Любовь — это твоя сознательная способность ставить свои недостатки ниже, чем недостатки близкого человека (с)
Название:Путь сердца
Автор: wandering
Беты (редакторы): Аля Гетто
Фэндом: Толкин Джон Р.Р. «Властелин колец»
Основные персонажи: Фарамир, Эовин
Пэйринг или персонажи: Эовин, Фарамир, другие
Рейтинг: PG-13
Жанры: Гет, Романтика, Ангст, Психология
Предупреждения: OOC
Размер: Миди, 47 страниц
Кол-во частей: 10
Статус: закончен
Размещение: с разрешения
Дисклеймер: все права у Профессора, упаси Бог мне на них претендовать.
От автора: с фикбука, корявое и старое, но нежно любимое. во второй раз такое не решусь ни за что написать)))
* - означает, что фраза взята из самой книги, диалога Фарамира и Эовин, главы "Король и Правитель"
Ч.1 Эовин
Пусто. И невыносимо холодно.
Нечем заполнить эту пустоту и негде взять тепла, чтобы вытеснить холод.
Такими мыслями начинался каждый день Эовин после того, как Арагорн призвал её обратно в мир живых, исцелив от ран.
Эовин отмахивалась от этих мыслей, как от назойливых, докучных мух, но они упорно возвращались каждое утро. Прикованной к постели, ей вообще трудно думалось о чём-то другом, и даже заглядывающее в окно под вечер солнце казалось хмурым.
Комната, в которой она лежала, была небольшой, но светлой и уютной, с небольшим окошком, выходившим на юг. Но Эовин, похоже, сейчас было всё равно. Целитель, заходивший к ней каждое утро для осмотра и перевязки, заставал девушку неподвижно лежащей на кровати, и хоть лицо Эовин было повернуто к окну, через которое были видны городские стены, и краешек изменчивого весеннего неба, взгляд при этом у неё был отсутствующим. Целитель задавал Эовин вопросы и хмурился, получая короткие, односложные ответы – разговорить девушку ему никак не удавалось, да и времени на это у него особо не было, раненых в госпитале было достаточно.
А Эовин прибывала в странном состоянии, как бы между сном и явью, не имея сил выбраться из водоворота безрадостных и прилипчивых словно паутина мыслей. Радость от того, что Эомер остался жив, оказалась недолгой, ведь впереди у брата была последняя битва с главным Врагом. И особой надежды на победу не было даже не смотря на присутствие истинного Короля, который чудом не только выжил, но и привёл Гондор к победе. Пусть и не главной, но всё же победе.
Теперь Арагорн ушёл, забрав с собой Гендальфа, Эомера, неразлучных Леголаса и Гимли, и всех тех, кто ещё мог сражаться, в страну Тёмного властелина. И возврата откуда, похоже, не было.
Отсутствие надежды чувствовалось и в людях вокруг, и в сгустившейся тьме, среди бела дня дающей ощущение сумерек, и в подавляющей тишине, окружающей Минас Тирит. Тишине, которую не могли нарушить ни тихие разговоры, ни звон оружия, ни ржание лошадей. Хотя сюда, в госпиталь, эти звуки и так почти не проникали.
Так прошло несколько дней. Будучи на попечении лекарей Эовин, оставаясь наедине со своими мыслями, всё больше погружалась в печаль и слабела. Её твёрдость и природное упрямство постепенно начали сдавать под натиском отчаяния. Всё-таки пять лет, проведённые в обществе Гримы Червослова, не прошли для неё даром, и яд слов, влитый в её сердце, давал о себе знать. Да и рана, нанесенная Королем-Призраком была тяжелой.
Всё это усиливало для Эовин ощущение того, что шансов победить и выжить в этой войне практически нет. Ушедшее к Чёрным вратам войско было слишком малочисленно, хоть и сильно. У врага же, кроме огромного войска, подкрепления из Харада и вастаков, оставались ещё восемь ужасных призраков, пусть и лишившихся предводителя.
Тьма давила Эовин снаружи, и собственная тьма давила изнутри: она снова в клетке.
Воспоминания о битве, в которой погиб король Теоден, её приёмный отец, и где ей пришлось сражаться не на жизнь, а на смерть, о битве, которая подарила ей ощущение жизни, плещущей через край и, казалось, такой уже близкий и желанный конец - остались позади. Словно в дымке или сновидении, будто всё это происходило не с ней. И даже сломанная рука левая рука и почти не действующая правая этого не меняли. Сейчас, находясь в госпитале, в чужой стране, чужом городе, чужих стенах, она до дрожи, до стиснутых зубов ощущала себя дома, в покоях Золотого Чертога Эдораса: невозможность вставать, неспособность ничего изменить, бездействие и ощущение собственной никчёмности – что может быть страшнее для сильной, но порядком отчаявшейся молодой девушки?
Ждать.
Чего?
Она и так ждала всю свою жизнь. Теряла, ждала, снова теряла и снова ждала… Сначала родителей, потом Теодреда, затем Теодена…
Арагорна...
Лицо обладателя этого имени мгновенно, с ясностью раннего утра обрисовалось перед внутренним взором Эовин, а её саму молнией пронзила боль: только он мог запросто подарить надежду, а потом так же просто и прямо отобрать её.
Хотя нет, во всём виновата она сама. Арагорн ни словом, ни взглядом не дарил ей ложной надежды на взаимность. Просто для Эовин он сиял так ярко, от него исходило такое могущество, а к ней относился так ласково и заботливо, с таким пониманием, что пройти мимо, не заметить его было невозможно. Она полюбила его со всей силой нерастраченного юного сердца, без оглядки, увидев в нём воплощение своей мечты о свободе, подвигах и счастье, тем самым загнав саму себя в новую ловушку, похлеще старой.
Выпустите! Она воин, в конце концов! Сколько можно? Оставьте, отдайте судьбу в её собственные руки, дайте самой выбрать свой путь. Ей не нужно восстанавливать силы – их и так у неё через край! И для чего же они нужны? Для ожидания и ничегонеделания?! Сломанная рука – пустяки! Пустите её на поле боя, и вы увидите, как она может сражаться! Физическая боль ничто по сравнению с тем, что пожирает её изнутри: пустые и бесплодные сожаления – нет ничего страшнее их, даже смерть на их фоне кажется счастьем!
Странная метаморфоза произошла с Эовин: чем отчаяннее и темнее становились мысли, тем сильнее пробуждалось внутри желание действовать. Послужила ли толчком для этого мысль об Арагорне, или очнулась задетая гордость, – Эовин не хотела задумываться об этом. Наконец-то связывающие путы тяжких раздумий были сброшены, и это помогло ей подняться с кровати, преодолевая боль, и призвать к себе Старшего Целителя.
«Поражение в этой войне лишь вопрос времени. Тьма наступает. Ждать её прихода нет сил. Уж лучше погибнуть в бою, чем изо дня в день ожидать неизвестно какого конца!»
Невесёлые раздумья, казалось, не оставляли Эовин выбора – ей надо действовать! Нет смысла отсиживаться здесь, ожидая, ведь каждый воин сейчас на счету, особенно у Чёрных врат.
«Раз уж кроме смерти выхода нет, так пусть это будет смерть на поле боя», – думалось Эовин.
Такая непростительная, никчёмная слабость, как мысли о лишении себя жизни, не могла зародиться в этой степной воительнице. Этого Эовин не позволили бы ни врождённая гордость, ни воспитание, ни свободолюбивый и деятельный нрав. Обладая духом воина и защитника Рохана, пусть и заключённого в девичьем теле, ей виделся один конец – битва. И она решила во что бы то ни стало присоединиться к войскам брата и Арагорна.
Но для начала Эовин нужно выбраться из госпиталя. Хорошенько расспросив Старшего Целителя о нынешнем положении дел в городе, не дав ему возможности себя убедить «полежать и набраться сил», Эовин потребовала одежду, и, не теряя ни минуты,проводить её к нынешнему военачальнику, который, как оказалось, находился в этом же госпитале.
Решительности и целеустремлённости ей было не занимать, и мало что могло остановить её, если уж она определилась. Такой она была с детства, а жизнь в Золотом Чертоге только укрепила эти качества в ней. Одеваться Эовин самой было сложно, но помочь себе она не позволила – и это тоже было чертой её характера, – она слишком многое привыкла брать на себя.
«Мне надо встретиться с военачальником и нынешним Правителем, – размышляла Эовин, одеваясь, – раз он здесь и ранен, скорее всего, он поймёт мои намерения. Наверняка он сам жаждет вернуться в строй и предоставит возможность сделать то же самое. О! Я смогу подобрать слова, разговаривая с воином!»
Не чувствуя, что её лихорадит, Эовин собирала нестройные мысли воедино, поторапливая провожавшего её Целителя, ведущего в сад при госпитале, где, по его словам, Правитель проводил всё свободное время.
Бесконечные, нервные, обгоняющие друг друга размышления, прервались в тот миг, когда она увидела Правителя Фарамира: Эовин застыла от неожиданности и даже на мгновение позабыла, зачем пришла.
Высокий, стройный, бледный, сероглазый – обернувшийся на их шаги человек не был ни суровым, ни властным. Лицо его было задумчивым, даже несколько печальным, но при виде неё сделалось удивлённым, и тут же – сосредоточенным.
Его взгляд заворожил Эовин - мягкий, ласковый, с затаенной грустью, но внимательный, серьезный, глубокий.
Без доспехов, в лёгкой рубахе поверх перевязанных ран, с тёмными волнистыми волосами, развевающимися на лёгком ветру, Фарамир производил впечатление совсем молодого воина, и больше напоминал, по представлению Эовин, эльфа или менестреля.
«И он – Правитель? Хотя… пожалуй, да… Несомненно, он благороден… – думала Эовин, глядя на то, как плавным движением Правитель приложил ладонь к груди и чуть склонил голову в знак приветствия, а затем быстро подобрал со скамьи плащ и накинул его. – Неважно. Сейчас надо просто получить его разрешение покинуть госпиталь, а там будет видно…»
Эовин прервала свои наблюдения и начала с горячностью излагать Правителю Фарамиру свои требования, едва дождавшись, пока старший Целитель представит её.
- Что же Вы хотите от меня? – зазвучал мягкий и немного нерешительный голос Правителя. – Я исполню Ваше желание, если это в моей власти, но я сам пленник этих мудрых врачевателей… И я не могу приказывать Целителю, да и не стал бы перечить ему в делах, в которых сам понимаю мало.*
Эовин слушала его и удивлялась – и тому, как необычен и приятен этот голос для слуха, и тому, что слишком уж мягок на вид этот воин, и тому, что непонятное смущение вдруг охватило её.
«Правитель, конечно, ранен и ещё физически слаб, хотя не могу не признать, что у него телосложение воина и взгляд человека, много испытавшего в жизни, но... – сторонние размышления снова захватили её мысли, – откуда и зачем вдруг эта нежность? Почему он так смотрит на меня? Что за слова говорит? Где твёрдость и мужество? Где сила?»
Этот молодой мужчина, говорящий негромко и ласково и, как ей казалось вначале, едва находящий доводы, чтобы возражать ей – и есть военачальник Гондора?
Впрочем, Эовин быстро убедилась, что за внешней мягкостью кроется твердость и стальная воля. Пустив в ход всё своё красноречие, показав всю горячность, на которую была способна, она так и не смогла переубедить такого не похожего, по её мнению, на военачальника, Правителя Фарамира. Проступившие за словами уравновешенность и вдумчивость, принятые Эовин поначалу за слабость и неуверенность, заставили её понять, что не всё так просто в стоящем перед ней человеке, что власть и сила могут быть разными в своём проявлении.
В какой-то момент Эовин увидела, что Правитель умеет быть непреклонным, а за его видимой мягкостью кроется недюжинная, мудрая сила. Сила духа и мысли, принадлежащая немногим, среди Роххиримов такой она не встречала.
- Гибель в битве – удел воина, не зависящий от его желания… – в задумчивой фразе Фарамира прозвучало больше, чем просто утешительные слова, Эовин услышала в них пережитый опыт. – Смерть подстерегает везде. И, сдаётся мне, наш долг – встретить её достойно*.
Именно после этих слов, как-то неожиданно для себя девушка почувствовала, что у неё нет ни сил, ни желания возражать Правителю. Что почти доверяет этому незнакомцу - как равному. Нет – как более сильному, и, даже хуже: Эвин вдруг поняла, что испытывает смутное облегчение от его слов.
Они напомнили ей почему-то о Теодене, о его отеческой заботе и ласке, хотя так нежно тот никогда не разговаривал с ней. А ещё где-то очень-очень в глубине души захотелось отдохнуть, закрыть глаза и ощутить руку, гладящую её по волосам. Ещё толком не успев осознать это и рассердится на себя, Эовин вдруг почувствовала, как внутри будто распрямилась сжатая дотоле пружина, и по щекам покатились слёзы.
ч. 2 Фарамир
Фарамир, призванный из мира теней той же исцеляющей силой Арагорна, поправлялся медленно, но верно. Услышав призыв своего Короля, он без колебаний подчинился и вернулся в мир живых.
Возвращение принесло Фарамиру много раздумий, больше горьких, чем радостных, и всё же они давали повод думать о будущем, впрочем, не давая разуму особых надежд, разве только сердцу.
Сейчас мысли о прошлом и настоящем были гнетущими: война, в которой вряд ли возможно победить, смерть брата и отца, неожиданно свалившаяся на плечи власть, разрушенные города, пострадавшие жители. Складывалось ощущение, что жизнь стремится проверить Фарамира на прочность и убедиться, что она сделала для этого всё возможное, хотя она и до этого не сильно баловала его. И всё же последние события стали для него серьёзным испытанием.
Фарамир никогда не разделял мнение брата и отца о том, что Наместники должны стать Королями в Гондоре, и сам никогда не рвался к власти. Возможно, именно за это отсутствие честолюбия и умение видеть события и людей чуть дальше, чуть глубже, зорче, за пределами видимости обычных людей, и недолюбливал его отец.
Себя Денетор обычным, конечно, не считал, да таковым и не был, но дальновидность и мудрость, а так же мягкость младшего сына воспринимал, как глупость и блажь, и не считал их достойными наследника Правителя. Он не скрывал этого, постоянно предъявляя к Фарамиру то непомерные требования, то откровенно пренебрегая им.
Величие древней крови людей Нуменора в Фарамире не бросалось в глаза, но становилось явным, стоило провести с ним несколько минут в разговоре или присмотреться чуть внимательнее.
Кроме всего прочего, характером и внешностью Фарамир был слишком похож на мать, прекрасную Финдуилас из Амрота, со смертью которой Денетор замкнулся и стал вести себя более безрассудно и властно. Финдуилас, выросшая на берегу залива, привыкшая к морю, в каменных стенах Белого Города томилась отсутствием воды и зелени. Любовь к чтению и музыке, к зелёным просторам вместо моря, и перенял от неё Фарамир, никогда моря не видевший.
А уж задумчивостью, чертами лица и необычным взглядом, будто смотрящим вдаль, Фарамир был обязан только матери. Возможно отец, тяжело переживавший потерю жены, недолюбливал Фарамира ещё и за то, что тот чересчур напоминал о ней.
Фарамир жил с этой болью от отцовской неприязни, стараясь не подчиняться ей, не замечать. Он любил Боромира, больше похожего на Денетора жаждой силы, власти и славы, да и внешностью, искренне восхищаясь братом, но вовсе не завидуя тому. Он уважал Боромира и считал его выдающимся и храбрым воином, сильнейшим Капитаном и достойным славы Вождём, хотя сам по силе и мастерству был равен брату, разве что телосложением был немного худощавее.
Древняя мудрость, история и наука привлекала Фарамира сильнее, чем слава воина, а живые краски природы были не менее дороги, чем вся красота белокаменного Минас Тирита, служившего для Боромира сосредоточием и символом власти. За пределами города Фарамир чувствовал себя свободным, и, может быть, поэтому предпочитал сражаться в лесу, а из оружия выбирал лук и колчан со стрелами, хотя и мечом владел в совершенстве – недаром его считали бесстрашным Капитаном и прекрасным Следопытом.
Хотя в глубине души Фарамиру не хотелось быть ни тем, ни другим: он жаждал покоя, мира и процветания для своей страны и своего народа, да и для себя самого, если уж на то пошло. Но это не мешало ему с честью и достоинством нести бремя ответственности военачальника.
Когда раны затянулись настолько, что Фарамиру позволено было вставать, он призвал Берегонда и узнал от него подробности смерти отца, которые не принесли ничего, кроме скорби.
Гордыня или отчаяние привело к этому, но Денетор обрёл свой конец. Безумие или предательство руководило бывшим Правителем – для его сына это становилось почти проклятием. Людская молва безжалостна, а память долговечна – теперь всю жизнь Фарамиру придётся верным служением подтверждать свою преданность. И каким бы ни было для Фарамира повеление Короля в будущем – изгнание, ссылка или правление – его жизнь будет подчинена этому служению. Впрочем, такая судьба была определена для него ещё до его рождения, так что роптать смысла не было.
Придя в себя после забытья и встретившись взглядом с Арагорном, Фарамир увидел в его глазах силу, знания и мудрость: Боромир был прав, признав его как наследника Исилдура, и все слова Фродо о нём оказались точны, – его Король достоин любви, уважения и власти, а силы врачевания и владениея мечом только подтверждали это. К тому же, именно ему Фарамир обязан своим спасением, и потому, он выполнит волю Арагорна, и примет из его рук свою судьбу, даже если это будет изгнание. И в будущем он будет служить Королю изо всех своих сил. Если это будущее случится…
Но надежд на это оставалось всё меньше. Тьма наступала с каждым днём всё сильнее. А если учесть, что Фарамир хорошо знал, куда, по какому пути, и зачем ушли Фродо с Сэмом, то для чего потребовалось Арагорну и Гендальфу с таким малочисленным войском идти к Чёрным вратам, вычислить было несложно – и всё это сводило чаяния и надежды почти к нулю. Что бы не думал про него отец, Фарамир был и оставался проницательным тактиком и стратегом.
Вот такие размышления владели Фарамиром, когда изо дня в день он стал выходить в сад при госпитале и невольно всматриваться во мглу, сгустившуюся над Чёрной страной, и на север – туда, куда ушли последние силы и последние надежды всего Средиземья.
Всё же он был воином. И, не питая особых надежд, изо всех душевных и пока недоступных физических сил, готовился принять то, что принесёт ветер с востока.
ч.3 Первая встреча
Сад при госпитале был небольшим, но цветущим и зелёным. За ним тщательно ухаживали, высаживая своевременно цветы, подстригая кустарники и ухаживая за небольшим количеством фруктовых деревьев, пихтами и небольшими сосенками, стоявшими нарядными круглый год. Ведь кому, как не Целителям, была известна чудесная способность живой зелени исцелять и тело, и душу. Сюда тянуло Фарамира, как только появились силы вставать – этот небольшой уютный сад в каменном городе стал для него местом раздумий и отдыха.
Когда Фарамир, прогуливаясь по нему, услышал шаги и обернулся в задумчивости, то меньше всего ожидал увидеть старшего Целителя и незнакомую удивительно красивую девушку с рукой на перевязи.
«Кто она? Откуда она здесь? Что случилось с ней? Почему ранена?» – вопросы вихрем пронеслись в голове. Вид перевязанной руки настолько не вязался с её холодной, задумчивой красотой, а во всём образе присутствовала такая гнетущая печаль, что волна жалости к незнакомке накрыла Фарамира с головой.
А когда их глаза встретились, то его сердце ёкнуло и забилось сильней.
«Где я мог видеть её?» – Фарамир был уверен, что видит девушку впервые, и всё же она казалась ему смутно знакомой.
Старший Целитель представил гостью и кратко обрисовал суть вопроса, упомянув, что раны Эовин были тяжелы, и она была на волосок от гибели, и что спасти её было бы невозможно, если бы не Следопыт Северянин, называемый Арагорном.
Девушка молчала, но по тому, как тонкие пальцы свободной руки сжали ткань платья было видно, что только воспитание и правила приличия сдерживают её нетерпение.
«Из Рохана? Они взяли на войну женщин? Нет, она была вместе с королём Теоденом... Эовин – значит его племянница и приёмная дочь... И сестра Эомера, теперь уже будущего короля... Как же она попала на поле боя? Та самая, что победила Короля-Призрака?! Неужели?» – какое-то неясное воспоминание шевельнулась внутри у Фарамира, но времени на раздумья у него не было.
«Так вот, какая она… И что же привело её ко мне? – слушая целителя вполуха, но подмечая каждое слово, Фарамир внимательно разглядывал девушку. – Какая ледяная красота... Напоминает морозное зимнее утро...»
Откуда было знать Фарамиру, что и Арагорну приходило на ум то же сравнение.
Даже сейчас, со всеми признаками недуга – бледная, с лихорадочно блестящими глазами – Эовин была прекрасна. И всё же слишком холодна. Возможно, со стороны казалось, что этот холод исходит от надменности, но Фарамир видел, что высокомерия нет в ней, разве что только гордость. И – печаль. Глубокая и тяжёлая, как камни, из которых построен Белый город. Такое промелькнуло у него сравнение, и жалость к девушке только усилилась, пробуждая желание взять под защиту, уберечь.
Эовин заговорила, и Фарамир отметил про себя, что голос – низковатый, глубокий – противоречит, контрастирует с её красотой, но как бы и подчёркивает её. На мгновение он даже отвлёкся от того, о чём она говорила, но только на долю секунды, потому что слова девушки поразили его:
– Я не жалуюсь на лечение, оно прекрасно… для тех, кто хочет исцелиться.*
Горячность и прямота этих слов пронзила Фарамира. Так говорят люди, которым нечего терять, и которые уже не считают нужным тратить усилия на то, чтобы подбирать слова.
«Она не желает исцеления? Как горько звучит…» – внутри возникло чувство протеста против сказанного и тревоги за стоявшую перед ним девушку.
Фарамир умел видеть людей, читать в их сердцах, понимать их. Сейчас ему было открыто, как ранима и слаба его гостья, несмотря на видимую настойчивость и внешнюю решимость.
Вот от этого сочетания ледяной неприступности и удивительной беззащитности Эовин его сердце болезненно сжималось.
Он испытывал жалость? Да, но не только. Что-то мучительное и сладкое, похожее на предчувствие, шевелилось в груди, заставляя Фарамира говорить тише и мягче. Каждое слово Эовин проникало внутрь и словно отпечатывалось в душе.
Он чувствовал снедающее девушку беспокойство, ощущал до пробегающих по спине мурашек её состояние на грани отчаяния и понимал, что самое главное сейчас – её успокоить.
Фарамир жестом отослал Целителя, услышав её последнюю фразу:
– В битве я искала гибели, но не нашла. Так ведь война ещё не кончена…*
«Она ищет смерти? Считает жизнь бессмысленной? Вот и причина её лихорадки... Нет – это, скорее, следствие... Тогда в чём же причина? Сколько печали… и такой прекрасный цветок…»
Хоровод сменяющих друг друга чувств мешал Фарамиру думать: радость встречи, удивление, недоумение, несогласие, но более всего – желание утешить, усмирить отчаяние Эовин, так явно проступающее за всей её видимой решимостью.
Но нельзя же вот так запросто прижать к груди совершенно незнакомую девушку, даже для того, чтобы только успокоить? А желание сделать это было необычно сильно, что несказанно удивило самого Фарамира.
Какие бы чувства в его душе ни преобладали, сейчас важно было только одно – Эовин ни в коем случае нельзя отпускать. Вот только как её удержать?
«С таким гордым нравом справиться не так легко...» - промелькнуло в мыслях.
Фарамир был растерян? Нет. Скорее не знал, как подобрать слова, чтобы не ранить ещё сильнее и без того уязвимую сейчас неожиданную собеседницу. Не внешне, нет. Наклон головы и гордая осанка, прямой взгляд, решительная речь – всё в этой лёгкой высокой золотоволосой и ясноглазой воительнице говорило о желании сражаться, несмотря на раненную руку. Ему хорошо знакомо было такое состояние. И Фарамир нисколько не сомневался в том, что даже сейчас Эовин управится с мечом и ринется в бой, не взирая на то, что ещё слаба и эта битва может стать для неё последней.
Но всё это внешне, а изнутри Эовин производила на Фарамира впечатление хрупкого хрустального сосуда: одно неловкое движение, и хрусталь треснет, а, может, и рассыплется на множество осколков.
Стараясь говорить как можно мягче Фарамир всё же понимал, что уступать ей нельзя. И чувствовал, как всё сильнее его захватывает, затягивает желание помочь, защитить эту печальную, отчаявшуюся, будто замёрзшую принцессу Роххиримов.
И до боли в груди захотелось увидеть, как она улыбается.
– Что же Вы хотите от меня? – повторил Правитель свой вопрос с лёгкой улыбкой и взглядом, в котором не было пренебрежения, только сочувствие. И понимание.
Этот его взгляд пронизывал Эовин насквозь, будто Фарамир видел что-то, чего не могла видеть она сама. Странные чувства при этом пробуждались в ней: хотелось и настоять на своём, и расплакаться.
«Чего я хочу? – пронеслось в голове Эовин. – А вдруг он решит, что я сама не знаю этого?»
Отчего-то она испугалась того, что подумает о ней этот благородный гондорец. Потому ли, что взгляд его был ясен и твёрд, но одновременно нежен? Потому ли, что в его голосе звучала только искренность и забота? Эовин не знала. И не хотела этого знать. Отступать ей было некуда, а потому оставалось только идти до конца. На искренность нужно отвечать только правдой, хотя она и не думала что-то скрывать.
– Мне не нужно исцеление, – жалости к себе в этих словах не было и в помине, – я хочу идти с войском, как мой брат Эомер, а ещё лучше – как король Теоден. Он пал, обретя славу и покой.*
Вот и расставлены все точки над «и», теперь этот человек знает все её тайные и явные стремления. И её не должно волновать, что он думает о ней! Ей нужно только его позволение покинуть госпиталь!
Фарамир собирался с мыслями, внимательно вглядываясь в лицо Эовин.
«Славу и покой? Какое противоречие. Посмертная слава? От чего же так устала эта молодая, полная жизни и сил степная воительница? Что за история стоит за этими скорбными словами? Речь о погибшем короле? Нет, видимо есть что-то ещё. Нужно что-то более сильное, что бы этот гордый цветок пожелал смерти…» Фарамир старался отогнать ненужные сейчас мысли, потому что произнесённые Эовин слова требовали немедленного и твёрдого ответа, иначе будет поздно, он чувствовал это.
– Даже если бы у Вас были силы, поздно спешить вслед вождям, – произнёс Фарамир, всё ещё погружённый в свои размышления, но хорошо представляя, какой приговор выносит. – Смерть подстерегает воина везде и, сдаётся мне, наш долг – встретить её достойно, а пока – подчиняться Целителям и терпеливо копить силы.*
Он говорил и опасался вызвать новый всплеск негодования, даже гнева, а потому снова удивился, увидев, что Эовин внезапно замолчала, будто наткнувшись на неожиданное препятствие. Лёгкий, но не прекращающийся ветерок в этот момент остановился, подчёркивая возникшую тишину, но Эовин не заметила этого, поглощённая собственными мыслями. Фарамир тоже замер, подавив в себе желание подойти к ней, заглянуть в глаза, отвести от лица прядь волос, выбитую озорным ветром из причёски, аккуратно стереть слезу, прочертившую дорожку по нежной щеке. И очень обрадовался, когда услышал её жалобный шёпот:
– Но Целители снова уложат меня в постель, а в моей комнате нет ни одного окна, выходящего на восток.*
Она остаётся! Почему-то это оказалось для него самого очень важным и нужным – чтобы она осталась. Возможность видеть её в эти, скорее всего уже считанные дни, показалась Фарамиру просто необыкновенно радостным и, оттого, счастливым событием... Даже не смотря на её слёзы!
– А вот этому горю я могу помочь, – произнёс он, не скрывая своей радости, и шагнул, протягивая платок. – Если Вы останетесь, то сможете гулять по саду и сколько угодно смотреть на восток. А я буду поджидать Вас здесь, тоже посматривая в ту сторону. Может быть, нам будет легче, если мы вместе будем думать и разговаривать о наших ушедших надеждах.*
Фарамир замолчал, увидев, как побледнела девушка, сжавшая белоснежную ткань в руке, и наблюдал странную смену теней и блеска в глазах Эовин – в ней явно происходила какая-то внутренняя борьба, хотя, возможно, она и сама не понимала этого.
«Он обрадовался так искренне. Понимает ли он, какие горькие для меня слова сейчас произнёс? – думала Эовин. – Он прав, конечно, прав: мне не догнать их, они ушли далеко. Он ушёл. И никакой надежды больше нет. Для меня и не было, но он хотя бы сможет с честью погибнуть в бою».
У Эовин больше не было желания продолжать разговор, с этого момента в нём не было никакого смысла. Как и во всём, что будет происходить дальше – всё будет наполнено пустотой и ожиданием, которое равносильно смерти. На что надеется этот молодой воин? И где он берёт её – надежду? Эовин посмотрев прямо в глаза Фарамиру, только и могла сказать:
– Едва ли Вам будет интересно со мной, Правитель. И о чём мне говорить с живыми?*
Фарамир понял, что сказал больше, чем хотел. По вновь сверкнувшим глазам Эовин, по вздёрнутому подбородку увидел, что задел что-то болезненное. Каким-то седьмым чувством, никогда не подводившим его, он понял, что вот прямо сейчас ей нужно сказать всё, что он думает. Иначе она уйдёт, замкнётся в своей печали и, возможно, даже убежит, чтобы в одиночку догнать брата.
– Хотите ли Вы услышать прямой ответ? – Неожиданно ставший пристальным взгляд серых глаз заставил Эовин замереть. Что ответить? Как выбраться из водоворота противоречивых чувств? Нет, совсем не хочет! И вместе с тем очень и очень хочет услышать, что же этот поразительный, полный для неё сюрпризов человек думает о ней.
– Да, – может, всё-таки он не заметит её колебаний? Ну почему в его присутствии она начала сомневаться во всём на свете? И почему так хочет, чтобы он думал о ней хорошо?
А Фарамир вглядывался в её лицо, стараясь уловить – услышит ли? Почему-то впервые он испытывал робость. Ему, тому, кого считали бесстрашным, идущим в бой без оглядки, сейчас нужно было приложить усилия, чтобы произнести несколько фраз. Несомненно, очень важных для него фраз, и, когда он понял это, стало ещё страшнее. Только услышав после заминки её тихое «да», он решился:
– Тогда – вот он. Послушайте меня, Эовин из Рохана. В лугах Гондора немало прекрасных цветов, в селениях Гондора немало прекрасных девушек, но никогда ещё не доводилось мне встретить цветок или девушку столь прекрасную и столь печальную, как вы. Может быть, светлому миру осталось жить всего несколько дней, но я надеюсь бестрепетно встретить приход Тьмы, а, если при этом в последний солнечный день смогу видеть вас, то встречу любые беды с лёгким сердцем, – Фарамир остановился и перевёл дыхание. И почему ему казалось, что сейчас решается его судьба? Почему замер, ожидая ответ, хоть и видел, что сердце Эовин закрыто и холодно? И зачем так хотелось показать, что они похожи, что у них есть что-то общее? А потому, помедлив мгновение, всё же добавил: – Мы с вами далеко уходили под крылья Тьмы, и вернула нас из царства теней одна и та же рука.*
Эовин не знала, радоваться или печалиться, слушая его слова. Грима часто пытался льстить ей, надеясь добиться взаимности. Теоден редко, очень редко радовался её красоте, да и то много лет назад. С тех пор она успела повзрослеть, научилась владеть мечом и перестала обращать внимание на красивые слова, да и Роххиримы многословием не отличались. Жизнь на грани войны приносила только разочарование и потери, красота больше ничего не значила, в чести были только воины. Она быстро поняла это и стремилась к воинской славе, забыв обо всём остальном.
Что она хотела услышать от Фарамира? И то, что он произнёс, и что-то другое…
Но говорить подобное девушке, с которой знаком всего несколько минут?!
Фарамира извиняло одно – он говорил это искренне, в этом Эовин не сомневалась.
Нет противоречивее женского сердца: как бы хотела она услышать подобные слова от Арагорна! И даже произнесённые Фарамиром, они тронули её… и оставили равнодушной.
Ей нет дела до её красоты, потому что она бесполезна. С кем он говорит, по его мнению? С красавицей, привыкшей к дворцовым приёмам и сладким речам?
– Не ждите моего исцеления. Я – щитоносец Рохана и не гожусь для нежных разговоров… Но воспользуюсь предложением Правителя покидать изредка мою тюрьму*, – Эовин оставалось только попрощаться и уйти, сжимая в руке его платок. И в мыслях нельзя было допустить, что она убегает, страшась поверить этим нежным словам – слишком прямым, слишком честным. Ей, ищущей гибели, страх был вовсе не к лицу.
ч.4 Раздумья«Вот значит как. Нежные разговоры не нужны щитоносцу Рохана. Всё так... И совсем не так! Что же так ранило её? А точнее – кто? - Фарамир задумчиво смотрел вслед Эовин. - Ну что ж, по крайней мере можно не опасаться, что поутру её комнату найдут опустевшей».
И Фарамир остался в саду, но вернуться к прошлым размышлениям уже не смог. Совершенно неосознанно, совсем не желая того, Эовин накрепко привязала его, заполнила его мысли. Давно, очень давно никто настолько не волновал и не затрагивал его душу, как эта безутешная воительница. Такая печальная, исполненная достоинства, необыкновенно красивая даже в этой печали, похожая на далекую, загадочную звезду. В детстве Фарамир очень любил смотреть по ночам в холодное, звездное небо, на мерцающие в темноте миллиарды огоньков, лёжа на спине и раскинув в стороны руки. Особенно хорошо это выходило на каменном носу Минас Тирита: оттуда ему казалось, что он плывет по небу, рассекая темные, бархатные небесные волны. Пространство виделось бесконечностью, океаном. Мысли замирали, а глаза, не отрываясь, любовались россыпью голубых, белых, желтых небожителей. Звёзды были разными: тусклыми и яркими, большими и маленькими, мигающими и излучающими ровный свет, далекими и близкими, и все как одна – прекрасными, холодными, манящими. Совсем как Эовин.
В этих раздумьях Фарамир призвал старшего Целителя, чтобы расспросить о девушке подробнее. Так он услышал о Мерри и смог встретиться с ним. А поговорив с хоббитом, и узнав от него даже больше, чем тот смог рассказать, стал поджидать Эовин следующим вечером в саду госпиталя.
Теперь Фарамир знал о Эовин почти всё. А о чем не узнал, о том смог догадаться: хоббиты ведь очень разговорчивый народ, но беседа с ними раздумьям не помеха. Фарамир проговорил с Мерри почти весь день, и тот успел поведать многое. А проницательности, зоркости и чуткости Фарамиру было не занимать: «Дочь, защищавшая до последнего вздоха своего короля и отца; воительница, победившая Короля-Призрака; щитоносец Рохана, ищущий подвига и смерти; просто девушка, полюбившая и не нашедшая взаимности». Теперь ему стало понятно, отчего такой сталью сверкал её взгляд и отчего становился таким печальным при упоминании об Арагорне.
Столь противоречивая, необыкновенная и удивительная девушка, как Эовин, Фарамиру не встречалась никогда, и теперь он думал о ней с ещё большей нежностью, чем после первой встречи.
Эовин же вернулась в свою комнату при госпитале в странном, непонятном для неё смятении. У неё не было причин сердиться на Правителя, и всё же её снедало чувство досады. Ведь теперь война, о какой нежности может идти речь? Внутренний голос нашёптывал, что Правитель прав и ничего особенного не сказал, более того, услышанное от него было приятно, но разум отвергал и то, и другое. Эовин попыталась отвлечься, но мысленно все время возвращалась к разговору, вспоминая мягкие, задумчивые интонации голоса и непреклонные слова молодого Правителя с широкой серебряной прядью в темных волосах.
Весь следующий день Эовин провела в раздумьях. Она не вышла в сад вечером не из желания досадить или что-то доказать Фарамиру, а потому, что её изводило чувство неловкости и стыда за свой порыв. Тайные и противные мыслишки о том, что можно было спокойно уйти из города самой, никого не спрашивая, тут же отгонялись разумными доводами о том, что в военное время это не так просто сделать, а города она не знает совсем. Гордость же твердила о том, что даже мыли о таком недостойны.
Воспоминания об искреннем сочувствии Фарамира то согревали, то приводили в замешательство, заставляя хмурить брови и мотать головой, отгоняя смущение. Эовин не могла не признать разумность и справедливость всех приведенных Правителем доводов, и всё же бунтующее сердце не хотело соглашаться с ним.
Ей становилось стыдно, вспоминая свои слезы перед ним, а через мгновение Эовин удивлялась и радовалась, вспоминая его великодушные и простые слова, принёсшие ей утешение.
Эовин то краснела, вспоминая, какой взбалмошной и капризной предстала перед Фарамиром, то бледнела через минуту, жалея, что могла показаться перед ним такой слабой, и так и не настояла на своём решении, до сих пор кажущимся ей правильным.
Её удивляла нежность, так некстати присущая этому честному и благородному воину, и злило то, что он разглядел в ней девушку.
Из всего этого ясно было только одно – молодой Правитель занял прочное место в её мыслях, и ей самой это было не по нраву.
Возможно, она бы так и сдалась снова желанию убежать от себя, уйти в поисках смерти, может быть снова пришла бы к Правителю с просьбой отпустить её, но тут пришла неожиданная помощь в виде невысокого существа с курчавой головой, шерстью на ногах и неизменной теперь уже, трубкой табака во рту.
И хоть курить ему пока запретили, в память о своем Государе он старался не расставаться с трубкой, даже пустой: Мерри, узнавший от Фарамира, что Эовин разрешили вставать и даже гулять в саду, пришел навестить её.
Их взаимной радости не было предела. Совместный поход ли так сблизил их, общая любовь к королю Теодену и память о нём, бой с предводителем Призраков, а может всё та же верная и сильная рука Арагорна, вернувшая их из мрака – оба чувствовали, что встретились больше чем старыми и добрыми друзьями. Им было о чем поговорить, но Мерри вновь спешил на встречу с Фарамиром, а потому они быстро попрощались, перед тем условившись обязательно встретиться.
Мерри ушёл, а Эовин так и осталась размышлять над его фразой, ошеломившей её. О том, что им с Пиппином Правитель Фарамир неуловимо напоминает Арагорна…
Встреча с Мерри словно внесла в мысли Эовин какой-то порядок, будто собралась некая мозаика. И проведя остаток дня в уже более спокойных размышлениях, стараясь быть честной с самой собой, Эовин поняла, что слова Мерри правдивы: великодушием, прямотой, чистотой и открытостью Фарамир и впрямь походил на Следопыта.
Если подумать, она ведь так мало знала и о Фарамире, и об Арагорне, и вообще о гондорцах. Возможно, если всё же не сопротивляться и согласиться на предложение Правителя, он расскажет ей о Нуменорцах? Или о Гондоре? Да и о будущем Короле, если уж на то пошло? Не так уж много дней осталось до решающей битвы у Черных Врат, и как же Эовин их может провести? Если не прятаться от самой себя и не сгорать от стыда, немного смирить гордость, то пожалуй, только рядом с этим сероглазым рыцарем сейчас ей было бы возможно перетерпеть невыносимое ожидание. Пожалуй, с ним было бы спокойно, как спокойно не было уже давно, очень давно. С тех самых пор, как она, Эомер и Теодред были детьми и защищали друг друга. И что же ей делать? Нужно ли отказывать себе в эти, скорее всего, последние спокойные дни в обществе человека, который не равнодушен к ней? Почему бы не провести их вместе с Правителем? Возможно и вправду вместе будет легче смотреть на Черную страну и ждать?
Но пусть Правитель не ожидает от неё чего-то большего! Он не дождётся от неё ни светской болтовни, ни кокетства! Ей и простую-то беседу сейчас вести в тягость... «Да много ли вам осталось жить?» - нашёптывал внутренний голос. Он и оказался решающим.
ч.5 Прогулка
Как обычно, когда решение принято, за действиями у Эовин дело не стало. Рано утром умывшись, одевшись в белое платье, неведомо как оказавшееся в её комнате, и по гондорскому обычаю повернувшись лицом к западу, она постояла минуту.
Про этот обычай Эовин рассказала утром Йорет, когда принесла в большом расписном кувшине теплой воды для умывания. Эта помощница Старшего Целителя, взявшаяся её опекать - пожилая, говорливая, немного суетливая женщина, потерявшая на войне всех сыновей, - относилась к Эовин, как к собственной дочери и пыталась заботиться о ней в меру собственного понимания. Йорет приносила завтрак, помогала подвязывать сломанную руку, взялась помогать с уборкой. Преодолевая сопротивление Эовин, помогала одеваться и расчесывать волосы. Всё это сопровождалось бесконечной болтовней, которая совсем не мешала, скорее наоборот, даже успокаивала Эовин. А ещё помогала узнать о Гондоре и его жителях, обычаях, событиях, семейных историях, в общем, обо всём том, чем была полна голова этой уже немолодой и очень доброй женщины.
Позавтракав, Эовин поднялась на городскую стену, тщательно скрывая волнение. Несмотря на принятое решение, она никак не могла определить, какие чувства преобладают внутри: страшится она увидеть Фарамира или желает этого?
Фарамир так и не дождавшись Эовин вечером, с замиранием сердца вышел утром в сад. Долгая беседа с Мерри совсем не успокоила его. Скорее породила ещё большее количество вопросов к самой Эовин и, совершенно точно, укрепила его интерес к девушке. И пусть общее представление Фарамир получил, но теперь его уже интересовали подробности, причины её поступков и обстоятельства, связанные с ними.
В голове зародилась масса предположений, и от них мучительно-сладкая тревога за Эовин меньше не стала. Скорее наоборот.
Желание защищать и не отпускать, видеть Эовин, разговаривать с ней, вперемешку с мыслями о невозможности такового по многим причинам, привело Фарамира в состояние крайнего волнения и растерянности.
Со времён юности и первой влюблённости он не чувствовал себя так. Какие бы разумные доводы Правитель не пытался привести себе самому, сердце отчаянно не хотело их слушать. А доводов было много, и война была не последним из них. Да и не ему тягаться с будущим Королём...
Фарамир пытался утихомирить разбушевавшееся сердце, пытался объяснить себе, что всё это «совсем некстати и вовсе ни к чему, да и незачем видеть здесь что-то более глубокое», - и это ему почти удалось.
До того момента, когда он увидел Эовин стоящей на стене: в белом платье, с развевающимися на ветру золотыми волосами, в лучах пусть неяркого, блёклого солнца – она была продолжением его утренних грёз и размышлений. Все доводы рухнули разом, осталась только радость и желание любоваться ёю.
Фарамиру потребовалось усилие, чтобы окликнуть Эовин.
И только увидев, как спускаясь по каменной лестнице, она потирает озябшие плечи, Фарамир укорил себя за беспечность. Сняв с себя легкий плащ, он накинул его на плечи Эовин, когда та спустилась. Чем заслужил благодарный взгляд и слабое напоминание улыбки.
- Утро сегодня прохладное, - мягко произнесла она своим низким голосом, от смущения даже забыв поблагодарить его.
Что ей оставалось? Фарамир накинул плащ настолько привычным и будничным жестом, и в тоже время так заботливо, что она растерялась. Ни сердиться, ни обижаться на такое проявление внимания было невозможно – ткань, хранящая его тепло, моментально согрела её.
- А как же Вы?
- Я помогу застегнуть, - он придержал ткань, чтобы она перехватила плащ, застегнул его, и их руки на мгновение соприкоснулись. – За меня не беспокойтесь. Ветер с востока, я уже привык к нему.
Фарамир и сам не ожидал, что такое простое прикосновение, так же как и звук её грудного голоса, может вызвать в нём столько внутреннего трепета. Сейчас ему даже захотелось подставить себя холодному дуновению:
- Я рад, что Вы пришли.
«Как мальчишка, честное слово», - усмехнулся он про себя.
- Вам нужно поберечь себя, - Фарамир настойчиво проводил её к стоящей неподалёку кованой скамье, увитой чугунными цветами, стоящей под раскидистой, старой яблоней. Он слегка поддерживал Эовин под локоть и сделал вид, что не обращает внимания на её молчаливое волнение. - Кто знает, сколько сил нам понадобиться?
Ему вдруг вспомнилось, как в детстве они стояли с матерью на этой самой стене, глядя на юг, в сторону Белфаласа. Вспомнилось желание разглядеть с высоты море, вспомнился образ матери в темно-синей накидке с серебряными звездами. Надо разыскать её – память о матери станет свежей, а красоту Эовин эта накидка только подчеркнёт.
Эовин не противилась, позволила себя усадить так же послушно, как перед этим позволила накинуть и застегнуть плащ. Просто потому, что она слишком устала от размышлений за вчерашний день и плыла по течению. Так ей хотелось думать.
- Благодарю. И все же меня беспокоит, что Вы остались без плаща. Даже такому сильному воину требуется осторожность в делах врачевания и выздоровления, - Эовин не удержалась от напоминания о позавчерашнем разговоре, хотя и не собиралась этого делать. Но присутствие Фарамира почему-то заставляло её... говорить лишнее. Да, именно так.
- Не беспокойтесь, - Фарамир сделал вид, что не заметил нервозности Эовин и подозвал проходившую мимо Йорет. Та было заохала и запричитала, но осеклась под прямым взглядом Правителя и пообещала всё решить в скором времени.
- У Вас ведь не было с собой вещей, Эовин? Как долго длился ваш поход с войском короля Теодена? - Фарамир всматривался в черты Эовин, пытаясь понять, что же изменилось в ней? Или это ему только так показалось? Она всё-таки пришла. Почему?
Тень улыбки снова скользнула по губам Эовин. Теперь воспоминания о походе казались ей чем-то нереальным, словно событиями из чужой жизни. Она и сама не очень понимала, как решилась на тот поход. Ослушаться Теодена! Хотя... Если бы не Мерри...
- Мерри был с Вами с самого начала? – будто прочитав её мысли, спросил Фарамир. Этот вопрос выдернул Эовин из раздумий.
Ах, да! Ну конечно! Правитель ведь виделся с Мерри! Похоже, разговор с ним не прошел даром для Фарамира, и теперь он знает о ней, наверное, многое. Ведь хоббиты не из тех, кто сдержан и немногословен. И всё же многое, но не всё, поэтому отвечать ему будет несложно.
- Это было безрассудное, но единственно правильное для меня решение. Невыносимо было оставаться дома, и я ушла в поход вместе со всеми, как обычный воин. Решимость Мерри очень помогла мне, - ответила Эовин, погружаясь в воспоминания.
- Решение оказалось правильным не только для Вас, - совершенно искренне, без малейшего намёка на лесть, ответил Фарамир.– Ведь по преданию, Короля Призрака не дано было победить ни одному воину-мужчине.
Эовин только тяжело вздохнула и нахмурила брови.
- От этой победы немного проку – она лишь отсрочила неизбежное. И, в конечном счёте, мало повлияла на ход войны. Да и короля Теодена я так и не смогла защитить, - всё же вспоминать некоторые прошедшие события было ещё слишком болезненно, а сейчас, в этой ситуации, казалось Эовин ещё и бессмысленным. Она даже отвернулась на время, чтобы не поддаться искушению вновь заплакать на глазах у Правителя. Сейчас нужно было думать о живых, о тех, кто всё ещё пытается сражаться.
- Как долго идти до Черных Врат? Где они сейчас? - хоть городская стена и мешала видеть страну Темного властелина, Эовин смотрела в ту сторону.
- Три дня пути. Но они не будут торопиться. Им нужно выиграть столько времени, сколько они смогут, и их главная задача – привлечь к себе внимание неназываемого, - взгляд Фарамира устремился в ту же сторону, а затем снова вернулся к Эовин.
«Совершить подвиг и так пренебрегать им? Так вовсе не слава нужна ей…»
- Хотите подняться на стену ненадолго?
- Да, пожалуй. Только подождём, пока Вам принесут плащ, - Эовин поднялась со скамьи.
Задав этот вопрос, Фарамир всё же не испытывал ни малейшего желания двигаться с места. Он не уставал поражаться тому, что открывалось ему в этой девушке. Как внутренне, так и внешне.
От её позавчерашней горячности не осталось и следа, и от этого холодная красота Эовин казалась строже, а сама она ещё печальнее. Несвойственная её решительной натуре задумчивость выдавала в ней следы внутренней борьбы, некой доли смирения, даже потерянности - это придавало Эовин вид совсем юный и беззащитный.
И эта прекрасная дева победила Короля-Призрака? Сейчас, вот такую, чуть склонившую голову и отрешенно разглядывающую что-то невидимое взору, невозможно было представить Эовин в пылу кровавой битвы с мечом в руках. Фарамир испытывал и восхищение, и недоумение – эта девушка всё больше становилась для него открытой книгой и загадкой одновременно.
«Такая печальная и такая нежная. Холодная, но очень ранимая. Открытая и полная тайн. Прекрасная и совершенно безразличная к своей красоте. В мире и вправду нет больше девушки, похожей на неё», - эта мысль каким-то неведомым образом согрела и заставила Фарамира улыбнуться.
Подошла Йорет, которая принесла ещё один плащ. Протянула его Фарамиру, попутно проворчав что-то о ветре, ранах и необходимости постели, но быстро ушла, не осмеливаясь настаивать на чём-то всерьез, глядя на мягкую, задумчивую улыбку Правителя.
Выражение лица Эовин смягчилось, пока она слушала ворчание Йорет. Похоже, она забылась и попыталась непослушной правой рукой поправить волосы. Но у ветра были свои планы и он, резким порывом, растрепал пряди цвета спелой пшеницы и закинул их на лицо. Эовин ничего не оставалось, как только развернуться к ветру, слегка сдвинув при этом брови и немного резким, гордым движением поднять подбородок – она была очень красива в этот момент.
Это её движение, кроме восхищения и желания провести ладонью по её волосам, почувствовать их на ощупь, вызвало в Фарамире какое-то смутное воспоминание.
«И все же я где-то видел её... Невозможно... Почему её образ мне знаком?» - вернулась позабытая мысль. И чтобы отвлечься от смущающих мыслей и желаний, Фарамир попросил:
- Прошу Вас, расскажите мне, какой он - наш Король? Я видел его совсем недолго, мельком, в то утро, когда он исцелил меня. Вы наверняка знаете его дольше.
Эовин не вздрогнула, но опустила взгляд, задумавшись на несколько секунд. А когда начала рассказ, выражение её лица стало постепенно меняться, оживать, а в глазах появился блеск:
- Он могуч. Бесстрашен. В нём есть такая сила, которой невозможно не подчиниться. Его речь проста, но слова имеют большую власть, хоть и говорит он редко. Он умеет разговаривать с лошадьми – они любят и слушаются его.
Тут Эовин впервые улыбнулась. У Фарамира всё замерло внутри, глядя на эту улыбку, а Эовин меж тем продолжала, словно ничего не замечая вокруг:
- Его меч - Пламя Запада – как молния. Я не видела никого, кто владел бы таким мощным оружием с такой легкостью и изяществом. Он и юн и мудр одновременно, и невозможно определить, сколько же ему лет на самом деле. Хотя в волосах проскальзывает седина, стариком его никто не посмел бы назвать. Его улыбка заразительна. Рядом с ним легко идти на подвиг, люди с радостью подчиняются ему. Говорят, в нём есть что-то эльфийское. Возможно так и есть. Принц Леголас совсем не похож на него, но когда смотришь на них, стоящих рядом, то в них проглядывает что-то родственное. Гном Гимли, потомок Короля под Горой, не отходит от Арагона ни на шаг, хоть и дружен он больше с Леголасом. Брат тоже полюбил Арагорна с первой встречи и восхищается им. Арагорн – прирожденный вождь!
Эовин рассказывала и менялась на глазах. Сосредоточенно и спокойно вспоминала о сражениях, печально о потерях, забываясь и смеясь о забавных и смешных моментах, в которых участвовал, пусть и мельком, Арагорн. И при этом ловила на себе острый, внимательный взгляд Фарамира. Сложно было понять, о чем он думает, но в глубине глаз плескалось что-то глубокое и сильное, похожее на океан. Именно такое сравнение приходило Эовин на ум, хотя она никогда не видела ни океана, ни даже моря. В такие моменты Эовин умолкала, а Фарамир задавал следующий вопрос, мягко подталкивая к продолжению историй, стремясь ещё раз увидеть, как она легко смеётся и как её глаза лучатся радостью.
Её рассказ постепенно перешёл на сражение в Хельмовой Пади, как-то незаметно свернул к рассказам об Эомере, и плавно перетёк к роханским просторам и детским историям...
Они провели с Фарамиром в саду целый день, даже пообедали здесь же вместе, по настоятельной просьбе Прявителя. И даже молчать вместе с Фарамиром Эовин оказалось совсем не тяжело.
А ему казалось, что отпусти он Эовин хоть ненадолго - и её преображение, и волшебство сегодняшнего дня разрушатся. А Эовин и не сопротивлялась, неожиданно для себя придя к мысли, что нашла интересного собеседника и благодарного слушателя в одном лице, и, как оказалось, именно этого ей так сильно не хватало.
Автор: wandering
Беты (редакторы): Аля Гетто
Фэндом: Толкин Джон Р.Р. «Властелин колец»
Основные персонажи: Фарамир, Эовин
Пэйринг или персонажи: Эовин, Фарамир, другие
Рейтинг: PG-13
Жанры: Гет, Романтика, Ангст, Психология
Предупреждения: OOC
Размер: Миди, 47 страниц
Кол-во частей: 10
Статус: закончен
Размещение: с разрешения
Дисклеймер: все права у Профессора, упаси Бог мне на них претендовать.
От автора: с фикбука, корявое и старое, но нежно любимое. во второй раз такое не решусь ни за что написать)))
* - означает, что фраза взята из самой книги, диалога Фарамира и Эовин, главы "Король и Правитель"
Ч.1 Эовин
Пусто. И невыносимо холодно.
Нечем заполнить эту пустоту и негде взять тепла, чтобы вытеснить холод.
Такими мыслями начинался каждый день Эовин после того, как Арагорн призвал её обратно в мир живых, исцелив от ран.
Эовин отмахивалась от этих мыслей, как от назойливых, докучных мух, но они упорно возвращались каждое утро. Прикованной к постели, ей вообще трудно думалось о чём-то другом, и даже заглядывающее в окно под вечер солнце казалось хмурым.
Комната, в которой она лежала, была небольшой, но светлой и уютной, с небольшим окошком, выходившим на юг. Но Эовин, похоже, сейчас было всё равно. Целитель, заходивший к ней каждое утро для осмотра и перевязки, заставал девушку неподвижно лежащей на кровати, и хоть лицо Эовин было повернуто к окну, через которое были видны городские стены, и краешек изменчивого весеннего неба, взгляд при этом у неё был отсутствующим. Целитель задавал Эовин вопросы и хмурился, получая короткие, односложные ответы – разговорить девушку ему никак не удавалось, да и времени на это у него особо не было, раненых в госпитале было достаточно.
А Эовин прибывала в странном состоянии, как бы между сном и явью, не имея сил выбраться из водоворота безрадостных и прилипчивых словно паутина мыслей. Радость от того, что Эомер остался жив, оказалась недолгой, ведь впереди у брата была последняя битва с главным Врагом. И особой надежды на победу не было даже не смотря на присутствие истинного Короля, который чудом не только выжил, но и привёл Гондор к победе. Пусть и не главной, но всё же победе.
Теперь Арагорн ушёл, забрав с собой Гендальфа, Эомера, неразлучных Леголаса и Гимли, и всех тех, кто ещё мог сражаться, в страну Тёмного властелина. И возврата откуда, похоже, не было.
Отсутствие надежды чувствовалось и в людях вокруг, и в сгустившейся тьме, среди бела дня дающей ощущение сумерек, и в подавляющей тишине, окружающей Минас Тирит. Тишине, которую не могли нарушить ни тихие разговоры, ни звон оружия, ни ржание лошадей. Хотя сюда, в госпиталь, эти звуки и так почти не проникали.
Так прошло несколько дней. Будучи на попечении лекарей Эовин, оставаясь наедине со своими мыслями, всё больше погружалась в печаль и слабела. Её твёрдость и природное упрямство постепенно начали сдавать под натиском отчаяния. Всё-таки пять лет, проведённые в обществе Гримы Червослова, не прошли для неё даром, и яд слов, влитый в её сердце, давал о себе знать. Да и рана, нанесенная Королем-Призраком была тяжелой.
Всё это усиливало для Эовин ощущение того, что шансов победить и выжить в этой войне практически нет. Ушедшее к Чёрным вратам войско было слишком малочисленно, хоть и сильно. У врага же, кроме огромного войска, подкрепления из Харада и вастаков, оставались ещё восемь ужасных призраков, пусть и лишившихся предводителя.
Тьма давила Эовин снаружи, и собственная тьма давила изнутри: она снова в клетке.
Воспоминания о битве, в которой погиб король Теоден, её приёмный отец, и где ей пришлось сражаться не на жизнь, а на смерть, о битве, которая подарила ей ощущение жизни, плещущей через край и, казалось, такой уже близкий и желанный конец - остались позади. Словно в дымке или сновидении, будто всё это происходило не с ней. И даже сломанная рука левая рука и почти не действующая правая этого не меняли. Сейчас, находясь в госпитале, в чужой стране, чужом городе, чужих стенах, она до дрожи, до стиснутых зубов ощущала себя дома, в покоях Золотого Чертога Эдораса: невозможность вставать, неспособность ничего изменить, бездействие и ощущение собственной никчёмности – что может быть страшнее для сильной, но порядком отчаявшейся молодой девушки?
Ждать.
Чего?
Она и так ждала всю свою жизнь. Теряла, ждала, снова теряла и снова ждала… Сначала родителей, потом Теодреда, затем Теодена…
Арагорна...
Лицо обладателя этого имени мгновенно, с ясностью раннего утра обрисовалось перед внутренним взором Эовин, а её саму молнией пронзила боль: только он мог запросто подарить надежду, а потом так же просто и прямо отобрать её.
Хотя нет, во всём виновата она сама. Арагорн ни словом, ни взглядом не дарил ей ложной надежды на взаимность. Просто для Эовин он сиял так ярко, от него исходило такое могущество, а к ней относился так ласково и заботливо, с таким пониманием, что пройти мимо, не заметить его было невозможно. Она полюбила его со всей силой нерастраченного юного сердца, без оглядки, увидев в нём воплощение своей мечты о свободе, подвигах и счастье, тем самым загнав саму себя в новую ловушку, похлеще старой.
Выпустите! Она воин, в конце концов! Сколько можно? Оставьте, отдайте судьбу в её собственные руки, дайте самой выбрать свой путь. Ей не нужно восстанавливать силы – их и так у неё через край! И для чего же они нужны? Для ожидания и ничегонеделания?! Сломанная рука – пустяки! Пустите её на поле боя, и вы увидите, как она может сражаться! Физическая боль ничто по сравнению с тем, что пожирает её изнутри: пустые и бесплодные сожаления – нет ничего страшнее их, даже смерть на их фоне кажется счастьем!
Странная метаморфоза произошла с Эовин: чем отчаяннее и темнее становились мысли, тем сильнее пробуждалось внутри желание действовать. Послужила ли толчком для этого мысль об Арагорне, или очнулась задетая гордость, – Эовин не хотела задумываться об этом. Наконец-то связывающие путы тяжких раздумий были сброшены, и это помогло ей подняться с кровати, преодолевая боль, и призвать к себе Старшего Целителя.
«Поражение в этой войне лишь вопрос времени. Тьма наступает. Ждать её прихода нет сил. Уж лучше погибнуть в бою, чем изо дня в день ожидать неизвестно какого конца!»
Невесёлые раздумья, казалось, не оставляли Эовин выбора – ей надо действовать! Нет смысла отсиживаться здесь, ожидая, ведь каждый воин сейчас на счету, особенно у Чёрных врат.
«Раз уж кроме смерти выхода нет, так пусть это будет смерть на поле боя», – думалось Эовин.
Такая непростительная, никчёмная слабость, как мысли о лишении себя жизни, не могла зародиться в этой степной воительнице. Этого Эовин не позволили бы ни врождённая гордость, ни воспитание, ни свободолюбивый и деятельный нрав. Обладая духом воина и защитника Рохана, пусть и заключённого в девичьем теле, ей виделся один конец – битва. И она решила во что бы то ни стало присоединиться к войскам брата и Арагорна.
Но для начала Эовин нужно выбраться из госпиталя. Хорошенько расспросив Старшего Целителя о нынешнем положении дел в городе, не дав ему возможности себя убедить «полежать и набраться сил», Эовин потребовала одежду, и, не теряя ни минуты,проводить её к нынешнему военачальнику, который, как оказалось, находился в этом же госпитале.
Решительности и целеустремлённости ей было не занимать, и мало что могло остановить её, если уж она определилась. Такой она была с детства, а жизнь в Золотом Чертоге только укрепила эти качества в ней. Одеваться Эовин самой было сложно, но помочь себе она не позволила – и это тоже было чертой её характера, – она слишком многое привыкла брать на себя.
«Мне надо встретиться с военачальником и нынешним Правителем, – размышляла Эовин, одеваясь, – раз он здесь и ранен, скорее всего, он поймёт мои намерения. Наверняка он сам жаждет вернуться в строй и предоставит возможность сделать то же самое. О! Я смогу подобрать слова, разговаривая с воином!»
Не чувствуя, что её лихорадит, Эовин собирала нестройные мысли воедино, поторапливая провожавшего её Целителя, ведущего в сад при госпитале, где, по его словам, Правитель проводил всё свободное время.
Бесконечные, нервные, обгоняющие друг друга размышления, прервались в тот миг, когда она увидела Правителя Фарамира: Эовин застыла от неожиданности и даже на мгновение позабыла, зачем пришла.
Высокий, стройный, бледный, сероглазый – обернувшийся на их шаги человек не был ни суровым, ни властным. Лицо его было задумчивым, даже несколько печальным, но при виде неё сделалось удивлённым, и тут же – сосредоточенным.
Его взгляд заворожил Эовин - мягкий, ласковый, с затаенной грустью, но внимательный, серьезный, глубокий.
Без доспехов, в лёгкой рубахе поверх перевязанных ран, с тёмными волнистыми волосами, развевающимися на лёгком ветру, Фарамир производил впечатление совсем молодого воина, и больше напоминал, по представлению Эовин, эльфа или менестреля.
«И он – Правитель? Хотя… пожалуй, да… Несомненно, он благороден… – думала Эовин, глядя на то, как плавным движением Правитель приложил ладонь к груди и чуть склонил голову в знак приветствия, а затем быстро подобрал со скамьи плащ и накинул его. – Неважно. Сейчас надо просто получить его разрешение покинуть госпиталь, а там будет видно…»
Эовин прервала свои наблюдения и начала с горячностью излагать Правителю Фарамиру свои требования, едва дождавшись, пока старший Целитель представит её.
- Что же Вы хотите от меня? – зазвучал мягкий и немного нерешительный голос Правителя. – Я исполню Ваше желание, если это в моей власти, но я сам пленник этих мудрых врачевателей… И я не могу приказывать Целителю, да и не стал бы перечить ему в делах, в которых сам понимаю мало.*
Эовин слушала его и удивлялась – и тому, как необычен и приятен этот голос для слуха, и тому, что слишком уж мягок на вид этот воин, и тому, что непонятное смущение вдруг охватило её.
«Правитель, конечно, ранен и ещё физически слаб, хотя не могу не признать, что у него телосложение воина и взгляд человека, много испытавшего в жизни, но... – сторонние размышления снова захватили её мысли, – откуда и зачем вдруг эта нежность? Почему он так смотрит на меня? Что за слова говорит? Где твёрдость и мужество? Где сила?»
Этот молодой мужчина, говорящий негромко и ласково и, как ей казалось вначале, едва находящий доводы, чтобы возражать ей – и есть военачальник Гондора?
Впрочем, Эовин быстро убедилась, что за внешней мягкостью кроется твердость и стальная воля. Пустив в ход всё своё красноречие, показав всю горячность, на которую была способна, она так и не смогла переубедить такого не похожего, по её мнению, на военачальника, Правителя Фарамира. Проступившие за словами уравновешенность и вдумчивость, принятые Эовин поначалу за слабость и неуверенность, заставили её понять, что не всё так просто в стоящем перед ней человеке, что власть и сила могут быть разными в своём проявлении.
В какой-то момент Эовин увидела, что Правитель умеет быть непреклонным, а за его видимой мягкостью кроется недюжинная, мудрая сила. Сила духа и мысли, принадлежащая немногим, среди Роххиримов такой она не встречала.
- Гибель в битве – удел воина, не зависящий от его желания… – в задумчивой фразе Фарамира прозвучало больше, чем просто утешительные слова, Эовин услышала в них пережитый опыт. – Смерть подстерегает везде. И, сдаётся мне, наш долг – встретить её достойно*.
Именно после этих слов, как-то неожиданно для себя девушка почувствовала, что у неё нет ни сил, ни желания возражать Правителю. Что почти доверяет этому незнакомцу - как равному. Нет – как более сильному, и, даже хуже: Эвин вдруг поняла, что испытывает смутное облегчение от его слов.
Они напомнили ей почему-то о Теодене, о его отеческой заботе и ласке, хотя так нежно тот никогда не разговаривал с ней. А ещё где-то очень-очень в глубине души захотелось отдохнуть, закрыть глаза и ощутить руку, гладящую её по волосам. Ещё толком не успев осознать это и рассердится на себя, Эовин вдруг почувствовала, как внутри будто распрямилась сжатая дотоле пружина, и по щекам покатились слёзы.
ч. 2 Фарамир
Фарамир, призванный из мира теней той же исцеляющей силой Арагорна, поправлялся медленно, но верно. Услышав призыв своего Короля, он без колебаний подчинился и вернулся в мир живых.
Возвращение принесло Фарамиру много раздумий, больше горьких, чем радостных, и всё же они давали повод думать о будущем, впрочем, не давая разуму особых надежд, разве только сердцу.
Сейчас мысли о прошлом и настоящем были гнетущими: война, в которой вряд ли возможно победить, смерть брата и отца, неожиданно свалившаяся на плечи власть, разрушенные города, пострадавшие жители. Складывалось ощущение, что жизнь стремится проверить Фарамира на прочность и убедиться, что она сделала для этого всё возможное, хотя она и до этого не сильно баловала его. И всё же последние события стали для него серьёзным испытанием.
Фарамир никогда не разделял мнение брата и отца о том, что Наместники должны стать Королями в Гондоре, и сам никогда не рвался к власти. Возможно, именно за это отсутствие честолюбия и умение видеть события и людей чуть дальше, чуть глубже, зорче, за пределами видимости обычных людей, и недолюбливал его отец.
Себя Денетор обычным, конечно, не считал, да таковым и не был, но дальновидность и мудрость, а так же мягкость младшего сына воспринимал, как глупость и блажь, и не считал их достойными наследника Правителя. Он не скрывал этого, постоянно предъявляя к Фарамиру то непомерные требования, то откровенно пренебрегая им.
Величие древней крови людей Нуменора в Фарамире не бросалось в глаза, но становилось явным, стоило провести с ним несколько минут в разговоре или присмотреться чуть внимательнее.
Кроме всего прочего, характером и внешностью Фарамир был слишком похож на мать, прекрасную Финдуилас из Амрота, со смертью которой Денетор замкнулся и стал вести себя более безрассудно и властно. Финдуилас, выросшая на берегу залива, привыкшая к морю, в каменных стенах Белого Города томилась отсутствием воды и зелени. Любовь к чтению и музыке, к зелёным просторам вместо моря, и перенял от неё Фарамир, никогда моря не видевший.
А уж задумчивостью, чертами лица и необычным взглядом, будто смотрящим вдаль, Фарамир был обязан только матери. Возможно отец, тяжело переживавший потерю жены, недолюбливал Фарамира ещё и за то, что тот чересчур напоминал о ней.
Фарамир жил с этой болью от отцовской неприязни, стараясь не подчиняться ей, не замечать. Он любил Боромира, больше похожего на Денетора жаждой силы, власти и славы, да и внешностью, искренне восхищаясь братом, но вовсе не завидуя тому. Он уважал Боромира и считал его выдающимся и храбрым воином, сильнейшим Капитаном и достойным славы Вождём, хотя сам по силе и мастерству был равен брату, разве что телосложением был немного худощавее.
Древняя мудрость, история и наука привлекала Фарамира сильнее, чем слава воина, а живые краски природы были не менее дороги, чем вся красота белокаменного Минас Тирита, служившего для Боромира сосредоточием и символом власти. За пределами города Фарамир чувствовал себя свободным, и, может быть, поэтому предпочитал сражаться в лесу, а из оружия выбирал лук и колчан со стрелами, хотя и мечом владел в совершенстве – недаром его считали бесстрашным Капитаном и прекрасным Следопытом.
Хотя в глубине души Фарамиру не хотелось быть ни тем, ни другим: он жаждал покоя, мира и процветания для своей страны и своего народа, да и для себя самого, если уж на то пошло. Но это не мешало ему с честью и достоинством нести бремя ответственности военачальника.
Когда раны затянулись настолько, что Фарамиру позволено было вставать, он призвал Берегонда и узнал от него подробности смерти отца, которые не принесли ничего, кроме скорби.
Гордыня или отчаяние привело к этому, но Денетор обрёл свой конец. Безумие или предательство руководило бывшим Правителем – для его сына это становилось почти проклятием. Людская молва безжалостна, а память долговечна – теперь всю жизнь Фарамиру придётся верным служением подтверждать свою преданность. И каким бы ни было для Фарамира повеление Короля в будущем – изгнание, ссылка или правление – его жизнь будет подчинена этому служению. Впрочем, такая судьба была определена для него ещё до его рождения, так что роптать смысла не было.
Придя в себя после забытья и встретившись взглядом с Арагорном, Фарамир увидел в его глазах силу, знания и мудрость: Боромир был прав, признав его как наследника Исилдура, и все слова Фродо о нём оказались точны, – его Король достоин любви, уважения и власти, а силы врачевания и владениея мечом только подтверждали это. К тому же, именно ему Фарамир обязан своим спасением, и потому, он выполнит волю Арагорна, и примет из его рук свою судьбу, даже если это будет изгнание. И в будущем он будет служить Королю изо всех своих сил. Если это будущее случится…
Но надежд на это оставалось всё меньше. Тьма наступала с каждым днём всё сильнее. А если учесть, что Фарамир хорошо знал, куда, по какому пути, и зачем ушли Фродо с Сэмом, то для чего потребовалось Арагорну и Гендальфу с таким малочисленным войском идти к Чёрным вратам, вычислить было несложно – и всё это сводило чаяния и надежды почти к нулю. Что бы не думал про него отец, Фарамир был и оставался проницательным тактиком и стратегом.
Вот такие размышления владели Фарамиром, когда изо дня в день он стал выходить в сад при госпитале и невольно всматриваться во мглу, сгустившуюся над Чёрной страной, и на север – туда, куда ушли последние силы и последние надежды всего Средиземья.
Всё же он был воином. И, не питая особых надежд, изо всех душевных и пока недоступных физических сил, готовился принять то, что принесёт ветер с востока.
ч.3 Первая встреча
Сад при госпитале был небольшим, но цветущим и зелёным. За ним тщательно ухаживали, высаживая своевременно цветы, подстригая кустарники и ухаживая за небольшим количеством фруктовых деревьев, пихтами и небольшими сосенками, стоявшими нарядными круглый год. Ведь кому, как не Целителям, была известна чудесная способность живой зелени исцелять и тело, и душу. Сюда тянуло Фарамира, как только появились силы вставать – этот небольшой уютный сад в каменном городе стал для него местом раздумий и отдыха.
Когда Фарамир, прогуливаясь по нему, услышал шаги и обернулся в задумчивости, то меньше всего ожидал увидеть старшего Целителя и незнакомую удивительно красивую девушку с рукой на перевязи.
«Кто она? Откуда она здесь? Что случилось с ней? Почему ранена?» – вопросы вихрем пронеслись в голове. Вид перевязанной руки настолько не вязался с её холодной, задумчивой красотой, а во всём образе присутствовала такая гнетущая печаль, что волна жалости к незнакомке накрыла Фарамира с головой.
А когда их глаза встретились, то его сердце ёкнуло и забилось сильней.
«Где я мог видеть её?» – Фарамир был уверен, что видит девушку впервые, и всё же она казалась ему смутно знакомой.
Старший Целитель представил гостью и кратко обрисовал суть вопроса, упомянув, что раны Эовин были тяжелы, и она была на волосок от гибели, и что спасти её было бы невозможно, если бы не Следопыт Северянин, называемый Арагорном.
Девушка молчала, но по тому, как тонкие пальцы свободной руки сжали ткань платья было видно, что только воспитание и правила приличия сдерживают её нетерпение.
«Из Рохана? Они взяли на войну женщин? Нет, она была вместе с королём Теоденом... Эовин – значит его племянница и приёмная дочь... И сестра Эомера, теперь уже будущего короля... Как же она попала на поле боя? Та самая, что победила Короля-Призрака?! Неужели?» – какое-то неясное воспоминание шевельнулась внутри у Фарамира, но времени на раздумья у него не было.
«Так вот, какая она… И что же привело её ко мне? – слушая целителя вполуха, но подмечая каждое слово, Фарамир внимательно разглядывал девушку. – Какая ледяная красота... Напоминает морозное зимнее утро...»
Откуда было знать Фарамиру, что и Арагорну приходило на ум то же сравнение.
Даже сейчас, со всеми признаками недуга – бледная, с лихорадочно блестящими глазами – Эовин была прекрасна. И всё же слишком холодна. Возможно, со стороны казалось, что этот холод исходит от надменности, но Фарамир видел, что высокомерия нет в ней, разве что только гордость. И – печаль. Глубокая и тяжёлая, как камни, из которых построен Белый город. Такое промелькнуло у него сравнение, и жалость к девушке только усилилась, пробуждая желание взять под защиту, уберечь.
Эовин заговорила, и Фарамир отметил про себя, что голос – низковатый, глубокий – противоречит, контрастирует с её красотой, но как бы и подчёркивает её. На мгновение он даже отвлёкся от того, о чём она говорила, но только на долю секунды, потому что слова девушки поразили его:
– Я не жалуюсь на лечение, оно прекрасно… для тех, кто хочет исцелиться.*
Горячность и прямота этих слов пронзила Фарамира. Так говорят люди, которым нечего терять, и которые уже не считают нужным тратить усилия на то, чтобы подбирать слова.
«Она не желает исцеления? Как горько звучит…» – внутри возникло чувство протеста против сказанного и тревоги за стоявшую перед ним девушку.
Фарамир умел видеть людей, читать в их сердцах, понимать их. Сейчас ему было открыто, как ранима и слаба его гостья, несмотря на видимую настойчивость и внешнюю решимость.
Вот от этого сочетания ледяной неприступности и удивительной беззащитности Эовин его сердце болезненно сжималось.
Он испытывал жалость? Да, но не только. Что-то мучительное и сладкое, похожее на предчувствие, шевелилось в груди, заставляя Фарамира говорить тише и мягче. Каждое слово Эовин проникало внутрь и словно отпечатывалось в душе.
Он чувствовал снедающее девушку беспокойство, ощущал до пробегающих по спине мурашек её состояние на грани отчаяния и понимал, что самое главное сейчас – её успокоить.
Фарамир жестом отослал Целителя, услышав её последнюю фразу:
– В битве я искала гибели, но не нашла. Так ведь война ещё не кончена…*
«Она ищет смерти? Считает жизнь бессмысленной? Вот и причина её лихорадки... Нет – это, скорее, следствие... Тогда в чём же причина? Сколько печали… и такой прекрасный цветок…»
Хоровод сменяющих друг друга чувств мешал Фарамиру думать: радость встречи, удивление, недоумение, несогласие, но более всего – желание утешить, усмирить отчаяние Эовин, так явно проступающее за всей её видимой решимостью.
Но нельзя же вот так запросто прижать к груди совершенно незнакомую девушку, даже для того, чтобы только успокоить? А желание сделать это было необычно сильно, что несказанно удивило самого Фарамира.
Какие бы чувства в его душе ни преобладали, сейчас важно было только одно – Эовин ни в коем случае нельзя отпускать. Вот только как её удержать?
«С таким гордым нравом справиться не так легко...» - промелькнуло в мыслях.
Фарамир был растерян? Нет. Скорее не знал, как подобрать слова, чтобы не ранить ещё сильнее и без того уязвимую сейчас неожиданную собеседницу. Не внешне, нет. Наклон головы и гордая осанка, прямой взгляд, решительная речь – всё в этой лёгкой высокой золотоволосой и ясноглазой воительнице говорило о желании сражаться, несмотря на раненную руку. Ему хорошо знакомо было такое состояние. И Фарамир нисколько не сомневался в том, что даже сейчас Эовин управится с мечом и ринется в бой, не взирая на то, что ещё слаба и эта битва может стать для неё последней.
Но всё это внешне, а изнутри Эовин производила на Фарамира впечатление хрупкого хрустального сосуда: одно неловкое движение, и хрусталь треснет, а, может, и рассыплется на множество осколков.
Стараясь говорить как можно мягче Фарамир всё же понимал, что уступать ей нельзя. И чувствовал, как всё сильнее его захватывает, затягивает желание помочь, защитить эту печальную, отчаявшуюся, будто замёрзшую принцессу Роххиримов.
И до боли в груди захотелось увидеть, как она улыбается.
– Что же Вы хотите от меня? – повторил Правитель свой вопрос с лёгкой улыбкой и взглядом, в котором не было пренебрежения, только сочувствие. И понимание.
Этот его взгляд пронизывал Эовин насквозь, будто Фарамир видел что-то, чего не могла видеть она сама. Странные чувства при этом пробуждались в ней: хотелось и настоять на своём, и расплакаться.
«Чего я хочу? – пронеслось в голове Эовин. – А вдруг он решит, что я сама не знаю этого?»
Отчего-то она испугалась того, что подумает о ней этот благородный гондорец. Потому ли, что взгляд его был ясен и твёрд, но одновременно нежен? Потому ли, что в его голосе звучала только искренность и забота? Эовин не знала. И не хотела этого знать. Отступать ей было некуда, а потому оставалось только идти до конца. На искренность нужно отвечать только правдой, хотя она и не думала что-то скрывать.
– Мне не нужно исцеление, – жалости к себе в этих словах не было и в помине, – я хочу идти с войском, как мой брат Эомер, а ещё лучше – как король Теоден. Он пал, обретя славу и покой.*
Вот и расставлены все точки над «и», теперь этот человек знает все её тайные и явные стремления. И её не должно волновать, что он думает о ней! Ей нужно только его позволение покинуть госпиталь!
Фарамир собирался с мыслями, внимательно вглядываясь в лицо Эовин.
«Славу и покой? Какое противоречие. Посмертная слава? От чего же так устала эта молодая, полная жизни и сил степная воительница? Что за история стоит за этими скорбными словами? Речь о погибшем короле? Нет, видимо есть что-то ещё. Нужно что-то более сильное, что бы этот гордый цветок пожелал смерти…» Фарамир старался отогнать ненужные сейчас мысли, потому что произнесённые Эовин слова требовали немедленного и твёрдого ответа, иначе будет поздно, он чувствовал это.
– Даже если бы у Вас были силы, поздно спешить вслед вождям, – произнёс Фарамир, всё ещё погружённый в свои размышления, но хорошо представляя, какой приговор выносит. – Смерть подстерегает воина везде и, сдаётся мне, наш долг – встретить её достойно, а пока – подчиняться Целителям и терпеливо копить силы.*
Он говорил и опасался вызвать новый всплеск негодования, даже гнева, а потому снова удивился, увидев, что Эовин внезапно замолчала, будто наткнувшись на неожиданное препятствие. Лёгкий, но не прекращающийся ветерок в этот момент остановился, подчёркивая возникшую тишину, но Эовин не заметила этого, поглощённая собственными мыслями. Фарамир тоже замер, подавив в себе желание подойти к ней, заглянуть в глаза, отвести от лица прядь волос, выбитую озорным ветром из причёски, аккуратно стереть слезу, прочертившую дорожку по нежной щеке. И очень обрадовался, когда услышал её жалобный шёпот:
– Но Целители снова уложат меня в постель, а в моей комнате нет ни одного окна, выходящего на восток.*
Она остаётся! Почему-то это оказалось для него самого очень важным и нужным – чтобы она осталась. Возможность видеть её в эти, скорее всего уже считанные дни, показалась Фарамиру просто необыкновенно радостным и, оттого, счастливым событием... Даже не смотря на её слёзы!
– А вот этому горю я могу помочь, – произнёс он, не скрывая своей радости, и шагнул, протягивая платок. – Если Вы останетесь, то сможете гулять по саду и сколько угодно смотреть на восток. А я буду поджидать Вас здесь, тоже посматривая в ту сторону. Может быть, нам будет легче, если мы вместе будем думать и разговаривать о наших ушедших надеждах.*
Фарамир замолчал, увидев, как побледнела девушка, сжавшая белоснежную ткань в руке, и наблюдал странную смену теней и блеска в глазах Эовин – в ней явно происходила какая-то внутренняя борьба, хотя, возможно, она и сама не понимала этого.
«Он обрадовался так искренне. Понимает ли он, какие горькие для меня слова сейчас произнёс? – думала Эовин. – Он прав, конечно, прав: мне не догнать их, они ушли далеко. Он ушёл. И никакой надежды больше нет. Для меня и не было, но он хотя бы сможет с честью погибнуть в бою».
У Эовин больше не было желания продолжать разговор, с этого момента в нём не было никакого смысла. Как и во всём, что будет происходить дальше – всё будет наполнено пустотой и ожиданием, которое равносильно смерти. На что надеется этот молодой воин? И где он берёт её – надежду? Эовин посмотрев прямо в глаза Фарамиру, только и могла сказать:
– Едва ли Вам будет интересно со мной, Правитель. И о чём мне говорить с живыми?*
Фарамир понял, что сказал больше, чем хотел. По вновь сверкнувшим глазам Эовин, по вздёрнутому подбородку увидел, что задел что-то болезненное. Каким-то седьмым чувством, никогда не подводившим его, он понял, что вот прямо сейчас ей нужно сказать всё, что он думает. Иначе она уйдёт, замкнётся в своей печали и, возможно, даже убежит, чтобы в одиночку догнать брата.
– Хотите ли Вы услышать прямой ответ? – Неожиданно ставший пристальным взгляд серых глаз заставил Эовин замереть. Что ответить? Как выбраться из водоворота противоречивых чувств? Нет, совсем не хочет! И вместе с тем очень и очень хочет услышать, что же этот поразительный, полный для неё сюрпризов человек думает о ней.
– Да, – может, всё-таки он не заметит её колебаний? Ну почему в его присутствии она начала сомневаться во всём на свете? И почему так хочет, чтобы он думал о ней хорошо?
А Фарамир вглядывался в её лицо, стараясь уловить – услышит ли? Почему-то впервые он испытывал робость. Ему, тому, кого считали бесстрашным, идущим в бой без оглядки, сейчас нужно было приложить усилия, чтобы произнести несколько фраз. Несомненно, очень важных для него фраз, и, когда он понял это, стало ещё страшнее. Только услышав после заминки её тихое «да», он решился:
– Тогда – вот он. Послушайте меня, Эовин из Рохана. В лугах Гондора немало прекрасных цветов, в селениях Гондора немало прекрасных девушек, но никогда ещё не доводилось мне встретить цветок или девушку столь прекрасную и столь печальную, как вы. Может быть, светлому миру осталось жить всего несколько дней, но я надеюсь бестрепетно встретить приход Тьмы, а, если при этом в последний солнечный день смогу видеть вас, то встречу любые беды с лёгким сердцем, – Фарамир остановился и перевёл дыхание. И почему ему казалось, что сейчас решается его судьба? Почему замер, ожидая ответ, хоть и видел, что сердце Эовин закрыто и холодно? И зачем так хотелось показать, что они похожи, что у них есть что-то общее? А потому, помедлив мгновение, всё же добавил: – Мы с вами далеко уходили под крылья Тьмы, и вернула нас из царства теней одна и та же рука.*
Эовин не знала, радоваться или печалиться, слушая его слова. Грима часто пытался льстить ей, надеясь добиться взаимности. Теоден редко, очень редко радовался её красоте, да и то много лет назад. С тех пор она успела повзрослеть, научилась владеть мечом и перестала обращать внимание на красивые слова, да и Роххиримы многословием не отличались. Жизнь на грани войны приносила только разочарование и потери, красота больше ничего не значила, в чести были только воины. Она быстро поняла это и стремилась к воинской славе, забыв обо всём остальном.
Что она хотела услышать от Фарамира? И то, что он произнёс, и что-то другое…
Но говорить подобное девушке, с которой знаком всего несколько минут?!
Фарамира извиняло одно – он говорил это искренне, в этом Эовин не сомневалась.
Нет противоречивее женского сердца: как бы хотела она услышать подобные слова от Арагорна! И даже произнесённые Фарамиром, они тронули её… и оставили равнодушной.
Ей нет дела до её красоты, потому что она бесполезна. С кем он говорит, по его мнению? С красавицей, привыкшей к дворцовым приёмам и сладким речам?
– Не ждите моего исцеления. Я – щитоносец Рохана и не гожусь для нежных разговоров… Но воспользуюсь предложением Правителя покидать изредка мою тюрьму*, – Эовин оставалось только попрощаться и уйти, сжимая в руке его платок. И в мыслях нельзя было допустить, что она убегает, страшась поверить этим нежным словам – слишком прямым, слишком честным. Ей, ищущей гибели, страх был вовсе не к лицу.
ч.4 Раздумья«Вот значит как. Нежные разговоры не нужны щитоносцу Рохана. Всё так... И совсем не так! Что же так ранило её? А точнее – кто? - Фарамир задумчиво смотрел вслед Эовин. - Ну что ж, по крайней мере можно не опасаться, что поутру её комнату найдут опустевшей».
И Фарамир остался в саду, но вернуться к прошлым размышлениям уже не смог. Совершенно неосознанно, совсем не желая того, Эовин накрепко привязала его, заполнила его мысли. Давно, очень давно никто настолько не волновал и не затрагивал его душу, как эта безутешная воительница. Такая печальная, исполненная достоинства, необыкновенно красивая даже в этой печали, похожая на далекую, загадочную звезду. В детстве Фарамир очень любил смотреть по ночам в холодное, звездное небо, на мерцающие в темноте миллиарды огоньков, лёжа на спине и раскинув в стороны руки. Особенно хорошо это выходило на каменном носу Минас Тирита: оттуда ему казалось, что он плывет по небу, рассекая темные, бархатные небесные волны. Пространство виделось бесконечностью, океаном. Мысли замирали, а глаза, не отрываясь, любовались россыпью голубых, белых, желтых небожителей. Звёзды были разными: тусклыми и яркими, большими и маленькими, мигающими и излучающими ровный свет, далекими и близкими, и все как одна – прекрасными, холодными, манящими. Совсем как Эовин.
В этих раздумьях Фарамир призвал старшего Целителя, чтобы расспросить о девушке подробнее. Так он услышал о Мерри и смог встретиться с ним. А поговорив с хоббитом, и узнав от него даже больше, чем тот смог рассказать, стал поджидать Эовин следующим вечером в саду госпиталя.
Теперь Фарамир знал о Эовин почти всё. А о чем не узнал, о том смог догадаться: хоббиты ведь очень разговорчивый народ, но беседа с ними раздумьям не помеха. Фарамир проговорил с Мерри почти весь день, и тот успел поведать многое. А проницательности, зоркости и чуткости Фарамиру было не занимать: «Дочь, защищавшая до последнего вздоха своего короля и отца; воительница, победившая Короля-Призрака; щитоносец Рохана, ищущий подвига и смерти; просто девушка, полюбившая и не нашедшая взаимности». Теперь ему стало понятно, отчего такой сталью сверкал её взгляд и отчего становился таким печальным при упоминании об Арагорне.
Столь противоречивая, необыкновенная и удивительная девушка, как Эовин, Фарамиру не встречалась никогда, и теперь он думал о ней с ещё большей нежностью, чем после первой встречи.
Эовин же вернулась в свою комнату при госпитале в странном, непонятном для неё смятении. У неё не было причин сердиться на Правителя, и всё же её снедало чувство досады. Ведь теперь война, о какой нежности может идти речь? Внутренний голос нашёптывал, что Правитель прав и ничего особенного не сказал, более того, услышанное от него было приятно, но разум отвергал и то, и другое. Эовин попыталась отвлечься, но мысленно все время возвращалась к разговору, вспоминая мягкие, задумчивые интонации голоса и непреклонные слова молодого Правителя с широкой серебряной прядью в темных волосах.
Весь следующий день Эовин провела в раздумьях. Она не вышла в сад вечером не из желания досадить или что-то доказать Фарамиру, а потому, что её изводило чувство неловкости и стыда за свой порыв. Тайные и противные мыслишки о том, что можно было спокойно уйти из города самой, никого не спрашивая, тут же отгонялись разумными доводами о том, что в военное время это не так просто сделать, а города она не знает совсем. Гордость же твердила о том, что даже мыли о таком недостойны.
Воспоминания об искреннем сочувствии Фарамира то согревали, то приводили в замешательство, заставляя хмурить брови и мотать головой, отгоняя смущение. Эовин не могла не признать разумность и справедливость всех приведенных Правителем доводов, и всё же бунтующее сердце не хотело соглашаться с ним.
Ей становилось стыдно, вспоминая свои слезы перед ним, а через мгновение Эовин удивлялась и радовалась, вспоминая его великодушные и простые слова, принёсшие ей утешение.
Эовин то краснела, вспоминая, какой взбалмошной и капризной предстала перед Фарамиром, то бледнела через минуту, жалея, что могла показаться перед ним такой слабой, и так и не настояла на своём решении, до сих пор кажущимся ей правильным.
Её удивляла нежность, так некстати присущая этому честному и благородному воину, и злило то, что он разглядел в ней девушку.
Из всего этого ясно было только одно – молодой Правитель занял прочное место в её мыслях, и ей самой это было не по нраву.
Возможно, она бы так и сдалась снова желанию убежать от себя, уйти в поисках смерти, может быть снова пришла бы к Правителю с просьбой отпустить её, но тут пришла неожиданная помощь в виде невысокого существа с курчавой головой, шерстью на ногах и неизменной теперь уже, трубкой табака во рту.
И хоть курить ему пока запретили, в память о своем Государе он старался не расставаться с трубкой, даже пустой: Мерри, узнавший от Фарамира, что Эовин разрешили вставать и даже гулять в саду, пришел навестить её.
Их взаимной радости не было предела. Совместный поход ли так сблизил их, общая любовь к королю Теодену и память о нём, бой с предводителем Призраков, а может всё та же верная и сильная рука Арагорна, вернувшая их из мрака – оба чувствовали, что встретились больше чем старыми и добрыми друзьями. Им было о чем поговорить, но Мерри вновь спешил на встречу с Фарамиром, а потому они быстро попрощались, перед тем условившись обязательно встретиться.
Мерри ушёл, а Эовин так и осталась размышлять над его фразой, ошеломившей её. О том, что им с Пиппином Правитель Фарамир неуловимо напоминает Арагорна…
Встреча с Мерри словно внесла в мысли Эовин какой-то порядок, будто собралась некая мозаика. И проведя остаток дня в уже более спокойных размышлениях, стараясь быть честной с самой собой, Эовин поняла, что слова Мерри правдивы: великодушием, прямотой, чистотой и открытостью Фарамир и впрямь походил на Следопыта.
Если подумать, она ведь так мало знала и о Фарамире, и об Арагорне, и вообще о гондорцах. Возможно, если всё же не сопротивляться и согласиться на предложение Правителя, он расскажет ей о Нуменорцах? Или о Гондоре? Да и о будущем Короле, если уж на то пошло? Не так уж много дней осталось до решающей битвы у Черных Врат, и как же Эовин их может провести? Если не прятаться от самой себя и не сгорать от стыда, немного смирить гордость, то пожалуй, только рядом с этим сероглазым рыцарем сейчас ей было бы возможно перетерпеть невыносимое ожидание. Пожалуй, с ним было бы спокойно, как спокойно не было уже давно, очень давно. С тех самых пор, как она, Эомер и Теодред были детьми и защищали друг друга. И что же ей делать? Нужно ли отказывать себе в эти, скорее всего, последние спокойные дни в обществе человека, который не равнодушен к ней? Почему бы не провести их вместе с Правителем? Возможно и вправду вместе будет легче смотреть на Черную страну и ждать?
Но пусть Правитель не ожидает от неё чего-то большего! Он не дождётся от неё ни светской болтовни, ни кокетства! Ей и простую-то беседу сейчас вести в тягость... «Да много ли вам осталось жить?» - нашёптывал внутренний голос. Он и оказался решающим.
ч.5 Прогулка
Как обычно, когда решение принято, за действиями у Эовин дело не стало. Рано утром умывшись, одевшись в белое платье, неведомо как оказавшееся в её комнате, и по гондорскому обычаю повернувшись лицом к западу, она постояла минуту.
Про этот обычай Эовин рассказала утром Йорет, когда принесла в большом расписном кувшине теплой воды для умывания. Эта помощница Старшего Целителя, взявшаяся её опекать - пожилая, говорливая, немного суетливая женщина, потерявшая на войне всех сыновей, - относилась к Эовин, как к собственной дочери и пыталась заботиться о ней в меру собственного понимания. Йорет приносила завтрак, помогала подвязывать сломанную руку, взялась помогать с уборкой. Преодолевая сопротивление Эовин, помогала одеваться и расчесывать волосы. Всё это сопровождалось бесконечной болтовней, которая совсем не мешала, скорее наоборот, даже успокаивала Эовин. А ещё помогала узнать о Гондоре и его жителях, обычаях, событиях, семейных историях, в общем, обо всём том, чем была полна голова этой уже немолодой и очень доброй женщины.
Позавтракав, Эовин поднялась на городскую стену, тщательно скрывая волнение. Несмотря на принятое решение, она никак не могла определить, какие чувства преобладают внутри: страшится она увидеть Фарамира или желает этого?
Фарамир так и не дождавшись Эовин вечером, с замиранием сердца вышел утром в сад. Долгая беседа с Мерри совсем не успокоила его. Скорее породила ещё большее количество вопросов к самой Эовин и, совершенно точно, укрепила его интерес к девушке. И пусть общее представление Фарамир получил, но теперь его уже интересовали подробности, причины её поступков и обстоятельства, связанные с ними.
В голове зародилась масса предположений, и от них мучительно-сладкая тревога за Эовин меньше не стала. Скорее наоборот.
Желание защищать и не отпускать, видеть Эовин, разговаривать с ней, вперемешку с мыслями о невозможности такового по многим причинам, привело Фарамира в состояние крайнего волнения и растерянности.
Со времён юности и первой влюблённости он не чувствовал себя так. Какие бы разумные доводы Правитель не пытался привести себе самому, сердце отчаянно не хотело их слушать. А доводов было много, и война была не последним из них. Да и не ему тягаться с будущим Королём...
Фарамир пытался утихомирить разбушевавшееся сердце, пытался объяснить себе, что всё это «совсем некстати и вовсе ни к чему, да и незачем видеть здесь что-то более глубокое», - и это ему почти удалось.
До того момента, когда он увидел Эовин стоящей на стене: в белом платье, с развевающимися на ветру золотыми волосами, в лучах пусть неяркого, блёклого солнца – она была продолжением его утренних грёз и размышлений. Все доводы рухнули разом, осталась только радость и желание любоваться ёю.
Фарамиру потребовалось усилие, чтобы окликнуть Эовин.
И только увидев, как спускаясь по каменной лестнице, она потирает озябшие плечи, Фарамир укорил себя за беспечность. Сняв с себя легкий плащ, он накинул его на плечи Эовин, когда та спустилась. Чем заслужил благодарный взгляд и слабое напоминание улыбки.
- Утро сегодня прохладное, - мягко произнесла она своим низким голосом, от смущения даже забыв поблагодарить его.
Что ей оставалось? Фарамир накинул плащ настолько привычным и будничным жестом, и в тоже время так заботливо, что она растерялась. Ни сердиться, ни обижаться на такое проявление внимания было невозможно – ткань, хранящая его тепло, моментально согрела её.
- А как же Вы?
- Я помогу застегнуть, - он придержал ткань, чтобы она перехватила плащ, застегнул его, и их руки на мгновение соприкоснулись. – За меня не беспокойтесь. Ветер с востока, я уже привык к нему.
Фарамир и сам не ожидал, что такое простое прикосновение, так же как и звук её грудного голоса, может вызвать в нём столько внутреннего трепета. Сейчас ему даже захотелось подставить себя холодному дуновению:
- Я рад, что Вы пришли.
«Как мальчишка, честное слово», - усмехнулся он про себя.
- Вам нужно поберечь себя, - Фарамир настойчиво проводил её к стоящей неподалёку кованой скамье, увитой чугунными цветами, стоящей под раскидистой, старой яблоней. Он слегка поддерживал Эовин под локоть и сделал вид, что не обращает внимания на её молчаливое волнение. - Кто знает, сколько сил нам понадобиться?
Ему вдруг вспомнилось, как в детстве они стояли с матерью на этой самой стене, глядя на юг, в сторону Белфаласа. Вспомнилось желание разглядеть с высоты море, вспомнился образ матери в темно-синей накидке с серебряными звездами. Надо разыскать её – память о матери станет свежей, а красоту Эовин эта накидка только подчеркнёт.
Эовин не противилась, позволила себя усадить так же послушно, как перед этим позволила накинуть и застегнуть плащ. Просто потому, что она слишком устала от размышлений за вчерашний день и плыла по течению. Так ей хотелось думать.
- Благодарю. И все же меня беспокоит, что Вы остались без плаща. Даже такому сильному воину требуется осторожность в делах врачевания и выздоровления, - Эовин не удержалась от напоминания о позавчерашнем разговоре, хотя и не собиралась этого делать. Но присутствие Фарамира почему-то заставляло её... говорить лишнее. Да, именно так.
- Не беспокойтесь, - Фарамир сделал вид, что не заметил нервозности Эовин и подозвал проходившую мимо Йорет. Та было заохала и запричитала, но осеклась под прямым взглядом Правителя и пообещала всё решить в скором времени.
- У Вас ведь не было с собой вещей, Эовин? Как долго длился ваш поход с войском короля Теодена? - Фарамир всматривался в черты Эовин, пытаясь понять, что же изменилось в ней? Или это ему только так показалось? Она всё-таки пришла. Почему?
Тень улыбки снова скользнула по губам Эовин. Теперь воспоминания о походе казались ей чем-то нереальным, словно событиями из чужой жизни. Она и сама не очень понимала, как решилась на тот поход. Ослушаться Теодена! Хотя... Если бы не Мерри...
- Мерри был с Вами с самого начала? – будто прочитав её мысли, спросил Фарамир. Этот вопрос выдернул Эовин из раздумий.
Ах, да! Ну конечно! Правитель ведь виделся с Мерри! Похоже, разговор с ним не прошел даром для Фарамира, и теперь он знает о ней, наверное, многое. Ведь хоббиты не из тех, кто сдержан и немногословен. И всё же многое, но не всё, поэтому отвечать ему будет несложно.
- Это было безрассудное, но единственно правильное для меня решение. Невыносимо было оставаться дома, и я ушла в поход вместе со всеми, как обычный воин. Решимость Мерри очень помогла мне, - ответила Эовин, погружаясь в воспоминания.
- Решение оказалось правильным не только для Вас, - совершенно искренне, без малейшего намёка на лесть, ответил Фарамир.– Ведь по преданию, Короля Призрака не дано было победить ни одному воину-мужчине.
Эовин только тяжело вздохнула и нахмурила брови.
- От этой победы немного проку – она лишь отсрочила неизбежное. И, в конечном счёте, мало повлияла на ход войны. Да и короля Теодена я так и не смогла защитить, - всё же вспоминать некоторые прошедшие события было ещё слишком болезненно, а сейчас, в этой ситуации, казалось Эовин ещё и бессмысленным. Она даже отвернулась на время, чтобы не поддаться искушению вновь заплакать на глазах у Правителя. Сейчас нужно было думать о живых, о тех, кто всё ещё пытается сражаться.
- Как долго идти до Черных Врат? Где они сейчас? - хоть городская стена и мешала видеть страну Темного властелина, Эовин смотрела в ту сторону.
- Три дня пути. Но они не будут торопиться. Им нужно выиграть столько времени, сколько они смогут, и их главная задача – привлечь к себе внимание неназываемого, - взгляд Фарамира устремился в ту же сторону, а затем снова вернулся к Эовин.
«Совершить подвиг и так пренебрегать им? Так вовсе не слава нужна ей…»
- Хотите подняться на стену ненадолго?
- Да, пожалуй. Только подождём, пока Вам принесут плащ, - Эовин поднялась со скамьи.
Задав этот вопрос, Фарамир всё же не испытывал ни малейшего желания двигаться с места. Он не уставал поражаться тому, что открывалось ему в этой девушке. Как внутренне, так и внешне.
От её позавчерашней горячности не осталось и следа, и от этого холодная красота Эовин казалась строже, а сама она ещё печальнее. Несвойственная её решительной натуре задумчивость выдавала в ней следы внутренней борьбы, некой доли смирения, даже потерянности - это придавало Эовин вид совсем юный и беззащитный.
И эта прекрасная дева победила Короля-Призрака? Сейчас, вот такую, чуть склонившую голову и отрешенно разглядывающую что-то невидимое взору, невозможно было представить Эовин в пылу кровавой битвы с мечом в руках. Фарамир испытывал и восхищение, и недоумение – эта девушка всё больше становилась для него открытой книгой и загадкой одновременно.
«Такая печальная и такая нежная. Холодная, но очень ранимая. Открытая и полная тайн. Прекрасная и совершенно безразличная к своей красоте. В мире и вправду нет больше девушки, похожей на неё», - эта мысль каким-то неведомым образом согрела и заставила Фарамира улыбнуться.
Подошла Йорет, которая принесла ещё один плащ. Протянула его Фарамиру, попутно проворчав что-то о ветре, ранах и необходимости постели, но быстро ушла, не осмеливаясь настаивать на чём-то всерьез, глядя на мягкую, задумчивую улыбку Правителя.
Выражение лица Эовин смягчилось, пока она слушала ворчание Йорет. Похоже, она забылась и попыталась непослушной правой рукой поправить волосы. Но у ветра были свои планы и он, резким порывом, растрепал пряди цвета спелой пшеницы и закинул их на лицо. Эовин ничего не оставалось, как только развернуться к ветру, слегка сдвинув при этом брови и немного резким, гордым движением поднять подбородок – она была очень красива в этот момент.
Это её движение, кроме восхищения и желания провести ладонью по её волосам, почувствовать их на ощупь, вызвало в Фарамире какое-то смутное воспоминание.
«И все же я где-то видел её... Невозможно... Почему её образ мне знаком?» - вернулась позабытая мысль. И чтобы отвлечься от смущающих мыслей и желаний, Фарамир попросил:
- Прошу Вас, расскажите мне, какой он - наш Король? Я видел его совсем недолго, мельком, в то утро, когда он исцелил меня. Вы наверняка знаете его дольше.
Эовин не вздрогнула, но опустила взгляд, задумавшись на несколько секунд. А когда начала рассказ, выражение её лица стало постепенно меняться, оживать, а в глазах появился блеск:
- Он могуч. Бесстрашен. В нём есть такая сила, которой невозможно не подчиниться. Его речь проста, но слова имеют большую власть, хоть и говорит он редко. Он умеет разговаривать с лошадьми – они любят и слушаются его.
Тут Эовин впервые улыбнулась. У Фарамира всё замерло внутри, глядя на эту улыбку, а Эовин меж тем продолжала, словно ничего не замечая вокруг:
- Его меч - Пламя Запада – как молния. Я не видела никого, кто владел бы таким мощным оружием с такой легкостью и изяществом. Он и юн и мудр одновременно, и невозможно определить, сколько же ему лет на самом деле. Хотя в волосах проскальзывает седина, стариком его никто не посмел бы назвать. Его улыбка заразительна. Рядом с ним легко идти на подвиг, люди с радостью подчиняются ему. Говорят, в нём есть что-то эльфийское. Возможно так и есть. Принц Леголас совсем не похож на него, но когда смотришь на них, стоящих рядом, то в них проглядывает что-то родственное. Гном Гимли, потомок Короля под Горой, не отходит от Арагона ни на шаг, хоть и дружен он больше с Леголасом. Брат тоже полюбил Арагорна с первой встречи и восхищается им. Арагорн – прирожденный вождь!
Эовин рассказывала и менялась на глазах. Сосредоточенно и спокойно вспоминала о сражениях, печально о потерях, забываясь и смеясь о забавных и смешных моментах, в которых участвовал, пусть и мельком, Арагорн. И при этом ловила на себе острый, внимательный взгляд Фарамира. Сложно было понять, о чем он думает, но в глубине глаз плескалось что-то глубокое и сильное, похожее на океан. Именно такое сравнение приходило Эовин на ум, хотя она никогда не видела ни океана, ни даже моря. В такие моменты Эовин умолкала, а Фарамир задавал следующий вопрос, мягко подталкивая к продолжению историй, стремясь ещё раз увидеть, как она легко смеётся и как её глаза лучатся радостью.
Её рассказ постепенно перешёл на сражение в Хельмовой Пади, как-то незаметно свернул к рассказам об Эомере, и плавно перетёк к роханским просторам и детским историям...
Они провели с Фарамиром в саду целый день, даже пообедали здесь же вместе, по настоятельной просьбе Прявителя. И даже молчать вместе с Фарамиром Эовин оказалось совсем не тяжело.
А ему казалось, что отпусти он Эовин хоть ненадолго - и её преображение, и волшебство сегодняшнего дня разрушатся. А Эовин и не сопротивлялась, неожиданно для себя придя к мысли, что нашла интересного собеседника и благодарного слушателя в одном лице, и, как оказалось, именно этого ей так сильно не хватало.
@темы: фанфики, Властелин колец
