с фикбука

[wandering2012]

Название: ПИТЕР
Автор: wandering
Соавторы: AmuDaria(Oxus)
Фэндом: Ориджиналы
Пэйринг или персонажи: Я, Питер и неизвестная художница
Рейтинг: G
Жанры: Джен, Философия
Размер: Мини, 3 страницы
Статус: закончен
От автора: по настоянию и в соавторстве с замечательным автором написано, после прошлогодней поездки в любимый город)

"Я странник на пустынном перекрестке,
Я странник, что покинул отчий дом,
Я просто человек без званий хлестких,
Живущий в этом мире непростом.

Я каждый день ищу себе дорогу,
И с новой ночью не найду покой.
И тихо плача, вновь взываю к Богу,
Чтобы помог найти свой путь земной.

Надежд разбитых видел я страдания,
Любви растоптанной угасшее тепло,
Бился об стену недопонимания,
И злости чувствовал позорное клеймо.

Но раз за разом продолжаю подниматься,
И пряча боль, вновь продолжаю путь.
В надежде, что сумею оказаться,
Где счастье есть и можно отдохнуть"
AmuDaria



Новые города, новые люди... Зачем мы ищем встречи с ними? Зачем рвёмся в неведомые дали? Чего так жаждет наша душа? К чему стремится? Что именно движет нами? Поиск новых впечатлений? Может, родственных душ? А может – себя?

И как мы определяем их? Эти самые родственные души и места?

Непостижимая тайна - прикосновение души к душе. Один взгляд, несколько слов – и ты уже знаешь, что этот человек поселился внутри, стал частью тебя раз и навсегда. (Может быть, именно поэтому мы так боимся порой смотреть друг другу в глаза и говорить искренне, боясь привязанности...)
А кто-то так и проходит мимо незамеченный, да так и остаётся за гранью твоего восприятия.
А бывает и по-другому: встречаешься, разговариваешь – и не видишь, словно ослеп. Но потом, по прошествии времени, вспоминаешь и помнишь всю свою жизнь.

Вот и с городами так же. И как душа определяет место, где ей хорошо? Откуда просыпается чувство, что ты, если бы мог, остался здесь навсегда? Что тебе дорог каждый переулок, каждый дом, вместе со всеми кучами мусора и обвалившимися стенами? И что каждый человек, живущий здесь – особенный? Ты можешь не доверять этому чувству, игнорировать его, но, однажды поселившись, оно не покинет тебя.

Покидая Дворцовую площадь, на удивление немноголюдную и тихую сегодня, обхожу Мариинский дворец. Глаза выхватывают группу художников, рисующих портреты быстро и недорого. Мгновение внезапно растягивается и застывает, когда из этой группы взгляд выхватывает старушку. Сгорбленная – временем ли, болезнью? – она сидит на невысокой табуретке и рисует. Сморщенные, почерневшие от загара руки, почти шоколадного цвета, умело и хватко делают набросок. Вся она, старенькая, будто скукоженая, но об этом моментально забываешь, стоит только взглянуть ей в лицо. Из под старинной крохотной шляпки с вуалью, с бледного, увядшего лица смотрит пронзительный, цепкий молодой взгляд. Смотрит дерзко, с лукавством и мудростью приобретённых лет.

Сколько ей? Семьдесят? Двадцать пять? Сто пятьдесят?

Она совершенно не знакома мне, я вижу её в первый раз, но отчего-то мне кажется, что наша встреча – далеко не первая и мы знакомы уже лет сто... Кажется, что если я сейчас закрою глаза, что услышу её старческий, но весьма мелодичный ещё голос, рассказывающий о себе, вспомню её историю...

...Каждое утро начинается для нее с привычной чашки кофе и сваренного вкрутую яйца. Только правильного, настоящего кофе, с густым, терпким ароматом хорошо прожаренных и свежеперемолотых зёрен. Процесс приготовления для нее - словно магический ритуал. Хоть и известный наизусть, с отработанными до автоматизма движениями, но каждый раз приносящий в неизвестность нового утра некую незыблемость и надёжность.
Она пьет его маленькими глоточками – ложечка сахара и немного сливок – из крохотной, тонкого прозрачного фарфора, практически невесомой чашки, которая настолько же древняя, как и она сама. Каждый раз она думает об этом, и каждый раз подсмеивается над собой.

- Глупая старуха, и все тебе неймётся! Только кофе подавай спозаранку, а то вдохновение не проснется, - необыкновенно молодым голосом произносит она свою обычную фразу и ухмыляется, глядя в окно на своих ровесниц, расфуфырившихся и отправляющихся «по делам» в столь ранний час и традиционно обменивающихся любезностями подле парадного. Она дожидается, пока они исчезнут из её поля зрения и видимости окна, допивает кофе, тщательно моет чашку, насухо протирает ее и убирает к остальным, сверкающим чистотой, фарфоровым сестрам, томящимся за стеклянными дверьми таких же старинных кухонных шкафчиков. Очередная привычка, насильно привитая ее мужем-чистюлей уже Бог знает сколько десятилетий назад, давно и окончательно въелась в эту творческую личность и пережила даже самого достопочтенного супруга.

Старушка быстро собирается, еще раз проверяет, все ли принадлежности для рисования она собрала, а то память уже шалит в таком возрасте, впрочем, как ей, памяти, и положено.
Не смотря на обманчиво чистое утреннее небо, художница убирает в сумку небольшой зонтик. Потому что всю жизнь, прожитую в дорогом сердцу Ленинграде - а для нее он навсегда останется именно Ленинградом и никем иным - привыкла к переменчивой погоде и всегда была готова к появляющейся из ниоткуда мороси.
Последним штрихом сборов является шляпка – маленькая, с короткой вуалью, лет сто как вышедшая из моды, но всё ещё «интересная» – которая неизменно дожидается ее на старом комоде, рядом с фотографией улыбающегося мужа, которому она неизменно подмигивает и спрашивает:

- Ну, что, Ёсик? Как думаешь, какие занимательные физиономии попадутся мне сегодня? А? Не знаешь? Вот и я не знаю, но тем и интереснее! Поэтому поспешу, а то вдруг пропущу кого-нибудь занятного? – она еще раз хитро подмигивает ему и вскоре покидает квартиру, бодро шагая к себе «на работу», как добродушно называют дети ее любимое занятие – рисование. Именно «рисование», а не живопись или прочие пафосные слова, которые она бросала в молодости или слушала с натянутой улыбкой в праздничные, партийно-верные речи, которые открывали выставки её работ. Которые и теперь выставляются где-то или пылятся в музейных архивах, но их судьба уже давно художницу не интересует. Ее интересуют теперь лишь люди, их лица и характеры, метки жизни, прожитой этими людьми, отпечатавшиеся на них к моменту, когда она запечатлеет их. Внимательно и зорко она выискивает в чертах незнакомцев интересные моменты, пытаясь разгадать, какие тайны прячутся в сосредоточенных, улыбающихся, грустных, спокойных, радостных взрослых или детских глазах напротив.

Нет, ей не нужны деньги, потому что у нее их ровно столько, сколько ей необходимо. И не от одиночества после смерти мужа она пошла «в люди» - дети и внуки не давали ей скучать, - а потому что всю свою жизнь она искала вдохновения. И теперь находила его в том, чтобы встречать и провожать незнакомых людей, становясь ближе к ним, рисуя их портреты.
Скрюченная от времени, сморщенная старушка, с коричневыми от загара, натруженными старческими руками. Осенний, всё ещё теплый ветерок выбивает из-под некогда модной шляпки седую прядь, подхватывая и откидывая вуаль и открывая удивительные, умные, внимательные, с легким лукавым прищуром молодые глаза. Может, если подольше вглядеться в эти удивительные, полные молодого задора и старческой мудрости глаза, он расскажут нам свою, необыкновенную историю этого города?

Историю о том, как её ещё девочкой вывозили в мороз по тонкому трескучему льду из блокадного Ленинграда; как она выжила и вернулась обратно уже студенткой... Или о том, как нелепо украшался этот гордый, аристократический старинный город красными флагами, транспарантами и аляповатыми бумажными цветами к любому социалистическому празднику?.. Или о людях... О семьях, детях, одиноких прохожих и группах туристов; о больших шишках и надменных бизнесменах; о нищем старичке с Васильевского, о барде с Петроградской... Об Алеше-художнике, каждый раз пристраивающемся с ней рядышком подработать для семьи – авось, повезет... Обо всех тех, кто заказывал у неё портреты... Сколько их прошло перед её глазами? Но, кажется, она помнит каждого...
Она может сходу теперь определить теперь насколько приехал человек в её родной город; и даже, кажется, определить – откуда. Здесь, на Дворцовой, проведя долгие часы за работой, художница умеет определить род занятий, и, даже частично разгадать семейную историю...
И если разговорить её, то эта маленькая старушка сможет рассказать такие удивительные, интересные, загадочные, странные и сказочные истории, как и она сама. Наверное, она знает каждый уголок своего старого, строгого города. А может, даже является его Ангелом-хранителем?

Покидаю Невский с сожалением от того, что не смогла приблизиться и поговорить с этим чудесным, необыкновенным человеком. Прохожу по любимым местам, любуюсь неброской, пастельной красотой любимого города. Удивляюсь резным чугунным решеткам балконов и парадных, неожиданным цветным изразцам в серой стене дома; почти живым стеклянным ландышам в витрине магазина; дворцу, неожиданно оказавшемуся Суворовским училищем.

И только приехав домой я понимаю, что всё еще стою на Дворцовой площади в Питере, под еле пригревающим осенним солнышком, решившем порадовать нас напоследок, и удивительно голубым для осени небом, и наблюдаю за маленькой седой художницей с юными глазами.