что-то происходило, и ему просто необходимо находиться с ней рядом.
Её слова будто провели невидимую черту и поставили их по разные стороны от неё. Ему казалось, что сейчас между ними пропасть, но как её перешагнуть, как сократить это расстояние, он не понимал. Точнее, он знал, что его отъезд неизбежен, а решить что-то на расстоянии совершенно невозможно.

Собравшись с мыслями, в ответ на её слова Фарамир только и смог возразить, что благодарить надо ему: за то, что скрасила своим присутствием неделю томительного ожидания. И добавить, что они обязательно увидятся еще не раз. Слова не шли. Переступить возникшую стену и вернуться к близости, возникшей сегодня утром, оказалось нереальным. От этого стало тяжело, и он внимательно вглядывался в черты Эовин, пытаясь понять, что же такого произошло за время его отсутствия?
И ещё подумал, что очень уж не вовремя приходится отлучаться, а разговор уж больно похож на прощание.
А ведь только сейчас Эовин стала намного ближе, и ему это не показалось. Возможно, у него появилась надежда на взаимность, а Эовин только-только покинули печальные мысли.
Эта разлука может закончиться для них двоих чем угодно, но выбора у него нет, он Правитель, хоть это и ненадолго.
С довольно тяжелым сердцем, но изо всех сил стремясь не показать этого Эовин, Фарамир покинул её, дав себе обещание вырваться к ней при первой возможности. Чтобы хоть как-то справиться с ворохом ощущений, Фарамир, не смея сделать чего-то большего, на прощанье поцеловал ей руку, давно снятую с перевязи, чем ненадолго вывел Эовин из состояния отрешенности, вызвав легкую и нежную улыбку на её губах.

На этом они и расстались. И теперь уже Эовин провожала внимательным взглядом, мучимого самыми тяжелыми предположениями и озадаченного её задумчивостью, полностью сбитого с толку Фарамира.

ч.9 Метания

Новый отъезд Фарамира и мысли о его возможно долгом отсутствии неожиданно сказались на Эовин ухудшением настроения.
Чтобы отогнать хандру, Эовин нашла Йорет и принялась помогать той украшать сад к ожидаемому Торжеству. И настолько увлеклась этим занятием, что на время позабыла обо всех своих горестях.

Йорет была не из робкого десятка, но и она порядком растерялась, когда «благородная госпожа» принялась копаться в земле вместе с ней, высаживая в саду принесенные из леса белоснежные, хрупкие подснежники, остролистый и изящный шафран, торжественно-нарядные крокусы и солнечный горицвет.
Йорет попыталась было возражать, ибо: «негоже это, с раненой рукой в земле возиться, вон ведь бледная какая», но не смогла устоять перед напором Эовин, которая излучала энергию и с горящими глазами доказывала, что «разминка полезна для её ослабевших без работы рук».
Помощница Йорет была нужна, рук сейчас везде не хватало, поэтому она, хоть и скрепя сердце, но всё же согласилась.

А Эовин сделала для себя удивительное открытие: земля обладает свойством передавать жизнь, будить её. Разминая между пальцами влажные комки, с осторожностью погружая в землю хрупкие, тоненькие корешки, прижимая ладонями землю вокруг посаженных зеленых стебельков, любуясь на воздушно-нежные лепестки цветов, Эовин почувствовала, как возвращается сила в онемевшие руки, и вместе с этой силой оживает в Эовин жажда жизни и счастья.

И ворчание Йорет этому нисколько не мешало. Эовин про себя только посмеивалась, придя к мысли: «вот бы Фарамир меня сейчас увидел!» Он бы от души порадовался цветущей красоте и посмеялся над выпачканными по локоть руками, измазанными землей щеками и испорченным платьем вместе с ней.

Эту мысль сменила другая, как бы мимоходом отметившая, что перед Арагорном в таком виде она точно предстать бы не посмела...
Цепляясь одна за другую, нахлынули мысли, принёсшие с собой все прежние сомнения и печали.
Правда, теперь они не обладали столь привычным черным окрасом. Радость Победы витала в воздухе и тепло, подаренное Фарамиром, уже согревало её изнутри, пусть Эовин и не осознавала этого до конца. Или не хотела осознавать.
Хотя, почему не осознавала? Как раз именно сознание того, что теперь все события прежней и нынешней жизни переживались и переосмысливались ею по-новому именно благодаря Правителю, - нет, теперь уже просто Фарамиру, - сейчас и мучило её.
Неужели она настолько легкомысленна, что может менять привязанности, как перчатки? Неужели она малое дитя, и стоит кому-то поласковее обратиться с нею и она готова растаять, как те самые придворные глупышки?!

Но коря себя за легкомыслие, Эовин в итоге приходила к мысли, что по-другому с ним было никак невозможно: она и оглянуться не успела, а Фарамир уже просто стоял рядом, настолько близко, что дух захватывало и сердце трепетало. И при этом ничего не требовал взамен.
И..."Фарамир не «кто-то»", - шептало ей сердце.

Фарамир не просто Правитель, любящий свой край, его историю, свой город, свой народ; не просто отважный Капитан и прекрасный Следопыт, защищавший свою родину, отдав этому всю свою жизнь и все свои силы; не просто любящий брат и достойный сын.

Он - тот, кто смог пробраться сквозь пучину её отчаяния и помог выбраться оттуда. Тот, кто всегда надеется и ждёт чуда, тот, кто любит дарить надежду и радость.

Даже прошлое Эовин, как бы проходя через призму его видения мира, изменялось, давая ей возможность увидеть по-другому всё то, через что прошла и она сама, и те люди, которые окружали её. Даже король Теоден, даже брат, даже Арагорн.
Прежняя жизнь, её события, поступки самой Эовин, даже страдания и потери - всё стало видеться только прелюдией к чему-то большему, нынешнему. И не было ни единого события, которое хотелось бы или нужно было изменить. Даже гордость Эовин отступала под натиском этой живительной силы, под названием «вера и надежда», подаренной ей Фарамиром. Даже сама смерть перестала восприниматься Эовин как наказание или возможность побега, а скорее стала считаться чем-то вроде освобождения, которое ещё надо заслужить. И осознание этого приносило уже не горе, но горькую усмешку, что тоже было победой Фарамира – ведь это благодаря нему её внутренняя темнота отступила.

Куда ни посмотри, везде снова и снова Эовин улавливала его незримое присутствие: приходя в комнату и любуясь засохшим букетиком, выходя вечером в накидке цвета темной ночи на прогулку, вытаскивая из книги записку, вложенную вместо закладки...
Она вспоминала, как он смотрел на неё, как ласково звучал его голос и удивительно – смех.

Что же он испытывает к ней? Да испытывает ли?

Сердце шептало, что он ведёт себя так, как будто он знает о ней всё на свете, как будто он любуется ей каждую минуту. И ведь если не лукавить, то Эовин хотелось, чтобы он смотрел на неё именно так. Хотелось, чтобы он был рядом – за эти дни она, оказывается, уже привыкла к его присутствию. Ей желалось ощущать вблизи его спокойную силу, ловить на себе его внимательный взгляд, умеющий смотреть вдаль и в глубину души, видеть мягкую улыбку и лучики морщинок, когда он смеется... Тем более что смех для него был такой редкостью...
Эовин хотелось знать о нём всё больше и чувствовать, что эти знания принадлежат только ей – он и сам не раз говорил, что столько не рассказывал о себе никому.

И неожиданно для себя Эовин поняла, что хочет, чтобы им двигало нечто большее, чем просто уважение и сочувствие...

Тут очень некстати вспомнилось, как движимый жалостью - чем же еще?! - Арагорн отказался взять её с собой на Путь Мертвых.
Руки дрогнули, а в груди всё сжалось, когда Эовин вспомнила, как стояла перед ним на коленях, но он был непреклонен. И дело даже не в унижении – нет ничего унизительного в том, чтобы преклонить колени перед великим воином и вождем. Жгло то, что Арагорн, как ей думалось, видел в ней только слабую и беззащитную девушку, не способную сражаться, а ведь она так надеялась, что он поймет её! Этим он отверг не только её помощь, но и её саму.
И снова эта жалость! Вернувшаяся мысль ударила с новой силой: неужели только потому, что она женщина, её все жалеют?!
И Фарамир, возможно, тоже не испытывает ничего, кроме жалости?! Уезжая, он ни словом не обмолвился о том, что хоть что-нибудь чувствует к ней! Даже присланный букет может означать всё что угодно: от чисто братского участия до простого дружеского внимания!

В какой-то момент Эовин отчаянно захотелось, чтобы всё было по старому – и её влюблённость в Арагорна, и отсутствие в её жизни Фарамира. Так было бы и проще, и понятней. Ну, или хотя бы привычнее... Это сбило её с толку окончательно.

Она с удвоенной силой взялась помогать Йорет: вызвалась пойти с ней в ближайший лес за новой партией цветов, копала, высаживала, поливала. Каждый вечер, возвращаясь в свою комнату, она падала от усталости и моментально засыпала. Лишь бы не думать, не думать!..

Но, занимая работой руки, занять ею же мысли Эовин не смогла. Слишком сильна была в ней битва сердца и разума.

На смену безумному желанию вернуть всё как было прежде, возвратилось и понимание того, что ожидание последних дней без Правителя было бы для неё равносильно смерти. И это заставило Эовин снова мучительно стыдиться своей слабости, легкомыслия и - чего уж там! - беззащитного женского сердца, постоянно ищущего опору.
И вместе с этим испытывать благодарность к Фарамиру. За всё. За одно его присутствие рядом, за каждое ласковое слово и каждую минуту терпения с ней. Ей было противно сознавать собственное бессилие и сладко от воспоминаний о его заботе и теплоте.

Вот тут Эовин снова захотела сдаться, снова захотела всё забыть, или вернуть, но только не думать – НЕ ДУМАТЬ! – об этом. Но куда там! Чувства, под стать мыслям продолжали, как испуганные зайцы метаться между прежней и такой сильной привязанностью к Арагорну, и ставшим, как оказалось, таким необходимым и важным для неё присутствием Фарамира.

Эовин снова попыталась отвлечься, и, занимаясь вместе с Йорет уже сортировкой трав в кладовой госпиталя, решила подумать о том, чем же заняться ей теперь, когда война закончена?

Возникающие в голове вопросы легкими не были. Кто она теперь? Сколько себя помнила, она всегда готовилась к войне. Любовь к лошадям и оружию быстро переросли в Эовин в желание стать сильным воином, когда в Рохане разгорелась война. Последние годы, проведённые возле короля Теодена, не прибавили ей ни новых навыков, ни умений. Скорее полностью отбили охоту к придворной жизни и укрепили желание сражаться.
Но теперь война окончена. И теперь воином ей не быть. И что ей делать? Чем заниматься? Королём будет Эомер. Она, конечно, какое-то время будет нужна ему, но, Эовин очень надеялась на это, Эомер обязательно женится. И что же останется тогда ей, как сестре? Кем тогда она станет в Золотом Чертоге? Помехой?

О, как далеко в будущее она забрела! И опять тупик. Лучше подумать о том, что делать прямо сейчас! Точно! Надо будет предложить Йорет навести порядок в палатах госпиталя!

Но на сей раз на выручку неожиданно пришёл посыльный, пришедший от брата, звавшего её на Кормалленское поле: вернувшиеся войска, возвратившееся с Великой Победой, остановились там до официального коронования Арагорна.

Вот тут Эовин снова растерялась. Еще неделю назад она не раздумывая бросилась бы туда, жаждая услышать подробности боёв и самой победы, увидеть брата и, разумеется, Арагорна. Но теперь…

Теперь первой мыслью было, что Фарамир вряд ли сможет найти её там, потому что, вернувшись, до последнего будет занят в городе.

Да и что ей делать там, среди победителей? Слушать подробности сражений и сожалеть, что отсиживалась все это время в госпитале?

«Но ты не сожалеешь об этом, ведь так?»

Да и кому она там, в этой хозяйственной суматохе и предпраздничной толчее, будет нужна? Брату, в качестве благодарного слушателя? Арагорну?

«Вот уж нимало не сомневаюсь, что ни тому, ни другому – достаточно там будет желающих послушать и без меня», - уже спокойнее и немного устало думала Эовин.

Эомер, конечно, рад будет видеть её живой и здоровой... Арагорн вновь будет беспокоиться о ней, как о ребенке...

«Он мог бы, если б захотел, сам прислать приглашение... Но он не захотел... И ты догадываешься, почему...»

А проводить праздной белоручкой время Эовин может и здесь. Хотя как раз здесь она этого и не хочет! И тогда снова можно будет забыться в работе.
И она вернула брату посыльного с просьбой передать Эомеру, что не приедет.


Случилось как Эовин и предполагала: наутро Йорет, привыкшая к добровольной помощнице, уже не капли не стеснявшаяся её происхождения и нашедшая в Эовин благодарную ученицу, впитывающую как губка каждое её слово о растениях, поручила ей кладовую без всяких вопросов. И Эовин снова заняв руки, с головой погрузилась в размышления о будущем.

Итак, нужно подумать о себе. Ни о брате, ни о Короле, ни о Фарамире – о себе.

Война закончилась. Каждому предстоит начинать заново: жизнь, чаяния, мечты. Надежда на спасение, робкая и несмелая, нечаянно обретшая силу и превратившаяся в настоящее, теперь дарила новую жизнь для всех и каждого.

И для неё, Эовин.

И ей придётся начать эту новую жизнь, помогая ли брату в Рохане, оставшись ли в Гондоре. Воином ей уже не быть. Значит нужно решить, кем же ей стать? Тут совершенно некстати (или всё-таки, кстати?) вспомнилось, с какой любовью Фарамир рассказывал о матери и о том, как Финдуилас любила цветы, что это именно она попыталась первой развести сад при госпитале. Промелькнуло воспоминание о том, как тихо и задумчиво он улыбался, а Эовин в первый раз тогда подумала, что он очень красив...

Эовин снова одернула себя: «Совершенно не о том думаешь!»

Ей нужно думать о себе, о своём будущем, а вовсе не о Фарамире! Эти мысли сейчас были важнее всего на свете. И всё же Эовин чувствовала, что если поторопиться, то она упустит нечто важное. Но мысли упорно крутились между Кормалленским полем и событиями прошедшей недели... и в конце концов снова свелись к Арагорну и Фарамиру.

Как встретиться лицом к лицу с Арагорном?

И как при этом вести себя с Фарамиром?

Мысли, на которые ответов у Эовин не было совсем.

В какой-то момент Эовин будто увидела себя со стороны – девушка, отчаянно влюблённая в другого, но удерживающая рядом с собой того, кто, возможно, влюблён в неё. Стало противно от самой себя.

Она даже на секунду пожалела Фарамира и хотела было посочувствовать ему, как внезапная мысль перевернула в ней всё с ног на голову: если она так влюблена в Арагорна, почему она не ждёт его? Почему как только Фарамир уехал, она не бросилась встречать Короля, а бродит по госпиталю, как тень, берёт на себя любые хлопоты и любую работу, а занимаясь этим, бередит воспоминания о Правителе? Она вдруг вспомнила, как разрыдалась от мысли, что он испытывает к ней только жалость...

«Нет. Не может быть...»

Всё вот так просто?

И потрясающе, умопомрачительно сложно...

Пришло осознание того, что, даже если бы она получила приглашение в Кормаллен от самого Арагорна, то вряд ли бы так сразу поехала туда...

И что же ей теперь делать? Что выбрать? И... кого выбрать...

Прежние несбывшиеся мечты? Неизвестное будущее? Как вообще можно выбрать между Арагорном и Фарамиром? Оба стали уже настолько дороги, что ни одного из них невозможно было вычеркнуть ни из памяти, ни из сердца.

Хотя...

Да, она может всю жизнь следовать за Арагорном жалкой тенью, изводя этим и его, и себя. Но тот ли это выбор? Разве о такой жизни она мечтала, плача по ночам в подушку в Золотом Чертоге и рисуя в мечтах картины мирной жизни?

А что если... Если Фарамир не захочет связать с ней своё будущее? Ведь такое возможно? Она не видела его уже почти неделю, может для него уже всё изменилось?

«Это будет… горько. И разобьет тебе сердце», - зашелестело внутри.

«Я ведь не так слаба! - храбрилась Эовин. – Ну, да! Это будет тяжко, но не смертельно же! В конце концов, я воин!»

«Разве?..»

Эта мысль оказалась самой мучительной и почему-то лишила последних душевных сил. Совершенно запутавшись в размышлениях, придуманных и настоящих чувствах, неспособная разобраться самостоятельно, Эовин просто физически ощутила желание двигаться.
Извинившись перед Йорет и пообещав вскоре вернуться, Эовин вышла на воздух и решительным шагом направилась в сад.
Она чувствовала, что снова проигрывает, даёт себя победить душевной усталости, но поделать с собой ничего не могла – в одиночку ей явно было не справиться.

Эовин, потратив силы на быструю ходьбу, в изнеможении опустилась на знакомую узорную скамью. И увидела как к ней, взволнованный и радостный, приближается Фарамир.

По легкой походке и ликованию, идущему от всей его фигуры Эовин заключила, что все приготовления идут хорошо и работа спорится. В другое время она порадовалась вместе с ним и от души поздравила бы его, но только не сейчас, не в таком состоянии.

Его появление сейчас вызвало идущий изнутри холодок. Он показался ей виновником всех вопросов и источником неданных ответов – это вызвало в ней почти злость... Хотя, нет – безмерную усталость и желание заплакать. Нет, ну и что у неё за реакция?

Эовин постаралась собраться, как-то пересилить эмоции, чтобы не погасить, не убить радость, светлой волной исходящую от Фарамира, но не смогла. Почувствовала только, что чем больше прикладывает усилий, тем сильнее наворачиваются слёзы.

И на его полувопрос-полуутверждение о том, что он надеялся найти её в Кормаллене и уточнение «Почему ты не там, ведь брат посылал за тобой?», - Эовин смогла только тихо спросить:

- А ты не знаешь?*

@темы: фанфики, Властелин колец