Автор: wandering
Соавтор: moondrop
Бета/гамма: moondrop
Фендом: Блич
Персонажи/пейринги: Бьякуя/Хисана
Жанр: гет, романтика, флафф, агнст, au
Рейтинг: R
Размер: миди, 43 стр.
Статус: в процессе
Предупреждения: оос, ОЖП, ОМП
Размещение: с разрешения
Дисклеймер: Права - у Кубо.
От автора: фантазия на тему: "Вот бы они случайно встретились в Генсее". Сказка, розовый флафф и мечта. Да, это не лечится.
Да, и теперь у меня есть замечательный соавтор: moondrop - твоя помощь и поддержка невероятна, писать вместе - настоящее волшебство! Спасибо!
Эрушка, солнышко, я знаю, ты другого ждала, но вот...(надеюсь, в следующей будет то, о чём мы с тобой говорили)
Вот это совершенно точно Хисана, какой я себе её представляю.
глава 6
***
Темнота за окном всё ещё была непроглядной, а Хисана по-прежнему спала, когда уже одетый Бьякуя задержался у окна. Он перевёл долгий нежный взгляд с жены на стоящий рядом мольберт, мягко улыбнулся чему-то и взял кисть. Господин Урахара, наверное, уже и не чает увидеть свой гигай, поэтому стоит поторопиться.
Этой ночью Бьякуя не спал. Просто лежал и смотрел на утомлённую ночными треволнениями и быстро уснувшую жену, которая не отпускала его даже во сне, и думал о том, как необратимо, необъяснимо, удивительно и странно всё меняется. Даже в нём самом. Раньше он этого не замечал. Нет, не то чтобы он не узнавал себя, но внутри, там, где привычно и обыденно находилось пустота, сейчас мягко и сильно перекатывалось и волновалось что-то, похожее на морской прибой, неумолимо и размеренно набегающий на прибрежные валуны.
Человек рождается один и умирает один. Это непреложная истина, не требующая доказательств, — Бьякуя тоже всегда так cчитал. До того момента, пока не встретил Хисану. После её смерти он часто размышлял о том, что человек — странное существо, проводящее свою жизнь в поисках кого-то важного и нужного, даже если это практически невозможно; особенно, если это невозможно. По отношению к нему это было так же верно, как и то, что луна и звезды светят ночью, а сакуры зацветают весной. Он нашёл Хисану – случайно, негаданно – и прирос душой. А когда потерял, то с годами понял, что даже ноющее и саднящее чувство пустоты, что она оставила после себя, принадлежит только ей. Как и воспоминания, слова, взгляды, тепло, — никто и ничто не могло занять её место, даже если бы он захотел, но он и мысли такой не допускал. Это было просто невозможно. А он и не пытался что-то изменить. Не сказать, чтобы он надеялся на новую встречу… Хотя, нет, надеялся. Внутри, очень глубоко и далеко от самого себя спрятал то, что называется надеждой. Но он и сам уже почти забыл об этом.
Благодаря Хисане у него было, ради кого жить. Сестра. Но жить «ради» кого-то совершенно не одно и то же, что «из-за кого» жить. Эту разницу он прочувствовал на себе очень хорошо, эта разница переродилась в необратимое, невосполнимое чувство потери, которое жило в нём, вросло, стало его неотъемлемой частью, им самим. Сердце заледенело, он уже и не помнил себя другим. Изменить этого не мог никто, только Хисана.
И она появилась. Внезапно. Негаданно. И удивила его: она тоже не осталась прежней. Сколько он помнил, жена никогда ни на чём не настаивала. Даже высказывая свою точку зрения, Хисана всегда оставляла выбор решения за ним и принимала его, уступая и подчиняясь. Он никогда не задумывался над этим, для него — для них двоих — тогда это было правильно и естественно; иначе он не мыслил, иначе он и не смог бы — в той жизни, в тех обстоятельствах.
Потом он винил себя, упрекал множество раз, что потребовал от неё слишком большую цену — возложил на неё непомерное бремя жены главы Дома; что он не должен был, не имел права… Пока, спустя десятилетия не пришёл к выводу: случись всё заново – повторил бы, от начала и до конца. Разве что постарался бы чаще находить для неё время и прислушиваться к тихим просьбам, так редко звучавшим из уст жены.
И вот теперь перед ним была другая Хисана: по-прежнему мягкая и деликатная, по-новому сильная, буквально заставившая его остаться. Такого он не ожидал. Привычно взвалив ответственность и принятие решения на себя, Бьякуя и мысли не допускал, что Хисана не только не согласится, вмешается, но и заставит его самого передумать. Это было необычно, странно. Волшебно. Он уже и забыл, что такое — быть вместе; почти не помнил, каково это — быть для любимой женщины необходимым, как воздух, — это чувство заставляло парить, было почти не знакомо. Даже пугало немного. А может и не немного. Но своим страхам он смотрел в лицо и умел с ними справляться. И пусть у него уже нет времени всё взвесить и продумать — зато теперь есть она. Бьякуя тихонечко притронулся губами к нежной коже на открытом плече, подтянул одеяло, укутал жену плотнее и поднялся.
Необходимость разлуки давила настолько, что терпеть не было сил. В душе возрождалось что-то давнее, забытое, требующее выхода в словах или рифмах. Или в прикосновениях… Хорошо, что Хисана мирно спала в этот момент — мольберт попался ему на глаза очень вовремя, — уйти ему лучше до того, как она проснётся.
Бьякуя вышел в коридор, не позволяя себе обернуться: он сделает всё возможное, чтобы её настойчивое желание быть вместе здесь, в Мире Живых, стало реальностью, но для того, чтобы вернуться и иметь возможность постоянно возвращаться сюда, ему предстояло множество дел.
Когда Хисана утром открыла глаза, квартира была пуста. Она даже не прислушивалась, просто почувствовала, что мужа здесь нет. Хисана села на кровати, подтянув колени к подбородку, и прикусила губу, чтобы не расплакаться. Вдохнула и выдохнула несколько раз, пытаясь успокоиться. Сколько бы она себе не обещала, что примет всё, как есть, сердце тосковало и было против разлуки. Но разве ей привыкать? Насколько она помнила, ей всегда приходилось ждать его. Дождётся и сейчас.
– Я знаю, тебе нужно было уйти, - вздохнула она и протянула руку к подушке, на которой остался след от его головы. – Возвращайся скорее, Бьякуя. - Она пробежала пальцами, погладила, осторожно провела ладонью, потом схватила его подушку, прижалась к ней щекой, вдохнула запах. – И какое же счастье, что ты всё-таки есть…
Хисана вздохнула, покачала головой и улыбнулась, вспоминая события прошедшей ночи. Потом зажмурилась и, словно маленькая девочка, в смущении уткнулась в подушку лицом: память услужливо воскресила выражение его глаз, прикосновения, тихий шёпот. Хисана почувствовала, как запылали щеки, и решила, что необходимо срочно отвлечься. Игнорируя легкую слабость, она отбросила одеяло, вскочила с кровати и подбежала к окну. И ахнула.
За ночь резко похолодало, и вместо слякоти и серости на улице было белым-бело: деревья, тротуары, навесы над магазинчиками и кафе, даже парковочные столбики были накрыты шапками и шапочками снега… Белый цвет ассоциировался у Хисаны с единственным именем на свете[1], и ей подумалось, что теперь множество моментов её жизни приобретут другой оттенок и смысл, и ей ещё только предстоит привыкнуть к этому.
Как и ко многому другому. Например, к тому, что она больше не одна, и к тому, что теперь она – жена. Эта мысль вызывала трепет, волнение и изрядную долю робости. Ей придётся многое вспомнить, очень многому научиться заново, а чему-то – впервые. Но она не одна, они справятся, это они уже проходили. Хисана вздохнула и попыталась отогнать смутное и неясное беспокойство от нахлынувших воспоминаний: не нужно сейчас думать о прошлом, ей нужно думать о будущем.
Вдоволь налюбовавшись ещё нетронутой дворниками первозданной красотой, она с легким вздохом отвернулась от окна. И её взгляд упал на мольберт. На белой бумаге изысканным почерком Бьякуи было выведено:
Белой сакуры
В небо летят лепестки
Чтобы вернуться[2]
- Мой господин… — шёпот вырвался непроизвольно, и Хисана прижала кончики пальцев к губам – давняя привычка называть мужа именно так вернулась с лёгкостью. Она помнила его просьбу и своё обещание называть его по имени – к этому тоже придётся привыкать, – но сердцу ведь не прикажешь, разве оно может вычеркнуть из памяти самые дорогие для него слова? Глаза защипало, но как Хисана ни старалась сдержаться, по щекам медленно и верно скатились слезинки. — Спасибо, теперь мне легче будет дождаться, – закончила она с улыбкой, тыльной стороной ладони вытирая щеки. — И когда же я успела стать такой плаксой?
Она аккуратно сняла с мольберта белый лист и, тихо улыбаясь, прошлась по квартире, размышляя, где лучше его разместить. Порылась в коробке со старыми запасами и выудила из неё давно и праздно лежащую рамку, под которую долго ничего не подбиралось, и она лежала, как будто ожидая именно этого случая. Аккуратно подрезав белый лист под нужные размеры, она повесила хокку над изголовьем кровати. Пусть ей придётся ждать долго, пусть в груди будет щемить и переворачиваться, когда она будет перечитывать эти строки, зато она будет чувствовать незримое присутствие Бьякуи и его тепло, а это будет служить напоминанием, что всё произошедшее было реальным — она до сих пор не могла привыкнуть к этой мысли.
Но стихи – вот они, настоящие. Хисана полюбовалась, оценивая изящество исполнения – хоть сейчас на выставку, в каллиграфии Бьякуе равных было не так уж много – но это были слова, которые теперь всегда будут напоминать об их встрече после долгой разлуки…
Только бы Маи не соблазнилась, а то придётся с боем отвоёвывать, чтобы та не утащила на очередную выставку или проект. Кстати, Маи. Надо бы позвонить и узнать, как там подруга. Наверное уже вовсю к Рождеству готовится? Точно, скоро ведь праздники. Праздники, которые она никогда не любила. Теперь, когда прошлое и настоящее слились воедино, она, кажется, знала почему — отсутствие праздников в Руконгае, долгие, выматывающие праздничные церемонии в клане Кучики, сплошные обязанности и невозможность побыть наедине с мужем заставляли подсознательно не любить праздники как таковые, даже когда она не помнила, кто она.
Усевшись на кровати, Хисана задумалась, чему же посвятить день и что сделать в первую очередь: попытаться связать обрывочные воспоминания о прошлом, позвонить всё-таки Маи, отвлечься на рисование? По-хорошему, не мешало бы осмыслить произошедшее этой ночью, но сейчас Хисана, пожалуй, была слишком взбудоражена, чтобы мыслить здраво, связно, логически и быть способной хоть что-то проанализировать.
«Возвращайся скорее!» - эта единственная мысль подчиняла и чувства, и эмоции и завладела ею целиком и полностью.
На счастье раздался телефонный звонок с её давней подработки — несколько раз Хисана бралась преподавать рисунок в детской студии, два-три раза в неделю на пару часов – и поинтересовались, не сможет ли Хисана-сан выйти хотя бы с января месяца? Она так обрадовалась, что согласилась выйти прямо сегодня, и, закончив разговор, с радостью забегала по квартире, собираясь. С детьми она ладила, а дети ладили с ней. Пожалуй, это была одна из немногих подработок, уходя с которой Хисана жалела, что не может остаться. Но по-другому тогда не получалось, а сейчас ей уже казалось, что причины были неважными. И звонок, и подработка были очень вовремя, не столько потому, что она нуждалась в деньгах, сколько из-за возможности занять себя под завязку и скрасить дни ожидания.
Вернулась Хисана из художественной студии уже поздно вечером. Пришлось подписать контракт и обговорить с менеджером график и даже провести пробное занятие с детьми. Первое, что она увидела, когда включила свет в комнате, – была ветка зимней цветущей сакуры, лежащая на подоконнике. От кого она – сомнений не возникало. Волна радости затопила с головой и, казалось, заполнила и наполнила светом всю её небольшую квартирку. Хисана, тихо и счастливо улыбаясь, опустилась в маленькое, невысокое, но очень удобное кресло для чтения, рассматривая подарок. Тонкие, нежные, кружевные бело-розовые лепестки, изящная, невесомая и ломкая красота на гибкой и прочной ветке… Сакура, цветущая даже зимой. Символ жизни, нового её витка и остановившегося мгновения. Мимолётная, хрупкая красота, попирающая и подтверждающая законы природы. Где он нашёл её и как долго искал? Неужели ради этого побывал в Фудзиоке?[3] В этом подарке было слишком много смысла, и Хисана решила, что не будет сейчас пытаться разгадать послание Бьякуи, — пусть расскажет ей сам, когда вернётся.
Время словно ускорило свой бег. Хисана работала, в свободные дни рисовала и даже фотографировала изредка. Приближались Рождество и Новый год[4], и она в тайне надеялась, что Бьякуя появится в эти праздники. Она прекрасно помнила, что у мужа всегда нескончаемое количество дел и в Готее, и в Доме, а в поместье Кучики придерживаются строгих старинных традиций и вряд ли знают о современных. Но именно это и давало надежду – а вдруг каким-то чудом муж освободится именно в эти дни? Но Рождество прошло, а Бьякуя так и не появился. Объявилась даже Маи, позвонившая как ни в чём ни бывало, как обычно бурлящая энергией, – и попыталась вытащить её в кино. Хисана сказалась больной – она и правда чувствовала себя не очень, зима вообще плохо отражалась на ней, но больше всего боялась, что Бьякуя не сможет застать её, когда придёт. Маи не настаивала, видимо помятуя о последней встрече с Томору-сан, однако взяла с неё слово, что уж в Новогодние праздники они обязательно увидятся. Хисана не отказала, но и не согласилась, но Маи и этого было достаточно – подруга была уверена, что, когда будет нужно, то вытащит Хисану куда и когда захочет. Она не стала её разубеждать. Пока.
Ветку сакуры Хисана засушила в старом огромном, подаренном на выпускной в старшей школе, учебнике по рисованию, а потом прикрепила к рамке с хокку. Новый год неумолимо приближался, а вестей от Бьякуи всё не было. Иногда ей казалось, что всё случившееся было сном, но Хисана отгоняла эти мысли - перечитывая стих и любуясь на сакуру - и ждала. Ведь он ждал значительно дольше.
Теперь у неё был повод готовиться к общему празднику, и собственную «сосну у входа»[5] к Новому году она сделала своими руками: специально съездила на предновогоднюю распродажу, купила ветку сосны и три маленькие ветки бамбука, рисовую верёвку, рябину, листья папоротника и мандарины – и целый вечер потратила на изготовление. Оглядев готовое кадомацу, Хисана, поразмыслив, добавила бумажный веер, расписав на нём золотой краской пожелания на Новый год. В целом композицией она осталась довольна: выставлять небольшую корзинку за дверь она определённо не будет и поставит её в комнате. Интересно, Бьякуя всё ещё не знаком с современными обычаями? Как же о многом им нужно с мужем поговорить! Как он жил все эти годы? Нашёл ли он Рукию? Как здоровье господина Гинрея и жив ли он ещё? Что изменилось в поместье? Остались ли ещё те, кто помнит её, Хисану? Всё ли в порядке с Укитаке-сенсеем? Вопросы, вопросы… Но даже они не имели большого значения. Важнее всего на свете было то, чтобы с мужем всё было хорошо, чтобы он возвращался живым и невредимым. А дальше… Дальше будет жизнь, полная взлётов, падений, проблем, их решений, волнений и радостей, тревог и ожидания. И встреч. Возможности посидеть пусть в маленькой, но «их» квартирке, наедине, без необходимости соответствовать статусу и возможности быть подслушанными. Хисана помнила, что именно этого им так не хватало тогда, вечность назад.
Она представила, как было бы замечательно, появись Бьякуя в канун О-сёгацу. Они бы поужинали, поговорили о прошлом, пошли к полуночи в храм и выслушали 108 ударов колокола…[6] В ночи, наверное, его внешность не привлекала бы внимания так сильно и они смогли бы спокойно погулять; а поутру, позавтракав, обсудили бы планы на ближайший год; пили бы чай и Хисана любовалась его отточенно-изящными движениями, а Бьякуя улыбался одними глазами, как умеет только он…
- Когда-нибудь, – сказала себе Хисана, обрывая мечты и воспоминания, и села составлять список продуктов для праздничного ужина. Будет гораздо обиднее, если Бьякуя застанет её неготовой, это будет намного хуже, чем если она съест праздниный ужин в одиночестве.
Новый год приблизился почти незаметно. За походами по магазинам и прочими делами прошёл весь следующий день. В праздничное утро напряжённое ожидание поглотила домашняя суета, и она уже просто радовалась появившимуся впервые за много лет желанию вообще готовиться и встречать Новый год. И снова благодаря мужу.
Она принялась за уборку, а после за готовку: рис, лосось, салат из дайкона и моркови (в который нужно добавить побольше чеснока и лука, муж острое любит) и моти[7], конечно, куда без него. Если Бьякуя не изменился и по-прежнему любит простую пищу, то этот довольно обычный ужин придётся ему по вкусу. «Если не изменился». Но он изменился. Просто она ещё не знает, насколько… Так, что там дальше готовить по плану?
Готовить Хисана умела, но не любила. Для себя одной так вообще давно перестала это делать, но при желании вполне могла сообразить что-то вкусное. Особенно для НЕГО. Она стояла возле плиты, поглядывая в окно и наблюдая за обильным снегопадом, и вдруг поймала себя на том, что слегка побаивается прихода Бьякуи. Предыдущая встеча прошла с таким накалом эмоций и страстей, что они и поговорить-то толком не успели. И теперь её снедало беспокойство. Пять лет вместе и долгие годы в разлуке. Как он жил всё это время без неё? А вдруг прошло настолько много времени после её смерти, что он всё же женился ради рождения наследника? А вдруг он любит кого-то ещё? Хисана даже головой помотала, отгоняя навязчивые мысли. Нет, её господин муж всегда был предельно честен, он сказал бы ей об этом. Она не может да и не хочет сомневаться в нём. Но прошло столько времени… Что пришлось пережить ему за прошедшие годы? С какими трудностями столкнуться? Кто был рядом? Кто помогал? Кто мешал? Хисана сопоставляла свои воспомнания, фрагменты из снов и тех двух встреч и понимала, что уже очень многого не знает о том, кто появился у неё в квартире пару недель назад. О чем Бьякуя думает сейчас? Какое бремя несёт? Всё ли по-прежнему в клане Кучики? А в Готее? У него стал настолько пронзительно-гордый взгляд, что страшно даже подойти, не то что заговорить первой. Совсем, совсем другое выражение глаз было у него, когда они только познакомились… целую жизнь назад. Неужели это она сама и её смерть так повлияли на него? А сможет ли она теперь хоть как-то это изменить?
Все эти вопросы совершенно измучили её, а уборка с готовкой довершили этот процесс. Уже поставив посередине комнаты невысокий столик и положив рядом дзабутоны[8], она так и уснула – без сил повалившись прямо на них.
Звонок в дверь разбудил её. Хисана подскочила и, прямо на ходу закалывая волосы, побежала открывать. «Это не может быть Маи. Ведь нет?» Сердце ёкало, словно она подросток, бегущий на первое в жизни свидание. За дверью стоял Бьякуя: весь в снегу, на волосах лежал слой белых пушистых хлопьев. Хисана замерла на мгновение - даже в таком виде он был изумительно красив. Это и вправду её муж? На ресницах уже поблескивали капельки растаявших снежинок… Замешательство как рукой сняло, уступив место беспокойству, что ещё минута, — и он весь будет совершенно мокрый:
– Заходи скорее, - она отступила внутрь, и, впустив его и закрыв дверь, принялась хлопотать вокруг, стряхивать снег с плеч, рукавов, заставила наклонить голову и стала аккуратно снимать снег с волос, пытаясь сдержать нахлынувшие смущение и трепет.
Поднимаясь по ступеням на второй этаж, стоя перед закрытой дверью, Бьякуя чувствовал, как волнение подрагивает в грудной клетке. Он отвык. За минувшие пятьдесят лет отвык, забыл — приказал себе забыть, — загнал в самый дальний угол вот это предвкушение встречи с ней. Сколько раз за прошедшие годы он думал о том, как редки и коротки были их встречи — словно не муж и жена, а любовники. Он отдавал так много времени работе, полагая, что у них есть целая вечность. Наивный дурак. Теперь вечность пустоты и боли осталась за спиной. За дверью, там, в глубине маленькой уютной квартирки, — ОНА.
- Привет, — его губы легко коснулись темной макушки, когда он входил в коридор. И сердце приятно дернулось и сошло с ума от счастья. Он протянул ей сверток, что держал в руках.
Смелый и непростительно дерзкий, откровенный шаг. Но — он никогда не говорил ей, что любит её. Просто любил. Она, конечно, знала. Но: он никогда. ей. не говорил. За что потом корил себя все эти десятилетия. В этой жизни он будет внимательней, нежнее, открытей — какой бы новой и другой она ни была. Она — его жена, на все года, на все жизни.
Такое простое, совершенно непривычное из его уст «привет» и мимолётный поцелуй взбудоражили в Хисане волнение, которое словно холодными пальцами пробежало вдоль позвоночника: он, наконец, здесь, а она не знает, как себя вести. Чрезмерное и тревожное ожидание последних дней внезапно превратилось для неё в странное оцепенение.
«Кто мы теперь друг для друга?»
- С возвращением, - смогла лишь тихо сказать в ответ и приняла сверток из плотной белой бумаги. То, что это цветы, она поняла сразу, только открыв дверь. Он пришёл с цветами! Это тоже было необычно и странно. Нет, она помнила, он делал ей подарки, всегда был безупречно внимателен, исполнял малейшее желание, но никогда не дарил ничего сам. Она всегда находила подарки в своей комнате и удивлялась и радовалась тому, как он запомнил или услышал какую-нибудь мелочь, вроде ленты, заколки или гребня. Но цветы? Они были сами собой разумеющимися, поместье Кучики утопало в цветах, хотя Бьякуя во время их крайне редких прогулок обязательно срывал для неё что-то, подходящее сезону - веточку сливы, дикую незабудку, лист клёна.
Приняв из его рук этот букет, она осмелилась заглянуть мужу в глаза. И увидев глубокий, серьёзный взгляд, поняла - это даже не послание, это что-то гораздо большее и важное: он услышал её, понял и делает шаг навстречу. Они начинают всё заново. Она развернула бумагу. Щёки вспыхнули, по телу прошлась волна, заставившая почти задрожать.
Камелии. Белая. Желтая. Красная.[9]
Боже… Неужели это признание? Это то, что он чувствует сейчас? Как она могла сомневаться?! Хисана мягко шагнула к нему, взяла за руку, прижала его ладонь к своей щеке и закрыла глаза. Его ладонь была теплая, а пальцы холодные: он нервничает, наверное, не меньше, чем она сама. Надо было что-то сказать, но разве словами можно выразить, какое единение с ним она сейчас чувствует? Она шагнула ещё ближе и прижалась к его груди, чтобы услышать мерный и сильный стук его сердца. Это всегда успокаивало её, и Хисана счастливо вздохнула.
К её волосам снова легко и бережно притронулись его губы, а лица коснулись мокрые пряди. Ох, а вот об этом она совершенно забыла! Хисана открыла глаза и улыбнулась:
- Пойдём скорее, нужно высушить тебе волосы.
Он дал ей увести себя в комнату, усадить на дзабутон.
- Подожди минутку, я сейчас, – Хисана накинула ему на плечи полотенце, аккуратно перекинув на него мокрые пряди; принесла с кухни и поставила на подоконник небольшую вазу для камелий; ушла в коридор, быстро протерла лужу от растаявшего снега, взяла фен.
Бьякуя всё это время не спускал с неё глаз, следя за перемещениями и любуясь движениями, больше похожими на плавный танец.
– Потерпи, я совсем отвыкла заниматься с волосами, - и Хисана, опустившись позади него на колени, принялась сушить и перебирать прядь за прядью его длинные чёрные волосы. Почему-то больше всего на свете хотелось, чтобы сейчас он говорил. О чём угодно, лучше всего — о них. Но он молчал.
«Ты пришёл без кенсейкана».
Ей очень хотелось спросить, почему, но она почти знала ответ; особенно если принять во внимание камелии. Она снова вспыхнула. Нет, сейчас точно не стоит думать об этом.
Секунды перетекали в минуты, мокрые пряди превращались в струящийся шёлк, прикасаться к которому для Хисаны было сущим наслаждением. Она вспомнила, как он любил те редкие моменты близости, когда она возилась с его волосами — сушила ли ему голову после бани, выплетала ли кенсейкан или просто перебирала, когда он отдыхал, положив голову ей на колени. Бьякуя едва слышно вздохнул, и Хисана только сейчас заметила, что он сидит с закрытыми глазами.
Эти минуты тишины были наполнены каким-то сумашедшим, безграничным счастьем, застывшим мгновением вечности и безвременья — словно ничего и никогда не менялось, и тут же, внезапно, — острой и режущей тоской. То, что было, — давно ушло, уже не вернёшь, а что их ждёт впереди?
Она никогда прежде не перекладывала свои страхи на него, старалась спрятать свои печали, оградить его хотя бы от них, уберечь и так несущего тяжёлое бремя власти. Но сейчас, в этой тишине, ожило и вырвалось на свободу то, что она скрывала даже от самой себя. Она прижалась к его спине, обнимая, и спросила тихо:
- Ты правда думаешь, что у нас получится?
Этот вопрос был как хлесткий удар. Он не вздрогнул только потому, что за годы научился сдерживать проявление любых эмоций, особенно тех, что свидетельствуют о его личной боли и слабости. Волшебство момента разлетелось на мелкие осколки, оставляя реальность. Бьякуя положил ладонь на предплечье жены, мягко сжимая пальцы на любимой руке.
Бедная, она была неуверена и растеряна, и эти чувства, гложущие ее изнутри, пробивали себе путь наружу даже сквозь бушующее пенным морем счастье. Он и сам был неуверен и растерян, сам двигался на ощупь — но шел вперед, туда, где в конце туннеля видел яркий, слепящий свет своей любви к ней. И знал, что он сможет — ещё не представлял себе, что именно, но сможет, он был уверен. Потому что это она, его жена — а ради нее он сделает все. Но это потом, завтра, может быть. А сейчас ей нужно чуточку уверенности.
- Я думаю, что судьба не просто так дала нам второй шанс.
Он и сам хотел бы знать ответ на ее вопрос: получится ли у них — и получится что? Быть вместе душе и смертной, спустя пятьдесят лет, которые их безжалостно меняли? Он надеялся. Отчаянно, заветно — иначе все происходящее теряло свой смысл. Бьякуя обхватил пальцами запястье жены, поднес к губам и прижался ими к ладошке.
Когда рвущийся откуда-то из самой тёмной глубины вопрос слетел с её губ, Хисана почувствовала, как муж замер, как буквально окаменела его спина. Она скорее дала бы разорвать себя на кусочки, чем причинить ему боль, но сказанного не воротишь. И, если быть честной до конца, то сейчас ей отчаянно нужна была его сила. Его уверенность. Его любовь.
Голос, которым он ответил – спокойный, твердый, размеренный – до малейшей интонации выверенный голос главы Дома и капитана Готея, совершенно неожиданно успокоил её. Этого Бьякую она знала. Если он и изменился, то совсем немного, не настолько, чтобы она не услышала и не узнала в нём того, кто нуждался в ней. В ком безгранично нуждалась она сама. Что ж, в конце концов, вскрывать застарелые болячки тоже входит в обязанности жены, и если тонуть — так вместе, если переносить боль, то только вдвоём.
Всё-таки это был её муж и его слова были именно тем, что Хисана так хотела услышать — она может рядом с ним побыть даже растерянной и слабой, — и от этого облегчения на глаза навернулись слезы. Хисана обняла его ещё крепче, и прошептала, стараясь, чтобы голос не дрожал:
- Спасибо...
Но, кажется, он всё-таки почувствовал, что она плачет, потому что попытался обернутся. Хотя это было уже невозможно, Хисана прижалась теснее, не желая показывать ему слёз:
- Пожалуйста, не смотри... Последнее время я только и делаю, что плачу...
Он прикрыл глаза, испытывая странную смесь удивления и облегчения. Раньше она почти не плакала, была сильной, невероятно сильной, удерживая все в себе. Ему не нравилась эта ее сила, заставлявшая скрывать от него свои тревоги и улыбаться вопреки всему. Прежде всего он был ее мужем и желал, хотел, испытывал насущную потребность делить с ней печали и радости — её печали и радости, её счастье и боль, — выслушать и принять на себя часть горечи, сомнений и тревог, не замечая, не осознавая, что сам точно так же прячет внутри себя все, что может волновать и пугать ее. Но — он мужчина, он муж, он глава Дома и закрывать ее собою от бед — его прямая обязанность, его внутренний долг. А она... Она всего лишь прекрасный, нежный, хрупкий мир — его мир. Сильная слабая женщина. И оттого эти слезы сейчас, вместо слов говорящие о ее состоянии, несли ему облегчение. Они были искренни, горячими каплями падая ему на шею. Бьякуя сделал глубокий вдох.
- Иди сюда, — наконец негромко сказал он и мягко, но безапелляционно разжал крепкие, какие-то отчаянные объятья жены. Обернулся к ней в пол-оборота, потянул на себя и полуусадил-полууложил к себе на колени, обнимая, закрывая собою от всего мира. Если не он, то кто еще в состоянии защитить и сберечь ее? И эта мысль старой нарывающей раной отозвалась в душе.
Она и не думала сопротивляться, и, оказавшись в его объятиях, свернулась колачиком и спрятала лицо у него на груди. Тепло. От него волнами исходила такая знакомая нежность и совершенно незнакомая горечь. Он стал сильнее, Хисана чувствовала это, сильнее и... словно тоньше изнутри. Как-будто под наросшим толстым панцирем, броней, окружающей его сердце, оно билось уже из последних сил.
Муж гладил её по волосам, а она жалела, что поддалась минутной слабости и испортила праздничный, такой долгожданный вечер...
Их отошения всегда были наполнены такой болью? Нет, она помнила ещё и почти полных пять лет безмятежного счастья, сотрясаемого внешними бурями и ураганами, которые делали их только ближе. Тогда она шла, не сгибаясь, вопреки всему оставаясь рядом с ним, и... И всё очень быстро закончилось. Сейчас она совсем не та Хисана. Оказывается, без него она стала невероятно слабой...
Но он принял её, даже такой — не готовой, сомневающейся и неуверенной. А раз так, то и она сможет справиться со своими страхами и слабостями. Ради него. Если он исчезнет навсегда из её жизни, она дождётся — зная, что нужна ему. Даже если вот это мимолётное и короткое счастье, данное во второй раз, вскоре пройдёт — оно у них есть. Сейчас. И даже если разлучатся — они встретятся всё-равно — назло и вопреки — раз смогли узнать друг друга. Он прав, её господин муж, тысячу раз прав, и теперь её очередь залечивать его раны и становиться опорой.
Хисана чуть пошевелилась в его крепких объятиях и подняла голову. Позволила ему стереть подушечками пальцев оставшиеся слёзы, обняла за шею и улыбнулась:
- Я приготовила твой любимый салат. Ты голоден? Тогда я накрою стол.
Сноски:
1 - первая кандзи имени Бьякуя означает "белый".
2 - взято из стихотворения "Сакура", автор - кицуне Миято.
3 - парк города Фудзиока - один из двух парков в Японии, в котором растет редкий, специально выведенный вид сакуры, цветущей зимой, с ноября по февраль.
4 - в современной Японии отмечают европейский Новый год (О-сёгацу), который является государственным праздником с официальными четырёхдневными каникулами. Католическое Рождество отмечают тоже, даже с большей охотой и размахом, но по желанию и личной инициативе.
5 - кадомацу или "сосна у входа" - бывают очень разными - от огромных, парных, которые ставяться у ворот, до маленьких, типа икебаны. Что-то вроде нашей ёлки, только из сосны, но на самом деле несёт в себе другой смысл - это домик для новогоднего божества, украшения на котором означают подношения.
6 - в новый год, после вечерней трапезы, японцы приходят в храмы, чтобы услышать звучащие в полночь 108 ударов колокола, которые обозначают страсти, мучающие человека. Считается, что слушающий колокол, освобождается от этих страстей.
7 - моти - японские сладости из рисовой муки, новогодние готовяться как-то по-особенному.
8 - дзабутоны - подушки, на которых сидят на полу.
9 - камелии. В отличие от европейского представления, камелия в Японии - очень непростой цветок. Она - древний символ самураев, одно время был разрешён к использованию и ношению только для этого сословия. Для древних христиан, которым в Японии было запрещено ношение нательного креста, камелия служила символом Христа. Из-за того, что камелия, отцветая, не роняет лепестки, а отпадает целиком, цветком, напоминая отрубленную голову, то существовало поверье, что камелия символизирует внезапную смерть (и снова без самураев не обошлось). В Ханакотоба (опять же, если верить инету) камелия символизирует: белая - ожидание, желтая - страстное желание, красная - любовь.